Текст книги "Купец пришел! Повествование о разорившемся дворянине и разбогатевших купцах"

– Да на что им выехать-то. Выехать-то не на что. Василиса говорит, что у ней то и дело по рублям занимают, – рассказывала Лифанова. – Барышню-то уж очень жалко, – прибавила она. – Сама себе воротнички и рукавчики стирает… Кофточки разные… Кухарка-то у них деревенская, не умеет тонкое-то стирать – ну, и портит. Так она сама. И гладит сама.

– Тоже хороша, должно быть, прачка! – усмехнулся Лифанов. – Откуда понятия-то набраться? Ведь из института.

– Ну вот… А только сама… Ну, может статься, и напортит. А только все лучше бабы-деревенщины… Вот я насчет сапог-то ейных… Василиса сказывает, что почти босая… барышня-то эта… Так не послать ли ей Стешины полусапожки?.. Я через Василису эту самую… Может быть, и впору будут.

– Это Лидии-то Львовне? Да что ты!.. Не возьмет, – покрутил головой Лифанов.

– Да ведь бедность, так, кажется, отчего бы?

– А гордость-то? На грош амуниции, а на рубль амбиции.

– Муки же на пирог вчера приходила ихняя кухарка занимать. И рису тоже взяла на начинку.

– Ну, это заем… Занять-то они где угодно рады. Хоть у черта рогатого.

– Барышню-то жалко, – еще раз прибавила Лифанова.

Они продолжали путь по парку, чтобы посмотреть испорченный фонтан. Лифанов смотрел по сторонам на стоявшие вековые деревья с поломанными ветром и снегом ветвями и бормотал:

– Как все запущено-то – ужасти! Придется многое порасчистить. Вон сухие деревья стоят. Ведь это все вырубить – и вон, на дрова.

Жена не слушала Лифанова и говорила свое:

– А хорошая эта женщина Василиса… – начала она. – Услужливая такая. Вчера квас нам заварила. И все-то она знает, все-то она смыслит.

– Очень уж услужливая. Так в душу и лезет, – отвечал Лифанов, улыбаясь. – Хитра… Ох, как хитра! Ты с ней будь осторожнее. Баба в одно ухо вдень, из другого вынь – вот как востра. Она проведет, да и выведет. Ведь сумела же здешнего генерала в руки забрать.

– Ты знаешь, она в экономки к нам просилась у меня, – сообщила Лифанова.

Лифанов еще раз улыбнулся, но не сказал, что она и у него просилась, и только проговорил:

– Вишь ты, куда подлезает! Ну, и что ж ты?

– Я говорю: это дело хозяйское, у нас хозяин есть. Про тебя то есть.

– Какая она нам экономка! Нешто из таких барских барынь нам экономка подходит? Да и зачем нам экономка?

– А как на картах гадает! – продолжала Зоя Андреевна.

– Успела уж? Ну, баба!

– Вчера после заварки кваса пришла. А мы сидим со Стешей и в дурачки играем. «Давайте, – говорит, – я вам на кого-нибудь загадаю. Я хорошо гадаю». Ну, я на Серафиму… А не сказала ей, что она мне дочь. Загадала она мне на бубновую даму… «Эта, – говорит, – дама родная вам, близкая». «Дочь, – говорю, – она мне». «Мужчина, – говорит, – около нее… и все вино, вино около нее. Письмо, – говорит, – получите». И вдруг сегодня мы получаем от Серафимы письмо, и пишет она, что муж все по трактирам сидит и стал хмельной домой очень часто приходить. Смотри какая искусница! Надо вот будет на сына попросить ее загадать. На Парфентья. Что-то он там в Петербурге?.. – прибавила Лифанова.

Они подошли к пруду, и муж показал ей раковину фонтана.

