Текст книги "Разбойник Чуркин. Том 3. Возвращение"

Глава 133.

Лихо ехал на своих конях содержатель кабачка Лукич, не зная того, какая беда висела над его головою. Седоки его, важно развалясь в саночках, о чем-то перешёптывались. Каторжник приготовил уже свой кистень, чтобы сразу порешить с виночерпием и отправить его к праотцам на свидание.

– Кистень-то ты подальше положи, он теперь не нужен, – шепнул каторжнику его сосед.

– Разве сам думаешь уходить его? – вопросил тот.

– Ну, да, сам.

В рту минуту Лукич уже миновал городскую слободку, выехал в поле, тряхнул вожжами, и кони ещё быстрее понеслись вперёд.

– Куда же ты нас везёшь? – как бы ничего не зная, крикнул ему разбойник.

– На пожарище, вонь видите, головни его ещё тлеют, – ответил он.

– Видим, видим, вали во всю.

– Эх вы, голубчики, не осрамите хозяина, выручите! – кричал он, поворачивая лошадей с дороги в сторону, где тлелись остатки домика ворожеи.

– А знаете, кто в этом домике жил? – останавливая коней, сказал Лукич.

– Нет, а что? – проговорил Осип.

– Не с тобой говорят, ты уж сиди, – обратился он к нему.

– На то у меня и язык, чтобы говорить, – огрызнулся каторжник.

– Я вот купцу говорю, а не тебе.

– Кто же тут жил? – переспросил Чуркин, толкая в бок Осипа, чтобы тот молчал.

– Колдунья, вот кто, её весь город знал.

– Вишь ты, колдунья, а сгорела.

– Поджёг кто-нибудь.

– Может быть.

Около пепла сгоревшей избушки не было ни души;, от постройки осталась в целости только одна печка с торчавшей над нею трубою. Лукич слез с козёл, вышел и Чуркин. Осип последовал за ними, завернув вожжи за оглоблю, чтобы лошади не ушли.

– При лошадях бы побыл, куда тебя, рыжего, несёт? – заметил Лукич каторжнику.

– Ну, ладно, не уйдут, целы будут.

– Какой он у тебя озорник! – обращаясь к Чуркину, сказал виночерпий.

– Такой уж уродился, учить его поздно.

– Начистоту выпалило, вот так ловко! – подходя к печке, высказался Лукич.

– Да, домика как и не бывало. Осип, взгляни-ка, нет ли кого под печкой! – сказал Чуркин.

– Охота мне, пусть целовальник поглядит, он очень боек, – ответил каторжник.

– Ах ты урод, смеешь ты мне это говорить? – закричал на него Лукич.

– Тебе что приказывают, то и делай.

– Молчать! животное!

– Атаман, время терять нечего, надо с ним кончать, – выпуская из рукава кистень, зарычал Осип и хотел нанести ему удар.

– Стой, не трогай! Волоки его под печку, пусть его там вместе с колдуньей погреется, распорядился Чуркин, приготовившийся на всякий случай на помощь своему товарищу.

Каторжник как тигр бросился на свою добычу, схватил Лукича за горло с такою силою, что тот захрипел.

– Тащи его под печку, тебе говорят! – кричал разбойник.

– Успеем, тулуп у него хорош, сними-ка его, он мне пригодится, а на него мою чуйку накинь.

Чуркин развязал кушак Лукичу, снял с него нагольный тулуп, бросил в сторону и сказал:

– Так его оставлять нельзя, убить жаль, парень-то он хлебосольный.

– Как же с ним быть?

– Связать надо, да и упрятать под печку, выживет – его счастье, а нет, так чёрту баран; вот верёвочки где бы взять?

– В санях погляди, а то вот мой кушак, да пояс возьми, сгодятся, а его кушак не трогай, он новенький, я сам им подпояшусь.

Чуркин принялся за работу. Осип, не выпуская из рук Лукича, крепко держал его за горло, чтобы он не вскрикнул, затем повалил его на землю, разбойник связал его по рукам и ногам, и помог каторжнику впихнуть под печку, куда тот едва вошёл.

