Текст книги "Купец пришел! Повествование о разорившемся дворянине и разбогатевших купцах"

– Никакого наследства. Просто так… Там жизнь дешевле. Перевезу своих сюда, поживу с ними недельки две, и в теплые края…

– Гм… Дешевле… Говорите, дешевле… – недоверчиво произнес Семушкин. – А у нас тут один ездил в Париж, вернулся и рассказывал, что только одна московская водка смирновка и дешевле, а то ни к чему приступу нет, потому что рубль наш ценят за шестьдесят семь копеек.

– А в общем, все-таки дешевле, – отвечал Пятищев и спросил: – Так можно домик-то посмотреть?

– Можно, можно, – улыбнулся Семушкин. – Вас я за хорошего жильца сочту, если аккуратно платить будете. Шутка сказать, бывший наш предводитель дворянства будет жить! Сам генерал Пятищев.

Из тона Семушкина Пятищев не мог понять, говорит ли это Семушкин иронически или действительно считает его за хорошего жильца, и смущенно отвернулся, как бы рассматривая фасад дома. Капитан кусал губы и сжимал кулаки. Семушкин продолжал:

– На хижину мою убогую любуетесь? Домик не вредный. Сам вижу, что не вредный. Вот, батюшка, ваше превосходительство, как купцы-то у нас в посаде живут!

– Прикажите же, наконец, господин Семушкин, показать нам квартиру! – нетерпеливо и злобно вырвалось у капитана.

– Сейчас, сейчас. Чего вы горячитесь-то? Вот я и раньше вас таким же строптивым помню, когда приезжал к их превосходительству. А зачем? Я хочу ласково, дружественным манером… Если не обессудите, ваше превосходительство, что я в халате, то я и сам вам домик покажу? – обратился Семушкин к Пятищеву.

– Пожалуйста, не церемоньтесь. Только бы посмотреть.

– Так прошу покорно в ворота. Войдете на двор, и там мы встретимся. Вот сюда, сюда, – указывал Семушкин из-за решетки и прибавил: – А я, признаться, похлебал, отдохнул в халатике у себя в кабинете да и вышел в садик легким воздушком подышать.

Пятищев и капитан вошли в ворота, и шаги их захрустели по крупному гравию, которым усыпан был двор с разбитой посреди его клумбой, из которой торчали зацветшие уже ранние разноцветные тюльпаны, окруженные бордюром голубых сцилл.

Капитан шел и, сурово сдвинув брови, ругался:

– Болван! Самохвал! И ведь какое самомнение-то у грабителя! Но я удивляюсь на тебя, Лев. Куда девался твой гонор, твоя амбиция! Отъевшийся хищник над тобой насмехается, а ты молчишь.

– Это что он про предводителя-то упомянул? Да вовсе он не в насмешку, – отвечал Пятищев. – Сначала я и сам так подумал, а потом сообразил, что пустяки. Конечно, человеку все удается – он полон самодовольствия и цены и меры себе не знает, но относительно меня – ничего… Просто он зажравшаяся в счастье свинья.

– Ну, так ты свинье и укажи ее место, а ты молчишь.

– Пожалуйте, пожалуйте, ваше превосходительство. Вот домишко, в котором я раньше жил! – снова раздался голос Семушкина, вышедшего уже на двор.

XXIX

Домик, который Семушкин показал Пятищеву и капитану, был небольшой, старый, но не обветшалый и по расположению своих комнат очень удобный, с четырьмя комнатами внизу и с двумя наверху в мезонине, с изразцовой лежанкой в одной из комнат. Имелась даже галерейка из цветных стекол, выходящая в садик, окружающий дом сзади. Полы были везде крашеные, но крепкие, не колеблющиеся, печи железные. Заново он отделан не был, но стены грязны не были, и только кухня носила сильные следы тараканов. В комнатах стояла кое-какая старая мебель, совсем плохая.

– Понадобится мебелишка, так оставьте, а нет, так на сеновал вынести можно, – говорил Семушкин, показывая комнаты. – Не под кадрель она мне теперь в новом-то доме. Там у меня теперь совсем другие фасоны. Из Питера выписывал. А кухню покрасим охрой, да и одну какую-нибудь комнатку оклеим шпалерами, которая погрязнее, сами выбирайте. А уж больше ничего от меня. Больше тридцати лет в этом доме существовали. Тут и капиталы наживали. Жил я с семьей сам-семь, да четверо приказчиков со мной. И ничего бы… В тесноте да без обиды, но вот павлин мне в голову залетел – ну, и пожелал расшириться.

