Текст книги "Разбойник Чуркин. Том 3. Возвращение"

Глава 137.

Спустя три часа после отъезда злодеев из Тагильского завода, туда прибыл преследовавший их из Ирбита полицейский офицер. Сани его благородия остановились у ворот квартиры станового пристава; полицейский быстро вышел из саней и направился в канцелярию, где его встретил сотский.

– Пристав у себя? – спросил у него приезжий.

– Никак нет-с, они уехали, – был ответ.

– А куда?

– На именины к купцу Ермолаю Антипычу.

– Нельзя ли за ним послать и сказать, что я приехал к нему из Ирбита по очень важному делу?

– Не знаю-с, я здесь один, отлучиться не могу, подождите, может, кто подойдёт и сбегает.

– Кто же из семейства пристава дома?

– Они одинокие.

– Есть же при нем прислуга?

– Была, да разочли за нетрезвость.

– Далеко живёт этот Ермолай Антипыч?

– Порядочно будет, на базаре: там спросите, купец богатый, его все знают.

Офицер повернулся налево кругом, вышел из канцелярии, сел в саночки и поехал разыскивать станового пристава.

Лавки были в это время все заперты; на базаре ещё был открыт трактир, где офицеру сказали, что дом Ермолая Антипыча находится по соседству; дали проводника, и через десять минут его благородие уже стучался в ворота того домика.

– Становой пристав у вас? – спросил он у женщины, отворившей ворота.

– Не знаю, подождите, я спрошу сейчас, – сказала она и ушла.

Офицер выходил из себя: ему досадно было терять даром время, когда каждая минута была для него дорога; он знал, что преступники не станут его ждать и уйдут. Не дожидаясь ответа, он вошёл на двор, отыскал двери в дом и, как снег на голову, явился перед приставом, играющим с партнёрами в стуколку.

Появление офицера смутило играющих и всех присутствовавших на именинной пирушке, а начальник стана даже перетрусил; он только что перед входом неожиданного гостя хотел сказать «куплю» и занёс уже палец, чтобы в знак того ударить им по столу, но палец его так и остался на весу. С секунду все пирующие на именинах смотрели на вошедшего с каким-то особым удивлением и не могли спросить у него, чему они; обязаны его посещением, но офицер сам нарушил паузу, обратился к приставу и спросил у него:

– Вы будете начальник этого селения?

– Так точно, я к вашим услугам, – ответил тот, приподнимаясь со стула. – Позвольте узнать, с кем имею удовольствие говорить?

– Я чиновник Ирбитской полиции, до вас имею неотложное дело. Вот приказ от моего начальства, из него вы увидите, зачем я сюда приехал.

Становой пристав надел очки, прочёл приказ, возвратил ему его обратно и сказал:

– Чем могу вам служить?

– Пойдёмте в вашу канцелярию и там я попрошу вас сделать кое-какие распоряжения.

– Полчасочка повремените, пожалуйста, у нас сейчас на столе ремиз в тридцать рублей, разыграем его и поедем, – сказал пристав.

– Этого я допустить не могу, злодеи могут улизнуть, а преступники они очень важные.

– Может быть, их здесь и нет.

– Я вам передаю, что здесь, и за это отвечаю. Пожалуйста, поторопитесь.

– Сейчас, к вашим услугам, только вот разочтусь, проговорил становой и опять уселся за стол.

– Присядьте, ваше благородие, – обратился к приезжему Ермолай Антипыч, – не угодно ли с дорожки рюмочку водочки пропустить? Оно и полезно будет.

– Благодарю покорно, вот папиросочку позвольте закурить.

– Сделайте одолжение, курите, сколько вам угодно.

Ремиз затянулся. Пристав не утерпел, ещё купил, попал на три козыря и заремизился.

– Господа, позвольте оставить ремиз до будущего раза, видите, мне некогда, – начал упрашивать пристав свою компанию.

– Нет-с, ваше благородие, нельзя-с, вы наши ремизики сорвали, позвольте и нам вашим воспользоваться, послышался зычный голос одного из играющих.

