Текст книги "Великая смута"

Уважаемый Н. Ф. Пишет вам Лида. Валентин совсем плох. У него инсульт. Отнялась правая рука и правый же бок. Вчера была у него. Еле языком ворочает. Я поняла, что он хочет, чтобы я переслала вам все его записки. Собрала все, что попалось под руки. Отправила в Москву бандеролью.

Эту перестройку Валентин сердцем не принял. Переживал сильно, мучился. По ночам плакал, как дитя малое.

Будьте хоть сами здоровы и счастливы. Лидия.

У СВОЯКОВ

На путевку денег не хватало. Но был запасной вариант: катануть к своякам, в Иловку. Едва подумалось о том, защемило в груди. Не помню, как до места доехал.

И вот стою на крыльце. Крадучись, аки тать, миновал сенцы. Переступил щербатый порожек. Из боковушки собственной персоной вышел кот Сафрон. Хвост трубой (признал значит!). Что-то промурлыкал в знак приветствия.

Нервно колыхнулись ситцевые портьеры. В разрезе обозначилось лицо тетушки:

– Долго же не было тебя.

– Да ведь только на пять минут со двора вышел. Пять лет как не бывало.

Осенила крестным знамением:

– Ну, блудный, здравствуй.

День-другой на улицу глаз не кажу, наслаждаюсь дворовой работой. Ладони стали шершавые, как наждак, зато держаки инструментов отполировались до глянца. Здорово чувствовать себя хозяином, хоть и временным.

Горячие ветры приносили из степи пряный дух поспевающих трав. Начинались сенные хлопоты. В последнюю субботу июня общественная комиссия распределяла по дворам покосные делянки. Село загомонило. От мала до велика вооружились косами, граблями, вилами. Своих сил показалось мало. Кликнули на подмогу городских родичей. Те словно сигнала ждали. Явились мигом и с ходу включились в страду.

Я предложил свои услуги. Екатерина Ильинична оценивающим взглядом смерила меня с ног до головы.

– Коль охота есть, коса найдется.

К концу дня к воротам подкатил мотоцикл с коляской. Не вошел, влетел в дом дядя Егор. Прямо с порога попросил напиться. Безотрывно опорожнил гвардейскую чашку кваса. Наконец дух перевел:

– Слыхать, косари у нас завелись?

Я понял намек и пошел облачаться в рабочее.

Ехать решили сразу же. На месте, значит, переночевать, а с солнышком браться за дело. В компании с нами был Егоров сват, Иван Демьянов. Я у него когда-то на агрегате сеяльщиком робил. На тетушкин вопрос, каков им бригадиром срок даден, Егор доложил:

– Ровно в десять я должон уже на стане быть.

– Как же обернетесь-то?

– Ты глянь на косарей. Сено возьмем одним махом.

Так со смехом и вышли.

По приезде на место не стали отдыхать-роскошествовать. До темна успели сделать пару кругов.

Двигались журавлиным клином. Демьянов впереди, а мы с Егором на некотором отдалении. Конечно, я отвык от деревенского дела. Напарники со своей стороны делали все, чтобы я не чувствовал их снисходительности к слабаку: всячески подстраивались под мой ход и ритм. Были, однако, моменты, когда у меня перед глазами все плыло. Казалось, еще шаг сделаю и упаду. Наконец силы совсем иссякли. И тут же почувствовал на плече чье-то прикосновение. Оглянулся – рядом стоит улыбающийся Демьянов.

– Обрати внимание, земляничка поспела, – и протягивает полную горсть.

– Вот так допинг! Да так кстати. Но съесть все самому – нахальство. – Поделился с Егором. Он осторожно и как-то неловко взял щепоткой две-три ягодки. Неспеша отправил в рот.

– Эх, хорошо. Освежает.

Потянулись за куревом. Прикурили от одной спички. И гуськом по свежей кошенине потянулись к месту ночевки. Засветло собрали простецкий ужин. Маленько расслабились.

Демьянов вдруг озадачил меня вопросом:

– Чего тебя туда-сюда нелегкая носит? Возвращайся насовсем. Хозяином, глядишь, станешь.

Словно щепоть соли на открытую рану кинул. Оно, конечно, заманчиво. Да каково горожанину обживаться на новом месте. Какие силы надо иметь, какие средства!

