Текст книги "Разбойник Чуркин. Том 3. Возвращение"

Глава 139.

Утром на другой день, Ирина Ефимовна встала раненько, вышла в лавочку, где увиделась с пришедшей к ней зачем-то одной старухой и на радостях рассказала ей о приезде своего мужа.

– Ну, здоров ли он, голубчик? – спросила та.

– Плохо, головой жалуется, знать, простудился.

– Помилуй Бог, долго ли захворать, – прогнусавила бабушка и ушла.

Через несколько времени вся деревня знала уже о приезде разбойника. Дядя Прохор науськал мужиков собраться и идти к нему поздравить с приездом. Те и рады были тому: «авось, мол, он полведёрочка и поставит». Крестьяне собрались на улице и всей ватагой подошли к дому нового деревенского старосты. Тот увидал их в окно, вышел к ним и спросил:

– Что такое случилось, православные?

– Ничего, – отвечал дядя Прохор.

– Зачем же вы собрались сюда всем миром?

– За тобой пришли, Дмитрий Ульяныч. Наум Куприяныч приехал, слышали мы, так вот – поздравить его надо.

– С чем такое?

– С приездом, – ввернул невзрачный мужичонка.

– Так что ж, ступайте и поздравьте.

– Без тебя не хотим, пойдём с нами, веселее будет.

Староста как ни отнекивался, а должен был одеться и уступить настойчивым требованиям мужиков.

День был ясный, апрельский; солнышко поворотило уже на лето и ласково пригревало землю своими лучами. Миряне, имея во главе Дмитрия Ульяныча, тихо подошли к домику, в котором жил Чуркин. Не входя в ворота, староста постучал палкою в окно. Ирина Ефимовна подошла к нему и, увидав сходку, вышла за ворота.

– Что вам нужно? – спросила она у старосты.

– Твоего благоверного хотели повидать, – ответил тот.

– Волен он маленько, ещё не вставал, спит.

– Маленько ничего, без хворости нельзя, а ты побуди его.

– Да на что он вам?

– С приездом пришли его поздравить.

Подумала баба и пошла к мужу.

Чуркин лежал на постели с обвязанной полотенцем головой, охал и вздыхал, желая казаться больным; увидав жену, он подозвал её к себе и тихо спросил:

– Что тебе нужно, Ирина?

– Вася, к тебе мужики всем миром пришли, – сказала она.

– Зачем такое их принесло?

– С приездом поздравить хотят.

– Ты сказала им им, что я болен?

– Говорила, да от них не отвяжешься, со старостой привалили, хотят тебя видеть.

– А где Осип?

– Он там на дворе, около лошадей хлопочет.

– Позови его ко мне.

– Мужичкам что сказать?

– Я сам встану.

Вошёл Осип. Чуркин приподнялся с постели, потянулся и приказал каторжнику не отлучаться от него.

– Разве есть какая опасность, атаман?

– Нет, никакой; мужики пришли, надо им полведёрка дать, так не отвяжешься. Поди, позови в избу ко мне старосту.

– Охота тебе с ними толковать!

– Нельзя, братец, такой народ: не пригласишь, губы надуют, да пожалуй из-за пустяков неприятность какую сделают, – проговорил разбойник и пошёл из светлицы в избу.

Осип как бы нехотя поплёлся на улицу. Выбравшись за ворота и увидав мужиков, он спросил у них:

– Кто из вас будет староста?

– Я, – отвечал Дмитрий Ульяныч и выдвинулся вперёд.

– Тебя хозяин спрашивает.

– Какой хозяин?

– Да Наум Куприяныч, – сказал дядя Прохор, – этот парень – его работник, ступай к нему.

Староста отправился.

Не утерпел и дядя Прохор, поплёлся за ним следом, и они вместе вошли в светлицу разбойника, который лежал на кровати с обвязанной полотенцем головой и охал. Заметив вошедших, Чуркин приподнялся на локоть левой руки и сказал:

– Просим милости, православные!