XXI

У Лифановых в доме кипела жизнь, все разбирались в вещах, устраивались, а у Пятищевых вся семья сидела сложа руки или слонялась около своего домика. В комнатах все перенесенное из барского дома было развалено или стояло в беспорядке. Зная, что помещение это временное, никто и прибираться не хотел, а об отыскании более постоянного помещения никто не заботился, даже уж старался и не говорить об этом. Беспечность беспечностью, но ни у кого и денег не было, чтоб поехать в посад и искать квартиру. Все изнывали. У всех на лицах изображались тоска и отупение. Капитан ждал с почты повестки на получение пенсии, которую ему высылали. Повестка должна была уже прийти, но не приходила. Ждала свои ничтожные пенсионные крохи и княжна. С этими деньгами капитан предполагал приступить к отысканию квартиры в посаде и к переездке туда. А сам Пятищев решительно ничего не предполагал, мечтал о загранице и каждый день раза по два делал карандашом подсчет, сколько он может выручить от продажи своего движимого имущества, и цифра подсчета каждый раз все увеличивалась и увеличивалась. Сюда, впрочем, теперь уже входили и некоторые вещи княжны, которые он считал своими, например большое трюмо и т. п. Но к продаже вещей он все-таки не приступал и не изыскивал средства продать их. Покупщиками на месте могли быть только Лифанов да мелочной лавочник, содержавший также чайную лавку, портерную и кулачествующий в пределах окрестных деревень. Встречи с Лифановым, впрочем, в первые три дня после переезда Лифанова в барский дом Пятищев старался избегать, и как сам он, так и семья его старались даже не подходить близко к барскому дому. Кое-какие сведения о жизни Лифановых доставляла только Василиса, забегавшая иногда к Марфе в кухню и вообще превозносившая в своих похвалах зажиточность Лифановых, а Марфа сообщала при случае господам, чего те от нее не требовали.

– Платьев-то шелковых что у Лифанихи! Уйма. Василиса Савельевна сказывала, что больше двадцати. Василиса Савельевна помогала Лифанихе разбираться, – рассказывала она, подавая Пятищевым к столу неизбежный картофель в мундире. – Одних, говорит, пальтов семь штук, шляпок что всяких в картонках, а сапогов разных – так и не перечтешь. И желтые, и лаковые, и опойковые, и простые, и с резинками, и на семи пуговицах. Вот живут-то!

– Ну, довольно, довольно. Никто тебя об этом не спрашивает, – перебивали ее Пятищев или капитан.

Следующий, раз, подавая картофель, Марфа со слов Василисы сообщала:

– А еда у них сытная, самая купеческая: то щи, то горох со свининой и каждый раз пироги. Пирог с говядиной, пирог с рысью, пирог с капустой. Провизии всякой в кульках и мешках навезли – страсть!

Этим и объясняется, что Марфа на следующий день бегала к Лифановым и заняла у их кухарки муки и рису на пирог, который и подавала к обеду Пятищевым.

Единственное лицо, которое косвенно позаботилось об устройстве своего дальнейшего житья, – это Лидия. Она начала сбираться ехать к тетке Екатерине Никитичне Ундольской в Петербург и просила отца позаботиться о ней поскорее.

– Я в третьем классе поеду. Рубля два на еду в дороге мне будет довольно… Да вот купите мне только сапоги, а то у меня подошвы совсем отваливаются. Я в калошах хожу, – говорила она отцу.

Но тот, получив от сестры деньги на обратный проезд дочери в Петербург, истратил эти деньги, а потому тяжело вздохнул, пожал плечами, потер лысину и отвечал, дергая себя за длинные баки:

– Я знаю, друг мой, все знаю… Я сам держу это в голове. Но покуда надо подождать. Надо измыслить ресурсы… Покуда еще ресурсов нет, но все это я измыслю на днях.

Лидии пришлось замолчать. Отец поцеловал ее в голову и продолжал:

– А в третьем классе я тебя не отпущу. Как же можно девушке в третьем классе ехать с мужиками! Они бог знает что могут наделать. Какие там разговоры! Ты поедешь к тетке во втором классе, поедешь с удобством. Подожди только немного… К тому же я ожидаю от сестры Катерины Никитичны письмо.

Так прошли три дня. Деньги, вырученные от продажи трех ульев пчел, иссякли. Рубль из них был дан Марфе на подметки к сапогам, два рубля удержал себе Левкей в счет жалованья. Понадобилась для обеда провизия – Марфа кое-что заняла у Лифановых, но больше уже занимать было нельзя – и Марфа приступила с требованием денег к Пятищеву.

Тот изменился в лице и засуетился.

– Хорошо, хорошо… Ты сейчас получишь на провизию. Через час получишь… – заговорил он. – Да нельзя ли опять уху из карасей? Такая прелестная вещь. Иван Лукич, – обратился он к капитану, – ты бы опять половил карасиков на уху?

Капитан махнул рукой.

