Текст книги "Разбойник Чуркин. Том 3. Возвращение"

Глава 123.

Половые, увидав у кутил достаточное количество денег, засуетились около их столика; после двух бутылок «горского» подали ещё полдюжины, и пошло разливанное море: бокалы пенились, влага лилась в утробы пирующих, как вода; женщины не отставали от своих собутыльников. Зала трактира продолжала наполняться посетителями; гул стоял от разговоров и от звона посуды. И кого только здесь не было! Купцы средней руки, мелочные торгаши, коробейники, разносчики, ямщики-хозяйчики, многие привели с собою женщин. Вся эта публика была одета прилично, у многих виднелись на жилетках цепочки от часов и всё больше серебряные; один только Осип сидел в своём полушубке и исподлобья поглядывал по сторонам.

– Что это так долго Пётр Михайлыч не едет? – сказал своему собрату один из гуляк, пивших «горское», – пошёл он за Прасковьей Максимовной, и сам провалился.

– Его хорошо за смертью посылать, – долго не придёт, – ответил другой.

– Ну, пейте же, чего там шушукаетесь! – сказала им женщина, держа в руке бокал; – Давайте, чокнемся, веселей будет, – прибавила она.

Купцы подняли бокалы, чокнулись и выпили.

В эту минуту в дверях залы показалась среднего роста, молодая, лет двадцати трёх женщина, с чёрными, как смоль, глазами, чёрные волосы спускались из-под шёлкового платочка, небрежно накинутого на голову:, белые, как мрамор щеки, пылали румянцем; зелёное шёлковое платье охватывало стройный стан красавицы, прикрытый голубой душегрейкой, отороченной собольим мехом. Она вошла в сопровождении средних лет мужчины, одетого в длиннополый сюртук, в дутых смазных сапогах. Парочка эта оглядела все столы и, заметив своих приятелей, подошла к столику, загромождённому бутылками «горского».

– Вот где вы уселись! – сказала им красавица.

– А, Прасковья Максимовна! Что так долго? Заждались мы вас, – произнёс высокий, красивый купец, приподнимаясь со стула.

– Нельзя было, а почему, Пётр Михайлыч тебе скажет, – усаживаясь на стул, промолвила она.

Вошедший с красавицей мужчина нагнулся к вопрошавшему и пошептал ему что-то на ухо.

– А! теперь понимаю, ну, садись да выпей. Эй, малец, давай сюда ещё полдюжины!

Красавица поместилась как раз напротив Чуркина, который не спускал с неё глаз; она очаровала его своей развязностью, весёлым характером и чёрными, глубокими как осенняя ночь глазами, уколовшими его прямо в сердце. Осип, заметив, куда глядит его хозяин, нагнулся к нему и шепнул.

– Василий Васильевич, вот бы её тебе в атаманши, баба подходящая.

– Да, ничего бы, – ответил тот, не спуская глаз с Прасковьи Максимовны.

– А ты, любезный, на чужой-то каравай рта не разевай, – сказал какой-то тучный мужчина в поддёвке, вставая из-за соседнего столика, поглядывая на Чуркина, и пошёл из залы.

Разбойник не слыхал его слов, но они ясно отдались в ушах Осипа, который в ответ ему сжал кулаки, хотел что-то поговорить с ним, но слова замерли на его губах.

– Любезный, тебе здесь не место в полушубке-то сидеть: гости обижаются, – обратился к каторжнику приказчик трактира. – Шёл бы вон в другую комнату, – прибавил он.

– Какие гости? – вопросил разбойник.

– Сейчас купец один жаловался, вот тут рядом с вами сидел, «воняет», говорит.

– Не от него ли это отдаёт, ты бы понюхал, – злобно заметил разбойник приказчику.

– Мы не вам говорим, а вот ему, – показывая на Осипа, протянул тот.

– Если я с ним сижу, значит, не ваше дело. Подай мне бутылку «горского»! – крикнул Чуркин половому.

Приказчик отошёл. Бутылка была подана.

– Василий Васильевич, не снять ли мне полушубок? – сказал каторжник.

– Сиди в нем, да молчи, никто тебя не тронет; пей вот шипучку, да и всё тут, – наливая в бокалы вино, тихо произнёс разбойник.