Капитану помещение настолько понравилось, что он перестал и ругаться про себя. Перестало ему казаться противно и жить в соседстве с Семушкиным. Уютный домик подкупил его.

«Что ж, ведь не пришьем себя к этой квартире, – рассуждал он про себя. – Не понравится, так и вон выедем, другую сыщем».

Он отвел Пятищева в сторону и сказал:

– Квартира подходящая. Надо брать, если купец не подорожится.

Пятищеву и самому квартира нравилась, и он спросил Семушкина:

– А как цена?

– Да сколько с вас просить-то? – задумался Семушкин. – Я хотел за пятьсот в год сдать, да не дают. А то и давал, да жилец беспокойный.

– Нет, это дорого. Это нам не по средствам, – сказал капитан. – Я получаю только тридцать один рубль пенсии в месяц.

– Только? Хе-хе-хе! У меня садовник-чухонец нанят за двадцать пять рублей в месяц при готовой квартире и отоплении с освещением. А тут и оттопиться, и осветиться надо.

– Конечно, у семьи моей найдутся и другие ресурсы, но все-таки это им будет дорого, – вставил Пятищев.

Семушкин опять задумался.

– Конечно, жильцы вы смирные, подходящие, – сказал он, прищурился и спросил: – Будете ли только исправно платить – вот что?

Капитана передернуло.

– Какой странный вопрос! – воскликнул он. – Даже дерзкий и нахальный…

– Не горячитесь, не горячитесь, ваше высокородие, – остановил его Семушкин. – Я человек откровенный, оттого и спросил. Да и не вас спросил, а вот их превосходительство. Вас я и во внимание бы не взял.

– Послушайте! Вы удержите ваш язык! – крикнул капитан, сверкнув глазами, но Пятищев взял капитана за руку и бросил на него умиротворяющий взгляд.

– Не вам сдаю квартиру, а их превосходительству, – продолжал Семушкин. – Их семья жить будет, а не ваша. А вы жилец. А что у их превосходительства теперь в делах тонко – все это мы знаем и понимаем… вот оттого я и спрашиваю. Сами они сбираются за границу, значит, и должен я насчет платежа опрос сделать. При капиталах мы, но тоже деньги по улице не швыряем. Правильно я, ваше превосходительство? – спросил он Пятищева, видя, что тот относительно спокоен.

Пятищев подавил в себе волнение и сказал:

– За пятьсот рублей нам эта квартира дорога, но если вы сдадите ее за триста, то я ручаюсь, что вы ваши деньги получать будете аккуратно. Я разорен и нисколько этого не скрываю, но у меня есть вещи, которые я могу продать. У меня библиотека три тысячи рублей стоит.

– Библиотека? Гм… – проговорил Семушкин. – Ну да ладно, триста шестьдесят рублей в год пусть дом ходит. Я спущу. Только из-за того и спущу, что большой барин у меня будет жить, тихий жилец. Тридцать рублей в месяц.

Пятищев переглянулся с капитаном.

– И тридцать рублей я не могу платить, – сказал капитан.

– Позвольте… При чем же вы-то тут? Я уговариваюсь с генералом. Ведь его семья будет жить, – заговорил опять Семушкин. – Ну, уедет генерал за границу, как он говорит, а ведь все-таки к семье-то потом вернется.

– На тридцать рублей я согласен, – произнес Пятищев.

– Лев Никитич, опомнись! Что ты говоришь! Мы не в состоянии платить таких денег! – воскликнул капитан, бросая сверкающий взор на Пятищева.

– Барин, оставьте… Дай им свой разговор распространять, – остановил Семушкин капитана.

– Позвольте… Это с дровами? – спросил Пятищев, как бы испугавшись капитана.

– Какие еще тут дрова! Дрова у меня покупать будете. Ну, за носку их и за воду работнику что-нибудь заплатите, – отвечал Семушкин.

– Тогда это дорого. Я думал, что с дровами, что за все про все, – пятился Пятищев. – А тут еще накладные расходы на работника будут. Вы вот что, господин Семушкин: вы возьмите двадцать пять рублей в месяц.

– Да, да… Двадцать пять рублей будет уж за глаза довольно.