– Какие вы, Семён Петрович, неуважительные; вам настоящие резоны представляют, а вы настаиваете на розыгрыше моего ремиза, – ответил пристав.

– Это как угодно-с, ремизик-то вы поставьте, и уходите, ежели пожелаете, мы и без вас его разыграем, – вступился убелённый сединами почтённый купец, успевший проиграть до двухсот рублей.

Пристав поглядел вопросительно на офицера, как бы желая его спросить, продолжать игру, или нет; тот угадал его мысль и сказал:

– Поставьте ремиз и пойдёмте.

– Помилуйте, ведь шестьдесят рублей, как мне оставить!

– Ну, сыграйте, делать нечего.

Сдали карты; трое стукнули на своих, его благородие поднял сданные ему пеструшки, поморщился, подумал и объявил, что и он идёт.

– На своих? – спросил у него сдатчик.

– Нет, позвольте, троечку куплю.

– Ходите, вы купили! – попросили его.

Пристав взглянул на карты, бросил их в колоду, поднялся со стула и направился к дверям.

– Какая же это игра! – загалдели стукольщики.

– Извините, мне некогда, службу на безделье менять не могу, – подавая руку имениннику, проговорил становой к накинул на себя шинель.

– Эх, совесть у тебя подьяческая, Пётр Петрович!.. – произнёс вслед ему седой купец, – брать любишь, а отдавать – так нет, – прибавил он.

Пётр Петрович слова эти пропустил мимо ушей и вылетел из дверей в след за офицером.

– Охота вам с этими хамами, Пётр Петрович, связываться, – заметил своему спутнику офицер, усаживаясь, за воротами в свои сани.

– Нельзя-с, батенька, – с волками жить, надо и по-волчьи выть, пристают, просят партию составить, а в конце концов только и слышишь от них подобные оскорбления, какие были при вас сказаны.

– Хамы, они везде такие, – согласился сыщик.

– На грош пятаков ищут, – добавил пристав, укутываясь воротником шинели.

– Куда прикажете? – спросил ямщик.

– К моей канцелярии, – ответил становой.

Подъехали.

По прибытии на квартиру, пристав пригласил гостя в. свой кабинет, приказал поставить самовар. Офицер, как ни отнекивался от чаепития, всё-таки должен был уважить настоятельную просьбу пристава обогреться за самоварчиком.

– Вы, пожалуйста, пошлите сотских по постоялым дворам узнать, где и какие имеются постояльцы, – заявил офицер.

– У меня есть и урядник, он посмышленее будет, я за ним уже послал.

– Вот и отлично, вы его представьте мне.

– Извольте, я и сам отдаюсь в полное ваше распоряжение, только прошу вас, сотским много не доверяйте: народ-взяточник, за двугривенный вас продадут.

– Зачем же вы таких держите?

– Я много таких переменил, двух под суд отдал за упущение арестантов, а порядочных нет, все попадаются на одну колодку.

Они уселись пить чай; хозяин предложил коньяку, гость не отказался. Вскоре явился урядник. Офицер подал ему руку и сказал:

– Садитесь, пожалуйста, мне нужно вам передать, зачем вас побеспокоили.

– Я постою, Пётр Петрович у нас не дозволяет забывать субординацию, – ответил тот.

– Та-с, на службе каждый сверчок, должен знать свой шесток, – пояснил пристав.

– Так в чем же дело-то? – спросил урядник.

Офицер рассказал ему приметы разбойников и те преступления, какие они совершили в Ирбите, просил урядника взять с собою сотских, обойти все постоялые дворы и, если на каком-либо из них окажутся разыскиваемые, арестовать их, связать по рукам и по ногам, а затем доставить в канцелярию.

– Слушаю-с, – ответил урядник, поглядывая на Петра Петровича.

– Ступайте и делайте, как вам приказано, – тоном начальствующего, произнёс пристав.

Тот раскланялся и вышел.

– А мы с вами, Пётр Петрович, на моих лошадках проедем, да проверим урядника.