А за столом у купцов шёл весёлый разговор; Прасковья Максимовна, заметив на себе внимание незнакомого ей человека, который сразу пришёлся ей по душе, частенько перекидывалась взглядами с разбойником. Его красивая наружность и страстные взгляды зажгли в ней желание перемолвиться с ним словечком и узнать, кто он и откуда. Чуркин понимал это и выжидал только минуты для объяснения; но минута эта не подходила.

Один из компаньонов Прасковьи Максимовны настолько охмелел, что, желая подняться со стула, упал и повалился к ногам разбойника; тот бережно поднял его и усадил на место; красавица поблагодарила за это разбойника и наградила его улыбкой, товарищи охмелевшего, в знак благодарности, пожали ему руку и пригласили его выпить с ними бокальчик, и он не отказался, присел к ним за стол и, познакомившись, разговорился со всеми.

– Вы здешние, или приезжие? – спросила у разбойника красавица.

– Нет, мы дальние, на ярмарку за покупками приехали.

– А откуда будете? – полюбопытствовала она.

– Из-за Верхотурья. Зашли сюда чайку напиться, да вот и засиделись, – уставив на неё свои большие глаза, говорил Чуркин.

– Ну, так давайте, чокнемся и выпьем, – загалдела компания.

Выпили, налили по другому бокалу и по третьему; разбойник привстал со стула и сказал:

– Что ж, и моя копейка не щербата, дозвольте и мне полдюжинки бутылочек поставить?

– Можно, можно, почему не выпить! – кричали ему собеседники.

Принесли вино, и попойка продолжалась. Охмелевший собутыльник склонился головою на стол и захрапел; разбойник сидел рядом с красавицей и беседовал с нею, как давнишний знакомый, изредка нашёптывал ей любезности, и она, принимая их, только ухмылялась. Осип глядел на своего атамана и думал, прихлёбывая шипучий напиток: «что-де из всего этого выйдет?» Прасковья Максимовна отуманилась и склонила свою голову на плечо разбойника, что обожателю её, дородному купцу, сильно не понравилось, он дёрнул её за рукав и сказал:

– Прасковья, опомнись, что ты делаешь?

– А что? Ничего, – отдыхаю, напоили вы меня, голова кружится, – ответила она, не подымая с плеча Чуркина своей головки.

– Ты оглянись, к кому ты склонилась?

– Все равно мне, к кому пришлось, – бормотала она и при этом обвила руками шею разбойника и поцеловала его.

Не стерпел купец, взял красавицу в объятия и отвёл её от Чуркина в сторону, усадил её за другой стол и крикнул половому.

– Эй, молодчик, сколько с нас следует?

Половой притащил счёты и начал выкладывать на них сколько следует получить за выпитое. Купец отдал деньги; собеседники его так же поднялись с своих мест и стали собираться восвояси. Чуркин, в свою очередь, поторопился рассчитаться с половым и шепнул Осипу:

– Пойдём, пусть их успокоятся.

Прасковья Максимовна, хотя и была под хмельком, но не настолько, насколько хотела казаться; заметив, что Чуркин идёт к выходу, она быстро поднялась со стула, подскочила к нему, ещё раз поцеловала его и сказала:

– Ну, до свидания, мой милый.

Разбойник крепко пожал ей руку и шепнул на ухо:

– Прощай, завтра увидимся.

Эта сцена ещё более возбудила гнев обожателя красавицы, он злобно поглядел вслед удалявшемуся своему супостату и произнёс, обращаясь к своим собеседникам:

– Откуда такой леший взялся и кто он такой?

– А кто его знает, – ответили те в один голос.

– Дура-то, Прасковья, с ума, знать, спятила, лезет к нему целоваться, да и всё тут, – сказал купец, взял красавицу под руку и повёл её из трактира.

Прасковья Максимовна шла, переваливаясь с ноги на ногу, притворяясь охмелевшей и посылая воздушные поцелуи всем окружавшим её спутникам и спутницам. Половые, глядя на неё, покачивали головами.

Выбравшись из трактира, Чуркин с Осипом отошли к сторонке и стали наблюдать за выходившими из того заведения.

– Пойдём, Василий Васильевич, что их дожидаться; может, и всю ночь там они прображничают, – сказал каторжник.