– Хотел вчера ловить, – отвечал он. – Но целый скандал вышел с соглядатаями купчишки. Кучера его вытащили из пруда мою корзинку с творогом, вынули карасишек и говорят, что мы теперь не имеем права ловить. Уж я ругался, ругался с ними! Говорят: «Идите к хозяину и попросите, чтоб дозволил, тогда ловите в свое удовольствие». И во всем виноват мерзавец Левкей. Он указал кучерам на корзинку. Вот двуличная-то, коварная тварь!

– Все хороши! Брось… – тяжело вздохнул Пятищев и стал соображать, что бы ему сменять в лавке на провизию, но такого предмета не нашел и решил тотчас же идти к Лифанову и предложить ему купить барометр, библиотеку или что-нибудь из других вещей.

Пятищев решил сделать свое предложение Лифанову купить барометр как бы случайно, при встрече, для чего надел дворянскую фуражку с красным околышком, взял трость с серебряным набалдашником и отправился.

– Барин! Вы поторопитесь насчет денег-то, – напомнила ему Марфа, видя его уходящим. – А то ведь опоздаем с обедом-то. Ну, суп молочный, ну, картофель… А ведь хлеба нет ни крошки, нечем и суп засыпать.

– Я сейчас, сейчас… – конфузливо произнес Пятищев, не останавливаясь. – Я должен получить деньги с Лифанова. Мне кое-что следует.

– Разве занять хлеба-то у купцов? – крикнула ему вслед Марфа. – У них много хлеба. Они свой пекут. Вчера я муки на пирог брала там.

Пятищев ничего ей не ответил и тихо, как бы прогуливаясь, зашагал к барскому дому. Он направлялся к тому месту, где стучат плотницкие топоры, рассчитывая там встретиться с Лифановым, и не ошибся. Лифанов был около плотников и ругался, обвиняя их в расточительности.

– Дубина! Ты зачем отрубил на ступеньку от цельной доски, если у вас концы имеются! – кричал он на рослого плотника с черной длинной бородой. – Не жаль, подлецам, хозяйского-то добра! Черти! Право, черти. Ведь ты теперь доску-то ни за что ни про что испортил, анафема проклятая!

– Зачем же испортить-то? Она уйдет. Поправки у вас много, – оправдывался плотник.

– Поправки много! – передразнил его Лифанов. – А куда же концы-то девать? На дрова, что ли? Больно жирно будет. Не сметь у меня больше лес зря резать! А то я у хозяина при расплате вычитать буду. Я с него вычту, а он с тебя. Понял? – закончил он.

– Понял… – отвечал опешивший плотник, стоя перед ним с опущенным топором и без шапки.

Лифанов был без пиджака и жилета, в рубахе-косоворотке, упрятанной в брюки, высоких сапогах и белой фуражке. Пятищев подошел к нему, поклонился и сказал ласковым тоном:

– Все воюете?

– Да нешто можно с ними не воевать? Грабители, прямо грабители, – отвечал Лифанов, пожимая протянутую ему Пятищевым руку, и, вспомнив про свой костюм, произнес: – А уж меня извините. Я по-домашнему. Тяжко в пиджаке-то… Все ведь на ходу… Туда броситься, сюда.

– Полноте, полноте, любезнейший… Вы у себя дома, – успокаивал его Пятищев и тронул его ладонью за плечо, стараясь как можно приветливее улыбнуться.

XXII

– Прогуливаетесь? – спросил Лифанов Пятищева, чтобы что-нибудь сказать.

– Да, – отвечал Пятищев, покраснел и прибавил: – И очень рад, что вас встретил. Я хочу вам кое-что предложить.

Лифанов посмотрел на его замешательство и сказал:

– Если, ваше превосходительство, опять насчет отсрочки выезда, то уж увольте. Не могу.

– Нет, совсем по другому делу, но именно чтобы скорей выехать от вас.

– Да уж пора, пора. Что же, вы ездили куда-нибудь, нашли себе квартирку? Ведь уж четвертый день как из большого дома выехали.

– Пока еще нет, – проговорил Пятищев и весь вспыхнул. – Я попросил бы вас, Мануил Сергеич, сказать мне вам несколько слов без свидетелей, – кивнул он слегка на плотников, около которых стоял Лифанов.

– Да что такое? Что такое? – забормотал тот. – Но я не Сергеич, а Прокофьич, – поправил он.

– Виноват, Мануил Прокофьич. Удивительно скверная память у меня на имена.

– Так вот пожалуйте к сторонке, и сядем на скамеечку.