– Да, это необходимо, – согласился пристав, подливая в стакан чая коньяк.

Через полчаса они уже находились в одном из трактиров, расспрашивая, не заходили ли туда какие-нибудь приезжие купцы, получив отрицательный ответ, они отправились в другой, третий трактир и, наконец, объездили все торговые заведения крепких напитков и ни с чем возвратились обратно в канцелярию, где уже их ожидал урядник с сотскими.

– Ну, что, нашли, где они остановились? – входя в канцелярию, спросил у урядника полицейский офицер.

– Никак нет-с, нигде таких не оказалось. У Клима Пантелеева брал овёс и сено какой-то рыжий кучер и мимо поехали.

– Куда?

– Говорит, по дороге на Верхотурье.

– Не может быть, они здесь где-нибудь! – воскликнул пристав и затопал ногами.

– Извольте сами проверить.

– Молчать, вас куда ни пошлёшь, ничего порядком не сделаете.

– Не горячитесь, Пётр Петрович, мы сейчас сами проверим, не откажитесь только сопутствовать мне для указания постоялых дворов.

– Извольте, я готов. Шинель мне подать! – горячился Пётр Петрович, устремив взгляд на своего подчиненного урядника.

– Поедемте, время терять нельзя, – торопил пристава полицейский из Ирбита.

Через два часа возвратились они в канцелярию ни с чем; гость потребовал себе лошадей и покатил по дороге на Верхотурье догонять разбойника.

* * *

Чуркин между тем выехал на Реши и, сидя по правую руку оборванца, зорко следил за его движениями. Ночь была такая тёмная, что в нескольких шагах нельзя было различить предмета. Проехав несколько вёрст, Чуркин заметил, что оборванец начал что-то перекладывать из правой руки в левую, но не подал ему никакого вида. Оборванец, сделав, что ему было нужно, быстро поднял левую руку и направил взятый им в кабаке нож прямо в грудь Чуркина, но последний не допустил его до себя, схватил оборванца за руку и крикнул своему подручному.

– Осип, стой, приятель-то наш хотел меня зарезать!

Каторжник живо обернулся назад, схватил оборванца за глотку так быстро, что тот не успел даже проговорить слова.

– Что прикажешь с ним делать?

– С собакой по-собачьи надо покончить, души его.

Оборванец хотел было защищаться, напряг все свои силы, но ничего не успел поделать: четыре сильных руки сдавили ему глотку; он захрипел и через несколько минут душа его отлетела в вечность.

Во всё это время лошади шли шагом; когда с оборванцем было покончено, кони были остановлены.

– Надо, Василий Васильевич, поглядеть, не притворяется ли он? Может и жив ещё.

– Зажги спичку, да погляди.

– Что спичку, пук сена надо зажечь, тогда и поглядим; не лучше ли кистенём его по голове разок-другой хватить?

– Не надо, он нам ещё понадобится.

– Мёртвый-то, на что он тебе? Размозжить ему голову и бросить на дорогу.

– Что приказываю, то и делай.

Осип достал спички, зажёг пук сена и начал осматривать покойника.

– Ну, что, как?

– Кажись, готов.

– Ну, хорошо, оставь его, как лежит, да поезжай.

– Надо бы лошадей покормить, а то они маленько отощали, – заметил Осип.

– Далеко ли мы теперь отъехали?

– Пожалуй, вёрст десять.

– А если за нами погоня будет, тогда что нам делать?

– Одно, живым в руки не даваться. Ночь простоим; а если кто и наедет, управимся.

– Хорошо, если погоня из двоих или троих, а может быть, из десятерых, тогда не сладим, – испытывая Осипа, сказал Чуркин.

– Ну, там ещё увидим! Да кому за нами гнаться, почём знают, куда мы поехали?

Разбойник был того же мнения; он хотя и рассчитывал на погоню, но был уверен в том, что на Реши ехать они не догадаются, а скорее всего кинутся по большому тракту на Верхотурье. Так оно и случилось.