– Погоди, надо узнать, куда они пойдут, – ответил тот.

– Тебе это зачем же нужно?

– После тебе скажу, а теперь молчи.

– Задело, знать, за ретивое, вот что, – проворчал себе под нос каторжник, уставив глаза на двери трактира.

Через несколько минут из трактира вышла уже знакомая нам компания; каждый из мужчин вёл свою даму и, отойдя несколько шагов от дверей, они остановились, простились один с другим и отправились в разные стороны. Купец с Прасковьей Максимовной, не торопясь, поплёлся по линии постоялых дворов и вёл разговор со своей спутницей. Чуркин с Осипом, находясь на почтительном от них расстоянии, последовали за ними. Из речей купца доносились до них несвязные слова упрёка красавице, но она ему не отвечала. Вот они завернули за угол здания, прошли несколько по улице и скрылись в глухом переулке. Разбойник ускорил шаги и увидал, что купец с Прасковьей Максимовной вошли в калитку небольшого деревянного домика, выстроенного в один этаж с тремя окнами на улицу, которые были прикрыты ставнями.

– Подойдём поближе и посмотрим, чем они займутся, – проговорил разбойник, взглянув на Осипа.

– Пожалуй, купец-то, кажись, богатый, я видел у него в бумажнике денег не мало, – сказал тот.

– Да, состоятельный.

Но не деньги были на уме у душегуба, а красавица, наградившая его двумя поцелуями, от которых по всему телу пробежала у него дрожь, и сердце забило любовную тревогу. Он дал себе слово, ещё раз свидеться с Прасковьей Максимовной, и во что бы то ни стало, завладеть ею.

Тихо подошли они к окнам; разбойник начал отыскивать в ставнях щёлочку, через которую можно бы было хотя бы взглянуть одним глазом в комнаты, но не нашел её.

– Ты что-нибудь видишь, или нет? – спросил каторжник.

– Огонёк светится, а больше ничего не видно.

– Отвори маленько ставню.

– Нельзя, тревоги бы не наделать, – шептал разбойник и приложил к ставням ухо.

Ясно, почти как и в трактире, ему слышен был голос красавицы, слышны были и поцелуи её, которыми она награждала своего обожателя; со стороны его не было уже никаких упрёков Прасковье Максимовне; что было в трактире, он уже забыл, а расточал перед нею только свои ласки. Разбойник не вытерпел, отворил немножко ставню среднего окна и увидал парочку, сидевшую на диване, перед которой стоял небольшой столик. Они сидели, обнявшись, и глядели друг другу в глаза, воркуя, как голубки весенней порой. Вдруг купец, как бы чем ужаленный, вскочил с дивана, взял лежавший на стуле свой длиннополый сюртук, вынул из него бумажник, возвратился с ним к Прасковье Максимовне и громко сказал ей:

– На, возьми, тут пять тысяч находится, пусть они твои будут, только люби меня, как любила до сей поры.

– Не надо мне твоих денег, – отвечала она.

– Ведь прежде ты брала у меня?

– Брала, когда нужно было, а теперь не надо.

– Возьми себе, на наряды пригодятся, – вручая ей пачку радужных кредиток, настаивал он.

Красавица взглянула на деньги, подумала с минутку, взяла их и положила в карман своего платья.

– А так вот что, она его за деньги любит! – отвернувшись от окна, злобно произнёс разбойник.

– Ещё бы! бабы такой народ, за деньги, что хочешь, можно устроить, – пробормотал каторжник, стараясь взглянуть в окно хоть одним глазком.

На тротуаре показался какой-то человек. Осип толкнул локтем своего атамана и сказал:

– Василий Васильевич, кто-то идёт!

– Где ты видишь?

– А вон взгляни, по тротуару шагает.

Медленно отошёл разбойник от окна и, пройдя несколько шагов, направился на другую сторону улицы и, пропустив незнакомца, вернулся снова к домику, от которого только что отошёл, но, взглянув в окно, он не видал уже в комнатах огня.

– Спать легли, ну, пусть их покоятся, утро вечера мудрёнее, – проговорил он, притворил потихоньку ставню и пошёл в обратный путь.

