Текст книги "Разбойник Чуркин. Том 3. Возвращение"

Глава 131.

Между тем метель усиливалась; сильный ветер гулял по улице, задерживая движение путников, стучал оконными ставнями, плохо укреплёнными их владельцами. Калистратыч шёл с своим спутником, не торопясь. Чуркин с Осипом перешли улицу и пошли другой стороной её, не спуская глаз с своих недругов.

– Куда и зачем это он пробирается? – сказал вполголоса каторжник.

– Леший его знает! – отвечал разбойник.

– Не даром, знать, несёт его нелёгкая, что-нибудь задумал.

– А вот, увидим, зачем он здесь рыщет.

В конце слободы Калистратыч остановился; Чуркин с Осипом прижались к забору и присели.

– Видишь, они кого-то поджидают, – шепнул рыжий товарищу.

– Пусть их ждут, поглядим, что дальше будет.

– Не надеть ли нам парики?

– Пожалуй, это не мешает.

Осип достал из кармана парики, которые моментально были накинуты на головы.

Калистратыч с Сергеичем постояли минутки две и вновь продолжали путь в поле. Разбойники пошли за ними, держась более, чем прежде, на почтительной дистанции.

Пройдя саженей триста, Калистратыч с своим приятелем свернули с дороги в левую сторону и остановились у небольшой избушки, в которой мерцал огонь.

Избушка эта принадлежала гадалке, слывущей в городе за колдунью; звали её Еремеевной. Один из подошедших слегка постучался в оконце; отворилась форточка, и из неё послышался старческий голос.

– Что нужно, зачем тревожите мой покой?

– По делу, Еремеевна, по делу к тебе пришли, – ответил Калистратыч.

– С добрым или с худым чем пришли?

– С худым, бабушка, отворись.

– Ступайте в калитку, – сказала колдунья, и форточка закрылась.

На дворе раздался какой-то странный лай собаки.

Путники подошли к калитке.

– Ступай ты к ней один, а я здесь подожду, – сказал Сергеич.

– Что, испугался, знать? Колдунья нас не проглотит, пойдём! – прикрикнул тот.

– Нет, страшно, я боюсь.

Калистратыч взял его за руку и насильно поволок Сергеича на двор колдуньи; тот стал упираться, но. мощная сила Калистратыча заставила его повиноваться. Быстрым движением он подтащил Сергеича к сенцам избушки, у которых привязанная на цепи громадная собака загородила им дорогу. Колдунья вышла в сенцы и крикнула на пса:

– Цыц, ты, это свои!

Собака поджала хвост, присела на задние лапы и начала визжать.

Калистратыч, не выпуская из рук Сергеича, взобрался в сенцы, колдунья отперла дверь и впустила в избу гостей.

Избушка ворожеи была небольшая; от ветхости она попятилась назад и вросла углами своими в землю. Она разделялась на две половины и могла вместить в себя не более десяти человек; в отделении, в которое вошёл Калистратыч, находился древний небольшой стол, на котором лежало особой формы решето и несколько котелков; около столика треугольником пришита была к стенам узенькая лавочка, на печке сидел чёрный как смоль кот, а на шестке, за перегородкой, такого же цвета петух.

Гости не без любопытства оглядели жилище колдуньи; Калистратыч был удивлён его обстановкой и дрожал всем телом.

– Что, за беда тебе какая приключилась? – спросила у Калистратыча сухая, исхудалая, среднего роста, колдунья.

– Беды, бабушка, никакой нет, а я пришел к тебе с нуждой: укажи мне, где мои вороги скрываются? – сказал он.

– Ой, трудно отгадать: их у тебя много, – проворчала колдунья, и в эту минуту кот поворотился и засверкал глазами.

– Я знаю, что много, двух только мне нужно, они здесь в городе живут, но где пребывают не знаю, вот в чем всё дело.

– Надо старшого звать, а он не всегда выходит, – проговорила колдунья.

– Зови, я за все заплачу.

Сергеич был в эти минуты ни жив, ни мертв; он прижался в уголок и трясся от всего увиденного и услышанного.