Завернул мороз. Осип отпряг коней, положил им у саней сена, снял с себя чуйку, насыпал в неё овса и расстелил её перед лошадьми. Чуркин продолжал лежать в санях, рядом с задушенной его руками при помощи Осипа жертвой, размышляя о будущем. Замысел его, как скрыться ему из Реши, хорошо созрел в его голове. На Осипа, единственного верного своего помощника, он вполне надеялся и рассчитывал, что все приказания, данные ему, он сумеет исполнить, но суть своего замысла он решил доверить ему не сразу, а по мере надобности.

Управившись с лошадьми, каторжник подошёл к саням и, думая, что атаман его вздремнул, окликнул его.

– Василий Васильевичу ты спишь?

– Нет, а что?

– Не развести ли нам костёр, а то холодно становится, всю ночь так не просидишь.

– Можно, разведи!

– Жаль, топора не захватили, в Ирбите я его оставил, придётся руками сучья-то ломать, – проворчал каторжник и зашагал по сугробам в лес.

Чуркин вылез из саней, потянулся и пошёл помогать своему подручному. Через несколько минут костёр уже пылал. Чуркин с Осипом сидели около него и разговаривали.

– Домой-то нам попозднее надо будет приехать: неловко с тушей-то: пожалуй, спросят, что за товар такой привезли, – сказал между прочим разбойник.

– Да на что он тебе понадобился? – допытывался каторжник.

– Узнаешь сам, меня за то похвалишь, – улыбаясь, ответил ему атаман.

– Куда же мы его спрячем?

– Сена в сарае, кажись, довольно, ты его и спрячь туда.

– А после мы с ним что будем делать?

– Я тебе тогда скажу, знамо, не на продажу мы его везём.

– Знаешь что, Василий Васильевичу покойничек-то на тебя очень смахивает, давай его поглядим?

– Знаю, потому-то он мне и нужен, тащи его сюда!

– Грузен он больно, разве волоков взять.

– Все равно, как знаешь, волоки.

Осип вытащил задушенного человека из саней, взял его за ноги и притащил к костру. Обезображенное предсмертными конвульсиями, лицо покойного осветилось огоньком; кудрявые чёрные волосы спускались на широкий его лоб.

– Гляди, Василий Васильевич, как братец родной он был тебе, – стоя перед трупом и указывая на него рукою, говорил каторжник.

– Ничего, хорош, годится, волоки его в сани.

– Ну-ка, ты, поворачивайся, да ступай на своё место, – ворчал каторжник, повёртывая труп ногами вперёд.

– Губа-то у него была не дура, хотел тебя зарезать, «а с кучером-то я слажу», думал он небось, да и сам попался, – уложив покойного, проговорил Осип.

– Откуда это он нож достал?

– При нем, знать, так и был, на добычу ведь он охотился, да сорвалось.

Костёр продолжал гореть; разбойник принёс от лошадей сена, подстелил себе под бок, укутался тулупом и прилёг, сказав Осипу, чтобы он не дремал и глядел в оба.

– Об этом не хлопочи, спать не буду, – ответил тот и пошёл к лошадям.

Ночь эта показалась каторжнику очень длинной; он несколько раз подкладывал в огонь сучьев, от скуки мурлыкал песни, подходил к покойному, ворча про себя на его дерзкую попытку зарезать его атамана, ложился в сани и на рассвете стал дремать, но, пересилив сон, вскочил на ноги и начал запрягать лошадей. Чуркин всю ночь проворочался с боку на бок, мороз не давал ему забыться и только к рассвету атаман задремал и захрапел. Каторжник подошёл к нему, ударил по плечу и сказал:

– Василий Васильевич, светает, пора вставать!

Тот поднял голову и встал на ноги; Осип подобрал из-под него сено, положил его в сани, чтобы помягче было сидеть его атаману, который, выбрав для себя местечко, уселся, и кони лёгонькой рысцой побежали по дороге.

– Осип, лошадей шибко не гони; нам к ночи в деревню нужно.

– Знаю, атаман, ложись, когда будет нужно, я тебя разбужу, – доставая из-за пазухи мешочек с табаком, чтобы закурить трубочку, ответил тот.