– Не к чему, – говорю, – возвращаться. Из всей родни осталась только тетка. Да и та неродная.

– А мы кто? – возвысил голос Егор. – По-русски говоря, свояки. Значит, свои люди. Между нами, мальчиками говоря, за сезон, глядишь, домишко бы справили. За работу ни гроша не взяли бы. Зато уж магарыч и весь приклад к нему выставь полную норму.

– Не сумлевайся! – категорично молвил Егор Ильич.

Не готов я был к серьезному разговору, а все равно приятно было. Тут как раз и чаек подоспел. Душистый напиток из разнотравья пили уже в потемках. Усталость как будто растворилась в чаю без остатка. Полный кайф! Да сверх того ночь подарила нашей компании музыкальную мистерию. Скрипичный концерт начали кузнечики. К ним подключились дрозды, перепела. Как на контрабасе тянул свою ноту болотный дергач. Солировала сладкоголосая иволга.

Думалось как-то обо всем сразу. Потом мысль сосредоточилась на стародавнем. Вообще последнее время меня сильно занимает история. Особенно после того как сошелся с местным краеведом Иваном Степановичем Миргородским. Это он вызнал, почему наше село называется Иловка. Вопрос сложный, довольно запутанный. Он же докопался.

Из старых писцовых книг известно, что на левом берегу реки Тихая Сосна, у места впадения в нее Усердца, в 1637 году, по приказу царя Алексея Михайловича был заложен военный городок. Вокруг него, как грибы после дождя, возникли земледельческие слободы. В ту пору армия, что называется, сама себя кормила. Сюда, на окраину Среднерусской возвышенности, стекался вольный крестьянский люд с Вологодчины, из-под Рязани, Твери и Костромы служить царю-батюшке и Отечеству. Где теперь Иловка, обосновались пушкари, народец расторопный, смекалистый. Поближе к реке, на месте села Подсереднего разместились казаки разудалые. На противоположном берегу, в Ильинке заняли позицию стрельцы, то есть обыкновенная пехота.

Ходит по здешней округе радужная легенда. Усердский воевода (по званию полковник) объезжал на ладье сторожевые посты. В тот год Тихая Сосна разлилась необычайно, затопила все низменные места. И воинский начальник во время инспекторской поездки узрел немало недостатков и серьезных упущений. Потому было зело сердит. Словом, пребывал в преотвратном настроении, которое для свиты могло обернуться большими неприятностями.

Вдруг – о, чудо! – чело воеводы посветлело. Среди моря необъятного вырисовался будто сказочный городок, к тому же обитаемый. Селеньице утопало в купах зелени. По краю воды стояли высоченные осокори, что тебе богатыри в карауле. Улыбнулся полковник, аж привстал на ладье, дабы лучше рассмотреть чудную картину. «И ловко же они тут устроились, – молвил он. Потом вновь повторил: – И ловко! И ловко!» Вся дружина вслед тотчас повторила командирские слова. Да так в народ и пошло: Иловка да Иловка.

Есть, однако, и другая версия. Будто название селу пошло от илистого лога, который после вешнего половодья долго не просыхал. Такое вполне возможно. Но первая легенда кажется моим землякам заманчивей, привлекательней. Опять же главное действующее лицо в ней – полковник! А иловцы издавна чтят воинство. «Наши пушкари Расею от турок обороняли», – говорят наши не без гордости. И это уже факт точный, исторический.

Характер трудовой деятельности, – как, впрочем, и соответствующий род войск (точнее, принадлежность к оному) накладывает неизгладимый отпечаток на личность. По версии Миргородского, пушкари всегда дружили с математикой. Значит, при необходимости применяли математические правила к делам житейским, хозяйственным. Кроме того, была им свойственна неторопливость, медлительность. Впрочем, до поры, до времени. Эту свою теорию Миргородский проецировал не только на давних предков, но и на наших современников. Отсюда и следовало: дескать, иловцы по натуре тугодумы, зело тяжелы на подъем.

Помню, районное начальство искоса поглядывало на «музейщика» Миргородского за то, что он как бы оправдывал консервативные настроения пушкарей, которые резко отрицательно относились ко всему новому, передовому. Даже и теперь упрекают моих земляков: они-де медлят с реформированием своего колхоза по новейшей схеме рыночных отношений, которые апробированы во всех цивилизованных странах. Опять вроде бы наши пошли не в ту степь!