У постоялых дворов суетня уже улеглась, только изредка кое-где проходили запоздалые постояльцы. У ворот дома, в котором остановились душегубы, их встретил тот же привратник и спросил:

– Что, в трактир чайку, знать, попить ходили?

– Да, – ответил ему Осип и вошёл вслед за своим атаманом на двор.

В коридоре горел фонарь, да такой тусклый, точно тот, которым освещаются тюремные казематы; он напомнил разбойнику дни заключения его в острогах в Богородске и во Владимире; поморщился атаман от такого воспоминания, отворил дверь своей комнаты и сказал каторжнику:

– Осип, поглядел бы ты своих лошадок-то!

– Схожу, пожалуй, – как бы нехотя проговорил тот и вернулся на двор.

Тихо было под навесами; кони постояльцев смирно стояли у яслей и жевали корм; каторжник оглядел своих лошадей и подумал: «завтра мы с вами простимся, а жаль, добрые вы такие», и потрепал их по гривам.

– Кто здесь ходит? – раздался чей-то голос.

– Я, – ответил Осип.

– Да кто ты, что по ночам шляешься?

– А тебе какое дело?

– Сторож я, потому и спрашиваю.

– Видишь, небось, кто я, – лошадок своих гляжу.

Сторож умолк; каторжник поплёлся к дому. Сторож проводил его до коридора и успокоился, видя, что это был свой человек.

Осип застал разбойника уже раздетым и лежавшим на диване, объяснил ему, что лошади стоят на месте спокойно и едят корм.

Чуркин не отвечал.

– Василий Васильевич, слышишь, что я говорю?

– Слышу, ложись спать, завтра пораньше сходи на Конную, да подыщи там покупателя на лошадей.

– Хорошо, побываю. На таких коней охотники найдутся. За сколько их продать-то?

– Как ты думаешь, что дадут?

– Сотни по две надо взять.

– Не дадут если, и за триста отдадим.

– Больно уж дёшево, кажись.

– Что делать, за что бы ни продать, да продать; нужно развязаться с ними, чтобы не отсвечивали.

– За париками нужно бы понаведаться.

– Знаю, разыщем их где нибудь, теперь ярмарка, – сказал Чуркин и повернулся на бок, чтобы уснуть.

– За богатым купцом надо бы присмотреть, – денег у него больно много.

– За каким такое?

– Вот за тем, которого в трактире видели.

– Ну, ладно, это видно будет, – сквозь зубы сказал, разбойник, желая отвязаться от разговора.

Осип смекнул его желание, улёгся спать и вскоре захрапел.

А Чуркину не спалось; он переносился мыслями к тому домику, где находилась его красавица. Сдавалось ему, что она, целуя купца, думала об нем, полетела бы к нему, но крылышки были обрезаны; казалось ему, что поцелуи её и теперь ещё горят на его щеках и так горячо жгут его сердце, как никогда оно не чувствовало и не трепеталось от поцелуев тех женщин, которых он знал и любил. В этих мечтах разбойник сомкнул глаза и уснул.

Глава 124.

Настало утро, да такое морозное; снег хрустел под ногами и под полозьями саней, проезжавших по улице. Каторжник поднялся с логовища чем свет и отправился на Конную отыскивать покупателей на своих лошадок. Ему не долго пришлось хлопотать о них: нашёлся какой-то барышник и охотно согласился следовать за Осипом.

– А дороги твои лошади будут? – спросил барышник у Осипа.

– Увидишь и сам скажешь, чего они стоят, – ответил тот, – они не мои, а хозяйские, – прибавил он.

– Какой масти?

– Серые, яблоками, семилетки, не больше. Одно слово, – купеческие.

– Ты гляди, любезный, не шебарши, если я буду торговаться, – от хозяина ничего не получишь, а я четвертную дам, если выгодно куплю.

– Моё дело сторона, покупай, как знаешь.

– То-то, гляди, за магарычём дело не станет, – говорил барышник, подходя к постоялому двору.

– Ты уж совсем с санями и сбруей покупай, нам то и другое не нужно.

– Сами-то, знать, пешком из Ирбита пойдёте?

– Нет, мы здесь на житьё останемся.

– Ну, это дело другое.