Глава 138.

Покуривая трубочку, Осип ехал не спеша, поглядывая назад, не догоняет ли их погоня, о которой так беспокоился он. Его весьма заинтересовывало, что будет делать с трупом оборванца атаман и на что он ему понадобился: «не кашицу же будет он из него варить» – думал он. Долго Осип размышлял об этом и не пришёл ни к какому заключению. Сон одолевал его, он то и дело клевал носом; чтобы избавиться от дремоты, каторжник растёр щепоть махорки, понюхал табачку, чихнул несколько раз и опять закурил трубочку. Так проехал он более десяти вёрст. Никто не попадался ему на встречу, а Чуркин спал крепким сном, как у себя дома на постели. Но вот, через час после того, назади, далеко, послышался колокольчик, разливавшийся своими трелями по роще. Каторжник прислушивался, но будить атамана не решался, а звон колокольчика слышался всё ближе и ближе, наконец Осип потрогал кнутиком Чуркина и сказал:

– Василий Васильевич, а Василий Васильевич!

– Что ты? – приподнимая воротник, спросил тот.

– Нас кто-то догоняет.

– Где ты видишь?

– Слышишь, колокольчик позади нас разливается?

Разбойник навострил уши.

– Уж не гонятся ли за нами?

– Да, всё может быть, надо приготовиться, – доставая из кармана револьвер, проговорил Чуркин и начал его оглядывать.

– Живыми в руки не дадимся: все равно, семь бед, один ответ будет.

– Ещё бы, дорого за себя заплатим; кистень-то поближе к себе положи.

– Он у меня наготове, на руке надет. А ты соседа-то прикрой халатом, видишь, голова снаружи.

Разбойник оглянулся на мертвеца и прикрыл ему голову.

День был ясный; лёгонький морозец пощипывал душегубам щеки; полозья скрипели под санями; ветерок не шелохнулся. Солнечные лучи из-за вековых сосен ложились на дорогу линиями и представляли собою эффектную картину. Каторжник ехал шагом и оба они были наготове постоять за себя.

– Ну, если их много, да ещё с оружием, тогда наше дело будет плохо, – после небольшой паузы высказался каторжник.

– Все равно, не сдадимся, лучше умереть, чем в неволю отдаваться, – ответил разбойник.

– Верно, атаман, жить и умереть вместе веселее, чем в каторге быть, – согласился Осип.

– Поезжай шагом, пусть их нагоняют.

Из-за поворота дороги показалась пара лошадей, бежавшая гуськом; вот она все ближе и ближе настигала злодеев и наконец догнала их.

– Держи правей, дай проехать! – раздался тоненький голосок кучера.

Осип молчал и дожидался, что скажет ему атаман.

– Тебе говорят, правее! – повторился крик.

– Некуда, сам видишь, в сугробе, что ли, утонуть, – ответил Чуркин, заглядывая в сани, чтобы разглядеть, кто в них помещается.

– Так остановитесь к сторонке, я объеду вас, – говорил кучер.

Осип остановился; кучер тронул лошадей и подался вперёд.

В санях сидел какой-то купец в волчьей шубе; из-под воротника его были видны только глаза. Чуркин с Осипом успокоились; кучер пробрался вперёд и уехал.

– Напугал только, волчья шкура! – выбранился каторжник, трогая своих лошадок.

– У страха глаза велики, так и у нас с тобой случилось, – сказал разбойник, приснащиваясь лечь на боковую.

– Василий Васильевич, да ты опять никак спать заваливаешься?

– Дремлется, – уснёшь и дорога короче кажется, – ответил тот, укрываясь тулупом.

– Ну, ложись, нужно будет, так разбужу, – проворчал Осип и поехал лёгонькой рысцой.