– Ты нас прости, Наум Куприяныч, мы целым миром пришли поздравлять тебя с приездом, а это вот со мной наш новый деревенский староста будет, Дмитрием Ульянычем его зовут, ты его знаешь, – проговорил дядя Прохор.

– Как не знать, свой человек, очень рад с вами поговорить, да вот занездоровилось мне, подняться не могу; простудился, думаю; чайком бы вас попоил, да невмоготу стало, – отвечал разбойник.

– Авось, поправишься, – заметил Дмитрий Ульяныч. – Хворать не годится, – прибавил он.

– Кто её ведает, шибко уж захватило, горло больно забрало, дышать стало трудно, – врал простодушным людям душегуб.

– Что ж делать? В животе и в смерти Бог волен, – добавил дядя Прохор.

– Православным-то что сказать велишь? – спросил староста, почёсывая затылок.

– Поблагодарите их за память обо мне; повидался бы с ними, да встать трудно, пусть выпьют за моё здоровье полведёрочка, вот работник мой им отпустит.

– Спасибо и за это, да прикажи фунтика три бараночек на закуску отвесить.

– Ну, ладно, ступайте, сделаю.

Мужики отвесили поклон и удалились.

– Осип, запри на крючок двери, – сказал Чуркин. Проводив гостей, он сбросил с головы полотенце и стал ходить по комнате.

Каторжник глядел на него, покачивая головою, и думал, для чего это он такую штуку проделывает?

– Ну, чего стоишь? Ступай и отпусти им водки с баранками, надо от них отвязаться.

– Я всё, атаман, на тебя гляжу и не надивлюсь, для чего ты больным притворяешься.

– Так нужно, скоро и совсем умру, хоронить тебя заставлю, только смотри, что буду приказывать, то и исполняй.

– Зачем умирать? Мы ещё с тобою поживём, беды над нами никакой не висит.

– Отправляйся, после об этом поговорим, дожидаются, небось.

В смущении поглядел каторжник на своего патрона и вышел из светлицы, двери которой разбойник снова заложил на крючок, уселся на кровать и начал пересчитывать свой капитал.

Мужички, завидя Осипа, заколыхались; один, имея в руках железное ведро, выступил вперёд и вместе с каторжником подошёл к дверям кабачка; другие стояли на почтительном расстоянии в ожидании подачки.

Дядя Прохор не утерпел, вошёл в кабачок и стал разговаривать с Осипом, но тот не отвечал ему, а только ворчал что-то себе под нос.

– Далеко ли вы ездили с хозяином? – приставал дядя Прохор к Осипу.

– А тебе нужно знать? – развязал язык Осип.

– Я так спрашиваю, что тебе ответить трудно, что ли? – огрызнулся на него старик.

– Все будешь знать, скоро состаришься.

– Я и так уж не молод; доживи до моих лет, небо-то с овчинку тебе покажется.

– Ну, ладно, бери вот баранки и проваливай.

– Озорник ты и больше ничего, – сказал дядя Прохор, взял крендели и пошёл следом за своим собратом, у которого была посудина с водкой.

– А что, братцы, полведёрка-то не маловато ли будет? – заглядывая в ведро с водкой, сказал один из стариков.

– Потребуется, так на свои добавим, – ответил им староста.

Мужички потянулись пить водку в сборную избу, а Осип отправился к своему атаману. В сенцах его встретила Ирина Ефимовна и спросила:

– Ну, что, Осип, Васе полегчало?

– Ничуть, хуже ещё стало; ты бы навестила его.

– Стучалась, да он не отпирается.

– Спит, должно быть, я его тоже беспокоить не стану, он всю ночь не спал и всё охал.

– Чем же он жалуется?

– Голова, говорит, болит и горло распухло.

– Знахарку какую не позвать ли? Может, от её снадобья и боль у него пройдёт.

– Об этом у него и надо спросить.

– Я уж и сама не знаю, что делать; где он так захворал?

– Дорогою, неделю целую мучается и всё хуже ему становится; просто жаль глядеть на него.

Ирина Ефимовна опечалилась и возвратилась в избу; на глазах её навернулись слезы. Осип постоял немножко в сенцах, постучался в двери светлицы и они отворились.