– Как крикнешь, так я тебе и капут задам! – дьявол ты этакий, нас хотел убрать, а сам попался, – ворчал Осип, подымаясь на ноги. – Как бы он, атаман, не выполз оттуда, надо бы чем-нибудь заложить отверстие, – добавил он.

– Клади оставшиеся головни, вишь их сколько.

– Кирпичами бы заложить, прочнее будет, упёршись плечом в уцелевшую трубу печки, говорил Осип, поднатужился и труба рухнула.

Кирпичи были употреблены в дело, отверстие из-под печки было напрочь заложено душегубами.

По окончании такой работы, они ввалились в сани. Осип, одетый в тулуп содержателя кабачка, уселся на козлы и спросил у Чуркина.

– Куда, атаман, ехать-то, на Тагил, что ли?

– Постой, дай подумать.

– Чего думать, пора, небось, ехать?

– Успеем, до света ещё далече, небось, полуночи ещё нет: поворачивай в город, хочу захватить с собою Прасковью Максимовну, с ней ехать веселее будет.

– Гляди, атаман, как бы на рожон не налететь, отделались благополучно и поедем, из-за бабы нечего останавливаться.

– Поезжай, если говорю; знаю, небось, что делаю, не враг я себе.

Каторжник как бы нехотя поворотил лошадей и поехал в город.

* * *

Метель все ещё не унималась, а становилась всё сильнее; город уже спал спокойным сном, изредка кое-где в домах виден был огонек; на улицах никого не появлялось, даже собаки, и те не показывались. Через несколько минут Осип остановил лошадей перед домиком Прасковьи Максимовны; оконные ставни были закрыты. Чуркин подошёл к одной из них, отворил её, огня в комнатах не было; он легонько постучался в стекло, но ответа не последовало. Наконец, после усиленного стука, показался огонёк, а, затем в зале появилась и хозяйка дома, взглянула в окно и, увидав знакомого ей человека, дала знак ему рукою, чтобы обождал за воротами.

«Ну, если её возлюбленный находится при ней, тогда, пожалуй, ничего и не поделаешь», – думал разбойник, похаживая около калитки.

– Скоро-ты, атаман, или нет? – слышался голос каторжника.

– Сейчас, ты уж молчи, пожалуйста, – был ему ответ.

Осип что-то пробормотал.

Прошло несколько минут. Калитка отворилась. Прасковья Максимовна кинулась в объятия разбойника и тихо прошептала:

– Не вовремя ты пришёл, мой-то здесь, нельзя мне с тобой побеседовать.

– Что он делает?

– Спит, выпивши притащился, – горе у него: денег. много в гостинице украли.

– Не врёт ли он, в карты не проиграл ли?

– Нет, божится, что пропали.

– А я за тобой, кататься поедем?

– Нельзя мне отлучиться, вдруг спохватится – тогда что? Беда мне.

– Мы не на долго, на полчасика только, нарочно для тебя, моя краличка, лошадок купил, погляди, какие кони-то, точно огонь, – целуя Прасковью Максимовну, говорил Чуркин.

– Боюсь, как бы он не узнал, – подумав немного, сказала красавица, поправляя накинутую на плечи меховую шубку.

– Почём он узнает? Я ведь ему не скажу, соберись наскоро и поедем.

– Жаль мне и тебя-то, не знаю, что и делать.

– Если любишь, так поедем, а если нет, так и знать буду.

– Ну, так и быть, поедем; проснётся если, да хватится меня, скажу, к родным ходила.

– Умница ты моя дорогая, выходи поскорей, я тебя здесь подожду, – поцеловав её ещё раз, ласково сказал разбойник и выпустил из рук красавицу.

– Василий Васильевич, скоро ли? Смотри, кажись, кто-то по улице идёт, – желая поторопить своего атамана, произнёс Осип.

– Что ты врёшь, где тебе кажется?

– А вон там, впереди, гляди-ка-сь, – врал ему каторжник.

Чуркин, уставив глаза вдоль улицы и, не замечая на ней никого, оставил каторжника без ответа.

Не более, как через четверть часа, вышла из ворот Прасковья Максимовна; разбойник подхватил её на руки, усадил её в саночки и крикнул Осипу:

– Пошёл, куда знаешь!