Ветераны коллективизации еще помнят, что Иловка считалась очень трудным селом по части обобществления собственных средств производства. Рассказывают, что здесь была весьма мощная прослойка кулачества, едва ль не треть крестьянских хозяйств. Их безжалостно выкорчевали и разметали по белу свету. И все равно коллективизацию в данной местности провели с грехом пополам и позже остальных в Алексеевском районе. Только к 1934-м году.

Но вот жизнь снова дала крутой поворот. Дана была с верхов команда: разбирайте землю по дворам. Пожалуйста, разводи на своем подворье любую скотину и сколько хочешь. Хоть озимых крокодилов, хоть страусов. Ничего и никому не возбраняется. Свобода, значит, полная! Слышно, в других колхозах имущество и скот в один момент растащили по дворам, разбазарили. Потом общественное – бесхозное – добро профукали, прогуляли. Теперь же бедствуют. Локти собственные кусают. И попутно матерят власть.

А в Иловке все еще живут по-старому. О приватизации и разделе колхозной собственности и разговора нет. Я пытался вызвать своих друзей и приятелей на откровенность: почему тянете волынку? Экономист Белоусов ответил уклончиво:

– Нет пока острой необходимости. – Почесав за ухом, добавил: – Наши еще душой, похоже, не созрели. Сам же знаешь – пушкари!

Поди-ка разберись в мужицкой душе. Нет у нее ни дна, ни покрышки. Мы же лезем в нее с казенным аршином. Особенно начальство. Оно ведь всегда шагает в ногу со временем. И даже опережает оное.

Костерок наш почти померк. Месяц скрылся за горизонтом.

– Не пора ль на боковую? – раздался голос Демьянова с командирской ноткой.

Мы все разом поднялись и замерли, словно завороженные. В глухом урочище, среди ночи откуда-то взялась песня. Звучали женские голоса. Но сколько? Не разобрать. То слышался дуэт, то одинокий, соборной чистоты голос. В то же время можно было спорить, что рядом, в лесополосе расположился целый академический хор.

 
Туман яром,
Туман долиною,
За туманом ничего не видно.
Только видно,
Только видно
Дуба зеленого.
 

Каждая песенная строка повторялась дважды, но песня от того не проигрывала. Слушать было нескучно.

Егор шагнул в темень, бросив на ходу:

– Что выделывают! Думают, небось, что в целом мире одни.

 
Под тем дубом
Криница стояла.
В той кринице,
В той крини-и-ице
Девка во-оду бра-а-ала.
 

Голоса были истинно ангельские. Заранее было жаль, что вот-вот кончится фантастическое чудо, и мы не увидим лиц поющих.

Оказалось, похожие мысли тревожили не только меня. Раздался легкий щелчок, и из фары мотоцикла вырвался ослепительный сноп света. Пение оборвалось на полуноте. Слышался лишь скрип тележных колес.

На освещенную поляну вышли кони, тащившие тяжелый «пульман» – колымагу военного образца, на коих пушкари некогда возили снаряжение и прочие артиллерийские причиндалы. Егор повернул фару, высветив две съежившиеся женские фигуры.

– Ой, не балуйте!

– Мы-то думали, вас там не менее ста душ, – игриво проговорил Иван Михайлович. – Со свадьбы, что ли?

– Кабы со свадьбы, – ответили строго. – С пасеки. Мед вот везем.

В пульмане произошло движение, шепот, звяканье посуды.

– И кто же там еще с тобою, тетя?

– Унучка. Кто ж еще!

– И это вы на пару такую самодеятельность развели?

– Ага. Трудно ль умеючи.

Разговор был легкий, шутейный.

– Танька пристала: «Научи, ба, старым песням». В школе у них кружок сформировался, чтоб песни казацкие сполнять. Так я у них за репетиторшу. А вы, мужики, возьмите на пробу медку. Только что из улья.

Из горячих рук я принял тяжелую трехлитровую банку.

– Куда столько!

– В город повезете.

– Да мы же иловские.

– Гля, соседи значит. И кого же караулите?

– Просто косари.

– Что-то припозднились. Ну да высокой травы вам.