– Гм… Конечно, нам не на хлеб, и четвертная бумага, что есть она у меня теперь в месяц лишняя, что нет ее – все едино, но я не понимаю, ваше высокородие, чего выто тут ввязываетесь, – обратился Семушкин к капитану.

– Позвольте… Я вам сейчас объясню, – заговорил за капитана Пятищев. – Моя семья состоит из меня, дочери, свояченицы и капитана. У каждого свои деньги, и все мы будем платить сообща.

– А, вот что… Ну, так, так, – отвечал Семушкин. – А только если я сдаю квартиру, то сдаю вам, ваше превосходительство, а не кому другому. Хорошо, извольте… Отдаю квартиру за триста рублей в год. По рукам, что ли?

И Семушкин, протянув руку, хлопнул по руке Пятищева.

Капитан совал Пятищеву деньги и говорил:

– Возьми. Дай ему пять рублей задатку.

– Ну вот… Какие тут задатки! Зачем? Если уж платить, то платите уж сразу за три месяца да и переезжайте. А то путаться с пятью рублями! – произнес Семушкин.

– Господин купец, мы этого не можем. Мы должны уплачивать помесячно, по двадцати пяти рублей, а не за три месяца.

– Ну, помесячно так помесячно, а не по пяти же рублей, – согласился Семушкин. – Да чего тут! Квартира за вами. А переедете, так и заплатите.

– Нет-с, зачем же?.. Мы этого не хотим. Вот-с… возьмите двадцать пять рублей.

И капитан уж приготовил Семушкину деньги. Тот улыбнулся.

– Для верности? – спросил он. – Ну ладно. Тогда придется выдать вам расписочку… Тоже для верности, хе-хе-хе… А то ведь сбежать с деньгами-то могу, отречься, что не получал. Ну, в таком разе милости прошу ко мне на перепутье, хижину мою посмотреть. Там и деньги возьму, и расписку выдам. Ваше превосходительство, пожалуйте… Показать в доме есть что… А вы знаток всего этого, – обратился он к Пятищеву. – Ваше высокородие, барин сердитый, преложите ваш гнев на милость и пожалуйте к купцу Семушкину на перепутье, – сказал он капитану и повел их через двор к себе в дом.

XXX

Осмотрен был и новоотстроенный дом, в котором проживал Семушкин. Дом и его обстановка были полны роскоши, но, показывая Пятищеву и капитану комнаты, Семушкин умышленно называл мебель мебелишкой, бронзу бронзишкой, великолепный мраморный камин в его кабинете каминишком, паркет паркетишком и т. д. А между тем мебель была стильная от лучших мастеров из Петербурга, были художественные буль и маркетри, прекрасная бронза, узорчатый паркет из разноцветного дерева. В доме находился и небольшой зимний сад с пальмами, драценами, латаниями и небольшим бассейном с фонтаном. Показывая сад, Семушкин сказал:

– Семена Самсоныча Уварцева, наверное, уж знавали в нашем уезде, так вот после его смерти у его вдовы всю оранжерею купил и садовника от него взял. Уварцев тоже человек именитый. Гремел.

– Да, да… Я бывал в его имении, – подхватил Пятищев. – Имение прекрасное.

– Если кому в хорошие руки – это правильно. А вдова их Анна Казимировна, извините, какой же человек? Она при жизни покойника проживала все больше на теплых водах за границей. Нешто это хозяйка? Да и сам-то Семен Самсоныч, не тем будь помянут, царство ему небесное, нешто занимался хозяйством? Я покупал у них лес… знаю… Величания было много насчет себя, а толку никакого, – рассказывал Семушкин.

– Бывал я у него. Жил он роскошно, – проговорил Пятищев.

– И все в долг-с. Имение заложенное и перезаложенное. Вторая закладная у жидов каких-то. Должно быть, жидам и достанется. Ну, госпожа-то Уварцева после смерти мужа и давай продавать, что можно. Бронзу продала, серебро, оранжерею. Кое-чем и я воспользовался, купил.

Не удержаться ей. Она ведь какого-то польского, графского рода. Где же таким!.. Уж кто всю свою жизнь по заграницам трепался, нешто такие могут? А жалко, если жиды сядут. Впрочем, что ж мы стоим? Пожалуйте в столовенькую закусить честь честью, – спохватился Семушкин. – Я распорядился, чтобы и чайку, и кофейку…

– Благодарю вас, – поклонился Пятищев. – Мы сейчас только пообедали здесь у Олимпия.