Они вошли на двор и направились к лошадям; барышник как увидал их, так и затрясся, поглядел их зубы, обошёл кругом и спросил:

– Какова цена?

– Не знаю, сколько посулишь.

– Катюху с четвертной за каждую, цена решительная, поди и скажи своему хозяину.

Осип молча отошёл от лошадей и поплёлся к своему атаману.

Войдя в комнату, он застал его ещё спящим; чуткое ухо разбойника услыхало шаги человека; он открыл глаза и, увидав перед собою каторжника, спросил у него:

– Ты что?

– Пора, Василий Васильевич, вставать, я покупателя на лошадей привёл, выйди к нему и поторгуйся.

– А ты без меня разве не можешь продать их? – потягиваясь, сказал Чуркин.

– Без твоей воли я не смею.

– Ну, сколько же он даёт за пару?

– Двести пятьдесят целковых посулил, и то с санями и сбруей, – больше не дает.

– Ну, поди, получи с него деньги и отдай лошадок.

– Дёшево, кажись, за эту дену: по крайности триста рублёв надоть взять, кони-то вдвое дороже того стоят.

– Не дорого достались они нам, и не больно жаль. Кто их покупает?

– С Конной барышник какой-то.

– Пусть его владеет, бери поскорей деньги, а то, пожалуй, спятится, – проговорил разбойник, подымаясь с постели.

– Ладно, а я всё-таки с ним поторгуюсь.

– Ну, там как знаешь.

Осип вышел; Чуркин оделся, сходил в общую избу, сполоснул своё лицо и утёр его грязным полотенцем, висевшим у рукомойника, попросил подать себе самовар и возвратился в свою комнату.

– Как там дела-то? – спросил барышник у подошедшего к нему каторжника.

– Да что, хозяин за ту цену, какую ты даёшь, продать лошадей не соглашается, – ответил тот.

– Где он сам-то, как бы его повидать?

– Спит ещё, на постели потягивается.

– За сколько же ему продать желательно?

– Говорит, меньше, как за четыре сотенных, не отдаст.

– Боек он оченно, пусть поищет таких дураков, которые дали бы ему эту цену, – нахлобучив чуть не на глаза шапку, высказался барышник и пошёл прочь от лошадей.

– А твоя последняя цена какая будет?

– Поди, скажи ему, четвертной билет, пожалуй, накину.

– А двух не прибавишь?

– Нет, цена решительная.

– Ну, ладно, так ты подожди здесь маленько.

– Да ты поживей, а то по пустому мне здесь калякать, нечего, на Конной больше упустишь, – сказал покупатель, снова вернулся к коням и начал их оглядывать.

Каторжник вошёл в сенцы постоялого двора, пробыл в них минутки две, возвратился к барышнику и сказал ему:

– Хозяин согласен на твою цену, получай лошадей и давай деньги.

– Они готовы, – ответил тот, доставая из-за пазухи синюю сахарную бумагу.

– И мне на чаек что-нибудь соблаговоли.

– Можно, от обещанного не отказываюсь, – отсчитывая кредитки, промычал барышник.

Денег в синей бумаге было не мало. Осип глядел на них исподлобья и досадовал, что обладатель их не в том месте с ним встретился. Купивший лошадей отсчитал следуемые за коней деньги, передал их Осипу и сказал ему:

– Ты потрудись, пересчитай их, чтобы после разговоров каких не было.

– Нечего пересчитывать, – небось, верно будет.

– Кто знает, я мог и ошибиться.

Каторжник, не видавший у себя в руках такой суммы денег, не мог их пересчитать; сознаваться в том он счёл для себя неловким, посчитал кредитки, сообразив маленько, положил их в карман.

– Значит, верно? – спросил барышник.

– Да, верно.

– А вот это тебе на чаек, передавая Осипу десятку, – сказал обделистый кулак.

– Прибавить следует, четвертную надо бы с тебя, – проворчал каторжник.

– Сам цену набил, вольно же тебе, если бы я купил дешевле, на твою долю больше бы вышло.

Осип смолчал, с досады он только заскрипел зубами и удалился.

Барышник запряг лошадей и уехал на них со двора, радуясь в душе такой дешёвой покупке.

– Ну, что, покончил, что ли, с лошадьми? – спросил Чуркин у появившегося в дверях Осипа.

