Текст книги "Великая смута"

КТО РИСУЕТ СХЕМЫ РАЗБОЙНИКАМ?

Друг, спец по большому криминалу, недавно открыл мне глаза:

– В преступном мире не так, как у нас. У них каждое дело в деталях расписывается. В малых группах работу эту ведут дядьки паханы. В солидных компаниях операции разрабатывают спецы-программисты. Причем на высоком математическом уровне.

– Ты, братец, загнул, – сорвалось у меня с языка.

В ответ Д. открыл кейс, извлек радужной окраски знакомый журнал «Эксперт». Ткнул пальцем на статью А. Матвеевой под рубрикой «Русский бизнес». Оказывается, в Москве существует под эгидой федерации учебное заведение, готовящее флибустьеров для экономического рынка. Называется ЦКП: центр корпоративного предпринимательства. Отсюда в широкий мир выходят маклеры абордажных боев по захвату недвижимости. Проще говоря, мастеров разбойного промысла.

Читал я журнальчик и диву давался. Неужели все это всерьез? Неужели такое возможно? Но вот факты.

Студент пятого курса А. Иванов сотрудничает в компании «Минфин», где выступает в роли консультанта. На вопрос корреспондента, как он туда попал, Алексей рассказал:

«Я слушал лекции А. Волкова, генерального директора „Минфина“. Видимо, приглянулся ему. Александр Дмитриевич предложил мне и еще двум студентам хорошо заработать. Нам пообещали отдать в управление 20-процентный пакет акций одного промышленного предприятия. С его помощью мы должны были попытаться сменить власть на заводе и взять его под свой контроль. (Очень знакомая ситуация, не правда ли? – Н. П.) Сначала мы отнеслись к этому делу очень серьезно. С таким пакетом у нас в стране ничего подобного сделать нельзя.

Корр.: Так чем же вы занимались в «Минфине»?

Иванов: Генерируем идеи. Впервые в России смогли получить от Сбербанка, Газпрома, Мосэнерго и Юкоса практически всю их финансовую документацию. Мы придумали юридическую схему. Не буду вдаваться в подробности (профессиональная тайна! – Н. П.), но она работает таким образом, что российские эмитеты (?) не имеют юридического права отказать (интересанту-разбойнику с бандитского притона. – Н. П.) в предоставлении абсолютно конфиденциальной информации».

Господа, совесть-то у вас есть? Ведь то, о чем тут идет речь, не просто коммерческая тайна, в какой-то мере и государственный секрет. Как, впрочем, и частная жизнь человека. Посторонним сюда вторгаться запрещено. Кто же позволил непрошенным аудиторам учинять откровенно криминальную ревизию? Назовем вещи своими именами. Это же браконьерская охота на чужих угодьях, за чужой собственностью. Действо уголовное!

Но читаем дальше.

«Мы изобрели красивую схему увода у владельцев контрольного пакета акций компаний. Делается так. Скажем, мы хотим получить контрольный пакет акций „Газпрома“. Его держателю мы посылаем оферту (не от слова ли „афера“? – Н. П.) на приобретение акций, скажем, «Юкоса», по цене, превышающей рыночную раз в пять. Даже если у него нет этих акций, он скупит их на открытом рынке и продаст нам с большой выгодой для себя. А через какое-то время вышлем оферту с предложением купить уже и контрольный пакет акций «Газпрома», но формулируем свой запрос таким образом, чтобы они разбирались с этим недели две. (Все это опять же похоже на то, что годом раньше творилось на ГПЗ-1.) Все это время владелец акций будет ломать голову над вопросом: что от него хотят? Потому и молчит. Мы же через суд забираем у него ценные бумаги, легко доказав, что поскольку наши деловые отношения носят такой характер (жульнический!), мы понимаем молчание как знак согласия. И получив пакет, немедленно распыляем его так, чтобы уже никто не мог его собрать. Вот и все».

Ай да компания! Это же разбойный скит, где засели дельцы, промышляющие грабежом по-черному. Куражась, собеседник признался корреспонденту: «Такого рода схем у „Минфина“ накопилось уже много». Так что ждите, господа, налетчиков на свой офис!

Под конец журналистка приберегла раздухарившемуся программисту вопросец морального свойства:

– Александр, а о Родине вы думаете? Собираетесь поднять ее экономику, улучшить жизнь российских граждан?

– Нет, не собираюсь, – ответил молодой волчок с нескрываемым цинизмом. – Мне бы самого себя «поднять и улучшить».

Напрашивается вывод: не эти ли «спецы» помогли олигарху-патриоту Савченко осуществить дерзкий захват столичного «Шарика». Приятель-криминалист подтвердил: «Очень знакомый почерк».

Кстати сказать, бывший (законно избранный) гендиректор Комаров подал было на захватчиков в суд, но забрал заявление. Друзья отговорили! Это, дескать, будет похоже на известное сражение одного рыцаря с ветряными мельницами.

М-да, кузнец-то Сычев оказался куда смышленней и напористей своего начальника. Потому и праздновал победу. Не зря же молвится, что смелым сам Бог помогает.