– Да нельзя уж, помилуйте. У нас такой уж порядок… – стоял на своем Семушкин. – И бутылочку холодненького раздавим. Господин… вашескородие, извините, как вас звать? – обратился он к капитану, стоявшему мрачно, отвернувшись.

– Иван Лукич он, – сказал Пятищев.

– Иван Лукич, не будьте спесивы. Позвольте вам предложить рюмочку и закусить слегка.

– Благодарю вас, но я вовсе не за тем сюда зашел, чтоб пользоваться вашим гостеприимством, а вручить за месяц вперед деньги за квартиру, – произнес капитан, стараясь как можно более быть сдержанным.

– Да уж понимаем… знаем… помним ваш характер… Но уж ау, брат! В чужой монастырь со своим уставом не ходят. От нас без хлеба-соли гости не уезжают.

И Семушкин схватил его под руку. Капитан упирался. Пятищев сказал:

– Да уж пойдем, выпьем по рюмке у радушного хозяина.

– Тогда уж потрудитесь прежде от меня деньги получить за квартиру и выдать расписку, – сдался капитан.

Семушкин махнул рукой.

– Успеем! Велики эти деньги – двадцать пять рублей! Двадцать пять и до переезда поверим. Пожалуйте…

Пришлось идти в столовую. Столовая была роскошная, отделанная дубом, со светом с потолка. На одном конце обеденного стола стоял уже самовар, около него кофейник, лежало печенье, а на другом высилась целая батарея бутылок с вином и водками и несколько тарелок с закусками, среди которых высилось блюдо с большой копченой рыбой.

– Вот-с… Пожалуйте. Приступите… Что ласково глядит, с того и начинайте, – подвел Семушкин гостей к столу. – Ваше превосходительство, какой вам прикажете налить? Есть казенная, есть смирновочка московская… А то зубровочки, рябиновой не прикажете ли? Домашняя на черносмородинных почках есть.

– Да уж от водки-то увольте… Мы только что сейчас плотно пообедали, – проговорил Пятищев.

– Ну, тогда мадерки, портвейн есть двух сортов – красный и белый. Чего прикажете вам понаковырять? А уж без закусочки-то нельзя. Вот рыбки, балычка, икорки.

– Я белого портвейну выпью рюмку… – все еще мрачно произнес капитан и протянул руку к бутылке.

– Позвольте, позвольте. Эту марку у нас положение, чтобы по стаканчику пить, – перебил его Семушкин и налил три небольшие стаканчика, прибавив: – Вместе с хозяином. За дорогих гостей.

Выпили. Пятищев тотчас же заметил, что вино было прекрасное.

– На том стоим-с… – похвастался Семушкин. – Я, ваше превосходительство, теперь не обожаю дрянь-то покупать. Конечно, есть у нас и попроще марка, коли гость попроще, но вообще вино хорошее. Кушайте, пожалуйста, гости дорогие… закусывайте… Вы, ваше превосходительство, у меня давно желанный гость. Шутка ли, бывшего предводителя принимаю! Ведь нашего орла, можно сказать… Хе-хе…

Пятищева опять кольнуло. В голове его опять мелькнуло: не в насмешку ли Семушкин так его величает, не иронически ли? Но он тотчас же успокоил себя и стал жевать кусок осетрового балыка, который оказался прелестным.

В это время показалась в дверях молодая, статная, рослая, полная блондинка в светло-синем шелковом платье с белой кружевной отделкой и с кружевным фаншоном на голове, очень миловидная, с добродушными серыми глазами. Она, очевидно, приоделась для гостей, так как платье на ней было совсем не домашнее. Сзади ее вбежали мальчик в матросском костюме лет десяти и девочка в пестром мордовском костюме лет восьми. Семушкин тотчас же представил их Пятищеву и капитану:

– Младшая невестка моя Лариса Давыдовна, а это внучка и внук мой – Лариса и Максимчик. Есть и еще, кроме их, один внук при мне. А это вот именитый господин в уезде, наш бывший помещик, генерал Пятищев, а это их приятель Иван Лукич.

– Тасканьев… – пробурчал себе под нос капитан, шаркнув ногами по-военному.