По очереди мы приложились к банке. Мед был еще теплый, духовитый. С кислинкой. С привкусом цветочной перги. Его пьешь и пить хочется.

Наконец мы угомонились. Во второй раз легли.

– А ведь тетка-то – наша родня. Нашей мамки двоюродная сестра. В Глуховке живет. Да в нашей-то местности мы тут, почитай, все свояки. Вишь, в потемках аль с испуга и не признала, – бормотал Егор уже засыпая.

В трудах праведных целый месяц прошел. Но я о том нисколько не жалею.

А мысль: перебраться к своякам в Иловку зудит в голове. И покоя не дает. Может, и правда решиться?

КОЗЕЛ И ОВЦЫ

– Веч-веч-веч! – мягко, ласкательно взывал Колядин в темное чрево кошары. Сгрудившиеся у противоположной стены овцы глядели отрешенно. Будто и не к ним обращались. Бригадир достал из полевой сумки обмусоленный сухарь. Но и приманка не помогла. Отара боялась подвоха. Таскать же баранов силком – намаешься. Ведь впереди была еще та работенка – стрижка.

– Подавай, Пахомыч, своего Инициатора, – хмуро сказал Колядин сидевшему в холодке сторожу. При этом криво усмехнулся.

Инициатор – кличка колхозного козла.

По рассказам, родился он в Мухоудеровке, в семнадцати верстах от села Подсереднего. Жил у дедушки Ильи. Дедок тот вдовствовал, мыкался один-одинешенек. И незаметно перевел всю домашнюю живность. Остались, как в той сказке, кот да козел. От козла, известно, ни шерсти, ни молока, ни мяса. Поначалу-то старый терпел возле себя иждивенца, потом, махнув рукой, отпустил на все четыре стороны.

На воле у бездомного открылся природный талант. Да какой! Стали козла приваживать хозяева, у которых были козы. Тут уж дедушка предъявил на бомжа права собственника. И ему за каждый «случай» кое-что перепадало: не трояк, так пятерочка.

Так они и жили. Стихийный кооператив неожиданно распался. Помер дедушка. А наследники без лишних разговоров прогнали козла в степь. Долго, видать, бедолага скитался по ярам да буграм, пока не занесла его нелегкая в наше Подсереднее, к тому же при странных обстоятельствах.

В жаркий полдень на общественное стадо напали злыдни оводы. Разогнали они по буеракам и логам обезумевших коровушек. Пастухи вскочили на верховых лошадей. Куда там! Нет стада. А на ферме доярки нервничали, места себе не находили. Ругали всех подряд, начиная с председателя. Между тем, солнышко клонилось уже к закату, буренок же и духу нет. И вдруг чудо! К МТФ своим ходом, без пастухов двигалось стадо, ведомое чужим обшарпанным козлом.

Подсередненцы – народ юморной. Однако к этому происшествию отнеслись с подобающей серьезностью. Соответственно и решение было принято неординарное. За оказанную сельскому обществу услугу пришельца оставили при ферме, выделив персональное место на конюшне. Здесь и нашел его один мужик из Мухоудеровки. Заодно поведал козлиную биографию и обнародовал настоящее его прозвище – Инициатор.

За теперешней круговертью интерес к личности рогатого уникума заметно поослаб. Да вдруг, паче чаяния, он в деле сгодился.

В осенний промозглый день на МТФ случилась напряженка. Колхоз получил выгодный заказ, имевший, между прочим, еще и политическую подоплеку. Возникло поветрие: демократической России обидно, дескать, потреблять закордонное мясо. Да к тому же, понимаешь, еще и от бешеных коров. Начальство идейку быстро подхватило и разослало по всем селам чувствительную телеграмму: «Гоните мяса, кто сколько сможет».

Прямо с утра в Подсереднее прибыл спецтранспорт международного стандарта. Но возникла закавыка. Старенькая погрузочная эстакада не соответствовала габаритам пришлых тяжеловозов. Пастухи наскоро соорудили своего рода турусы. Один вид их отпугивал скотину. Животные упирались, не желали взбираться на пугающую верхотуру. Несколько коров поскользнулось, поломав себе ноги и хребты. Тут же пришлось прирезать. Остальные, почуяв кровь, заартачились, совсем озверели. Тут кто-то и предложил использовать для пользы дела обленившегося Инициатора. Известно, стадные животные безотчетно доверяются козлам, готовы идти за ними в огонь и воду.

