Текст книги "Великая смута"

НАШЛА КОСА НА КАМЕНЬ

Кроме казенного профкома, на ГПЗ недавно заявил о себе профком альтернативный. «Защита» называется. Народец там подобрался боевой да зубастый. Заводское начальство делает вид, будто ничего особенного под крышей «Шарика» не существует. Рабочие, со своей стороны, тоже вид делают: ни о чем «таком» знать не знают, слыхом не слыхивали. Между тем, идет противостояние.

У литейного цеха собственный информационный стенд. В конце дня, проходя мимо, вижу: половину доски заняла «Молния». Восклицательных знаков на ней больше, чем слов: «Наша взяла!!! Сычев выиграл дело в суде!!! Отныне „вредники“ будут гулять не 27, а 36 дней в году! Ура-а-а!!!»

Стою, глазами хлопаю, ничего не понимаю. Рядом работяга чумазый, в вязаной спортивной шапочке вполголоса читает афишку. На лице нескрываемая радость, как у футбольного болельщика после победного матча.

Наши взгляды встретились.

– Молодец Сычев! – и потряс кулаком. Еще раз сказал «молодец» и молодцевато пошел своей дорогой.

Попахивало сенсацией. Не дойдя до редакции, я уже все знал о скандальной выходке молотобойца Сычева.

От скуки Сергей вечером листал брошюрку с текстом КЗОТа. Штука сия как бы не мудреней «Талмуда» и «Фауста» Гете вместе взятых. В некий миг кузнеца озарило: заводская администрация вкупе со своим профкомом извратили смысл 68-й статьи. Речь в ней шла о «вредниках», кто занят на особо опасных для здоровья участках производства. Оказывается, что среди жалких льгот им положен нестандартный отпуск, продолжительностью в 36 рабочих дней. А льготу зажилили! В натуре перепадало всего 27. Обман.

Другой бы на его месте, опорожнив бутылку «бормотухи», поднял хай. Сергей не стал бузить. Как трезвомыслящий и законопослушный, сочинил он в поте лица челобитную. Одну отнес в комиссию по трудовым спорам, другую – в отраслевой горком профсоюза. Те и другие отреагировали быстро, ответ же был издевательский: не будь ты, парень, умней других.

Обида взяла. Еще и еще раз проштудировал Сычев «зловредную» статью. И лишний раз убедился в своей правоте. На том не успокоился. Теперь, однако, взял планку повыше. Обратился с письмом в ЦК профсоюза работников автомобильного и сельхозмашиностроения: дескать, рассудите, добрые люди!

Господа, выдающие себя за друзей народа, не стали в открытую конфликтовать с настырным правдоискателем. Переадресовали его запрос своим поделыцикам – в Министерство труда. Ну а те, приосанившись, провели оч-ч-чень серьезную и совершенно независимую проверку-экспертизу. И выдали заключение: тринадцать с половиной строк словоблудия, коему позавидовал бы Иудушка-Горбачев.

За поединком коваля из кузнечного цеха следил во все глаза весь завод. Поначалу осторожно, с оглядкой, чтобы не навлечь гнева начальства. Когда же поняли, что Сергей неуступчив, твердо стоит на своем, открыто приняли его сторону. И вот наконец желанная победа: одна на всех!

Со стороны хорошо было видно, как возле информационного стенда кучкуется народ. Хлопали один другого по плечам, обменивались рукопожатиями, многозначительно улыбались. Будто на ГПЗ праздник в будний день. Теперь такое редко, но вот же бывает.

Однажды меня срочно позвали к заместителю генерального директора по экономике Соловьеву. В приемной уже дожидались двое или трое. Наша участь телячья: сидим, ждем. Но ушки на макушке. Сквозь приоткрытую дверь кабинета просачивались обрывки разговора. Чувствовалось, атмосфера там наэлектризованная.

Густой бас:

– По-моему, вы путаете причину и следствие.

Дребезжащий тенор:

– А я вам говорил и снова повторяю: завод сел на мель сразу после дефолта 17 августа.

Густой бас:

– Бабушкины сказки! Вам ли напоминать, что рабочие не получали денег с марта девяносто восьмого. Конечно, вас лично кризис не коснулся. Таким, как вы, зарплату прямо в кабинет день в день приносили. А в цехах с голодухи в обморок падали. Теперь же все на дефолт валите.

В приемную влетела запыхавшаяся секретарь. Увидала «непорядок», трепетно прикрыла массивную дверь.