– Отдал и деньги получил, четвертную всё-таки выторговал, прибавил он мне; триста рублёв бы дал, да ты, атаман, погорячился продать, – вынимая из кармана, деньги и передавая их разбойнику, сказал каторжник.

Чуркин пересчитал деньги, поглядел на своего подручного и сказал:

– Здесь только две с половиной сотни, а ты говорил, что он тебе четвертную прибавил.

– Значит, он меня надул, – почёсывая затылок, ответил тот. – Сам-то я счёта не знаю, ему на слово поверил. Какая же он шельма! Ещё мне на чай красненькую дал! Возьми уж и её, Василий Васильевич, на что она мне?

– Как же ты так опростоволосился?

– Говорю, счета в деньгах я не знаю, вот и всё. Позволь, я схожу на Конную, отыщу его и дополучу.

– Ну, брат, теперь поздно, так уж и быть, не стоит хлопотать; пожалуй, ещё до полиции дело у нас дойдёт, и он всегда прав будет. Садись, да пей чай, нам отсюда убираться надо, как бы к вечеру Калистратыч в город не пожаловал.

– Куда же думаешь перебраться?

– Там подумаем и увидим. Надо вот за париками ещё прогуляться.

– Может, и без них, обойдёмся, – прихлёбывая чай, заметил Осип.

– На всякий случай всё-таки купим, – решил разбойник и стал ходить по комнате, размышляя, как быть и что делать.

– С купцами ты когда увидишься?

– Надо прежде от Калистратыча отделаться, тогда уж и к ним понаведаемся.

– Хоть лавку бы их поглядеть, да ознакомиться с ней, чтобы после не отыскивать.

– Выберем как-нибудь сегодня минутку и пройдём туда. Ну, ты совсем, что ли?

– Я готов, пойдём, куда нужно.

– Надо же за квартиру, да за корм для лошадей рассчитаться, пойди, позови сюда хозяина.

Осип исполнил приказание и возвратился к своему атаману с дворником.

– Сколько с нас следует, хозяин? – спросил разбойник.

– Всего ничего, два целковых только, – ответил тот.

– Получай, брат, деньги, – выкидывая ему две рублёвых бумажки, сказал постоялец.

– Немного же вы у нас, купец, погостили, вот и комнатка получше этой, освободилась, для вас я её приготовил.

– Что делать, купцы знакомые нас к себе на квартиру приглашают; дом сняли они большой, а жить в нём некому, вот мы к ним и переезжаем.

– А лошадки, у меня пока постоять?

– Мы их продали.

– Когда же вы успели?

– Сегодня утром сбыли.

– Кони были хорошие, я их видел; жаль, может, и я их купил бы, да не сказали мне, что продаёте их, – горевал дворник.

– Пожалуй, тебе они и не подошли бы по цене.

– Почем знать? Сколько вы за них взяли?

– Семь радужных, вот сколько.

– Ничего, такую цену за них можно было дать. А я бы малость и прибавил. Кто их купил?

– Купец какой-то, – врал разбойник.

– Досадно, но делать нечего, – заключил дворник и вышел из комнаты.

– Слышал, атаман, как мы лошадей то продешевили?

– Ну, что делать, хорошо что отвязались от них; дворнику продавать было нескладно, на глазах бы вертелись, а то и на сторону бы пошли, пусть их Калистратыч отыскивает теперь, – высказался Чуркин и пошел из комнаты.

На дворе стояла такая же толкотня, которую они видели и вчера. Мороз ещё сильнее щипал носы и щеки, не позволяя останавливаться и заглядываться долго на интересующие предметы. Тихой походкой вышел разбойник на улицу, закрыв лицо своё воротником тулупа; Осип шёл за ним в двух шагах и думал: «куда-то теперь мой, атаман отправится?»

Пройдя несколько шагов, разбойник остановился, подумал и сказал Осипу:

– Пройдём-ка мы к тому домику, где вчера были.

– Зачем, Василий Васильевич?

– Мне нужно, – буркнул Чуркин и зашагал далее.