– И будут они, милушка Ларисонька, жить у нас на дворе, в старом домишке, квартиру сняли и переедут, – продолжал Семушкин, но вдруг спохватился и прибавил: – А что ж мы стоим-то? Присядем лучше. Присядьте, гости дорогие, – приглашал он и кланялся. – А Ларисонька нам чайку-кофейку нальет. Я, ваше превосходительство, вдовенький, третий год вдовею. Была у меня баба хорошая, всему моему делу помощница, но начала хиреть да хиреть и богу душу отдала. И из губернии я доктора выписывал – ничего не помогло. Но внуков у меня много так много, что и не поверите. Вот троица при мне от младшего сына Викула, что при мне живет. Шесть душ от старшего сына, Евлампия, что под Рыбинском при тамошнем лесном заводе существует, да от трех замужних дочерей – в города они выданы – шестнадцать. Итого двадцать пять душ. Вот я какой сирота-то! – заключил он и опять спохватился: – Мадерки и икоркой закусить? Да что ж вы не кушаете копченой-то рыбки? Это форель копченая. Надо вот ее нарушить, тогда вы скорей приступите.

И Семушкин стал сдирать с форели вилкой прокопченную до темно-коричневого цвета кожу.

– Напрасно вы, совершенно напрасно… Мы еще так недавно пообедали… – останавливал его Пятищев и смаковал мадеру. – А мадера действительно хороша.

Старик Семушкин улыбнулся.

– Уварцевская… – проговорил он. – После его смерти дворецкий евонный мне привез двадцать бутылок и продал. Конечно, он уворовал, но мне-то какое дело! Я свидетелем не был. По рублю за бутылку он с меня спросил, я ему и дал не торговавшись. Знал уж я, что покойник плохого товара не потреблял. Любил выпить только хорошенького винца.

– Богатая мадера, – повторил Пятищев. – Какая это цена! В пять, в шесть раз она дороже стоит.

– Все продавали, что только возможно, после его смерти. И главное, кто во что горазд. Все рвали, – продолжал рассказывать Семушкин. – Дворецкий тащил вино, садовник – растения, кучер – сбрую. Вдова-то генеральша Анна Казимировна приехала, и уж половины добра нет. Вон у невестки на руке браслетка… Это генеральшина. За двести рублей купил я, а вещь-то куда больше тысячи стоит. От самой купил. И малоумие у них, извините, такое, что удивительно! Приехала из-за границы уже куда после похорон. Ну, взяли они тут адвоката, возились по судам… Потом приглашают меня. Знали они меня, так как я раньше у них лес покупал. «Купи, – говорит, – у меня, Максим Дорофеич, участок леса на сруб». – «Невозможно, – говорю, – этому быть, сударыня ваше превосходительство». – «Отчего?» – «Оттого, – говорю, – по закону о лесоохранении нельзя. Покойник, – говорю, – ваш, что было возможно, в нынешнем году уж продал». Глядит на меня и не понимает. Ничего такого этакого и не слыхала. Ну, одно слово, женщина. Кой-как я растолковал им.

Чуть не плачут… «Так как же мне, – говорит, – теперь быть-то? Мне не с чем в Петербург ехать. Купи, говорит, у меня хоть что-нибудь». Ну, я у них из оранжереи растения купил… Мало им. Я бронзу купил. Все-таки мало. «Не купишь ли, – говорит, – вот у меня браслет бриллиантовый…» Показывает. «Дорожиться, – говорю, – не будете, так отчего же». Ну, заломила цену. Стали торговаться… Вижу, деньги барыньке очень нужны и продать ей некуда, а потому не надбавляю. Да вот за двести рублей и купил. Купил и подарил невестке. Лариса, покажи господам.

Та сняла браслет и подала Пятищеву.

Капитан слушал, и его коробило. Ему противно было слушать этот рассказ о покупке браслета. А Пятищев рассматривал браслет, и в голове его вдруг мелькнуло: «А не купит ли он у меня мою библиотеку? Старик он покладистый и дешевые покупки, как видно, любит».

XXXI

А Семушкин опять стал приставать, чтоб гости пили и ели.

– Я знаю, господа устрицы любят. По Петербургу и Москве знаю, но у меня, уж извините, этого добра нет. Да здесь и достать их негде, – сказал он. – Выписывать из столиц – сам я их не ем.

– Какие устрицы! Ничего в горло не идет, – отвечал Пятищев. – Вся беда, что мы к вам приехали сытыми по горло.

– Жалко, жалко… – качал головой Семушкин. – А еще жальче, что сына моего Викула нет. Поехал он вверх по реке на наши лесные плоты посмотреть. Познакомились бы. Он у меня ходовой… В Рыбинске в коммерческом училище учился. Ну, да вот переедете, так познакомитесь. На своем пароходике поехал. Я нынче хорошенький пароходик купил про себя. Каютки красного дерева. Тоже у барина одного купил.