Тот уже давно подобрал вожжи, тряхнул ими, и кони помчались на известную дорожку, идущую на Тагильский завод.

– Куда же мы едем? освобождаясь из объятий разбойника, спрашивала красавица, когда они были в известной слободке.

– В поле, моя милая, где только один ветер будет нашим попутчиком.

– Господи, в такую-то метель ты меня в поле завезёшь, я ведь озябну.

– Пригрею тебя, моя милая, прижму тебя ближе к сердцу и всё тут, – ответил ей Чуркин и крикнул Осипу: – Ну, поживей!

Каторжник и рад был тому, но сильная метель и местами занесённая дорога не давали коням бежать полной рысью: то одна лошадка, то другая вязла в сугробах. Поравнявшись с местом, где стоял сгоревший домик колдуньи, каторжник поглядел туда, тряхнул головою и сказал сам себе:

– Эх, теперь бы под дугу колокольчик, важно бы было. Хозяин, слышишь или нет, что я говорю? – поворотившись к Чуркину, добавил он.

Но тот слился поцелуем с Прасковьей Максимовной и не слыхал, что говорил его товарищ.

* * *

Татьяна Мироновна, жена содержателя кабачка, проводив своего мужа с гостями, раз считывала на скорое их возвращение и стала, приготовляться к их встрече. Она уговорилась со своим мужем, чтобы ночлежников уложить не вместе, а порознь для того, чтобы легче было с ними расправиться; для Осипа она приготовила постель в кухне, а для Чуркина в зале, рядом со своей спальней. Острый топор она положила к себе под подушки и была уверена, что капитал мнимого купца к утру следующего дня перейдёт к ним в руки.

Но на простых обыкновенных часах, висевших на стене, кукушка прокуковала полночь, которую прокричали и петухи, а Лукича с гостями всё ещё не было. «Куда бы это им подеваться?» – подумала жена виночерпия и прилегла на постель. Сон бежал от неё, не спалось ей как-то. Прошёл ещё час, другой, но ожидания были напрасны; послышался звон к утрени; она встала с постели, прошлась по комнате и сказала сама себе: «Должно быть, муженёк напоил их, завёз куда-нибудь на речку и там утопил их в проруби». С этой мыслью она прилегла и уснула.

* * *

С рассветом дня, на пепелище домика колдуньи явилась полиция для составления протокола, обошла кругом пожарище, на половину занесённое уже снегом, и хотела было удалиться, но один из числа её членов, находясь близ уцелевшей печки, услыхал чьи-то стоны, прислушался, – стоны повторились.

– Стойте, здесь есть где-то живое существо! – крикнул он своим товарищам.

– Из чего это ты заключаешь? – спросили у него.

С удивлением взглянули они друг на друга и начали прислушиваться; стоны не прекращались, и один из городовых заявил надзирателю.

– Ваше благородие, кажись, кто-то под печкой есть, не прикажете ли осмотреть?

– Взгляните, кто это туда попал. Кузьмин, помоги ему! – крикнул надзиратель другому солдатику.

Служивые живо откинули от печки кирпичи и оставшиеся от пожара головни. Тогда человеческие стоны сделались сильнее.

– Ну, что? – спросил надзиратель.

– Кто-то стонет, да не вылезает, – ответили ему городовые.

– Тащите его из-под печки!

Городовые сунулись туда и ощупали там связанные ноги, о чем и доложили начальству.

– Волоки, сказано, нечего тут разговаривать, – подтвердил надзиратель, подойдя к солдатикам.

Выволокли наконец и от удивления опустили руки: человек оказался одному из городовых знакомым; он объяснил надзирателю, откуда и кто был страдалец.

– Как ты сюда попал? – спросили у виночерпия.

Тот как пласт лежал на снегу, ничего не отвечал, а только стонал. Ему дали опамятоваться; нашли под печкой и окровавленную чуйку каторжника, оглядели её; надзиратель пожал плечами, уставив глаза на Лукича, и впал в глубокое раздумье об этом таинственном приключении.

Прошло четверть часа. Лукич открыл глаза, обозрел перед ним стоявших, тяжело вздохнул и тихо проговорил:

– Братцы, где я?

– В поле, на пепелище домика колдуньи лежишь. Как ты сюда попал?