Они отошли от террасы, где работали плотники, и присели на зеленую чугунную скамейку с деревянным сиденьем. Лифанов продолжал:

– Как же это вы до сих пор не съездили, чтоб приискать квартирку? Ай-ай-ай… Что же у вас думает ваш верный Личарда господин капитан? Ну, его бы послали, если уж не сами.

Пятищев наклонился, чтобы не смотреть в лицо Лифанову, сложил пальцы в пальцы рук, опустив их между колен, и отвечал:

– Денег нет, Мануил Прокофьич. Без денег какое же переселение? Без денег нельзя и квартиру искать. При найме прежде всего нужно дать задаток. Вот ввиду этого я и хотел предложить вам – не купите ли вы у меня мою библиотеку?

– Библиотеку? – протянул Лифанов.

– Да, книги. У меня их больше тысячи томов. К ним два прекрасных дубовых шкапа.

– Да на что мне библиотека-то, ваше превосходительство? Учен я на медные деньги.

– Как на что? И ученые на медные деньги люди иногда читают. Наконец, вы будете жить на широкую ногу, так как же вам без библиотеки?

– Не читаю-с, не читаю-с. Жена или дочь иногда почитывают, а я никогда. Да и некогда. Когда тут читать! – говорил Лифанов. – Библиотеку… – протянул он. – Вы говорите, что больше тысячи томов. Впрочем, вот приедет в июне сын, он у меня ученый, нынче технологический институт в Петербурге кончает, так он посмотрит у вас, и если уж очень недорого…

– Мне, Мануил Прокофьич, сейчас нужны деньги. До зарезу нужны. Мне не с чем выехать, – перебил его Пятищев.

– Гм… Не могу, не могу до сына… – бормотал Лифанов. – Такой товар. Товар темный… В этом товаре сам я ничего не смыслю. А уезжать вы, пожалуйста, уезжайте поскорее. Нельзя же так… Не веки же вечные вам здесь сидеть. Да вот что, ваше превосходительство: вы только поскорее квартирку себе наймите, а уж на переездку я вам, так и быть, дам. Пожалуйста, поскорей обруководствуйте это.

Пятищев выпрямился на скамейке, передернул плечом, погладил свою длинную бакенбарду и произнес:

– Вы меня обижаете, многоуважаемый… С какой же стати я буду пользоваться вашими подачками! Я не хочу этого. А вы купите у меня что-нибудь из моих вещей. Ну, купите барометр.

– Барометр? Гм… Это что вот погоду-то показывает? – спросил Лифанов.

– Да, да… Вещь необходимая для сельского хозяина. В страдное время он вам сейчас предскажет.

– Да ведь врет он все. Я знаю барометр, а только врет он. Впрочем, если недорого…

– Я хочу за него сорок рублей. Он стоит куда дороже. Барометр с градусником, с часами.

– Денег-то много. Шутка ль: сорок рублей. Да вот сын Парфентий приедет, так он посмотрит.

– Мануил Прокофьич, ведь мне на переездку. Мне выехать надо. А вещь эта ценная.

Лифанов задумался.

– Вот разве что на переездку-то, – сказал он. – Надо посмотреть. Я зайду к вам…

– Милейший Мануил Прокофьич, я вам признаюсь… Мы без гроша. Ни у кого денег нет, а надо посылать за провизией к обеду, – заговорил Пятищев, вставая. – Дайте сейчас хоть пять рублей, а потом увидите барометр, и сторгуемся.

– Пять рублей… – протянул Лифанов. – Гм… Но на кой шут мне барометр? Ну да ладно, вот вам три рубля, а там посмотрим.

Он полез в карман брюк, вытащил оттуда большой замшевый кошелек и отсчитал Пятищеву три серебряных рубля. Пятищев взял от него, поблагодарил и стал удаляться, сказав:

– Так я ожидаю, что вы зайдете посмотреть.

– Зайду, зайду после обеда, поспавши, – кивнул ему Лифанов. – Шершавого-то только вашего удержите, чтобы он не ругался.

– Какого шершавого? – обернулся Пятищев.

– А капитана-то этого самого. А то ведь я и по-свойски… Теперь терпеть не буду.

– Нет, нет, он будет…

Пятищев сделал несколько шагов, но Лифанов опять окликал его.