Как ни боролся каторжник с дремотой, но сон клонил его на боковую и одолел его: каторжник начал клевать носом; лошади шли шагом и на ухабе сани раскатились в левую сторону настолько, что покойник вывалился из них в сугроб. Осип открыл глаза, поправил коней и снова задремал. Проехав вёрст пять, он освежился, оборотился назад, чтобы взглянуть на атамана, спит он, или нет и, к удивлённо своему, заметил, что трупа оборванца в санях не было; в беспокойстве он остановил лошадей, разбудил Чуркина и сказал ему:

– Василий Васильевич, где же наш покойник?

– Здесь, небось, куда он денется?

– То-то, что нет, уж не отдышался ли он, да тягу задал, вот беда-то!

– Не вывалился ли? Ты, знать, вздремнул и не видал.

– Где ему вывалиться?

– Поезжай скорей назад, надо его отыскать. Экий ты какой, братец, не видишь, что под носом творится, – ворчал разбойник.

Каторжник поворотил лошадей, проехал известное уже пространство и, увидав труп, взвалил его в сани, укутал своей чуйкой и поехал своей дорогой.

– А ведь я взаправду думал, что он тягу дал, – сказал каторжник, взбираясь на козлы.

– Дремать не нужно, я на тебя надеюсь, а ты вот как глядишь: самого унеси, так не услышишь.

– Ну, прости, виноват.

– Хорошо, что в таком месте случилось, да никто не ехал, а то весь мой план расстроился бы.

– Так уж случилось, что делать, не брани меня, говорю – виноват, и всё тут.

Разбойник уже не решался спать, да и довольно с него было, сон прошёл.

Было уже под вечер, солнце садилось, а ехать им оставалось не менее двадцати вёрст, поэтому Осипу было приказано поторапливаться.

– Успеем, атаман, попозднее лучше приехать, никто нас не увидит.

– И так не раньше, как к полуночи доберёмся.

Чуркин угадал: они въехали в Реши в то время, когда запели первые петухи; деревня спала, нигде не видно было огонька; собаки, заслышав стук лошадиных копыт, подняли лай.

– Живы ли наши-то? – сказал каторжник, подъезжая к. дому, где находилась их квартира.

– Что им делается, небось, целы. Вот что я тебе хотел сказать и ты слушай меня: я прикинусь больным, буду говорить, что у меня голова болит, завтра же нарочно слягу в постель, а ты ухаживай за иной, говори, всем, что я захворал не на шутку; жена вздумает расспрашивать, от чего мне занездоровилось, ты говори: «простудился, мол», и старайся, чтобы она реже подходила ко мне.

– Ладно, атаман, для чего же ты это задумал?

После всё узнаешь, а покойника в сено зарой, да потеплей, чтобы немножко дать ему оттаять. Понял, что я тебе говорю?

– Смекаю, атаман.

– Ну, ступай, стучись в окно.

На стук каторжника проснулась Ирина Ефимовна, поглядела в окно, зажгла огонь, накинула на себя какую-то одёжину, торопливо выбежала на двор и отворила ворота. Увидав Осипа, стоявшего у калитки, она обрадовалась и побежала к саням, чтобы встретить своего мужа.

– Вася, милый Вася, насилу-то я дождалась тебя! – сказала она и кинулась обнимать его.

Тот молча поцеловал её и затем тихо проговорил:

– Погоди, жена, мне что-то нездоровится.

– Да что с тобой, дорогой ты мой?

– Голова разболелась, мочушки моей нет.

Осип взял под уздцы лошадей и повёл их на двор. Ирина Ефимовна вынесла на двор фонарь с огнём, помогла мужу выбраться из саней, не заметив присутствия в них покойника. Чуркин вошёл в избу, сбросил с себя одежду, сел у стола на лавку и схватился обеими руками за голову. Ирина Ефимовна начала было пенять ему за долгую отлучку, но Чуркин отвечал ей отрывисто, ссылаясь на боль, и попросил её приготовить ему в светлице постель, что та немедленно и исполнила.

– Не поставить ли самоварчик, да не обварить ли тебе малинки? Может, вспотеешь и боль пройдёт, – предлагала разбойнику жена.

– Поставь, пожалуй.

– Давно ли ты расхворался-то?

– Третьего дня, и вот теперь всё хуже делается, в озноб бросает.