– Не помню, горло у меня стиснуто.

Полицейский осмотрел горло и нашёл на нем синяки, на которых отпечатались несколько пальцев.

– Кто тебя сюда упрятал?

– Разбойники лошадей у меня отбили и угнали.

– Какие разбойники?

– Я и сам их не знаю, поглядите, там ещё человек лежит.

– Где такое?

Лукич показал рукою на печку, опять закрыл глаза и застонал.

– Ну-ка, ребята, пошарьте ещё под печкой.

В самом заду небольшого пространства, имевшегося под печью, городовые ощупали труп и выволокли его. Это был остов небольшого роста старухи, в котором все признали колдунью; она, как можно было догадаться по ужасным конвульсиям лица, задохнулась от дыма.

– Здесь совершилось что-то ужасное, – заметил его благородие, сделал несколько шагов в сторону, наступил на что-то твёрдое и начал отгребать с предмета ногами снежок.

– Ваше благородие, позвольте, я очищу, – кинувшись к офицеру, сказал городовой.

– Погляди, не имущество ли какое валяется? Надо его сберечь.

– Глядите, не то человек сгоревший, не то скотина какая, – произнёс служивый.

– А вот и другой рядком лежит, – сказал товарищ служивого.

– Вот так происшествие, такого во всей моей служебной практике подобно ещё не было, – утирая платочком выступивший на лбу пот, заметил его благородие.

– Что же нам теперь прикажете делать? – обратились к своему начальнику городовые.

– Бегите кто-нибудь из вас к начальнику полиции и пригласите его сюда: «Так и так, мол, ваше благородие»… Ну понимаешь, как нужно доложить?

– Понимаю, ваше высокоблагородие, – отвечал тот и побежал.

И в городе Ирбите, как гласит народное предание в рассказах о разбойнике Чуркине, произошел великий переполох…

Глава 134.

Через некоторое время на место приключения явился сам начальник полиции с целой ватагой своих подчиненных. Надзиратель встретил его, держа руку под козырёк. Мрачный, суровый, как и всегда в выдающихся преступлениях, его высокородие, в нахлобученной на глаза фуражке с красным околышем, как бы нехотя вылез из саней и спросил у своего подчиненного:

– Что тут у вас случилось?

– Ужасное преступление открыто: три мёртвых трупа мною найдено.

– Что такое?

– Три трупа найдено на пожарище.

– Вы, кажется, сказали – «мертвых»?

– Так точно.

– Да разве трупы живые бывают?

– Виноват, ваше высокоблагородие, обмолвился, уж дело-то очень серьёзное.

– Покажите, где эти покойники?

Надзиратель повёл его на место пожарища и показал два обгорелых остова.

– А третий где?

– Здесь, вон, около печки.

– Вижу, а это кто валяется? – показывая рукою на виночерпия, спросил начальник.

– Здешний мещанин Степан Лукин, кабачок он в городе ещё содержит, мы его связанного из-под печки вытащили.

– Как он туда попал?

– Говорит, разбойники туда его упрятали и лошадей его угнали.

– Какие разбойники, откуда они взялись?

– Не могу знать, ваше высокоблагородие, у Лукина надо спросить, а он теперь без языка лежит.

– Да разве он у него отрезан?

– Нет, в целости находится, только говорить не может.

– За доктором посылали?

– Нет ещё, мы вашего распоряжения дожидались.

– Сейчас же гоните за ним, да следственного пригласите, – заревело начальство и, подойдя к Лукичу, поворотило его ногою и отвернулось.

Городовые были откомандированы по приказанию его высокоблагородия, который, прохаживаясь по пепелищу, увидал валявшийся топор и закричал, подпихивая его своей ногою:

– Это ещё что такое?

– Топор, ваше высокоблагородие, – ответили подскочившие городовые.

– Положить его к сторонке.

Неподалеку от того места, трое городовых, один за другим, поднимали что-то со снега, бросали обратно и переговаривались между собою:

– Сказать, что ли, ведь это пистолет?

– Не нужно, опять заорёт, – отвечали другие, показывая носами на начальство.

– Что вы там собрались? – послышался голос его высокоблагородия.