По первому же зову лежебока вышел из-за укрытия. Пахомыч, помахивая сухариком, прямиком двигался к грузовикам. Козла прельстил хлебный дух: пуская слюни шел он следом. За ним потянулась и предназначенная на убой скотина. Десять минут – скотовоз полнехонек! Через специальный лаз козла вываживают наружу и ставят во главе следующей группы. Ни брани, ни крови! Загруженные по завязку машины точно по графику отбыли на мясокомбинат. Козел же с чувством исполненного долга вернулся в свое логово, где его ждала свежая охапочка сена.

Вот и на стрижке овечек чабаны решили проверить притягательность рогатого уникума.

– Выводи! – решительно скомандовал Колядин.

А уж Инициатор тут как тут. Потряхивая сивой бородой, хозяйски обошел сгрудившихся в кучу овец. Что-то проблеял, видимо, взбодрив колеблющихся собственным примером, и смело повел всех туда, куда надо. Ни одна овечка не сачканула, не задержалась, не затаилась в темноте. Вышли на свет даже хромые и больные, на ходу глядя в глаза козла.

Теперь наступил наш черед. Началась поголовная стрижка. Работенка колготная, пыльная, нудная. Словом, на любителя. А платят за нее гроши. Но дело есть дело. Приходит время – овечек надо стричь. Не буду вдаваться в подробности, как при умопомрачительной жарище обрабатывали мы ножницами отару. Несмотря ни на что шерсть-таки взяли. Когда тюки взвесили, оказалось 847 кило. Удачливей всех был Попов со своим племяшом Сашкой. В былые времена в честь таких работников на флагштоке возле конторы правления подымали вымпел и зажигали красную звезду. Мы же устроили для себя мужицкие посиделки.

Был товарищеский обед, который венчала чабанская каша. Непосвященный, пожалуй, скажет: «Эка невидаль!» Но так рассуждают только профаны, да и то до первой ложки. Подсередненские чабаны готовят свое фирменное яство из четырех мяс – молодой баранины, говядины, свинины, курятины. Всего в ней 24 компонента, причем счет таинственный. Почему-то в котле должно присутствовать четное число петушиных гребешков и нечетное куриных желудков. В качестве приправы берут корешки семи лесных трав. И то это всего лишь малая каша. Рецепт же большой ведом только деду Кузе.

У нас за кашевара был Попов. Остальные прохлаждались, курили самокрутки. Папиросы, сигареты колхозникам нынче не доступны. Вернулись к самосаду. Мешают с чабрецом и донником. С непривычки глаза на лоб лезут. Мужикам же хоть бы хны! Затягиваются в полную силу да похваливают взрывчатую смесь.

Совсем обеднело село. Жизнь на земле вообще бы прекратилась, кабы не шальной товарообмен. Идет такой бартер, какого свет еще не видывал. Всех, кажется, превзошли кооператоры из Мухоудеровки (родина Инициатора). Тамошнее АО за сданную на переработку свеклу получило четыре или пять большегрузных машин сахарного песку. Конечно, лучше бы живые деньги, два года как колхозники зарплату не получают. С жратвой еще куда ни шло, огородиной перебиваются. С одежкой же беда, вернее, без нее. Мужики и бабы совсем ведь пообносились.

А тут как-то вечером кладовщик Сапелкин вошел в кабинет председателя с предложением: он, дескать, самолично берется реализовать общественный продукт на взаимно выгодных условиях. Сказано было: «Твори, но под личную ответственность». И дело пошло. Правление выдало кладовщику документ, будто сахар евонный, то есть получен в результате переработки свеклы с приусадебного надела, вроде бы как на давальческих началах. Бумага была сфабрикована суконным языком да заковыристо. Но именно филькиным грамотам милиция почему-то больше верит.