Поравнявшись с окнами жилища Прасковьи Максимовны, разбойник убавил шаги, заглядывая то в одно, то в другое оконце, но те были занавешены спущенными кисейными шторами. «Спят ещё», – подумал он и, пройдя улицу, вернулся обратно, направляясь к Гостинному двору, расположенному среди площади, в виде четырёхугольника. Пройдя по рядам лавок, разбойник присматривался к товарам, в них имеющимся, и взглядывал на торгашей, как бы отыскивая среди них своих знакомых, затем быстро повернул на площадь и пошёл через неё.

– Париков-то, атаман, не видать, – сказал ему каторжник.

– Да разве в лавках ими торгуют? Вон цирюльня, там сколько угодно их можно получить.

– Так зайдём и посмотрим.

– Можно, затем сюда и пробираемся.

– А что, Василий Васильевич, «лягавых»-то и здесь небось, много таскается, – спросил каторжник.

– Каких это «лягавых»?

– Да сыщиков, арестанты их всегда так называют.

– Небось, есть, как не быть, да они нас не знают.

– Нюхом, пожалуй, почуют, – такие уж они собаки… – оглядываясь направо и налево, шипел Осип.

– Чего ты там оглядываешься?

– Смотрю, как бы нас не подсидели.

– Ну, кому нужно!

– А Калистратыч как бы не подъехал.

– Где ему, не успеет, завтра разве навернётся, – пояснил Чуркин и вошёл в цирюльню, на окне которой были вывешены парики.

Пожилой человек, одетый в сюртук, уже давно отжившей свой век, встретил посетителей и спросил:

– Вам постричься, что ли, нужно?

– Нет, вот два парика просили нас купить, покажите их нам.

– Любой выбирайте, – показывая на окно, ответил цирюльннк.

Чуркин начал разглядывать их и выбирать.

– Голова-то твоя, купец, маленько велика, видишь, ни один к ней не подходит, – заметил продавец.

– Стало быть, у вас все парики на одну колодку делаются?

– Вестимо, на одном болване, не сотню же их иметь; по твоей башке и не подберёшь, кудряв больно, вот подстричь маленько, тогда, пожалуй, и подойдёт.

– Я не себе покупаю, а по поручению, у того голова ещё больше моей.

– Закажите, к вечеру мы порасправим.

– Ну, ладно, делайте.

– А какие вам нужны?

– Один вот этот, рыжий, с плешиной, другой седого цвета, чтоб подлиннее волосы-то.

– Хорошо, будут готовы.

– Сколько будет стоить?

– Дорого не возьму, а задаточек соблаговолите.

Разбойник вынул пятирублёвку, отдал её цирюльнику и вышел.

– Кажись, хороши будут, – заметил Осип своему атаману.

– Сойдут, новенькие, а те, которые дома, порядком порастрепались.

– Значит, частенько они у тебя в работе были?

– Да, приходилось нередко в них щеголять; в такой сторонке жил, без них и показаться никуда нельзя было. Ну, да это что? Всё ничего, а вот, где мы с тобой ночевать будем сегодня? Об этом надо подумать, на улице приснаститься – дело не подходящее, холодно больно. Надо бы спросить, нет ли здесь какой гостиницы.

– Что ж, спросим вон у барина, который навстречу нам идёт.

Поравнявшись с молодым человеком с кокардой на фуражке, разбойник приподнял с головы свою шапочку и спросил:

– Позвольте узнать, где здесь гостиница?

– Какую тебе нужно, «Биржевую», что ли? У нас их две: другая «Александрия» называется, – сказал сударь, заломив при этом фуражку набекрень.

– «Биржевую», там наши земляки остановились.

– Немножко подальше, там спросите.

– Благодарствуем, – сказал ему Чуркин.

Человек с кокардой удалился.

– Видел, Василий Васильевич, «виснухи»-то какие у него с золотой цепью?

– Ты это про что говоришь?

– Часы у сударя больно хороши.

– Почему же ты их «виснухами» называешь?

– Такую им наши ребята в остроге кличку дали.

Разбойник поправил на голове шапочку, запахнул поплотнее полу шубы и ускорил шаги.

Через несколько минут они были у подъезда «Биржевой» гостиницы, где стояли извозчики и грелись, толкая друг друга локтями; у дверей стоял не то артельщик, не то швейцар.