– Пистолет валяется, – струсил один из служивых.

– Подать его сюда!

Подали. Начальник осмотрел его, подул в дуло и сказал:

– Кажись, заряжён. Ну-ка-сь, попробуй! – подавая оружие надзирателю, прибавил он.

– Выстрелить прикажите?

– Ну, да! два раза, что ли, повторять мне?

Тот взвёл курок, прижал его; выстрела не последовало.

– Брось его к топору.

– Слушаю, ваше высокоблагородие. Прикажите составить об этом протокол.

– Необходимо, и обо всем вечером донести мне, – направляясь к своим саночкам, сказало начальство.

– С умирающим что прикажете делать?

– Приедет доктор и распорядится.

– Не прикажите ли его на квартиру отправить, там всё ж-таки ему скорее пособие подадут. У него свой дом, ваше высокоблагородие, и жена, доложил городовой.

– Молчать, когда тебя не спрашивают, – прикрикнул на него сердитый начальник и уехал.

– Ну, слава Тебе, Господи, унесло, – прошептал надзиратель и закурил папироску.

Городовые вздохнули свободно, переглянулись между собою и один из них перекрестился и сказал:

– Службу всю царскую прослужил, под турку сражаться ходил, а такого зверя не видал.

– Да и не увидишь, – добавил другой. – Он, говорят, на каторжных работах в надзирателях служил и оттуда в отставку вышел.

– Не годился, значит, строг больно.

– Так оно вот и выходит, – дал заключение городовой, лицо которого было украшено длинными седыми бакенбардами.

Между тем к месту происшествия из города валил народ; пока его высокоблагородие не уезжал, все стояли на довольно почтительном от пепелища расстоянии, а затем все сгруппировались на месте несчастья. Между любопытными находились люди всякого возраста и пола и, конечно, поднялись вздохи и аханье, но что совершилось и как – никто понять не мог. Надзиратель предполагал, что у колдуньи сошлись какие-нибудь соперники относительно женского пола подрались, и вот произошла свалка; старушки же уверяли, что во всем играла роль нечистая сила, и при виде трупа самой колдуньи ещё больше в этом уверялись и вели такие речи:

– Неужели, матушка ты моя, её теперича на нашем христианском кладбище похоронят?

– Как можно! Здесь, смотри, и зароют, – отвечала другая.

– Небось, осиновый кол вобьют?

– Вобьют, а то ведь, пожалуй, по городу начнёт ходить, да пугать всех.

– От колдуньи станется, – ввязался в разговор какой-то мещанин, в дублёном полушубке, продвигаясь к трупам.

– Куда лезешь-то? Вишь, прёт, точно на, базаре, – крикнул на него полицейский.

– А ты, Петрович, не ори, покойникам мешать не будем, вот я гривенничек на их погребение жертвую, кидая два пятака к ногам убитых, – сказал тот.

Примеру его последовали другие из глазеющих, и в короткое время набросали на помин погибших несколько рублей.

Но вот приехал доктор; он быстро направился к надзирателю, разузнал, в чём дело, осмотрел Лукича и на своих же лошадях приказал городовому отвезти его домой.

– Как вы полагаете, доктор, будет он жив? – показывая на больного, спросил надзиратель.

– Вас разве это интересует?

– Даже очень: он один только и есть свидетель тому, что здесь происходило.

– Может быть и встанет, но очень опасен, – подходя к обгорелым трупам, ответил эскулап.

– Убиты они, или нет? – полюбопытствовал у доктора полицейский.

– А вот сейчас поглядим. Ну-те-ка, покажите мне их головы? – сказал служивым врач.

Те открыли их.

– У-у, как у этого, маленького-то, башка разворочена, весь череп на мелкие кусочки раскроен, – проговорил доктор.

– Должно быть топором, – прибавил надзиратель.

– Конечно, не пальцем, – оглядывая другой труп, добавил доктор.

– Вы всё шутите!

– Какие тут шутки, видите, и у этого тоже самое, – говорил врач, покачивая своей седой головою.

Вскоре приехал и следственный, переговорил с надзирателем и доктором, записал себе что-то в памятную книжечку и уехал вместе с доктором, приказав надзирателю отвезти трупы в полицию.