– С кем это ты, кажись, с женой разговаривал? – спросил у вошедшего разбойник.

– Да, с ней; всё про твоё здоровье спрашивала.

– Я слышал, – убирая в карман бумажник с деньгами, проговорил Чуркин и поблагодарил каторжника за те ответы, которые он давал на вопросы Ирины Ефимовны.

– Как приказываешь, так и делаю.

– А что ты отпер или нет избу, в которой хозяйка жила? Она мне нужна будет.

– Нет, ещё не успел, а для какой нужды она потребуется? – полюбопытствовал Осип.

– Там узнаешь, для какой.

– Придётся замок сломать, так его не отопрёшь, небось.

– А ты гвоздём попробуй, может, и без ломки обойдётся.

– Ладно, попробую вечерком; днём, небось, неловко, пожалуй, и навернётся кто.

– А теперь пойди, позови ко мне жену и оставь нас вдвоём, – укутывая полотенцем голову, сказал ему разбойник.

Осип вышел.

Через несколько минут к разбойнику вошла Ирина Ефимовна и привела с собой детей. Глаза у неё были заплаканы. Она нашла своего мужа лежащим на постели и тяжело вздыхающим, подошла к нему и спросила:

– Ну, как ты себя чувствуешь, Вася?

– Плохо, всё хуже делается, – ответил он.

– Не прикажешь ли знахарку позвать? Она в нашей деревне живёт и многим помогает.

– Нет, подожду, – может и так полегчает.

– Погляди на детей-то, ты их ещё не видал, я их с собой привела.

Девочки приблизились к отцу; он обнял их и поцеловал. Ирина Ефимовна заплакала и начала причитать какие-то бессвязные слова.

– Ирина, ты не плачь, мне хуже делается от твоих слёз, – заметил ей Чуркин.

– Как же мне не плакать-то? Ты наш кормилец, мы без тебя пропадём на чужой стороне, – склонившись к голове мужа, завопила баба.

Дети так же плакали; картина была трогательная. Комедия, разыгрываемая разбойником, была драматична. Он показывал вид, что с ним делалось все хуже и хуже, и, наконец, прошептал.

– Ирина, уходи ты, дай мне маленько успокоиться.

– Кто ж, как не я, будет ухаживать за тобой? Не гони меня от себя, я вместе с тобой, Вася, готова умереть, – говорила она.

В сенях послышались чьи-то шаги; Ирина Ефимовна выглянула в двери; перед ней стоял сотский.

– Что тебе нужно, Антип Климыч? – спросила она у него.

– Выйди ко мне, дело есть!

– Какое дело?

– Урядник приехал, Наума Куприяныча он желает видеть.

Женщина отворила двери, подошла к мужу и сказала вполголоса:

– Вася, тебя урядник хочет видеть!

– Что ты говоришь?

– Урядник приехал и к тебе повидаться напрашивается, сотский от него пришёл.

– Скажи, что я болен.

Ирина Ефимовна вышла из светлицы со своими девчонками и передала сотскому ответ мужа.

– Хорошо, я ему так и скажу, что он болен.

Осип, находясь на дворе, видел сотского, слышал, от кого он приходил, призадумался над неожиданным появлением полицейского человека и невольно перепугался. «Не за нами ли он приехал?» – втемяшилось Осипу в голову и он поторопился повидаться с атаманом.

– Василий Васильевич, зачем это к тебе урядник приехал?

– Кто ж его знает, ничего не известно.

– Не за нами ли прислан?

– Все может быть, надо и то думать, что как-нибудь и пронюхали о наших подвигах, ко всему следует приготовиться.

– Револьвер-то твой заряжен?

– Как же, на всякий случай приготовлен.

– Ну, ладно, подождём, что дальше будет.

– Я велел ему сказать, что лежу больной, а ты за ним поглядывай, не пойдёт ли он к вам, и тогда мне скажи.

Осип поспешно вышел на двор, заложив свой кистень за голенище сапога, выдвинулся из калитки на улицу, прижался к углу избы и стал наблюдать по сторонам деревни за появлением урядника.