Рядом со мной сидел мужчина в халате дикого цвета, заводского фасона.

– Кто это там выступает? – спросил я.

– Наш Сычев, – ответил драматическим шепотом.

Через минуту дверь широко распахнулась, в приемной сразу тесно стало. В облике заводского «авторитета» ничего выдающегося не было. Ну разве только угадывалась крепость в плечах. Глаза же лучились добротой, как у врубелевского Пана.

В коридор с Сычевым мы вышли вместе. И договорились о встрече.

Слух подтвердился из первых уст. Кузнец действительно выиграл судебный иск против хозяев.

– Беспокоился не о собственной персоне. Таких, как я, вредников, на заводе каждый десятый. И все молчат, посапывают в тряпочку. Я же с детства не люблю, когда меня дурачат. Всегда обидчику сдачу давал, пусть даже он и старше. Мы же не бесчувственные. Сказали бы прямо: в интересах государства от меня требуется пожертвование. Корячиться бы не стал: пожалуйста! Но когда в мой карман без спроса лезут, тут уж извините!

В Лефортовском суде интересы администрации ГПЗ защищали заводской юрист и (хотите верьте, хотите нет) заместитель председателя профкома Ломов. Профсоюзный босс в роли адвоката генерального директора Комарова. Не просто позор на всю Европу, а и низость подлая. И все-таки «наемники» не устояли против натиска и логики обыкновенного рабочего.

Вот какую речь «отковал» кузнец. Текст ее теперь ходит по рукам. Цитирую по первоисточнику:

«Ваша честь! Прежде чем идти в суд, представил я спорный документ на правовую экспертизу. Вот заключение эксперта НИИ труда, доцента В. Харина: „Трехсторонний договор ГПЗ-1 представляет собой набор общих положений, повторяющих общеизвестные тезисы КЗОТа, причем без всякой, хотя бы формальной привязки к условиям данного трудового коллектива. Такой стереотип затрудняет не только чтение, но и понимание текста людьми даже с высшим образованием. А что уж говорить о рядовых работниках. Скажем откровенно, без обиняков. Такие документы специально сочиняют государственные мудрецы, по спецзаказу высшей администрации. Цель этих филькиных грамот – ввести в заблуждение простаков и выуживать из их карманов честно заработанные денежки“.

К чести своей, судья Ольга Солонцова не просто разрубила мечом Фемиды тугой узел, а, проявив старание и терпение, оный распутала. И вот окончательное решение: «Обязать ОАО „Московский подшипник“ предоставить Сычеву СВ. дополнительный отпуск за работу во вредных условиях, в период с 1996 по 2000 годы включительно. С дирекции ОАО взыскать пошлину в доход государства в сумме 8 руб. 36 коп.»

Последнее едва ль не самое «чувствительное». Персонально же никто ответственности не понес. Впрочем, нашли виновного. Юриста 3. уволили за то, что она не сумела достойно защитить интересы (честь!) ГПЗ-1 на процессе. Виновной оказалась, как в басне, бедная овечка.

Да, наткнулась коса на камень. В итоге, под действие решения Лефортовского суда, говоря казенным слогом, подпали 754 «вредника». Дорога проложена. Другим шагать по ней будет уже легче.

От души поздравил я борца за рабочее дело с заслуженной победой. Заодно спросил:

– Как же профком пережил фиаско?

Сычев расхохотался навзрыд:

– С них – как с гуся вода. Сделали вид, будто ничего особенного не произошло.

Кузнец не за славой гонится: ратует за социальную справедливость. Ведь он не только исправный налогоплательщик, а и совладелец – акционер! – самого крупного в Европе предприятия по производству подшипников. Спрос на этот товар никогда не падает. Как и на хлеб насущный. Они всегда в цене. Потому поразительно, что такой завод работает в убыток. Это же уметь надо.

В конце я спросил Сергея Евгеньевича:

– Сколько времени отняла у тебя судебная тяжба?

Ответил без заминки:

– Если округленно – около тридцати рабочих смен.

– А если перевести на кузнечные поковки?

– Страшно подумать, – ответил после паузы, видимо, произведя в уме сложные подсчеты.

Сам собой напрашивался политический вывод. России не выбраться из пропасти, куда ее загнали умники-краснобаи, пока трудовой люд (хозяева-работники) не почувствуют под ногами твердой почвы, а за спиной – законные трудовые права.

Судебный очерк попытался я напечатать в заводской многотиражке. Но в день выхода газеты начальство вынуло материал уже из готовой полосы.