Колдунья стояла, не трогаясь с места, и как бы чего выжидала.

– Ну, что ж, можешь, или нет, указать место, где живут мои недруги? грозно вымолвил Калистратыч.

– Сколько же ты мне за такую работу заплатишь?

– Красненькой бумажки достаточно?

– Зелёненькую прибавишь, тогда могу, а то набольший-то мой сердится, если кто скупится.

– Ну, ладно, заплачу, действуй!

– А не обманешь?

– Получи вперёд деньги и не сомневайся; на вот, возьми, – вынимая из кожаной мошны, висевшей на груди его, три пятирублёвых билета, сказал Калистратыч и передал деньги колдунье.

Старуха приняла их, судорожно сжала в руках, кинулась за перегородку, достала из печки уголь, вышла снова в свою приёмную комнату, очертила круг, принесла со стола решето с камешками, поставила Калистратыча рядом с собой в кругу, нагнулась и начала что-то причитывать себе под нос, затем быстро подняла голову уставилась в окно, хотела что-то сказать, но слова замерли у ней на губах, она протёрла глаза, взглянула вновь на окно и крикнула:

– Видишь ты их, или нет?

– Не вижу, Еремеевна.

– Вои они, в окно глядят.

Калистратыч бросился было к окну, но за стеклом. уже никого не было.

– Обманываешь ты меня, старая карга!

– Сама их сейчас видела, сатана тебе в поруки.

Калистратыч опустил руки, поглядел на Сергеича и спросил у него:

– Ты в окне никого не видал?

– Нет, – ответил тот, сделав два шага вперёд.

Старуха не ошиблась. Она случайно взглянула в окно, увидала в нем два лица и, чтобы отделаться от богатого посетителя, указала ему на них, но в тот момент… когда Калистратыч направился к окну, Чуркина с Осипом уже не было около него: они с быстротою тигра отскочили от окна и скрылись во дворе колдуньи. Собака, почуяв их, начала было лаять, но удар по голове кистенём заставил её замолчать.

– Ну, Осип, первого, кто покажется из сеней, бей ты, а второго уложу я, – сказал шёпотом Чуркин, прижавшись за крылечком.

– Ладно, атаман, у меня промаха не будет.

Лай собаки всполошил старуху; она понимала, что на дворе кто-то есть, но не сказала о том своим посетителям, из желания поскорее от них отделаться.

После непродолжительной паузы, Калистратыч поглядел на старуху, которая стояла перед ним с опущенными, глазами, и переспросил у неё:

– Ты видела, что в окно глядели два человека?

– Да, видела, у одного такое страшное рыло, точно у моего набольшего, – ответила она, умышленно искривив своё лицо.

– Кто будет твой набольший?

– Вестимо, кто, Асмодеем его зовут.

– Значит, самый старший черт?

– Вот он и есть.

– Может, он это и был, ты осмотрелась?

– Спорить в этом не могу.

– Если бы кто другой был, мы тоже видели бы.

– Да, он не всем показывается, только своим верным слугам появляется, – врала старуха.

– Сергеич, нам всё-таки, надо быть осторожными, всяко бывает: есть и люди, на сатану похожие. Топор у тебя наготове?

– Вот, он, – потряхивая им, сказал тот.

Калистратыч вынул из кармана свой кремнёвый пистолет и начал его оглядывать.

«Ну, знать, последний час мой пришел», – думала старуха, видя такие страшные приготовления.

– Голубчики мои, не убивайте мою душу грешную, возьмите назад свои деньги, оставьте только меня живую, – взмолилась она.

– Что ты, угорела, что ли, знать? Живи и потрафляй своему сатане, нам ты не нужна, а деньги оставь себе на память. Пойдем, Сергеич, – проговорил Калистратыч.

– Струхнула, даром что колдунья, – проворчал Сергеич, выходя из избы впереди своего командира.

Едва лишь он спустился с крылечка, как из-за угла взвился кистень, раздался удар и настолько сильный, что несчастный успел вскрикнуть «ах!», поднял руки к верху, хотел схватиться за голову, но не успел и грохнулся, лицом вниз, на снег.

