Текст книги "Меж трех огней. Роман из актерской жизни"

Глава LXX

Выехали на Невский. На душе Лагорского делалось все легче и легче. Он стал насвистывать какой-то мотив, весело смотрел по сторонам и читал вывески магазинов. В окне часовых дел мастера на громадных часах он увидал, что только еще без четверти девять.

– Часов около трех нам придется на вокзале путаться в ожидании поезда, – заметил он Тальникову.

Тальников посмотрел на него и произнес:

– Мне все думается, Василий Севастьяныч, не бросилась бы за нами на вокзал-то ваша супруга Надежда Дмитриевна…

– Зачем? – спросил Лагорский.

– Вас проводить и доругаться. Ну и денег еще попросить в прибавку.

– Не думаю, – отрицательно покачал головой Лагорский. – Нет, нет, она не поедет. Ей нельзя. У ней сегодня утром репетиция. Мне Настина сказывала, что у них в «Карфагене» идет новая пьеса и жена играет главную роль.

– Да что репетиция! Рассвирепела, так и про репетицию забудет. Опять же, деньги… Но главное, она не доругалась, да и вы не показались перед ней. Ведь вы даже не выглянули из кареты. Ну, ей и досадно, что весь ее заряд даром пропал.

– Брось! Оставь… И наконец, какое ты имеешь право так говорить об ней! Дурак! – строго сказал ему Лагорский. – Это я могу, а не ты. Чтоб не слыхал я больше таких выражений! Она все-таки жена мне. Слышишь?

Тальников умолк, весь съежился и отвернулся, боясь смотреть на Лагорского.

Так проехали они с полверсты. Лагорскому стало жалко его. Дабы смягчить свой резкий тон, он, подъезжая к вокзалу, хлопнул Тальникова по плечу и заговорил:

– А хорошо, Мишка, что ты не женат! Умница. И не женись, Мишка.

Несколько ободренный Тальников опять захихикал.

– Да я женат, Василий Севастьяныч, – произнес он.

Лагорский удивленно выпучил глаза.

– Когда? Как? Что ты врешь! – воскликнул он.

– Истинно, женат, Василий Севастьяныч… Хоть побожиться, так женат.

– Законным браком?

– Законным браком. Венчанные мы.

– Что ж ты мне никогда об этом не говорил, дурак?

– Что ж говорить-то… Не приходилось, так и не говорил. Я шесть лет уже женат. Постойте… Так ли? Да, шесть лет, седьмой год пошел.

– Где ж твоя жена?

– А кто ж ее знает! Даже и известий никаких не имею. Мы только полгода и жили-то вместе. Потом стали вздорить. Она меня раз ударила зонтиком. Я тоже не остался в долгу. Слезы… Жаловалась полицеймейстеру, потом мировому – я и выдал ей отдельный паспорт на жительство, – рассказывал Тальников.

– Удивил ты меня, Мишка, – проговорил Лагорский. – А я тебя всегда считал холостым. Считал холостым и хвалил тебя в душе. Поразил, буквально поразил, что женат… Кто ж она такая? Актриса?

– Актриса, Василий Севастьяныч, актриса Задунайцева, и даже хорошая актриса.

– Ну уж была бы хорошая, так мы бы слышали о ней. Где ж она теперь играет?

– А, право, не знаю-с. Года три тому назад играла в Астрахани… Товарищи сказывали. А теперь решительно не знаю. Играла зиму, кажется, и в Кишиневе. Но уж давно это…

– Что же, у нее ребенок от тебя есть, что ли?

– И этого не знаю… Может быть, и есть, но она мне ничего об этом не писала. Как разъехались мы, так ничего и не писали друг другу.

– Странно… – покачал головой Лагорский и опять спросил: – А когда вы расходились и ты ей выдал паспорт, так она к кому-нибудь другому перешла? Был у ней кто-нибудь?

– И этого не знаю, Василий Севастьяныч, – отвечал Тальников. – Конечно же, кто-нибудь был. Молодая женщина, красивая… Бог с ней!

Тальников махнул рукой.

Карета подъезжала к вокзалу. Подбежали носильщики с бляхами, в передниках и на ходу отворяли двери.

– Мы на почтовый… два больших чемодана в багаж, а остальные места пока в буфет. Мы закусывать будем, – сказал им Лагорский. – Когда касса будет открыта, придите за деньгами на билеты.

Лагорский рассчитался за карету и вместе с Тальниковым направился в буфет. Теснота в вокзале была страшная. Отправлялся пассажирский поезд. Было много пассажиров и много провожатых. В буфете Лагорский заказал кофе, заказал закусок, заказал две телячьи котлеты.

– Так ты женат, – сказал он Тальникову и расхохотался. – Но как же я тебя всегда считал холостым? Это удивительно! Впрочем, у тебя и лицо холостое, совсем холостое, – прибавил он.

После наскоро выпитого кофе Лагорский хлопнул Тальникова по плечу и опять произнес:

– Двое женатых сидят, и оба свободны, как мухи. Нет, я-то, я-то как отбоярился от всех своих дам! Даже и самому не верится. Знаешь что, Мишка? Финансы мои неважны, и хотел я ради экономии ехать в третьем классе и уж только подъезжая к Луцку за одну-две станции пересесть в первый класс, но теперь ради такого полного освобождения от баб поедем во втором. Уж куда ни шло! Лучше я на чем-нибудь другом сэкономлю.