В это время Ирина Ефимовна была в избе и плакала навзрыд; девочки стояли около своей матери и как-то бессознательно глядели на неё. Простая женщина, конечно, не могла понять притворства своего мужа и верила ему во всем безусловно. Ей жалко было больного, на которого она возлагала всю свою надежду в будущем.

Из сборной избы, в которой мужики пили водку, показался урядник; он шёл в сопровождении сотского и нескольких крестьян, державших свои шапки в руках. Осип, увидав его, стремглав кинулся к своему атаману и, войдя в светлицу, перепуганным голосом сказал ему:

– Василий Васильевич, идут!

– Кто идет?

– Урядник с мужиками.

– Много ли их?

– Человек шесть, а не то больше.

– Ну, пусть их идут, пусть и возьмут нас, отдадимся им в руки без сопротивления, а опосля с ними разделаемся.

– Значит, если будут брать, надо сдаваться?

– Да, со всей деревней не сладишь, а когда повезут, дорогой поработаем.

– А если что будут спрашивать, как отвечать?

– Говори: «знать ничего не знаю и ведать не ведаю», а теперь ступай на двор и никуда оттуда никуда не уходи.

Каторжник вышел; испуг его был настолько силён, что он трясся всем телом: вольную жизнь ему жаль было менять на острожную. Тоже самое перечувствовал и Чуркин, приготовившийся на все, но сохранивший при этом присутствие духа.

Но напрасно беспокоились так о своей участи разбойники: урядник приехал в Реши, чтобы понудить крестьян взнести подушные подати, и ни зачем больше; шедшие по улице за ним крестьяне упрашивали его обождать недоимки и, не доходя до дома Чуркина, оставили его одного. Приехал же он в эту деревню ещё в первый раз и, по обычаю, хотел познакомиться с содержателем кабачка, а знакомство это, как водится, начинается с поверки документов на право торговли.

Каторжник, находясь на дворе, притаился в сарайчике с сеном, под которым находился труп задушенного им же человека, и навострил уши, чтобы прислушаться к разговору сопровождавших урядника мужиков, которых он видел с ним на улице. До слуха его донёсся скрип калитки, послышались шаги; он присмотрелся и увидал вошедшего на двор только одного полицейского. Урядник вошёл на крыльцо, где его встретила Ирина Ефимовна.

– А что, Наума Куприяныча я могу видеть? – спросил у неё гость, для пущей важности потрагивая шашку.

– Не знаю, как вам сказать; – он болен, ответила она ему.

– Мне с ним нужно только два слова сказать.

– Пожалуйте в светлицу, он там лежит.

Урядник вошёл.

Чуркин лежал на боку, обернувшись лицом к стене, и охал. Полицейский подошёл к его кровати и произнёс:

– Наум Куприяныч, здравствуйте!

– Что нужно? – спросил тот.

– Здравствуйте, говорю, я здоровье вам принёс.

У разбойника отлегло от сердца, он перевернулся и, как бы удивившись гостю, произнёс:

– А, здравствуйте! Извините, пожалуйста: хвораю, подняться не могу.

Урядник протянул ему руку и крепко пожал её.

– Садитесь, пожалуйста, очень рад с вами познакомиться. Давно ли к нам пожаловали?

– Сейчас только приехал. Мне нужно посмотреть права на вашу торговлю и подписать на них свою фамилию в знак того, что я их свидетельствовал.

– Что ж, можно. Ирина Ефимовна, поди, покажи им патент и ещё то, что там есть, – сказал разбойник находившейся там же жене.

– Хорошо, покажу, – ответила та.

– После зайдите ко мне, я весьма рад вам, – обратился Чуркин к уряднику.

– Зайду проститься непременно, – сказал полицейский и отправился осматривать документы.

Каторжник между тем перешёл из сарайчика в зад двора и, проводив урядника глазами за ворота, явился к Чуркину полюбопытствовать о причине появления к нему урядника.