– Что с тобой? – вскрикнул Калистратыч, спускаясь с крыльца.

Не успел он проговорить эти слова, как раздался выстрел; старый разбойник схватился рукою за грудь, зашатался, взмахнул пистолетом, дал выстрел в воздух и свалился на труп своего приятеля.

– С победой! – крикнул Чуркин, схватил в объятия Осипа и поцеловал его. – Рыл ты нам яму, а сам в неё свалился, – сказал разбойник и другим выстрелом размозжил Калистратычу голову.

– А я, на всякий случай, чтобы не отдышался, угощу его приятеля, проговорил каторжник, и при этом нанес Сергеичу несколько ударов по голове кистенём, с такою силою, что вылетевшие из черепа брызги мозга залепили Осипу глаза.

– Поди, спроси у колдуньи фонарь!

Осип побежал в избу, обшарил её и отрапортовал своему атаману:

– Василий Васильевич, в избе никого нет.

– Где же старуха?

– Не знаю, знать, ушла.

– Не может быть, она здесь, куда ей деваться?

– Всё оглядел, знать, слиняла.

– Ах, она ведьма! как бы теперь в городе тревоги не сделала, – сидя верхом на трупе Калистратыча, бранился разбойник.

– Пойдём, а то, пожалуй, нас здесь накроют.

– Сейчас, вот только до мошны приятеля надо добраться, я видел через окно много денег в ней, – сказал каторжник.

– Постой, я помогу тебе; где она?

– На шее у него, на ремне прицеплена, никак не сорвёшь.

Грудь убитого Калистратыча была открыта; Осип взял валявшийся около Сергеича топор, взмахнул им по ремню, и дело было кончено, – мошна Калистратыча перешла в руки Чуркина.

– Осип, тащи-ка приятелей-то в избу, а то им здесь холодно, мы их погреем.

– Значит, поджечь избу колдуньи думаешь?

– Ну, да, разговаривать некогда, бери хорошенько, да кровью не замарайся.

– Насчёт этого будь покоен, – принимаясь за работу, отвечал тот.

Трупы были втащены в избу, а для того, чтобы поджог был успешен, сломано было крыльцо, доски пошли на щепки и всё было готово.

– Поджигать, что ли? – спросил Осип.

– Валяй!

– Родные мои, пустите душу на покаяние! – послышался голос колдуньи.

– Где ты, говори?

– Я под печку от страха спряталась, – вопила им старуха.

– Ну, там и сиди! – крикнул каторжник, подпалил хибарку и заставил выход колдуньи крышкой от стола.

– Туда ей и дорога, чтобы не отсвечивала, да языка не было, – проворчал разбойник, выходя из избы.

А метель всё бушевала; она пропела «вечную память» всем жертвам, загубленным разбойниками. Душегубы скорыми шагами пробирались к городу, поминутно оглядываясь назад, чтобы полюбоваться заревом подожженного ими домика.

Не успели они добраться до начала слободки, как небо покрылось огненным румянцем, сквозь который сквозили нёсшияся низко снежные тучи.

Добравшись до города, разбойники остановились, и один из них сказал другому:

– Горит-то, Василий Васильевич, ловко!

– Да, ничего, стало светло и метель не заслоняет, – ответил тот.

На колокольне ближайшей церкви ударили в набат; некоторые из жителей появились на улице и в испуге глядели на зарево.

– Не знаете, где горит? – спрашивал один бородатый субъект, обращаясь к Осипу.

– Деревня какая-нибудь, – отвечал тот.

Любопытствующий остановился, сообразил и сказал:

– Колдунья вспыхнула, ну, и пёс с ней, – оборотился назад и скрылся в воротах одного домика.

Когда уже пожар окончился и зарево потухло, на встречу разбойникам попалась пожарная команда; верховой с фонарём в руках подскочил к ним и спросил:

– Ребята, где пожар?

– За городом был.

– А далеко, не знаете?

– Верстах в шести, – отвечал Осип.