– Ваше превосходительство! Погодите маленько! – крикнул он и указал на фронтон дома, когда Пятищев остановился. – Видите, какую механику с вензелями-то я сруководствовал? И как пришлось чудесно. У вас под короной было «люди» и «покой» – Лев Пятищев. А я «покой»-то снял и «люди» передвинул на середину – вышел Лифанов. Ловко? А с меня и одной буквы довольно.

Пятищев посмотрел на перемену инициала в гербовом щите на фронтоне дома, и его как бы что-то кольнуло.

– Только корону мою следует убрать, – сказал он.

– Зачем? Под короной форменнее, фигуристее, – отвечал Лифанов.

– Затем, что корона дворянская, она присуща дворянину, а вы не дворянин.

– Ну, кто тут разберет! Так я зайду к вам. Только чтоб капитан не ругался, – закончил Лифанов и направился к плотникам.

Когда Пятищев вернулся к себе, капитан ждал уже его на крыльце. Он потрясал в руке белым листком бумаги и кричал ему:

– Пришла повестка-то на пенсию мне! Сейчас привезли купеческие работники с почты. Ездили в посад за лесом и привезли. Денежное письмо… Завтра поедем получать. Поедем вместе. Кстати, и квартиру себе присмотрим в посаде.

XXIII

Дома у себя Пятищев застал Василису. Она сидела в кухне и предлагала Лидии купить полусапожки дочери Лифанова Стешеньки. Добрая и жалостливая Зоя Андреевна, зная, что у Лидии совсем развалившиеся сапоги, и не желая обидеть ее подачкой, условилась так с Василисой, что та предложит Лидии купить их в долг, объяснив, что Стешеньке сапоги очень узки, что Василиса и сделала. Сапоги были франтовские, глянцевой кожи, очень мало ношенные. Лидия смотрела на сапоги, и глазки ее разгорелись. Ей очень хотелось взять сапоги, но против этого шептало ей чувство гордости.

«Ведь уж это значит до купеческих обносков дойти», – мелькало у ней в голове, и она колебалась. А Василиса говорила:

– Два рубля за такие сапоги заплатить – просто клад, барышня. А деньги отдать – когда хотите, отдадите. Им не на хлеб. Люди богатые. Я сама их купила бы, Лифаниха мне их предлагала, но у меня нога большая. И вдруг меня осенило: семка я барышне предложу. Примерьте-ка. Новые такие сапоги семь рублей стоят. Дешевле не купить. А у вас сапоги плохи.

Лидия была в стареньких туфлях. Она примерила сапог, и он пришелся ей впору.

– Не знаю уж как… – колебалась она перед Василисой, а самой не хотелось снимать с ноги сапога.

В кухню вошел отец, и Лидия объяснила ему, в чем дело.

Пятищева сильно кольнуло, он оттопырил нижнюю губу, потом покачал головой, но, зная, что дочь совсем без обуви, произнес:

– Как знаешь. Твое дело.

– Да пускай покупает, ваше превосходительство, – советовала Василиса, почтительно стоя перед Пятищевым. – Ведь деньги когда угодно можно уплатить.

И Лидия, блеснув глазками, на которых показались слезы, взяла сапоги и начала надевать на другую ногу второй сапог, тихо сказав отцу:

– Не говорите только ничего тете и Ивану Лукичу.

Василиса торжествовала, но ей главным образом не то было приятно, что она обула бедную девушку, а то, что она выполнила поручение Лифановой, к которой она все-таки рассчитывала как-нибудь втереться в экономки.

Под вечер к Пятищеву зашел Лифанов для покупки барометра. На этот раз он был уже в пиджаке. Лифанов вызвал Пятищева на крыльцо и ни за что не хотел зайти в комнаты, чтобы посмотреть на барометр.

– Не могу, ваше превосходительство… Увольте… Ну что я туда пойду? Там у вас блажная… И ее тревожить, да и себя тоже… – говорил он про княжну. – Да и капитан ваш…

Пятищев должен был вынести барометр на крыльцо, на котором сидел Лифанов.

Барометр с градусником и часами очень понравился Лифанову, но он все-таки стал торговаться, покупая его, и давал вместо сорока рублей, которые просил Пятищев, только двадцать рублей.

– И не надо мне этой штуки, а беру только чтоб вас освободить, – говорил он.

Пятищев сбавлял, Лифанов прибавлял по рублю. Кое-как на двадцати восьми рублях они сошлись. Лифанов уплатил деньги, взял вещь и стал уходить.