Послали за лошадью; народ обступил покойников.

– Брось, дядя Фёдор, копеечку, – говорил молодой парень пожилому прасолу, указывая на трупы.

– Колдунье то? Зачем её баловать, у ней есть приятели, похоронят и без нас, – отвечал тот.

– Какие же это приятели?

– А с рожками-то, небось, знаешь?

– Где ж нам знать, мы люди молодые, а вы постарше, давно с ними, небось, познакомились.

Дядя Фёдор обиделся на такие слова, плюнул и пошёл прочь.

– Тысячи имеет, а один только пятачок за упокой убиенных пожертвовал, – бормотала старушка, поглядывая вслед дяде Фёдору.

– Эх, бабушка, богачи-то ноне скупее нас живут: взять сколько хочешь не откажутся, а дать копейку – призадумаются, – ввязался в разговор какой-то бородатый мещанин.

– Куда ему копить то? На тот свет ничего с собой не возьмёт, все тут останется.

– Думает два века прожить, скряга этакий, – сказала старушка и заковыляла к городу.

Через час на месте пожарища никого не осталось; трупы были увезены, и над пепелищем носились только одни вороны, да галки с коршунами.

* * *

Прошло два дня, а город все ещё не переставал судить и рядить об ужасном приключении в сгоревшем домике колдуньи; полиция усиленно добивалась до сути преступления, а между тем виновники этой катастрофы были уже далеко и успели скрыть за собою след.

Домик содержателя кабачка ежедневно посещался полицией, родными больного и знакомыми; доктор бывал у него по три и по четыре раза в сутки и всех уверял, что больному лучше и что он скоро выздоровеет. Действительно, больной поправился и на третий день встал на ноги. Полицейские кинулись к нему с допросами и узнали всю суть с ним приключившегося.

– Кто же были злодеи такие? – допытывались они у виночерпия.

– Один чёрный, купцом назывался, а другой его работником.

– Вы помните, какие они из себя были?

– Помню, – отвечал тот и рассказал все приметы злодеев.

Полицейские переговорили между собою и вывели заключение, что разбойники были те самые люди, которые совершили у Гаврилы Иваныча кражу денег в гостинице, и не ошиблись.

– Где вы с ними познакомились?

– Ко мне в кабачок зашли, насчёт квартирки начали справляться, а потом я их к себе в дом пригласил, как путных, запряг своих лошадок и поехал с ними кататься, вот они меня и укатали… и лошадок отбили.

Спрашивать было больше нечего; полицейские простились с виночерпием и составили доклад, который вручили своему начальству, а оно приняло ещё более строгие меры к отысканию убийц, но было уже поздно.

Содержатель кабачка снова свалился в постель; все старания доктора облегчить страдания своего пациента были безуспешны. У больного пошла горлом кровь, и он скончался.

На похороны его собралось много народу, одни из горожан жалели его, а другие говорили:

– Ну, туда ему и дорога, худая трава из поля вон.

– Оно и правда, нехороший был человек, грехов за ним много осталось. Слухи недобрые о нем ходили, – протянула какая-то женщина в душегрейке.

– Знамо, ходили, да не попадался он, отвёртывался, да деньгами отделывался, – заметил рядом стоявший с ней мужчина.

* * *

Чуркин с Осипом сделали в ночь своего побега из Ирбита около пятидесяти вёрст, остановились покормить лошадей в селении на постоялом дворе и заняли отдельную комнату. Прасковья Максимовна до того перезябла, что не могла никак согреться; разбойник ухаживал за ней, как за малым ребенком; уложил её в постель, а для того, чтобы дать ей согреться, достал сушёной малины, заварил её, но красавица пить её отказалась; с ней сделался бред, и она впала в забытьё.

Глядя на больную, Осип стоял у её кроватки, заложив руки за спину, нахмурив брови; ни капли жалости к ней не было у него; он только досадовал на то, что она не кстати навязалась на шею его атамана и может наделать им много хлопот.

– Что, брат, дело-то не хвали: захворала она не на шутку, – сказал разбойник, укутывая свою возлюбленную тулупом.

– Сама виновата, насильно, что ли, её тащили? – проревел каторжник, – Связала только нас с тобой.