– Назад, пожар за городом, – крикнул вестовой своим. Команда оборотила оглобли назад и была такова.

– Ловко мы их провели, улыбаясь, – заметил Осип.

– Хорошо сделали, поди там, пожалуй, и покойничкам бы сгореть не дали, – заключил Чуркин.

– Теперь куда же, атаман?

– К Степану Лукичу, он нас ждёт.

– Ещё бы, небось все глаза проглядел.

– За добычу нас считает, думает: вот дураки-то, сами ему в руки даются. Нет, любезный, ошибёшься, сам поплатишься.

– На счёт его как ты сообразить?

– Сядем с ним, да поедем на пожарище любоваться, кстати нам туда и путь лежит, кучером его посадим: правь, мол, да вожжи крепче держи.

– Понимаю, атаман.

– Ну, ещё бы не понять, ухмыляясь, – сказал разбойник, ускоряя свои шаги.

– Значит, ему дорогою-то и крышку придётся сделать: вались, мол, с козел-то, да не отсвечивай.

Чуркин не отвечал; он думал совсем о другом: на уме у него была Прасковья Максимовна. Он размышлял о том, как бы ему после операции над виночерпием усадить её к себе в саночки, да увезти с собою куда-нибудь подальше. «Ну, а как сорвётся, тогда что? – блеснуло у него в голове, – Да ничего», – ответил он сам себе, оглянулся на товарища и спросил у него:

– Так ли мы идем?

– Верно, я смотрю, – ответил Осип.

– Легко мы с тобой отделались от приятеля.

– Рука так подошла, не ожидали с ним встретиться, а пришлось, сам налетел. Вишь, пистолетом запасся, а у другого топор был.

– Наверняка хотели они нас убрать, да сами же и поплатились.

– Поглядел бы ты, какой капитал оставил нам Калистратыч?

– Порядочный, хватит нам надолго; теперь нам о казне думать нечего, вот поскорей бы до дому добраться, а там мы с тобой другую штуку выкинем; нечего нам в Решах пробавляться, – надоело.

– Да, и опасно. К приятелю-то твоему заглянем?

– Это к какому?

– К складчику в Тагильском заводе.

– Побываем, нельзя, надо навестить.

– А где остановимся?

– Ну, вот тебе ещё раз! Почём знать, там, где придётся.

– Не мимо ли Тагильского завода нам стегануть, в лесу лошадок можно будет покормить, а то начнут расспрашивать, как и что, почему водки долго не брали, как в деревне поживают.

– Пусть их расспрашивают, найдём что ответить. К складчику-то мы всё-таки побываем, нельзя мимо него проехать.

– А я знаю и зачем! – оскалив зубы, сказал Осип.

– Ну-ка, скажи, а я послушаю твоё мнение.

– Зазнобушку свою поглядеть, Степаниду, – брякнул каторжник.

– Тише, будет тебе горло-то драть, – заметил ему разбойник, подходя к знакомому уже им кабачку.

Глава 132.

Кабачок был заперт висячим замком, из чего Чуркин заключил, что содержатель его, Степан Лукич, был дома и поджидал их.

– Надо, брат, отправляться к нему на дом, – сказал он Осипу.

– Пойдём, надо же его успокоить, да и холодно стало, нужно маленько обогреться, вот теперь можно и водочки выпить, – ответил тот.

– Как бы нам с тобой не втюхаться? Погляди-ка на своё рыло, оно у тебя всё в крови.

– Утереться забыл, снежком разве умыться?

– Как ни мойся, а всего не сотрёшь, пожалуй; смотри-ка, и чуйка твоя замарана, – оглядывая кругом своего сподручного, говорил Чуркин.

– Пятна, что ли, на ней есть?

– Вся правая сторона в крови.

– Ну, как же быть-то?

– Я уж один зайду, а ты здесь постой, выведет он лошадей, тогда и вались в сани. Боюсь, и я не запачкался ли, посмотри!

– Нет, атаман, у тебя хорошо, крапинки даже не видать, – оглядев его, сказал Осип.