НАШИ В ГЕНУЕ

Позвонили из общества «Союз».

– В четверг у нас встреча с участниками альтернативного «саммита» в Генуе.

– О, значит, и наши ребята там отметились?

Сказали в трубку со смешком:

– Выходит – так!

В Большой Харитоньевский переулок явился я с некоторым опозданием. Небольшую зальцу до отказа заполнили представители разных СМИ. Нашлось местечко на галерке. Отдышался. Огляделся. Ба, кого тут вижу! В президиуме, под красным знаменем с серпом и молотом восседал мой приятель Сергей Сычев. Тут как раз ему первому и предоставили слово.

– Товарищи! – произнес он с хрипотцой. Полузабытое обращение достало, кажется, до сердца каждого.

– Товарищи, – сильно волнуясь, повторил он. – Это была моя первая вылазка за рубеж. Да не куда-нибудь, а сразу в Италию. Увидел капиталистический мир воочию. Когда первые впечатления улеглись, пронзила мысля: «Какую же страну потеряли мы в девяносто первом году!» Потом, прислушавшись, усек, что ведь о том же не меньше нас сожалеет простой люд разных стран. В бытность существования СССР эксплуататоры, империалисты всех мастей действовали все же не так нагло, с оглядкой на Советский Союз. Теперь же им сам черт брат! Стратеги нового мирового порядка силой и обманом хотят затащить простой народ в капиталистический «рай» американского пошиба. Красивая жизнь гарантируется только так называемому «золотому миллиарду», то есть элите. Остальным уготована роль рабов как умственного, так и физического труда.

Собратья мои по перу сидели с опущенными головами. Большинству такие речи царапали душу правдой, которую потом в свою газету втиснешь. Антиглобалист же гнул свое:

– Нас в угол загнали. А в этом положении, что остается делать? Ждать, как вол обуха на бойне? Но мы не быдло, мы пока еще люди! Потому и возник международный фронт сопротивления глобализму. В него вошли и некоторые республики бывшего СССР.

Битых два часа продолжался политизированный диалог зала и президиума. Пресса пыталась выманить смачные детали, скандальные подробности дальнего и необычного для россиян вояжа. Большинство журналистов специально прибыли сюда за «жареными» фактами. У антиглобалистов же намерения были очень даже серьезные. Сказано было открытым текстом: такое мироустройство им не по душе. За счастье свое и своей страны готовы биться до победного конца. Эту свою позицию они высказали еще в Генуе, в открытом письме президенту Путину.

«Мы против господства мирового капитала, – заявлено в нем. – Мы против вовлечения России в губительный процесс капиталистической глобализации. Это ведет к окончательному разрушению отечественной экономики и культуры, в конечном счете к полной деградации российского общества. Потому мы и встали в ряды участников альтернативного „саммита“. Открыто заявляем о своей готовности участвовать во всемерной борьбе трудящихся за свои кровные права, за прекрасное и счастливое будущее».

Под этим обращением поставил свою подпись и Сергей Сычев.

Из старинного особняка мы вышли вместе и неторопливо двинулись к метро. Только на улице я заметил, что у Сычева вид усталый, изнуренный. Много сил, видать, забрала даже у силача-тяжелоатлета нервная и неравная борьба. Опять же и обратная дорога из Апеннин в Москву была трудная. В отряде продукты иссякли еще на подъезде к австрийской границе. В основном перебивались сухариками да кофе. И все же настроение в салоне автобуса царило боевое, задорное. Со стороны можно было подумать: домой возвращаются счастливые воины, одержавшие трудную победу.

– В Генуе мы получили заряд энергии, которой, кажется, хватит на всю оставшуюся жизнь, – рассуждал мой попутчик, энергично дирижируя на ходу будто литым из стали кулаком.

Скорым шагом пересекли мы проезжую часть улицы и вступили под благодатную сень Чистопрудного бульвара. Сычев не потерял нить разговора – взволнованно, в полный голос говорил о том, чем была переполнена душа.

– По российским телеканалам всячески искажали суть происходящего. Действительно, немилосердно зверствовала итальянская полиция. Но антиглобалисты мужественно держали удары. Помогала выдумка, смекалка. Из пластмассовых бутылок и гофрированного картона мы мастерили себе бронежилеты. Из прозрачных баллонов для воды вырезали забрала, наподобие хоккейных масок. Кабы не самоделки, не дружество, увечий, жертв среди безоружных демонстрантов было бы намного больше.

За то время, что мы не виделись (с год примерно), Сычев внешне переменился. В нем явно усилились бойцовские качества – в облике и, между прочим, в мускулатуре. И одет был соответственно: во все спортивное. Хорошо облегала торс кроваво-красная футболка навыпуск, командная форма посланцев объединенного Совета рабочих Москвы. Плечом к плечу со мной шагал человек, освобожденный от расхоже-пошлых условностей и понимающий мир по-своему. Философия же Сергея житейски проста, основана на известном библейском постулате: собственным трудом (в поте лица) человек должен добывать хлеб свой насущный. В душе сорокалетнего атлета, прибывшего двенадцать лет назад в столицу «по лимиту» из Свердловска, продолжается мучительно сложный процесс формирования личности борца. Хочется, конечно, верить, что на трудном – с виражами – пути друг мой не отступится и не погрязнет в бытовых соблазнах. А главное – не купится за тарелку «чечевичной похлебки». Лукавый враг силен, хитер.