Первый шаг – и сразу же потрясающая удача. Мешки с сахаром выменяли на шоколадные наборы московской фабрики «Красный Октябрь», изготовленные, как ни странно, где-то в Африке, а в Придонье доставленное из республики Саха. Смущало то, что сладкое менялось на сладкое же. Потому поиски продолжили. Нашелся желающий взять конфеты в обмен на дамское белье французской фирмы «Папагей». Прослышав о том краем уха, мухоудеровские модницы задрожали от нетерпения, сказали Сапелкину: «Пусть товар везут, да побыстрей. Два года жили без получки, еще потерпим!» Но когда деликатные дамские штучки прибыли в местную глубинку, то выяснилось, что гарнитуры, похоже, скроены были для девочек-подростков. Прозрачные лифчики не прикрывали целиком даже сосцы полнотелых колхозных дам.

Ну и намучился Сапелкин с тем шмотьем! Правление выделило ему трех помощников. Мужики оказались пронырливыми. Любителя женской галантереи нашли на другом конце России, аж на Чукотке. Правда, предлагаемый в обмен товар тоже был «специфичным». За исподнее бельишко полярные бизнесмены предлагали звено американских бомбардировщиков типа «Стэлс», которые в свое время отличились в боях под небом Ирака. Хорошо еще, что самолеты были в разобранном виде: колхоз их завозить не стал, а просто по Интернету (заочно) обменяли на бумажники и косметички из рыбьей кожи, которые вырабатывают по соседству, в областном центре.

Казалось, конца не будет бартерной цепочке. Был и такой вариант. Туристическая фирма предложила мухоудеровцам пакет (в полторы тысячи штук) двухнедельных путевок на Канарские острова с заездом в Монте-Карло. В таком разе из поля зрения местной администрации исчезала значительная часть трудоспособного населения. Оно же могло не только задержаться, но и не возвратиться. Скандал на всю область. А главное – кто бы налоги платил в государственную казну.

Наконец свершилось. Дистрибьютер Дурнев (разговор велся по сотовому телефону) предложил за шальные путевки партию сахарного песку. Председатель правления дрогнувшим голосом сказал, чтобы Сапелкин даже не торговался.

И вот оно, новое чудо! После долгого кружения по планете в Мухоудеровку вернулся тот же самый товар, с которым незадачливые колхозники вышли было на мировой рынок. Образовалась, правда, маленькая недостача. В партии не хватало четырех или пяти мешков. Но то была такая мелочь, в сравнении с тем, чем вообще рисковали. Сахар с ходу оприходовали и через день, к общей радости, раздали на трудодни. А уж конкретным продуктом всяк распорядился по собственному усмотрению. Если честно, в основном перегнали на самогон. И дело с концом.

Пока на поляне мы праздно разглагольствовали, Попов колдовал над кашей. Наконец громогласно объявил:

– Прошу работников к столу.

На широко разостланном брезенте места хватило всем. Получился прямо-таки царский стол. Каждый выложил прихваченный из дому паужинок. Но каша. Ничего другого к ней и не требовалось. Сытое, духмяное варево мы запивали игристым вином домашнего приготовления. И за сердце брало, и в нос шибало. После третьей миски все разомлели. Напряжение спало. От души отлегло. Дружественно разговаривали о том, о сем. Загадывали о новой работе.

Всех заинтриговала брошенная учетчиком Ярцевым реплика:

– В Новой Зеландии стригали гипнотезерству обучены. С той овцой они чего только не творят. Ее и не вяжут. Сама, стерва, подставляет под руки любую часть тела.

В разговор встрял Попов:

– Ты, Колюня, сказки-то не рассказывай. Лучше просвети, сколько денег нам за эту работенку причитается?

Учетчик вынул из-за пазухи мятую-перемятую тетрадь. В уме что-то считал, пересчитывал. И при общем напряженном молчании выдал такую информацию. Старшему стригалю бухгалтерия должна начислить 106 рублей с копейками, а подручным по 61 рублю. И тоже с копейками.

– Да за эти три дня я одежки-обувки истрепал больше, чем грошей заробил, – проворчал старшой Колядин.

Мой кореш Толя Безбородых поднял руку и вопросец обронил:

– А за деньгами-то когда приходить?

Ярцев скорчил уморительную козью рожу:

– А Чубай его знает!

Попов подвел итог:

– Пошли мы с вами, братцы, по шерсть, да сами возвращаемся стриженными.

В сей момент из-за угла кошары вышел Инициатор. Раздалось требовательное блеянье. Колядин понял намек. Взял с миски горбушку и протянул козлу. То был его законный гонорар. Плата за услугу.