– Ну, так ты уж у ворот пока постой.

– Ладно, подкрепиться только хочется.

– Успеешь, авось жив будешь, – отворяя калитку ворот дома Степана Лукича, усовещивал своего друга разбойник.

Степан Лукич был ходок на все руки; он уже не раз судился за приём краденых вещей, сидел в тюрьме, по подозрению в разбое, но каждый раз ловко уворачивался от наказания. В кабачке его совершались разные преступления; если он замечал у кого деньги, то они тем или другим манером переходили в его руки; он не стеснялся, чтобы достать их, и убийством. Если бы в своё время догадались осмотреть подполье кабачка и его домика, то нашли бы там зарытыми в земле несколько загубленных им жертв. С судебными властями этот злодей ладить умел; он и полиции не трусил, да что она и поделает с ним? Так вот он, заметив у Чуркина туго набитый. деньгами бумажник, порешил и его труп вместе с Осиповым, приобщить к костям тех людей, которые были похоронены в подпольях.

Жена его была ему под стать; она при случае также не отказывалась помогать мужу в злодеяниях. Взял он её у мужичка одной подгородной слободки, который, в свою очередь, был жаден на добычу и тоже пускался на все тяжкие прегрешения. В течении нескольких лет Степан Лукич содержал тот кабачок и нажил разбоями, да плутовством не малую толику денег, но их не показывал, чтобы не навлечь на себя подозрения, а жил себе скромно, рассчитывая, что в будущем с его капиталом можно будет кое-что сделать.

Чуркин вошёл к ним в комнату в то самое время, когда супруги сидели за столом и пили чай; Степан Лукич, как бы обрадовавшись его прибытию, быстро поднялся из-за стола и с объятиями кинулся к нему на встречу. Чуркин притворился подгулявшим.

– А мы вас заждались, – приглашая гостя за чайный стол, сказала жена кабатчика.

– Простите, – приятели задержали; сами знаете, попадёшь в пьяную компанию не скоро от ней отвяжешься, отвечал тот.

– Ты, Татьяна Мироновна, чем бы зубы-то точить, водочки бы нам подала.

– С нашим удовольствием я бы попотчивала, да не знаю, как гостя-то звать.

– Андрей Тарасыч меня зовут. Ну-с, так вот я, маленько и подгулял, – приглаживая волосы, говорил разбойник.

– Денёк уж такой задался. А я без вас часок-другой отдохнул, а теперь хоть на всю ночь гулять готов.

– Вот и отлично, в компанию с вами и я пойду.

– Где же ваш товарищ?

– Сейчас придет он, тоже ловко засыпал.

– Кататься-то поедем?

– Пожалуй, куда угодно, – вошла дурь в голову, значить, гуляй во всю.

– Чайку чашечку прикажете?

– Нет, после; рюмочку водочки теперь пропустить – с нашим удовольствием могу.

– Татьяна Мироновна, скоро ли ты там? – кричал ей хозяин.

– Сейчас, – отвечала та из другой комнатки.

– Степан Лукич, не торопись, успеем, ночь-то наша, – сказал Чуркин и принялся лобызать его.

– Милый ты человек и больше ничего, – махнув рукой, отвечал кабатчик.

Водка была подана и налита в рюмки самой хозяйкой, казавшейся необыкновенно любезной. Она села рядком с. гостем и начала его допрашивать, женат ли он, имеет ли детей. Разбойник отвечал ей, что жениться он не намерен, ибо надевшему на себя такой хомут нельзя полюбезничать с другой женщиной.

– Почему же такое? Вот мой муж сам с другими хороводится и мне дозволяет; у нас это всегда ведётся запросто.

– Если я тебя поцелую, вот сейчас и нахмурится.

– Никогда, попробуй.

Чуркин поцеловал её.

Степан Лукич только улыбнулся.

– Видишь, он не сердится, вот и я тебя поцелую.

Чмокнулись. Лукич отвернулся.

– Я говорил, что ему это не понравятся. Налей-ка-сь нам по чарочке, обняв Татьяну Мироновну, сказал гость.