– Не у графа ли Остерберга? – спросил Пятищев.

– У него, – кивнул Семушкин. – Этот пароход у него для охоты на уток был, что ли… И вот теперь сын мой разъезжает на нем. Ведь у меня тут по реке и гонка леса, и кирпичный завод, и лесопильный!

«Положительно я могу продать ему мою библиотеку», – решил Пятищев, воспрянул духом и за счастливую мысль допил свой стаканчик мадеры, чокнувшись со стариком Семушкиным и сказав ему:

– Ваше здоровье!

– Вам чаю прикажете налить или кофею? – спрашивала Пятищева невестка Семушкина, которая, усевшись к самовару, давно уже успела заварить чай и сделать кофе.

– Лучше уж чаю, сударыня, позвольте, – попросил Пятищев.

– Да погоди, Ларисонька. Они еще не успели всего перепробовать. Дай им закусить настоящим манером, – остановил невестку свекор.

– Нет, уж больше я ничего не могу, решительно не могу, – отказался Пятищев. – Теперь только чаю, если позволите.

Капитан спросил себе кофе.

– Ну, уж тогда со сливками от бешеной коровы, – приставал Семушкин, подвигая к ним графинчик с коньяком: – Лекарство мое это… Ничем не лечусь, как только им, подлецом.

При этом он хлопнул пальцами по графинчику и стал наливать Пятищеву и капитану в стаканы коньяк. Те не противились.

Семушкин опять навел разговор на свой новый дом и его обстановку.

– А вот вы не были у меня на вышке в башенке. Вот откуда у меня вид-то великолепный на реку! Верст на десять в окружности видно все, как на ладони, – сказал он. – Хочу там большую подозрительную трубу поставить.

– Зачем? – быстро спросил капитан и в первый раз, пока он разговаривал с хозяином, улыбнулся.

– А чтобы видеть небеса, звезды и планиды небесные ночью и днем…

– Да разве вы что-нибудь в этом понимаете? Ведь тут надо иметь хоть какое-нибудь понятие в астрономии.

– А граф-то Остерберг понимает что-нибудь? А у него на доме есть, – отвечал Семушкин. – У него, бывало, лакеи на все, что на небе есть, любовались. Медведица так медведица, небесный тигр так тигр, и все эдакое… Вот у него и хочу купить всю эту музыку. Не себе, так внукам. У меня внуки растут.

– А разве он продает? Ведь это у него маленькая обсерватория, – спросил Пятищев. – Я знаю. Он любитель.

– Все продаст, – самоуверенно отвечал Семушкин. – Ему деньги теперь вот как нужны.

И он полоснул себя ладонью по горлу.

– Ну, тогда, конечно, заведите, если можно по случаю такую трубу купить, – сказал Пятищев.

– Само собой, дорого я ему не дам. Кто здесь у нас купит такой инструмент? Никто, кроме меня, не купит. А мне кстати, – развивал свою мысль Семушкин. – Все у меня в доме есть, пусть и консерватория будет.

– Обсерватория, а не консерватория, – поправил его капитан и рассмеялся.

– Ну, все равно. Не всякое лыко в строку. Слово-то уж очень фигуристое, так немудрено и ошибиться. А для внуков это хорошо. Ведь учить будем. Вот гувернантку придется для них выписывать. Всему учить будем.

Пятищев поймал момент и решил сейчас же предложить Семушкину свою библиотеку.

– Ведь вот вы сейчас, мой почтеннейший, сказали, что у вас в доме все есть, – начал он. – Но это не верно. У вас, кажется, самого главного нет.

– А чего такого? Чего? – быстро задал вопросы Семушкин.

– Сейчас. Ваше имя, отчество? Забыл. А так говорить неудобно.

– Максим Дорофеич.

– Библиотеки нет, Максим Дорофеич. А это уж теперь почти в каждом богатом доме.

– Верно. Правильно. И скажу вам, ваше превосходительство, библиотека эта давно у меня в голове сидит, – проговорил Семушкин и тронул Пятищева ладонью по плечу. – Давно эта засада в голове есть, но ведь нельзя же все сразу, вдруг.

– Так не купите ли вы у меня хорошую библиотеку? – предложил ему Пятищев.