– Ничего, всё обстоит хорошо, напрасно ты сам перепугался и на меня страх нагнал.

– Зачем же ты ему понадобился?

– Ни зачем, пришёл он, чтобы красненькую получить.

– Куда же они с Ириной Ефимовной пошли?

– В кабак, патент посмотреть.

Осип вздохнул свободнее, лицо его просияло, испуг прошёл, и он, не желая показываться ненавистному ему полицейскому мундиру, вышел обратно на двор и завалился на сено.

Глава 140.

Через несколько минут урядник, осмотрев документы лавочки и кабачка, возвратился к Чуркину, который, не поднимаясь с кровати, спросил у него болезненным голосом:

– Ну что, все оглядели?

– Все, Наум Куприяныч, документы в порядке.

– Садитесь, пожалуйста, поближе ко мне на скамеечку, вот боль-то меня застигла, а то бы я вас угостил по настоящему.

– Не беспокойтесь, я ничего не хочу, да к тому же тороплюсь в становую квартиру.

– Что у вас на заводе новенького? Давно я там не был.

– Какие у нас новости? Всё по-старому вдет.

– Становой пристав тот же?

– Да, прежний.

– Ладите ли вы с ним?

– Не всегда, больно уже человек-то придира, ни к чему иной раз привязывается: то не так, то не этак.

– Как Тихон Петрович поживает с своей хозяюшкой? Хорошая она у него баба, она ведь из этой деревни была взята.

– Знаю я; скажи ей царство небесное, – умерла.

– Как умерла, давно ли?

– Десятый день сегодня будет, от родов скончалась; Тихон Петрович больно о ней сокрушается.

– Жаль бабу, а старик, отец её, где?

– Он раньше неё умер, пить стал шибко, вино-то вольное, он и приналёг на него, да и не одолел; старуха с ним туда приехала, теперь и она, с горя по дочке; с постели не встаёт.

– Вишь, как там все перевернуло!

– Жизнь наша такая, – ходишь вот, хлопочешь, думаешь два века прожить, а глядишь – и под холстинку уберёшься. Однако, Наум Куприяныч, до свидания.

– Прощайте, не объезжайте нас, всегда вам рады будем, – подавая уряднику руку с красненькой бумажкой, сказал разбойник.

– Напрасно, кажись, я никакой благодарности от вас ещё заслужить не мог, – приподнявшись со скамейки, ответил урядник.

– Нельзя, у меня уж порядок такой; хорошо жили мы с вашим предместником и думаю, с вами ссориться не будем, да и ссориться не из чего, – я торгую на законных правах. Позвольте только спросить, как ваше имя и отчество?

– Василий Петрович Осечкин.

– Ну, Василий Петрович, прощайте, мочушки моей нет, слабость одолела, – сказал Чуркин и застонал.

* * *

Урядник вышел. Осип, находясь под навесом двора, проводил его из ворот глазами и подумал: «сплавили, ну и ладно», поглядел из калитки, куда он пошёл, и отправился к атаману, который, сбросив с себя повязку, сидел на кровати.

– Совсем, что ли, убрался паук-то? – спросил каторжник.

– Кажись, больше не покажется. Перепугал только он нас.

– В другой раз ничего бы, а теперь страху нагнал, нечего сказать, шут его принёс, – ворчал Осип, набивая трубочку свою махоркой.

– У страха, брат, глаза велики, забрали бы – и шабаш, а там поди, сиди в остроге, да придумывай, как уйти; с нами не так бы поступили, как прежде: заколотили бы в башню, да надели бы кандалы по полупуду, ну и не скоро бы ушли.

– Знамо так; одна только и надежда была бы – с дороги бежать. Поди, спроси мужиков, уехал урядник, или нет?

Осип исполнил приказание и, вернувшись, ответил, что урядник уехал.

– Ну и ладно, хорошо он сделал.

– Староста желает тебя видеть.

– Где он?

– У ворот дожидается; должно быть, водки не хватило, ещё полведра хотят просить.

– Скажи ему, что я сплю, а будет приставать, отпусти ему четвертную, а не то – полведра.