– Чем же она тебе помешала?

– А тем, что, по её милости, нас погоня, пожалуй, настигнет, из-за неё и мы пропадай. Вот теперь дня на два и задержит.

– Не тужи, скорее уедем.

– Так и надо, атаман, оставим её здесь, пусть выздоравливает и едет назад, не один ты у неё, – другой есть, а ты себе этого добра найдёшь.

– Как уехать-то, пожалуй, скажут и её берите.

– Уедем и никто не узнает, с вечера только рассчитаться с дворником надо, а там уж ищи, свищи нас.

– Ну, ладно, так и сделаем. В самом деле, могут ведь и догнать нас, кабатчик всё расскажет.

– Сам ты тому виноват, зачем оставил его живым? Очень уж ты стал милостив, под кистень бы его и языка бы не было.

– Будет точить меня, ступай, лошадей погляди.

Осип молча вышел из комнаты.

Разбойник присел на кроватку больной; с участием и прискорбием глядел он на метавшуюся по постели красавицу; жаль ему стало её; больная изредка открывала глаза и бессознательно подолгу глядела на разбойника, отвечая на его ласки бессвязными словами. «Помешалась она», – подумал разбойник, склонил свою кудрявую голову и задумался.

Вошёл каторжник и, увидав атамана скучающим, сказал ему:

– Охота тебе, Василий Васильевич, печалиться, что она тебе сродственница какая, что ли? Так ведь, заблудшая, стоит об ней скучать? Эка невидаль!

Разбойник поднял голову, тряхнул кудрями и отвечал:

– Не родная она мне, а очень уж баба душевная, вот что, потому и жалею её.

– Жалеть можно, а так убиваться не след: ты уж не парень молодой, видывал, небось, и не таких краль. Об ней заботишься, а о себе забыл. Накроют нас здесь, тогда и свищи в кулак-то, оберут капитал, да в тюрьму в кандалах и запрячут, поди там и вывёртывайся, – представлял свои доводы каторжник.

«Правду он говорит», – подумал Чуркин и, поразмыслив малость, спросил у него:

– А что, лошади отдохнули?

– Как не отдохнуть, почитай целый день стоят.

– Ступай, запрягай их.

– Ладно; а ты покамест с дворником разочтись, – проворчал Осип и вышел.

– Пошли ко мне хозяина! – крикнул ему вслед разбойник.

Осип отыскал содержателя постоялого двора, передал ему, чтобы он шёл к купцу, а сам принялся запрягать лошадей.

– Что нужно, купец? – спросил дворник, входя в комнату постояльца.

– У вас в селе есть доктор или другой кто?

– Есть фельдшер, тебе на что он?

– Да вот моя жена захворала, простудилась, знать; надуло ей под загривок-то, вот и валяется.

– Что ж, пожалуй, за лекарем мы пошлём.

– Я сам хотел у него побывать, да попросить его мою жёнку полечить: далеко он живет?

– Там, на выезде, отсюда не близко.

– Дорого берёт за лечение?

– Кто что может, то и даёт.

– Вот что, друг любезный, разменяй мне четвертную бумажку, а то таких денег нет, – вынимая из кошелька четвертной билет, сказал разбойник.

– Не знаю, наберу ли.

– Кстати получи с меня, что следует.

– Ну, ладно, давай, – получая кредитку, сказал дворник и вышел.

– Ну, Прасковья Максимовна, прощай, не поминай меня лихом, ты для меня всем пожертвовала, а я не могу тебе пособить, такая уж моя доля горькая, говорил разбойник, стоя у кровати страдалицы.

Дворник принёс сдачу. Чуркин попросил его посадить около больной какую-либо женщину, что тот и обещал.

Каторжник прислал мужичка сказать, что лошади готовы, и разбойник вышел из комнаты вместе с дворником.

– Вы уж, купец, там не долго прохлаждайтесь-то, работница у меня одна, ей некогда быть долго около твоей жены.

– Мы живо вернемся, ответил тот и очутился на дворе.

– Поживей, атаман, садись, смеркаться уж начинает, – шепотом говорил Осип, боясь, чтобы Чуркин не воротился назад.

Через несколько минут их уже не было на дворе.