Семушкин несколько минут подумал и отвечал:

– Отчего же не купить, если не подорожитесь. Только наперед говорю: дорого не дам.

– Да я не дорожусь. Она у меня в Пятищевке, но я ее привезу сюда в Колтуй.

– А Лифанову, стало быть, она не досталась?

– Нет, нет. Весь кабинет был выговорен мне, а библиотека у меня в шкафах в кабинете стояла. А какие резные дубовые шкафы! Один восторг.

– Вот, вот… Это я люблю… Главное, чтобы и мебель мне под кадрель была. А как цена, позвольте полюбопытствовать? – спросил Семушкин.

– Да ведь прежде всего надо видеть библиотеку, надо знать, какая она. Сочинения лучших авторов. Более тысячи томов. Полторы тысячи даже. Я привезу ее сюда, вы ее увидите, и тогда говорить будем. Но я не подорожусь.

– То-то… Это главное. Сам я в этом деле, признаюсь, не особенно смыслю, но вот сын Викул и невестка посмотрят. Они понимают… – сказал Семушкин.

– А «Рокамболь» у вас есть? «Похождения Рокамболя»? – вдруг спросила невестка Семушкина.

– Непременно… – дал ответ Пятищев. – Там у меня больше классики, но я уверен, что и «Рокамболь» есть. Романы Дюма и Евгения Сю, я знаю, все есть. «Монте-Кристо», «Три мушкетера», «Вечный жид» – это есть.

– Ах, какая прелесть «Вечный жид»! Я читала. Не оторвешься… – проговорила молодая женщина и при этом закатила глазки. – Но когда я «Рокамболя» читала, я даже по ночам во сне его видела!

– Мамочка, дай и мне тогда почитать, – проговорила дочка Ларисы Давыдовны, макая в чай со сливками печенье и отправляя его себе в рот.

– Таким маленьким девочкам нельзя «Рокамболя» читать. Головка заболит, – улыбнулась ее мать.

– В моей библиотеке есть кое-что и для детей, и даже с роскошными иллюстрациями, – проговорил совершенно наобум Пятищев. – Да и кроме того, имеются сочинения с рисунками.

– Вот это-то и хорошо, – похвалил Семушкин. – А то мы «Ниву» получаем и переплетаем, чтоб детям картинки рассматривать. Дети ужасно любят.

Пятищев поднялся из-за стола и стал прощаться, благодаря за угощение. Поднялся и капитан.

– Не пущу, – остановил их Семушкин. – Надо все это лаком покрыть. Сейчас бутылку холодного подадут на дорожку.

Он позвонил в электрический звонок. Прибежал молодец с льняными волосами в сапогах бураками, без белья, с еле пробивающейся русой бородкой.

– Сейчас-с…

Молодец тряхнул волосами и скрылся.

– Напрасно, совершенно напрасно… – бормотал Пятищев и тотчас же прибавил: – Так квартиру позволите считать за нами?

– Да, да… Очень рад, что такой жилец… Вы люди смирные, – отвечал Семушкин, запахивая халат и крепче опоясывая его синим шнурком с кистями.

– Тогда позвольте вручить вам деньги за месяц и получить расписочку для верности, – опять совал ему деньги капитан, боясь, что он растратит их сегодня.

– Зачем? – отстранил его руку Семушкин. – Когда переедете, тогда и заплатите. Да ведь и библиотека эта самая… На библиотеке сочтемся. За квартиру вычтем, а остальное доплатим. Когда переезжать будете?

– Да в конце этой недели, – отвечал капитан, складки которого на лице значительно уже разгладились от любезности хозяина, и вся физиономия перестала смотреть хмуро и свирепо.

Появилось шампанское. Молодец, по провинциальному купеческому обычаю, с треском пустил пробку в потолок и стал разливать вино в стаканчики.

– Ну-с, за здоровье дорогих гостей и будущих жильцов! – провозгласил Семушкин, поднимая свой стаканчик. – Дай бог счастливо и чтоб все ладком. Квартиру счастливую передаю. Мы там ладно и без обиды три десятка лет прожили.

Все чокнулись и выпили. Пятищев косился на огромный кусок осетрового балыка.

– Скажите, пожалуйста, где вы такой прелестный балык покупали? – спросил он хозяина, причмокивая. – Тает во рту, буквально тает. Не выписной?

– Нет, здесь купил. У Мохнаткина. Нравится? Действительно, балык одно воображение.