– За что их баловать, атаман? Дали и будет.

– Все равно, отпусти, лишь бы не надоедали.

Осип удалился; вошла Ирина Ефимовна.

– Ну, Вася, как твоё здоровье?

– Немножко отдало, – ответил разбойник.

– Голова-то болит?

– Ломит, точно что в ней засело. Ты что же мне не сказала о Степаниде, она ведь умерла.

– Неужто? Кто тебе сказывал?

От урядника слышал, и старик-отец её на тот свет пошёл.

– Поди ты! а у нас никто о том и не знает, – ахала баба.

– С хозяйкой-то нашей что приключилось?

– Грудью все мучилась, знахарка травами её лечила, да не помогла, так и скончалась.

– Кому же имущество перешло?

– Племянницам, да племянникам; они уж всё и повыбрали, да поделили, изба пустая стоит.

– Зачем же её заперли?

– А кто их там знает! Избу-то продают; не купишь ли ты её со всем с домом? Недорого возьмут.

– Сколько просят?

– Не знаю, пожалуй, спрошу, нарочно у них побываю, они мне уж говорили об этом.

– Погоди, поправлюсь, сам о том речь заведу.

– Покушать-то не желаешь ли что-нибудь?

– Пожалуй, пообедаю, а то отощал.

Ирина Ефимовна собрала в светлице на стол, поставила и водку. Разбойник пообедал; жена ушла от него, чтобы дать ему отдохнуть.

Настал вечер.

Ирина Ефимовна уже успела оповестить соседей о событиях в Тагильском заводе; все женщины, девушки и мужики были удивлены известием о смерти прежнего их старосты и его дочери, говорили им «вечную память», а другие даже не утерпели и плакали.

– Поди ты, вот и в хорошем житьё, да веку своего не дожила, а я так умереть рада, да живу в своей избушке, не умираю, – говорила одна дряхлая старушка.

– Эх, Максимовна, на все есть воля Божия, – отвечали ей.

– Без благословения родительского замуж вышла, за то её Бог и наказал, – назидательно сказал дедушка Лаврентий.

– Оно и верно, – добавил другой мужичок. – Без родительского благословения никакое дело в прок не пойдёт.

– Староста наш, отец Степаниды, отчего окочурился? – допытывался дядя Прохор.

– Знамо, с чего: с горя, знать, – был ему ответ.

* * *

В светлице разбойника горел огонек; Чуркин полулежал на кровати, Осип стоял около него.

– Ирина-то улеглась, что ли?

– Спит, – отвечал каторжник.

– А то давеча пришла ко мне, врасплох и застала. Отпер, что ли, избу хозяйки?

– Как же, отпер гвоздём свободно и тем же замком запер.

– Вот и отлично.

– Если понадобится, замок просто снимешь.

– Свечку туда отнеси, да спички.

– Когда, сейчас, что ли?

– Утром успеешь.

– Да для чего всё это, атаман?

– Узнаешь после, я уже говорил тебе об этом.

– Всё бы сказать тебе нужно.

– Понадобится, так скажу. Завтра с утра я захвораю сильнее, а к вечеру притворюсь мёртвым.

– Вот тебе и раз! Хоронить тебя заживо придётся?

– Нет, вместо меня ты похоронишь убитого, который лежит у тебя в сене.

– Как же я это сделаю?

– А вот как: притворюсь я мёртвым с вечера, ты принеси сюда в светлицу два стола и ночью вместо меня положи того покойника; он, кажись, на меня похож?

– Да не совсем, атаман, глаза у него не такие, как у тебя, а то всем взял.

– Глаза ты у него закроешь.

– Они и закрыты, брови только против твоих у него меньше.

– Ну, это не беда, кому будет нужно вглядываться.

– Небось, покойников обмывают, пожалуй, бабы и не признают его за тебя.

– А ты им не давай обмывать, скажи, что сам это сделал, да плачь побольше.

– Плакать-то, атаман, не умею, с роду не плакал.

– Намажь глаза слюнями, да и три их рукавом, голося, да причитай мне «вечную память».