Чертыхнувшись, понес я свою работу в родную газету «Труд». Редактор отдела, почесав затылок, туманно изрек:

– Мы ушли напрочь от рабочей тематики. Профсоюзные страсти, старик, вызывают у читателя зевоту. Давай неси что-нибудь позабористей.

Уходя я сказал:

– Коллега, а ведь вы скурвились. Когда-нибудь придется же раскаиваться.

КОШКИ НА ДУШЕ СКРЕБУТ

Чудом сохранился на ГПЗ капитальный книжный фонд. Работает и читальный зал. Сюда многие хаживают не только ради газет, а чтобы обменяться новостями. Часто вижу здесь Сергея из инструментального. Любит в энциклопедиях копаться. Когда дружки в шутку спрашивают, до какого слова он уже дошел, отвечает как бы на полном серьезе: «Дошел до „абсурда“. Каламбур с подтекстом. Ведь названное слово, как известно, стоит на первой странице. Последнее время Сергей запоем читает многотомник Брокгауза и Ефрона.

Приохотился хаживать в читалку и термист Алексей Иванович. Человек он, как говорится, «с биографией». Когда-то, по служебной разнарядке, включили его в состав делегации Верховного Совета СССР аж в Японию. Не ради ритуального восхождения на Фудзияму и любования восточными диковинками. Согласно международной программы, рабочий с «Шарика» был приглашен на заседание Токийской комиссии межпарламентского союза. Редкий случай.

Обсуждение шло протокольно, чопорно, как и подобает на такого рода симпозиумах. Многие откровенно скучали, без утайки позевывали. Но вот на просцениум поднялся рослый, цветущий тяжелоатлет. Ему бы в руки штангу с «блинами» кило на триста, а у него под мышкой была зажата тонюсенькая папочка. Да и ту так и не удосужился раскрыть. С ходу, без бумажки повел оратор речь об уроках Второй мировой войны. И к 20-ти миллионам погибших причислил поименно своих родных и близких: отца родного, старших братьев, сестрицу, дядьев. Всего семнадцать душ.

«А с чего все то началось, помните? – адресовался термист с ГПЗ к присутствующим. И сам ответил: – С пропаганды насилия и расовой вражды». Зал замер, насторожился. К чему русский клонит? Чего хочет?

Алексей не стал интриговать публику. Сделав глубокий вдох, внес он в резолюцию конференции лично от себя поправку: о полном запрещении пропаганды войны во всех средствах массовой информации, по-теперешнему СМИ. Не всем формулировочка была по душе. Завопили как резаные инакомыслящие: «Запрещать ничего нельзя! Это противоречит принципам демократии!»

По простоте душевной, термист с Шарикоподшипниковской улицы кинул встречный вопрос: «Свобода печати – для кого? Для поджигателей войны. И об этом пекутся наследники жертв Хиросимы и Нагасаки». Дебаты на том сразу же кончились. Победу одержали воинственные пацифисты.

Такой вот имел место исторический эпизод, к которому, по воле судьбы, Алексей Иванович был причастен.

По русскому обычаю, где двое, жди третьего. Минут через пяток к компании подключился Семен Петрович. Тоже слесарь и тоже непростой – наладчик с сепараторного участка ЦКБ. Само по себе это о многом говорит, но не все. Семен Петрович входит в десятку лучших заводских рыболовов. Кроме того, известен как непревзойденный мастер по мормышкам. Вот уж точно им подходит словцо «клевые». У Петровича большая коллекция ювелирных поделок для подледного лова. В ней несколько сот уникальных образцов, на любые рыбьи капризы и прихоти.

Даже если в читалке все свои, все равно разговаривают вполголоса. В тот день обсуждали новости с Краснопресненской набережной, где состоялось торжественное открытие международного Автосалона и где ГПЗ был широко представлен. Многотысячный коллектив «Шарика» по праву входит в великое сообщество машиностроителей, со всеми вытекающими обязательствами перед обществом. Вслух об этом, понятно, не молвится, однако оное подразумевается.

– Привет рабочему классу! – обычное приветствие Петровича.

В ответ один кивнул, другой сделал жест ладонью. Слесарь грузно плюхнулся на стул, походя прихватив с соседнего стола заводскую многотиражку. С первой страницы бросился в глаза большой фоторепортаж с московского Автосалона.

– А я там был вчера, – сказал Петрович и для пущей убедительности хлопнул ладонью по газете.

– Ну и как, красиво?

– Блеск. Народища, как на Сорочинской ярмарке.