Налила.

– Ну и себе кстати.

– Да я не употребляю.

– Одну то за компанию можно. Степан Лукич, дозволь!

– Ну, куда ни шло, одну пропусти, Татьяна, – сказал Лукич.

– Что с вами делать, надо уважить.

Чокнулись и выпили.

– Вот и спасибо, всё-таки повеселили, нельзя ли по другой?

– Много будет, я женщина, вот вам можно; говорят, что бабам пить непристойно.

– Почему же такое?

– Потому, что баба во хмелю – дура, – заметил Лукич.

– Вот, назло же выпью, если на то пошло!

Ещё выпили.

Наконец вся эта компания наскучила Чуркину; и он обратился к Лукичу с вопросом:

– Ну, что ж, поедем, или нет, кататься?

– Поедем, ещё надо по рюмочке выпить.

– Извольте, я согласен.

Рюмки были опорожнены.

Степан Лукич взял фонарь и пошёл запрягать лошадей.

Между тем, пока они угощались Осипа цыганский пот пробрал; он сновал взад и вперёд около домика Лукича, поджидая, скоро ли его дежурству придёт конец.

По выходе из дому Лукича, Татьяна Мироновна сделалась ещё ласковее с гостем, дозволяя ему даже некоторые непристойности творить с ней. Между разговорами, она упрашивала его к себе на ночлег, но тот отклонял предложение тем, что ему невозможно: надо ночевать в гостинице, где его будут поджидать знакомые.

– Так, значить, ты меня не любишь? – сказала она, приглаживая кудри своего гостя.

– Люблю, но сейчас не могу.

– Тогда я сердиться буду.

– Ну, хорошо, мы помиримся, если три раза поцелуешь меня.

– С уговором, ночевать приходить?..

– Приду, только поцелуй.

Татьяна Мироновна его поцеловала. В этот момент в дверях появился Лукич и крикнул:

– Жена, на всё ведь и честь надо знать!

– Да, я, Степан Лукич, кажись, ничего такого…

– То-то ничего, смотри, а то кос не досчитаешься.

«Комедианты», – подумал Чуркин, поднимаясь из-за стола.

– Ну, что, лошадки-то, готовы? – спросил он.

– Пожалуйте садиться.

Разбойник поторопился одеться, поспешил на двор, выглянул за ворота и крикнул Осипу:

– Будь готов, едем.

Каторжник ввалился на двор и притворился, как шепнул ему атаман, охмелевшим.

– Ну, вот и хорошо, что подоспел, – заметив Осипа, сказал виночерпий, усаживаясь на козлы.

– Это, значит, и нам нужно вваливаться, – обращаясь к Лукичу, проговорил каторжник.

– Садитесь проворнее, вишь, лошади-то не стоят, Татьяна, отворяй ворота! – крикнул виночерпий жене, стоявшей на крыльце.

Та исполнила приказание, лошади выдвинулись на улицу, выровнялись и по крику своего хозяина: «Эй, вы, милые, грабят!» – ринулись как стрела вперёд.

– Каковы лошадки-то, атаман? – шепнул на ухо своему соседу каторжник.

– Лихие, лучше тех, которые достались нам от ребят Калистратыча, – ответил тот.

Промчавшись по нескольким улицам и переулкам, Лукич сдержал коней и, обратившись к седокам, спросил:

– Куда теперь прикажете?

– Все равно, куда хотите.

– К мамзелям, что ли?

– К ним опосля можно, в трактир бы заехать надо, подбодриться малость.

– Можно, – подбирая вожжи, гаркнул виночерпий, и через несколько минут парочка остановилась у заведения ресторации.

– Что ж здесь делать будем?

– Лиссабончику по стаканчику царапнем и опять в дорогу, – ответил Лукич, слезая с козёл.

– Лошадок-то одних нельзя оставлять, – сказал Чуркин, – товарищ мой их покараулит.

– Ну, пусть его посидит, – отвечал Лукич.