– Да купите у меня библиотеку-то, – удерживал его Пятищев. – Сделали бы доброе дело. Мне деньги очень нужны для устройства моей жизни. Нужно же на что-нибудь устроиться.

– Нет, нет. Это уж когда сын приедет, – упрямился Лифанов.

– Тогда хоть посмотрите ее, посмотрите шкафы. Шкафы – одна прелесть, – приставал Пятищев и звал его зайти в комнаты.

– Не пойду я к вам, что мне капитанскую ругательность слушать! Ругаться мы и сами горазды, – упрямился Лифанов. – Да и кликушу вашу неинтересно видеть.

– Загляните тогда хоть в окно моей комнаты на шкафы. Окно открыто, и вы увидите, какие роскошные шкафы. А я бы не подорожился. Деньги до зарезу нужны.

Лифанов подошел к окну и заглянул туда. Шкафы стояли пустые. В углах лежали целые вороха книг в хороших нарядных переплетах.

– Сколько хотите-то за всю эту музыку? – спросил он.

– Тут все русские классики, много сочинений по истории. За все это в разное время заплачено было, я думаю, около трех тысяч, но я с вас взял бы всего тысячу рублей.

– Сколько? – переспросил Лифанов, как бы не расслышав.

– Тысячу рублей, – повторил Пятищев.

Лифанов просвистел, улыбнулся и сказал:

– Тысячу! Сшутили тоже… Да за эти деньги я произведу ремонт всех служб, бани, скотного двора. Нет, не подходит.

– Какую же вы цену могли бы мне предложить? – допытывался Пятищев.

Лифанов задумался и улыбнулся, зная, что ценит уж очень низко.

– Я думал, что если действительно вы дешево хотите продать, то… Ну, сто рублей за шкафы и сотняжку за книги, – проговорил он и тут же махнул рукой, – Нет, товар неподходящий.

Пятищев прямо опешил от такой цены и уж больше ничего не предлагал купить Лифанову, хотя предполагал предложить ему всю обстановку кабинета, пару рабочих лошадей, которые были у него еще непроданными, и тарантас.

Печалился Пятищев, впрочем, недолго. Почувствовав в руках своих двадцать пять рублей, он просиял. Такой крупной суммы у него давно уже не было. Он показал деньги капитану.

– Ну, вот видишь… – осклабился капитан. – Да завтра еще мою пенсию получим. Теперь нам смело хватит на переездку и на наем квартиры. Левкею ничего не давай в счет жалованья. Не стоит. Мужик от рук отбился и оказался совсем мерзавцем. Я ему говорю: «Завтра пару лошадей в тарантас к десяти утра, мы едем в посад». А он мне: «Нет, уж увольте. Я теперь у купца служу». Теперь я не знаю, с кем мы и поедем завтра в посад, – пожал он плечами.

– Надо будет у Лифанова кучера попросить. Я попрошу, – отвечал Пятищев и прибавил: – А и сквалыжник же этот купец. Представь себе, он мне за библиотеку со шкафами осмелился предложить только двести рублей.

– Вот-вот… А ты с ним деликатничаешь! – подхватил капитан. – Удерживаешь меня, чтобы я его не ругал. Да его бить надо, и я не знаю, как я до сих пор удержался и не откатал его чубуком. Сквалыжник, ты говоришь. Нет, этого мало. Он не сквалыжник, а разбойник и мерзавец. Мерзавец в квадрате, мерзавец в кубе. Это прямо христопродавец, хуже Иуды.

Но Пятищев уже перестал волноваться. Его радовали двадцать пять рублей.

– Что у нас сегодня к ужину? – спросил он. – Деньги есть. Надо что-нибудь хорошенького. Как-нибудь получше поужинать. Давно уж мы плохо едим.

– Баранины взять на жаркое. Что ж, у здешнего лавочника можно иное взять? – отвечал капитан.

– А может быть, у него есть соленый бычий язык. Пусть Марфа спросит, когда пойдет в лавку. Да хорошо бы курицу купить на деревне. Давно мы курицы вареной с рисом не ели. Да и княжна просила вареной курицы. Вот деньги. Дай их Марфе. Да пусть купит коробку сардин на закуску к водке. Тянет на соленое. Я знаю, сардины у лавочника есть. Да пусть возьмет копченой колбасы фунт… и если есть кильки, то жестянку килек, – придумывал Пятищев.

– Роскошничать хочешь… – покачал головой капитан.