Он торжествовал.

Немного погодя они принялись закусывать. Закусывали долго. Выпили по нескольку рюмок водки. Затем стали есть котлеты. Затем пили лимонад с коньяком. Лагорский делался все оживленнее и оживленнее. Он опять несколько раз повторял:

– Тальников женат. Мишка Тальников женат, но в разъезде с женой. Вот уж никому бы не поверил!

А время шло медленно. До поезда все еще было далеко. Лагорскому не хотелось уж больше ничего ни пить, ни есть, хотя перед ним стояла корзиночка иностранных вишен, которую он купил себе в дорогу. От нечего делать он стал пробегать афиши садовых театров, вздетые на палку. Перед ним так и пестрели имена, отчества и фамилии разных звезд и знаменитостей, произведших себя в звезды и знаменитости.

«В бенефис знаменитой артистки Настасьи Степановны… – мелькало у него перед глазами, – при благосклонном участии известной Евгении Емельяновны… Представлена будет неподражаемая, всемирно известная оперетка»….

– Фу ты, пропасть! – сказал он. – Смеются над рекламами провинциальных афиш, а сами в столицах-то что делают! Нет, столицы теперь перехвастали своими афишами провинцию!

– Куда провинции до столицы! – согласился Тальников. – Как до звезды небесной далеко.

– Верно, верно, Мишка. Читаешь иногда петербургскую садовую афишу, и даже стыдно делается. Да вот, давай перебирать…

И Лагорский стал выхватывать на выдержку из афиш попадавшиеся фразы самовосхваления:

– «Гастроль единственной феноменальной оперной дивы… с участием любимицы публики знаменитой американки красавицы… а также всемирно известной, премированной на конкурсе женской красоты в Вене, знаменитой мулатки… прозванной лучезарная звезда Востока… Выход новой опереточной дивы… Единственная в своем роде, неподражаемая… вне конкуренции… прозванная индийским соловьем…» Ну, это все в саду… садовые фиглярки, – заметил Лагорский. – А вот и театр, настоящий театр. «Панургово стадо», оперетка в трех действиях… А затем… Слушай, слушай, Тальников… «В заключение стадо живых баранов на поле при лунном освещении». Каково? Нет, дальше уж идти нельзя!

И Лагорский с негодованием отбросил от себя на диван афиши.

Через полчаса пришел носильщик.

– Во второй класс вам два билета? Касса открыта, – доложил он. – Пожалуйте деньги на билеты. Надо по ним ваши вещи в багаж сдавать.

Лагорский передал ему деньги за билеты на места и за багаж.

– Едем, Мишка, едем! Через двадцать пять минут помчимся. Одни едем! – торжествующе подмигнул он Тальникову.

Еще через десять минут носильщик вернулся с билетами и квитанцией на багаж и повел Лагорского и Тальникова садиться в вагон, нагрузив на себя их ручной багаж. Тащил кое-какие вещи и Тальников. Лагорский важно выступал сзади и покуривал папиросу-самокрутку, вправленную в янтарный мундштук. Вид его был довольный. Он слегка потирал начинавшую вылезать щетинку на небритом два дня подбородке.

Носильщик посадил их в вагон на места, рассовал их вещи на полки в сетки и поклонился, пожелав счастливого пути. Лагорский щедро всыпал ему в руки несколько мелочи.

До отправления поезда оставалось еще несколько минут. В вагоне было душно и жарко, и Лагорский и Тальников вышли на платформу подышать свежим воздухом. Они стояли около тормоза своего вагона и курили. Запоздавшие пассажиры все еще прибывали, заглядывали в окна вагонов, вскакивая на тормоза.

Вдруг Лагорский услышал сзади себя резкий и несколько картавый женский голос, кричавший:

– Да вот они! Вот они! Сюда! Сюда, носильщик! Я их нашла!

Лагорский обернулся и вздрогнул; вздрогнул и как бы остолбенел на несколько секунд, а затем тихо шепнул Тальникову:

– Сор-р-рвалось!

К нему подбегала запыхавшаяся и раскрасневшаяся Настенька Настина. Шляпка ее с большим пером сбилась на затылок, глазки были влажны и чуть не плакали. Сзади нее носильщик тащил целый ворох картонок, баулов, корзинок и свертков.

– И не стыдно это вам! – кричала Настина Лагорскому. – Назначаете отъезд через три дня, а сами уезжаете сегодня. И когда предупреждаете? В день отъезда. Хорошо, что у меня было все собрано и уложено заранее, и я кой-как успела за вами. Да и здесь-то ищу-ищу и не могу найти в поезде. Бесстыдник, совсем бесстыдник! – разразилась она в негодовании и тяжело дыша от усталости. – В котором вагоне вы поместились?

Лагорский, молча, указал на вагон.

Настина вскочила на тормоз вагона. Носильщик последовал за ней.

Тальников, ошалевший от неожиданной встречи, хотел что-то сказать Лагорскому, но раздался третий звонок, и пришлось садиться в вагон.

Через минуту поезд, пыхтя паровозом, тронулся.