Ирина Ефимовна запечалилась, на глазах у неё навернулись слезы; она подошла к Чуркину, обняла его, стала целовать, заплакала и начала причитать свои соболезнования.

– Будет тебе, авось пройдёт, – говорил тот.

– На кого мне надеяться, ты у меня один кормилец; заехали мы на чужую сторону, умрёшь ты, что я буду делать с ребятишками?

– Вот уж и похворать нельзя, сейчас уж и к смерти меня приговаривать начала, – как бы обидевшись на жену, сказал разбойник.

– Вася, голубчик, прости мне, если не так сказала: баба я глупая.

– Ну, ладно, ставь самовар-то.

Ирина Ефимовна утёрла фартуком слезы и пошла разогревать самовар, но остановившись, проговорила:

– Вася, хозяйка-то наша домовая приказала тебе долго жить.

– Как, умерла?

– Да, похоронили, восьмой день пошёл.

– Что с ней случилось?

– Кто её знает, грудью всё жаловалась, как слегла, так и не вставала больше; знахарку привозили, та травами её лечила, да не помогло.

«Вот и отлично, – подумал Чуркин, – изба-то её нам и пригодится».

– Похороны были хорошие, – добавила Ирина Ефимовна.

– Кто же теперь в её избе живет?

– Никого, пустая стоит. Мужики приходили, спрашивали, не купим ли мы её домик.

– Что же ты сказала?

– Без тебя что мне говорить?

– Как наши девчонки, прыгают ли?

– Ничего, что им делается; всё о тебе спрашивали, скоро ли ты приедешь, заскучали и они.

– А мужики что?

– Каждый день справлялись, куда ты уехал и зачем.

– Что ты им говорила?

– Так все отговаривалась, не знаю, мол, по делам поехал.

– Водка вся продана?

– Нет, половина бочки ещё есть, в долг я никому без тебя не отпускала, на вот, возьми выручку.

– Ладно, завтра мне передашь.

Самовар был готов; вошёл Осип.

– Ну, что, отпряг лошадей? – спросил у него Чуркин.

– Все сделал и корму дал.

– Слышал, хозяйка-то наша умерла?

– Пора ей, надо и честь знать, – пробормотал тот, размундириваясь.

Ирина Ефимовна искоса поглядела на каторжника и спросила у мужа:

– Чего же тебе, Вася, малинки или чайку заварить? Я того и другого приготовлю.

– Ну, как знаешь.

Сели за стол. Чуркин старался казаться утомлённым, поминутно хватался руками за голову, морщился, охал и, наконец, простившись с женой, ушёл в свою светлицу, куда также отправился и Осип.

Ирина Ефимовна проводила мужа, уложила его в постель и вышла. Состояние здоровья супруга сильно её беспокоило; она всю ночь не могла уснуть; тяжелые думы не отходили от неё; она не столько заботилась о себе, сколько о детях, с которыми одной ей остаться было весьма затруднительно, а добраться до родины даже немыслимо, не имея денег.

Проводив жену, Чуркин из больного сделался здоровым; он встал с постели, закрыл окно большим платком, чтобы какой-либо человеческий глаз не мог подглядеть, что происходит в светлице.

– Ловко ты, атаман, больным-то умеешь притворяться, – сказал ему каторжник.

– Нужда заставит – и не то сделаешь, мёртвым прикинешься, – ответил тот.

– Пожалуй, и не удасться, – кивнув зачем-то головой в сторону, проговорил Осип.

– А ты потише рот разевай, подслушать могут.

– Кому нужно, да и кто будет подслушивать нас?

– Жена, бабы ведь любопытны, им всё хочется знать.

– Ну, ладно, шёпотом буду говорить.

– Покойника куда убрал?

– В сено запрятал, никто не найдёт.

– Не лучше ли его в хозяйкину избу положить, ведь она пустая стоит.

– Что ж, можно, только она, небось, заперта, замок придётся ломать.

– А ты прежде погляди.

– Когда, сейчас, что ли, сходить?