Пошли в трактир, спросили бутылочку Елисеевского лиссабончику, выпили по стаканчику и велели вынести квасной стакан водки Осипу, которого Чуркин называл Спиридоном.

– Не слыхали ли, купцы, где пожар был, в набат сейчас били? – спросил буфетчик.

– Нет, не знаем, – отвечали те.

– Зарево большое было, – добавил тот.

– В ресторацию забрёл какой-то обыватель и рассказал где случился пожар.

– Не побывать ли и нам туда? Поглядим, что сгорело, – предложил Чуркин.

– Долетим, долго ли нам? Рукой подать.

– А знаешь ли дорогу туда?

– Вот тебе и раз, здешнему жителю, да не знать. Разопьём бутылочку и марш, – наливая в стаканы жидкость, ораторствовал кабатчик и вместо того, чтобы выпить свою долю, ловко выплеснул её на пол.

Чуркин заметил это, но не подал никакого вида.

Разбойник хотел заплатить за выпитое и уже вынул из кармана свой бумажник, но Лукич предупредил его и сказал:

– Ваша очередь впереди.

– Хорошо, в долгу не останусь.

Сели в саночки и покатили. Отъехав недалеко, Лукич осадил лошадей и предложил:

– К «мамошкам» не заглянуть ли?

– Где они живут?

– Да вот, здесь, неподалёку.

– Сади, всё равно гулять-то.

– Стой, батальон, пуговицу нашли, – произнёс хозяин, останавливая лошадок перед невзрачным домиком с освещёнными окнами.

– Пожалуйте, готово-с.

– Вот что, Лукич, если там есть кто из мужчин, я не пойду, – сказал ему Чуркин.

– Это почему такое?

– Неловко мне, не на таком счёту в коммерции состою: знаешь, увидит кто из знакомых, сейчас подрыв в доверии: кутит, мол, ну и шабаш, – вместо рубля, в долг на гривну не дадут.

Лукич согласился с такими доводами, слез с козёл, поглядел в окно и крикнул:

– Никого нет здесь, просторно, не откажитесь заглянуть.

Волей-неволей разбойник оставил сани, приказав Осипу зорко поглядывать в окна, как бы Лукич его на удочку не поймал, и вошёл с виночерпием в хижину. Каторжник подвинул лошадей к самым окнам, и ему стало видно, что там происходит.

Лукичу обитательницы дома все оказались знакомыми; он был среди их как близкий человек, усадил своего товарища за столик на диван и потребовал портеру, рассчитывая, что спутник его скорее от него охмелеет. Но не тут-то было: Чуркин не опростоволосился и вместо того, чтобы пить самому, угощал других. Лукич видел эти и старался споить Чуркина.

– Пить, так пить вместе, – сказал ему разбойник.

– Я не отказываюсь. Подать ещё две бутылки.

Подали.

– Не попотчивать ли дядю Спиридона?

– Отчего же, выпить он не откажется.

Приказание было исполнено. Осип вместо одного стакана попросил другой, желание его удовлетворили.

– Ну, вот, спасибо, теперь согрелся, – пробормотал каторжник, не спуская глаз с окон домика.

Более часу оставался Лукич с Чуркиным в вертепе, желая не тем, так другим задержать туповатого разбойника, но дело не выходило. С какой-то досадой спросил он:

– Сколько с нас следует?

– Четвертная бумажка только, – отвечали ему.

– Получите, – выкидывая кредитку, сказал он, взял Чуркина под руку и вышел с ним из дому.

– Кажись, потеплело и метелица поунялась, – качаясь из стороны в сторону, ворчал Чуркин.

– Может быть. С пожара опять сюда заглянем? – выразился Лукич.

– А что мы здесь забыли?

– За тобой угощение осталось.

– Верно, пожалуй, завернём, – усаживаясь в сани, ответил Чуркин.

Лукич, в свою очередь, хотя был и трезв, а казался под хмельком. Чуркин только ухмылялся на его хитрости.

– Милые, действуй! – тряхнув вожжами, вскрикнул кабатчик и вскоре выехал в поле, за ту слободку, из которой только вернулись с работы его седоки.