– Ярмарка и есть натуральная, – подключился к разговору Сергей-энциклопедист.

– Бегают, шушукаются, высматривают, заключают деловые, как это, контакты.

– Контракты, – поправил Сергей.

– Ну да, и контракты тоже.

– И какие же ты завязал контакты-контракты?

Петрович достал бумажник. Неспеша извлек голубенький квиток. Протянул небрежно Алексею Ивановичу.

– Вижу, визитная карточка иностранца.

– Мой знакомый, сеньор Пичардино. Из города Турина.

– И что из этого следует?

– Тут, братва, такая история, на целый роман.

И вполголоса рассказал повесть о большой любви. Современный вариант «Ромео и Джульетты».

Они встретились на стройплощадке будущего завода шарикоподшипников. Ромео, слесарь-монтажник, прибыл в Москву по найму из Италии. Бригадир маляров Ульяна жила неподалеку, в Марьиной Роще. Была пятисотницей, то есть выполняла сменные задания не меньше как на пятьсот процентов. К тому же красива была, словно ангел небесный.

Любовь оказалась взаимной и, к общей радости, увенчалась яркой комсомольской свадьбой. Можно сказать, полный «хеппи энд»! Счастливый финал для слащавого мюзикла. Однако жизнь замесила сюжетец еще тот.

Через полгода истек контракт Ромео. Домой же, в Верону, отправился он не один, со своей лучезарной Джульеттой. Так, на итальянский манер трансформировалось имя Ульяны. Ульяна – Уля – Джуля. Надо сказать, московской девчонке имя Джульетта подходило даже больше, чем первонареченное.

Но жизнь, сказал поэт, нелепа и капризна. В Европе разразилась великая война. Муссолини, за компанию с Гитлером, пошел походом на восток. С точки зрения Ромео, это было «безумное безумие». Потому с Джульеттой они решили: Ромео воевать с Россией не будет. Не дождавшись повестки о мобилизации, гордый веронец ушел в горы, к сербам, ибо ненавидел фашистов любого окраса. Почти два года пробыл в отряде Сопротивления. Домой возвратился в сорок четвертом, после того, как «дуче сдал дела». Спустя пять лет пришел из советского плена младший брат Тулио. Старшего, Лионелло, так и не дождались. Его кости тлеют в братской могиле на Тихом Дону под Лисками.

Ренато был любимым внучком Джульетты. В него сообща вложили большие деньги, выучили на инженера. Из парня вышел классный спец по автомобилям. И место нашлось подходящее, в конструкторском бюро фирмы «Фиат». Оправдал лучшие надежды родителей. Особенно бабушки, которая к тому времени овдовела. Душу россиянки год от года все сильней будоражило воспоминание о далекой Москве, о заводе шарикоподшипников, где чудесным образом зародилась ее любовь.

– Ты привези мне, внучек, с родины горсточку земли, – сорвалось однажды с губ заветное желание.

Ренато пообещал. Однако все как-то не было пути в Московию. Так и не дождалась бабушка Джульетта желаемого. Ушла в мир иной, записав, между прочим, в завещании особый пункт: «Пусть кто-нибудь привезет на мою могилу горсть земли с любимой Марьиной Рощи». Что и было исполнено. Правда, от той Марьиной Рощи одно только название осталось.

Внука с годами любопытство разобрало. Своими глазами хотелось взглянуть на «Шарик», к сотворению которого были причастны его близкие предки.

Это была не деловая, а частная поездка в Россию. Пичардино чудом занесло на Красную Пресню. Бросилась в глаза уличная реклама: москвичей и гостей столицы приглашает к себе в гости Автосалон.

Возле стенда ГПЗ-1 Ренато познакомился с обаятельным и деловым Семеном Петровичем. Оказалось, что и его родители тоже участвовали, как он выразился, в «строительстве своего завода».

Языки у них развязались.

– Дедушка Ромео часто и очень много рассказывал о делах на «Шарике», – на хорошем русском говорил господин из Турина. – Еще дедушка повторял, что на стройке был царил особый атмосфер. Это, говорил он, был бешеный азарт, чтобы догнать, еще почетнее – перегнать друг друга.

– По-русски называется со-рев-но-ва-ние, – слогами передал Петрович итальяшке уже вышедшее из употребления слово. Потупившись, добавил: – Старые рабочие еще помнят, что оно значит.

– Очень хорошо это себе представляю, – кивая кудлатой головой, говорил иностранец.