– Небось, Ирина Ефимовна целоваться к покойнику-то полезет, сразу узнает, что покойник-то не ты.

– А разве нельзя её не допускать?

– Оно можно, да ведь она гвалт подымет, поневоле. пустишь.

– С бабой, да не сладишь, начнёт ежели лезть, оттолкни её: «нельзя, мол, обожди!»

– А кричать начнёт, тогда что делать?

– Пусть кричит, сколько хочет; в день похорон пусть, целует, с горя-то не разберёт, я или нет в гробу лежу, – где ей догадаться в это время, – а на лицо-то саван нахлобучь побольше.

– Сделаю по-твоему, мне всё равно.

– Принесут саван и гроб, одевать покойника и класть в гроб никому не давай: «Сами, говори, управимся», a когда отпоют, пусть несут на кладбище и крышку заколачивают.

– Когда похоронят, что ж мне делать надо?

– Садись вместе с другими за стол, сиди, ешь и пей вместе с ними.

– А после – что?

– Тогда я тебе скажу, что делать. Понял?

– Как же не понять, атаман, я не маленький, знаю, что знаю. Делец ты, нечего сказать!

– Понял, да не всё: знаешь ли ты, для чего я всё это устраиваю?

– Нет, не знаю.

– Когда похоронят вместо меня другого, мы и напишем с тобою в Богородск, на мою родину, письмо к исправнику, что вот, мол, так и так, разыскиваемый вами Чуркин приказал долго жить, а жена его и теперь в Решах живёт, тогда все поиски за мной и прекратятся, – мертвого, сам знаешь, разыскивать не станут.

– Хорошо ты придумал, Василий Васильевич, нечего сказать, мне бы до этого не дойти. Во время похорон ты куда денешься?

– В хозяйской избе буду сидеть, а ночью ты запряжёшь лошадей, мы сядем с тобой и уедем.

– Дело говоришь, куда же ты думаешь отправиться?

– Туда, куда глаза глядят.

Каторжник сел на скамейку и задумался; он рад был такому обороту своего житья-бытья, за которое дрожал каждый день, боясь того, что вот-вот заберут его вместе с атаманом: «Сколько не гулять бычку, а быть ему на верёвочке», – думал он.

Чуркин так же сидел, понуря голову, он мысленно гулял уже по Гуслицкой палестине, заходил в свою родную деревню, виделся с отцом, бражничал с товарищами в знакомых ему лесах и деревнях. Вдруг он поднял голову, встал с кровати, начал ходить до светлице, приглаживая на голове свои кудрявые волосы, и сказал Осипу:

– Итак, товарищ, за дело, пора нам отсюда с тобой вырываться.

– Да, атаман, давно пора; зажились мы в этой сторонке, поделали кое-что, надо и честь знать, – ответил тот.

– Правду говоришь, – проговорил разбойник и потрепал каторжника рукою по плечу.

– Одно хотелось мне знать от тебя, Василий Васильевичу куда ты думаешь отсюда уехать?

– Это для тебя всё равно будет – на край Сибири, или к Москве.

– Всё-таки интересно узнать, ты уж скажи.

– Поедем к Москве, думаю, успеем Нижегородскую ярмарку застать; может, там чего не выйдет ли на нашу руку.

– Вот и спасибо, а то поди там, думай, да гадай, куда кривая понесёт тебя.

– Как наши лошади?

– Ничего, вздохнули маленько, кони хорошие, просто аховые, из огня вынесут.

– Покойника глядел ты, как он там?

– Ничего, лежит, что ему делается.

– Небось, порядком подзастыл?

– Как кочерыжка мороженая сделался, так ведь холод на дворе стоит, утренники выдерживают.

– Надо бы его отогреть хорошенько, мороженого класть на стол не годится.

– Как же с этим быть? Сюда, что ли, принести его?

– Нет, ты сейчас иди, протопи печку в хозяйской избе, там его на весь день и оставь.

– А ты куда же спрячешься?

– В избе хозяйской посижу.