– Какая же тут роскошь! Просто общечеловеческое питание, мало-мальски культурный стол. А ведь уж мы сколько времени сидим на картофеле, – отвечал Пятищев, улыбнулся и произнес: – Хорошо бы при этом бутылочку винца.

– Вишь лакомка! А вино есть. Две бутылки шамбертену осталось от прежнего величия. Я все берег его для княжны, как лекарство. Она пьет его от расстройства желудка.

– Княжне останется. Выпьем одну бутылочку, – подмигнул Пятищев. – Вспомним старые годы. А знаешь, об этих двух бутылках я знал, я чувствовал, что они есть, – прибавил он.

– Врешь. Я от Василисы очень недавно их отнял. Она их прикарманила было, – проговорил капитан.

Вечером в семье Пятищевых был приличный, обильный, хотя и плохо приготовленный Марфой ужин. Пятищев и капитан подвыпили и развеселились.

XXIV

На другой день капитан разбудил Пятищева в девять часов, и они, напившись кофе, отправились в посад Колтуй получать пенсию капитана и нанимать квартиру. Лифанов дал им своего кучера. Ехали они на лошадях Пятищева и в его тарантасе.

Перед отъездом Пятищев и капитан захотели проститься с княжной, чтобы сказать ей несколько слов. Пробило уже давно десять, но княжна не подавала еще голоса из своей комнаты. Пятищев подошел к ее дверям, постучался и сказал:

– Княжна, можно с тобой проститься? Я и Иван Лукич едем в посад.

– Не входите, не входите. Я еще делаю свой туалет, – послышался из-за двери женский старческий испуганный голос. – Погодите немножко… Я сейчас выйду.

Из дверей показалась Лидия, которая, ночевав первую ночь в столовой – общей комнате, за ширмами, теперь уже переселилась в комнату к княжне. На губах девушки была легкая насмешливая улыбка.

– Опять ее кокетство одолело, стало быть, уж можно считать, что наша тетя поправилась, – сказала она отцу про княжну. – Сидит перед зеркалом и завивает себе кудерьки. И розовая пудра в ход пошла. Достала розовую пудру. Бобку умывала и надушила его камфорным маслом от блох.

– Ну, слава богу… Это хорошо. А то ведь она какой-то гнет на всех кладет своим стоном, – проговорил Пятищев. – Мы едем, Лидочка, нанимать квартиру.

– Ну что ж, чем скорее, тем лучше отсюда выселиться, – отвечала дочь. – Напоминать ничего не будет. А ведь здесь все на глазах. Ежеминутно колет сердце. Там всем будет спокойнее.

– Это верно, – кивнул капитан. – А здесь… здесь я каждый день, каждый час подготовляю себе аневризм своим беспокойством. Да и тебе, Лев, беречься надо. Ведь у тебя сердце прескверное.

Лидия подошла к отцу, сидевшему в кресле и дымившему папиросой, и, взяв его за плечо, шепнула ему:

– Да меня-то поскорей отправьте в Петербург. Ведь уж вы теперь при деньгах будете.

– Да-да-да… Как переедем в посад, я сейчас продам Лифанову лошадей, сбрую, тарантас. Все продам. Там все это мне не нужно, – заговорил он.

– Вы поскорей отправьте меня, папаша. Вы можете занять деньги у капитана, из его пенсии.

– Да ведь и лошадей я завтра или послезавтра продам. Но вот в чем беда, моя милая: от твоей тети Кати до сих пор письма нет, и неизвестно, где она – в Петербурге ли, в Павловске ли на даче или где-нибудь за границей.

– За границей не может она быть. Она не сбиралась. Да и как она может ехать за границу, если нынче кузина Лиза выходит из института. Куда же Лиза денется? Вы вот что… Вы будете на почте в посаде и пошлите тете телеграмму, может ли она меня принять. Телеграфируйте в Петербург. Для Павловска еще рано. Она ездит на дачу не раньше половины мая.

– Да, да… Это надо сделать, надо.

Пятищев в волнении поднялся со стула и заходил по маленькой столовой, задевая за мебель.

– Папочка, миленький, не откладывайте этого. Пошлите сегодня телеграмму, – упрашивала его Лидия, чуть не со слезами. – Мне здесь очень тяжело, мне ужасно хочется уехать. Пожалуйста… Будьте добренький… Не забудьте…

– Хорошо, хорошо. Сегодня же сделаю.

– Вы забудете. Я сейчас попрошу Ивана Лукича, чтобы он вам напомнил.