Можно было подумать, что после долгой разлуки встретились друзья закадычные. Их обходили стороной, с улыбкой оглядывали. Чтобы не мешать встречным потокам, они спустились на первый этаж. Уселись на диванчик под развесистой пальмой, с жаром продолжали душевную беседу.

– Италия прекрасна, – задумчиво проговорил фиатовец. – Но и Россия ваша тоже хороша. Русскому языку нас всех в доме обучила бабушка Джуля. И не только близких. На нашей улице многие наизусть, на память знали разные шутки и прибаутки, метки русские выражения. Говорили, порой не понимая смысла. Потому что приятно было произносить и ласкать ухо, уши.

Петрович оказался превосходным рассказчиком. Он передал разговор с итальянским инженером по-актерски, как бы в лицах. Под конец малость сбился. Не мог припомнить русское выражение, которое с языка Джульетты переняли жители старой улочки в Турине.

– Вылетело из головы. Оно вроде поговорки или присказки.

– Не ломай свою голову, – пытался успокоить приятеля Алексей Иванович. – Скажи лучше, чем встреча ваша закончилась?

Рассказчик сник и закашлялся.

– Если честно, – молвил он упавшим голосом, – проявил я, братцы, свою полную недееспособность.

Все, кто были в читальне, насторожились, предчувствуя нечто захватывающее. Дело же приняло такой оборот.

Гостю из Италии позарез захотелось увидеть своими глазами цех, которыми своими руками строили дед и любимая бабушка. Это и капризом не назовешь, нормальное человеческое желание. Петрович, как хозяин положения (и акционер ГПЗ) решил блеснуть перед иностранцем гостеприимством. Заодно и патриотизмом.

Через полчаса они были у главной проходной. Петрович рысцой побежал в цех взять заявку на разовый пропуск. Начальник с полуслова понял, что оно и к чему. Однако руки в стороны развел:

– Сеня, вопрос не в моей компетенции.

Доброхот, не теряя времени, кинулся в отдел общественных связей. Там старый дружок работал, частенько выручал. Тут же, узнав, что просят об иностранце сделал бараньи глаза.

– Сеня, номер не пройдет.

Мимо метеором неслась корреспондент многотиражки. Прошлый год Петрович давал ей для газеты интервью.

– Помогите, век не забуду, – взмолился седовласый наладчик.

Ирина Жарова тоже завелась. Пока они петляли по коридорам и лестничным маршам, у нее созрел план то ли статьи, то ли очерка. Сюжетец – пальчики оближешь. Внук итальянского рабочего, движимый высокими чувствами интернационализма, прибыл в Москву, чтобы подышать воздухом завода, который строили на пару его дед и бабка. Всю эту душещипательную фабулу журналистка единым духом выложила помощнику генерального директора.

– Один момент, – оборвал он Ирину на полуслове. И юркнул в кабинет шефа.

Вернулся через полчаса.

– Вопрос следует согласовать с управлением внешних связей московской мэрии.

– Ну и согласуйте, – вякнул слесарь-наладчик.

Хлыщеватый господинчик театрально поднял бровь. На лице изобразил удивление, как будто только что в его уютном кабинете человеческим голосом заговорило кресло. Безмолвно склонил свою голову набок, тем самым дав понять, что аудиенция закончена. У него дела!

Петрович спустился вниз один. На душе скребли кошки. Возле бюро пропусков нашел своего подопечного. Без лишних слов они поняли друг друга. И расстались друзьями. На прощание Ренато вручил Семену Петровичу визитную карточку: с домашним адресом и телефоном. Сверх того пригласил в гости в Турин. Заодно пообещал устроить экскурсию по территории завода «Фиат». Подмигнув, весело сказал:

– Для сердечного дружка – не жаль сережку из ушка.

– Вот оно, вот то самое полюбившееся выражение, которое итальяшки переняли у нашей Ульяны, – неожиданно припомнил Петрович позабытую поговорку.

Но теперь она была некстати. Как после ужина горчица.

Возникла неловкая пауза. Чувствовалось общее недоумение и досада.

– Дай-ка его телефон, – неожиданно сказал Алексей Петрович.

Изящный прямоугольник из плотного картона с логотипом «Фиата» перекочевал в руку термиста. Он старательно переписал в свою записную книжку имя, фамилию, а также телефон сеньора. На многозначительный взгляд Петровича сказал:

– Сам позвоню Ренато Пичардино и от имени рабочего профсоюза «Защита» принесу ему извинения.

Все, кто в этот момент был в читальном зале, со стыда глаз не могли поднять.