– И то дело. Сейчас я пойду, и что приказал, исполню, а там к тебе покойничка и приволоку.

– Ступай, а я покамест прилягу.

Осип вышел. Разбойник улёгся на кровати и едва лишь стал засыпать, как услыхал в сенях чьи-то шаги и навострил уши.

В двери светлицы кто-то постучался.

– Кто здесь и что нужно? – окликнул он.

– Вася, это я, о здоровье твоём пришла справиться, – сказала Ирина Ефимовна. – Отопри мне.

– Мочушки моей нет, опять хуже сделалось, – ответил разбойник, обёртывая голову полотенцем.

– Я на минуточку, поглядеть на тебя хотела бы, отопрись.

– Подняться-то мне трудно, – говорил разбойник, зажигая свечу, и отпер светлицу, затем, создавая вид совсем ослабевшего больного, он повалился на постель.

Жена глядела на мужа с сокрушённым от горя сердцем; она присела к нему на кроватку и начала целовать его; но разбойник, ловко выдерживая роль больного, принялся стонать, ухватился обеими руками за голову, закрыл глаза и заскрипел зубами.

– Что с тобой, Вася? – выпустив его из своих объятий и, приподнявшись с постели, в испуге спросила она у него.

Разбойник не отвечал ни слова и принялся охать, что продолжалось несколько минут. Затем Чуркин открыл глаза, мутно обвёл ими кругом себя и, остановившись на Ирине Ефимовне, сказал:

– А… это ты, Ирина, стоишь около меня?

– Да, Вася, я; захворал ты по-недоброму, дозволь позвать какую-нибудь знахарку, может, она даст тебе какого снадобья и полегчает тебе от боли.

– Нет, не надо, так пройдёт, ступай спать, дай мне покой.

– Не спится, Вася, о тебе всё сокрушаюсь.

– Ступай, я тебе говорю, завтра утром на счёт знахарки поговорю, да затуши свечку, огонь глаза мне режет, – сказал душегубец, заохал и повернулся на другой бок.

Ирина Ефимовна покачала головой и вышла. Чуркин сбросил с головы полотенце, торопливо заложил двери на крючок и подумал: «Любит она меня, люблю и я её, но делать нечего, надо нам расстаться, чтобы спасти себя», – с этою мыслью он и уснул.

Но не спалось жене его; она долго ворочалась на своей постели, вставала несколько раз, подходила к своим детям, целовала их с разными причитаниями и только на заре успокоилась.

Осип, находясь на дворе, все это слышал, несколько раз входил в сени и не решался приступить к своей работе из опасения, как бы Ирина Ефимовна не вышла и не осведомилась о нем, но она забыла о каторжнике; все мысли и заботы женщины были только об одном муже.

В третий раз пропели петухи и каторжник, удостоверившись, что хозяйка улеглась спать, взял охапку дров, принёс их в избу покойной владелицы дома, положил их в печку, открыл трубу и дрова сильно затрещали на огне.

Когда изба порядком нагрелась, Осип отправился за покойником, вытащил его из-под сена и, взваливая труп на плечи, проворчал: «Ну-ка, ты, милый человек, подымайся, надо тебя маленько и обогреть». С этими словами каторжник поволок покойника и избу, где и положил его на лавку, перевернул его навзничь и, всматриваясь в лицо своей жертвы, удостоверился, что сходство покойника с Чуркиным весьма близкое.

Труп был как живой, только на шее у него были синего цвета подтёки; это произошло от рук его убийц при удушении.

Но вот дрова в печке прогорели, а тело покойника ничуть не отошло, а было так же холодно, как лед; каторжник не знал, что с ним делать и, чтобы оттаять его, придумал положить его на печку, а чтобы оно не испеклось, сходил за рогожами и на них положил покойника. Все это он исполнил с величайшим хладнокровием и управлялся с покойником, как с поленом.

На востоке начала заниматься зорька; во многих избах деревни показались огоньки, доказывающие, что обыватели проснулись. В это время Осип вышел из избы, наложил на двери её замок и, как ни в чём не бывало, отправился в светлицу своего атамана.