– Заеду и куплю себе малую толику. Давно я не едал такого балыка. Восторг!.. Напомни мне, Иван Лукич.

Гости опять начали прощаться.

– Посошок на дорожку! – вскричал хозяин, наливая из бутылки. – Остатки сладки.

Выпили и остатки. Гости отправились садиться в тарантас. Семушкин провожал их по лестнице и вышел на крыльцо.

– Так библиотека за мной, ваше превосходительство, если не подорожитесь, – сказал он, пожимая гостям руки.

– Да, да, да… Всенепременно! Зачем она мне, если я поеду за границу, – отвечал Пятищев.

Лошади тронулись.

XXXII

– Не люблю я купцов вообще, много они мне всякого зла наделали в моей жизни, но какой гостеприимный человек Семушкин! – добродушно сказал Пятищев, вспоминая о бывшем сейчас угощении и еще чувствуя на языке своем остро-сладкий вкус хорошего шампанского.

Капитан помолчал и угрюмо ответил:

– Если бы ты сказал «гостеприимный разбойник», то я с тобой скорей бы согласился. И все они таковы, купцы нашего округа. На двугривенный он тебя угостит, а при случае на тысячу нагреет.

– Да меня-то как же уж теперь ему нагревать? Лесу у меня больше нет, земель тоже.

– Ухитрится. На чем-нибудь другом наверстает. Ну, библиотеку твою за два гроша возьмет. Да ведь уж и нагревал он тебя. Два участка в разное время леса на сруб купил и оба раза нагрел. А какое самодовольство-то у них после всех этих грабежей, сделанных на законном основании! Сколько в нем самомнения! Сколько сытого бахвальства! Ведь все это бахвальство и ничего более, что дом он свой называет хижиной убогой, мебель – мебелишкой. Конечно, я пил и ел у него, но мне было противно смотреть на эту благообразную рожу разбойника, сияющую счастием. А этот халат…

– Слишком мрачно ты смотришь, Иван Лукич, – благодушно остановил капитана Пятищев. – Ведь почти всякое счастие основано на несчастии другого. В редких только случаях иначе…

– Не философствуй, Лев. Брось! Это оттого ты так снисходителен, что у тебя от его вина в голове шумит, – в свою очередь перебил его капитан. – Хоть бы этот халат. Разве он посмел бы принимать тебя в халате раньше, когда у него этого роскошного дома не было? Посмел бы он это сделать, когда ты был при ореоле своего предводительства и владел Пятищевкой? Никогда. А эти упоминания: я принимаю большого барина, бывшего предводителя.

Пятищев не возражал. Он чувствовал, что капитан говорит много правды, но старался смириться.

Они выехали на торговую площадь. Колеса застучали по мостовой из крупного булыжника.

– Домой теперь прикажете? – спросил кучер Гордей.

– Нет, нет. Сверни в лавку Мохнаткина, – отдал приказ Пятищев. – Положительно надо купить у него этого балыка хоть фунтика два, что ли, – обратился он к капитану.

Капитан пожал плечами. Такое разбрасывание денег на роскоши прямо коробило его.

– Побереги деньги-то, Лев. Ведь уж у тебя осталось их самые пустяки, – сказал он Пятищеву.

– Pas devant les gens… – пробормотал Пятищев, кивнув на спину кучера.

– Не слышит он. Колеса стучат, как в кузне, – понизил голос капитан.

– Не понимаю я твоих взглядов, – тихо продолжал Пятищев. – Ведь я культурный человек, у меня и вкус культурный. Неужели же я не могу дозволить себе иногда хоть какого-нибудь просветления среди нашего положения! Странно.

Капитан наклонился к его уху и прошептал:

– Я не понимаю, как ты поедешь к Мохнаткину. Ведь ты ему очень изрядно должен за чай, сахар, кофе и разные деликатесы. Начнет приставать насчет уплаты.

Лицо Пятищева омрачилось, и он сказал:

– Да, да… Я этого не сообразил. И много мы должны? – спросил он.

– Почем же мне знать! Счет у тебя. Но я знаю, что мы должны и не платили. Поезжай в лавку Федорова, что на углу, где на окне головы сахара стоят, – скомандовал капитан кучеру. – Нам нужно чаю, сахару и кофе, а там такой же товар, – прибавил он, обращаясь к Пятищеву. – Рядом с Федоровым мясная лавка, и там мы купим себе говядины.