– Утром ещё успеешь. не к спеху, небось.

– Да скажи ты мне, что мы с ним будем делать?

– Подожди денёк, тогда скажу.

– Экий ты, атаман, какой? – скрываешь от меня, точно я тебе враг, выдам тебя в чём ни на есть, – нахмурив свои густые брови, протянул каторжник.

– На всё своё время, братец, ты уж за это не сердись на меня.

– Чего мне сердиться, досадно только.

– Ну, оставь об этом, надо о деле переговорить.

– Что ж, я слушаю; что нужно тебе?

– Если кто из мужиков будет спрашивать, где мы были, так ты язык-то свой придержи: в Верхотурье, мол, ездили, там и лошадей выменяли, придачи сто рублей дали.

– Ладно! я, пожалуй, и ничего не скажу; спросите, мол, у хозяина, он знает.

– Оно и лучше, а то слово какое неловкое выпустишь, а оно не воробей, не поймаешь после.

– Знамо так, наши мужики – народ – вор.

– Ждут, небось, завтра явятся, с приездом поздравлять придут.

– Ну, так что ж, не вином же их поить?

– Пристанут, так дашь, без того не уйдут.

– Всё-таки, Василий Васильевичу я никак в толк не возьму, зачем тебе мёртвый человек понадобился?

– Узнаешь, завтра я тебе скажу.

– А сегодня разве нельзя?

– Нет. Утром пораньше ты всё-таки осмотри его.

– Ладно, погляжу, небось, не уйдёт.

– Мыши как бы его не попортили, особливо надо лицо беречь, с изъяном он не будет годиться в дело.

– Вон оно что!

– Да, ты поглядывай.

– Хорошо, посмотрю, не сидеть же мне около него на стороже, может быть, его и потревожут, – мышей у нас довольно.

– Ты там как хочешь, а чтобы он у меня был цел, – закончил свою речь Чуркин и улёгся спать.

Осип так же свернулся на своей койке, старался уснуть, но как ни хотелось ему спать, а он всё-таки через несколько минут зажёг фонарь, вышел в сени, подошёл к дверям избы, прислушался, спит ли Ирина Ефимовна, и, удостоверившись в том, вышел на двор, разрыл сено, осмотрел покойничка и, увидав, что он лежал нетронутым, возвратился в светлицу и улёгся. Чуркин между тем успел уснуть и не слыхал, как Осип вернулся со двора.

* * *

Что же в это время делал полицейский чиновник из Ирбита? Он проскакал на переменных до Верхотурья, справлялся в каждом селении об известных ему людях, которые упали как камень в воду. Явившись в местное полицейское управление, он по приметам, ему известным, собрал справки о тех преступниках, за которыми он гнался, и к удивлённо своему, узнал, что никакого купца, подобного тому, какого он отыскивал, в городе не имелось. Рассказав местным властям о цели своего приезда, он узнал, что не задолго перед его прибытием, на пути из Верхотурья в Ирбит, были убиты три работника одного из зажиточных крестьян; это говорили о Калистратычевых ребятах, но офицер пришёл к убеждению, что и упомянутое убийство совершено было, не иначе, как теми же лицами, которых он отыскивает.

– Заметьте, до Тагильского завода я ехал по их следам и был от них в одном только переезде, а тут они как бы сквозь землю провалились, говорил исправнику офицер из Ирбита.

– Вероятно, они свернули оттуда на просёлочную дорогу, – сказал тот.

– Не может быть, они скорее всего укрылись где-нибудь в заводе.

– Всё может случиться, – согласился исправник.

– Что же мне теперь делать? Не осмотреть ли у вас в городе постоялые дворы?

– Можете, я дам вам в помощь людей.

Офицер взял с собою надзирателя и несколько городовых, отправился по городу, осмотрел все приюты для ночлежников, забрал несколько подозрительных личностей, не имеющих паспортов, но Чуркина с Осипом конечно не нашёл, – они благодушествовали в деревни Решах.

Так ни с чем и возвратилась в Ирбит посланная за душегубами погоня.