– Оставь, оставь – я сам буду помнить… Вот я завяжу на память узелок. Иван Лукич тут ни при чем.

Пятищев вынул носовой платок и сделал узелок.

– Что такое? Чего вы мое имя всуе произносите? – вышел из своей комнаты капитан, на ходу закуривая свою трубку.

Лидия все-таки, не надеясь на отца, сказала капитану, в чем дело.

– Успокойтесь. Будет исполнено, – кивнул он ей. – Я удивляюсь, как он раньше этого не сделал.

– Да ведь письмо написано. Я жду письма от Катерины Никитичны, ответа жду, – сказал Пятищев.

Показалась княжна, а за ней мопс. Княжна еще в первый раз после своего переселения из барского дома вышла в общую комнату. Еду, кофе, чай – все ей подавали на постель. Княжна была одета сегодня в шелковый капот, и хотя имела меховую накидку на плечах, но голова ее не была закутана платками. На голове княжны была кружевная косыночка с светло-лиловыми бантиками, и из-под косыночки на лбу выглядывали кудерьки. Она была напудрена и слегка подрумянена, с розовыми ушами и подведенными глазами.

– Очень рад видеть тебя вполне бодрою, Ольга Петровна. Здравствуй… – начал Пятищев, взял ее костлявую морщинистую руку и поцеловал. – Ну что, здорова? Чувствуешь себя лучше?

Княжна сейчас же сделала кислую гримасу и отвечала:

– Разве можно при таких обстоятельствах быть здоровой! Ты меня смешишь, Лев. Вспомни, что ты говоришь! Тут нужно иметь не нервы, а канаты – и то расхвораешься.

– Ну, уж теперь скоро, скоро ты совсем успокоишься. Я и Иван Лукич едем сейчас в посад и наймем постоянную квартиру. Постараемся отыскать для тебя самый удобный уголок.

– Как? Опять переезжать? Боже мой, да что же это будет! – воскликнула княжна, затрясла головой, и на глазах ее показались слезы. – Нет, не надо, не надо! – замахала она руками.

– Ольга Петровна, но ты знаешь же, что это необходимо… – возможно мягко проговорил Пятищев.

– Не могу, не могу! Вы меня убьете.

Княжна опустилась в кресло и закрыла лицо руками.

– Ольга Петровна, успокойтесь… – подступил к ней капитан. – Покоритесь печальной необходимости. Ведь вы знаете, что здесь мы теперь временно и надо уехать.

– Да, это так… Я знаю… Я свыклась с мыслью… Но нельзя же сейчас… Только что я немного осмотрелась в своем углу, и опять в новый угол… Нет, нет, я не могу.

Лидия стояла уже перед ней с открытым флаконом спирта и предлагала понюхать, но княжна отвела ее руку.

– Мы ведь не сейчас будем перевозить тебя, княжна, а только едем нанять квартиру. Успокойся. Зачем тревожиться так? – пробовал уговаривать ее Пятищев.

– А переедем потом… Ну, через неделю, через полторы… – прибавил капитан.

– Нет, нет! Дайте мне успокоиться, дайте мне придти в себя… Вот потеплеет, вот наступит лето…

– Княжна, это невозможно… Ты не дитя, ты должна знать, должна понимать… – старался доказать ей Пятищев, но капитан остановил его, отвел в сторону и тихо проговорил:

– Оставь… Зачем раздражать вперед?.. Брось… Это мы потом… Ведь еще успеется. Ну, так мы едем. Прощайте, Ольга Петровна… Положитесь на нас. Мы вас устроим совсем хорошо, – закончил он.

И Пятищев с капитаном сели в тарантас, поданный к крыльцу, и уехали.

– Боже мой, до чего она нервна. Она вся соткана из нервов… – говорил Пятищев, сидя в тарантасе.

– Ну, и старость… – прибавил капитан. – Ах, какой великий грех на душе этого ростовщика, этой акулы, – вздохнул он, потрясая головой, но Пятищев толкнул его локтем, прошептал «оставь» и кивнул на спину кучера Лифанова Гордея.

– Ну, так что ж из этого? – возвысил голос капитан. – Я при всех буду говорить. Я никого не боюсь. Я на площади буду кричать о грабительстве. Я не ты… А на тебя я дивлюсь, прямо дивлюсь. Не понимаю, откуда у тебя взялся этот рабий характер, – понизил он тон. – Ты дворянин… и вдруг…