– А что, любезный, купец Шнурков у вас остановился? – спросил у него разбойник.

– Откуда он приехал? – сказал тот.

– Из Тагильского завода.

– Кажись, таких у нас не было, – подумав немножко, ответил прислужник при гостинице.

– Поди, узнай, а мы тут подождём.

– Сами пройдитесь, в конторе скажут.

– Мы тебя просим, за труды заплатим.

– Ладно, схожу, – проворчал прислужник и как бы нехотя пошёл в гостиницу.

– Да какого это ты Шнуркова спрашиваешь? – шепнул каторжник Чуркину.

– Я так, нарочно говорю, для того, чтобы после насчёт свободного номера спросить.

– Догадлив ты, Василий Васильевич, на всё-то у тебя смекалка есть.

– Нельзя, брат, по нашим с тобой делам и олухами быть.

Прислужник объяснил, что купца Шнуркова у них в жильцах нет и не было.

– Как же так? Знать он не приезжал ещё. Свободные номера есть у вас?

– Сколько угодно, вам для чего это?

– Остановиться можно? – награждая прислужника серебряной монетой, спросил разбойцик.

– Отчего нельзя, для постояльцев такая храмина, как наша, и приготовлена; желаете, так пожалуйте, где ваш багаж-то?

– Он у нас на квартире, вечерком, приедем.

– Надо прежде номерок облюбовать, да сторговаться в цене, без уговору, пожалуй, с нас дороже возьмут; ступайте в контору, там вам скажусь, что почём.

Чуркин, не торопясь отправился в гостиницу; привратник последовал за ним, указал ему контору и возвратился на своё место. В конторе разбойника приняли за приезжего купца, показали ему свободные номера, он облюбовал один из них и спросил цену.

– Долго ли пробудете? – полюбопытствовали у него.

– Как придётся, недельку, а не то и больше.

– Три рубля в сутки, меньше нельзя, теперь ярмарка, ею только и живём.

– Ну, что делать, я согласен.

– Когда переберётесь к нам?

– Сегодня, к вечерку, будем.

– Хорошо, задаточек пожалуйте, так номерок мы за вами и запишем.

Разбойник вынул из кармана свой бумажник, набитый кредитными билетами, развернул его, чтобы видели, что он человек денежный, отдал красненькую, раскланялся и вышел.

– Ну, что, купец, покончили или нет с квартиркой? – спросил у него прислужник.

– Порешил! Вечерком, а не то и раньше переберёмся к вам.

– Ну, и ладно, хорошим постояльцам мы рады, – заключил прислужник, отвешивая удалявшемуся разбойнику поклон.

– Чемодан надо покупать, без него не обойдёшься, – сказал разбойник своему товарищу.

– На что он тебе понадобился?

– Нужно же с чем-нибудь переехать, с пустыми руками нельзя: оглядывать, да присматривать за вами будут.

– Надо, так купи.

Чуркин снова направился к Гостинному двору, купил себе среднего размера чемодан, наложил в него кое-что из безделушек, взял у торговки несколько пар белья, нанял подвернувшегося извозчика довезти их до «Биржевой» гостиницы, вошёл в свой номер, оставил в нём чемодан, запер на ключ свою новую квартиру, рекомендовал коридорным Осипа как своего товарища и стал собираться уходить.

– Куда же теперь, атаман? – спросил Осип.

– Сходим на знакомую улицу, а потом надо где-нибудь и закусить.

– Не знаю, что мы там будем делать? Если купца вчерашнего караулить, то теперь не время, – протянул сквозь зубы каторжник.

– Нужно, значит, и пойдём.

На улице, на которой находился заветный для Чуркина домик, взад и вперёд сновало много народу; все шли куда-то с озабоченными лицами, занятые каждый своим делом. Разбойник прошёлся с Осипом мимо заветного домика два раза, не сводя глаз с его окошек; ему показалось, что будто бы в одном из окон мелькнула чья-то фигура, и он остановился у ворот. Не прошло пяти минуть, как из калитки выглянула женщина, на плечах которой была накинута душегрейка; красавица оглянулась на все стороны улицы и, заметив разбойника, махнула ему рукой. Чуркин быстро подошёл к ней и скрылся с нею на дворе. Это была Прасковья Максимовна.