Бульвар кишмя кишел от вечерней публики. Преобладали в основном сытые, праздные, беспечные гуляки, вышедшие на охоту за невинными и порочными удовольствиями. Москва в этом отношении напоминает древний Вавилон. Не повторит ли Первопрестольная его сатанинскую судьбу. Не приведи Господи!

Тревожные мои думы будто по электрической цепи передались кузнецу. Положив руку мне на плечо, он сказал:

– Подключайтесь плотнее к нашей компании. Не пожалеете. Братва – что надо. Есть самородки первого разбора, как говорят уральцы. Например, Ваньков Юрий, технарь с нежной душой. Рекомендую сблизиться с Николаевым. Он инженер, к тому же мыслитель. Человек-кремень. Против него я – глина.

Через несколько шагов Сычев снова заговорил о Генуе.

– Холеные господа из элитного клуба «Семерка» задумали гадство мирового масштаба. Хотят сделать из живого человека пластмассовую игрушку типа «робот», послушную и удобную. Чтоб люди-куклы их ублажали, от врагов внешних и внутренних бы защищали. Но самое главное – наращивали безумные прибыли своим ненасытным хозяевам. Нет, лично я – пас! Не хочу, не желаю игрушкой быть в чьих-либо руках.

Боевой настрой рабочего лидера с «Шарика» мне определенно по сердцу. Чувствуется в нем недюжинная сила, притягательность. За ним хочется идти.

Однако у меня был вопрос. Зародился он еще в зале, во время пресс-конференции. Теперь же вдруг заострился. При всем том вопрос из разряда неудобных. Задашь – друга-приятеля смутишь, а то и потеряешь. Но и ходить, согласитесь, с занозой под черепной коробкой тягостно, намаешься. И я решил разом от нее избавиться. Сделав вдох-выдох, спросил:

– Участие в движении антиглобалистов. Не распыляет ли это и без того наши слабые силы? Не отвлекает ли непосредственно от нашей внутренней борьбы?

Реакция была моментальная:

– Да, тут есть повод для полемики, а вот почвы нет.

– Просветите темного.

Сычев улыбнулся во всю ширь своего скуластого лица.

– Мы сильно отстали, мы заново учимся. Проходим на международных полигонах курсы современной тактики сопротивления эксплуататорам. Потом и самим пригодится.

Как ни ерничают нынешние эстрадные кривляки-пошляки насчет похабной роли совков в общественном развитии, сей гнусный «тезис» утратил свою привлекательность даже среди оголтелых защитников Белого дома в августе 91-го. Подавляющее большинство граждан страны поняло: с ними сыграли злую шутку.

Мало-помалу жизнь отрезвляет. Морок проходит. Хотите верьте, хотите нет. В тот памятный день, на Чистопрудном бульваре мне прибавилось ума. И паче чаяния, распрямились несколько мучительных вопросов. Что, как нынче молвится, дорогого стоит.

Пока я писал и доводил до кондиции свои записки, на заводе опять сменилось руководство. Загадочный Плешаков ушел с головой в коммерцию. Стал хозяином торгового дома в Люблино, возникшего на базе пресловутой Промплощадки. Место Плешакова занял некто Осипов, из своих же заводчан.

Помогут ли кадровые перетасовки ГПЗ-1? Говорят, это все равно что мертвому припарки. Жизнь из «Шарика» уходит уже не по дням, а по часам. В лучшие времена на московском гиганте работало 8180 человек. Теперь списочный состав ужался до четырех тысяч душ. Куда подевался честной люд? Расклад, значит, такой. Часть сами сбежали по добру по здорову. Других за проходную силком выперли. Иные же безропотно тихо ушли в небытие, на радость госпоже Хакамаде и Пенсионного фонда РФ.

Так что жизнь наша идет в полном соответствии с программными установками всесильного комитета трехсот.

ТЕМНОЕ ДЕЛО
(Мистификация вокруг романа «Тихий Дон»)

Юность моя прошла в Придонье, в «шолоховских местах». В атмосфере народного поклонения гению.

В 1943-м году нас с матушкой занесло вихрем войны в только что освобожденный город Богучар. В кругу сверстников вскоре выяснилось, что я до сих пор не держал в руках «Тихий Дон».

– Засмеют, – предупредил пятиклассник Николка Ткачев. И тут же вручил ужасно потрепанный том, аккуратно обернутый газетой.

Недели две ходил я сам не свой. Читал запоем. Волновался и переживал, словно речь шла о близких людях, порой и обо мне самом. Льстило самолюбию, если упоминалось имя нашего городка в связи с какими-то событиями.

Через некоторое время родители мои перебрались на постоянное жительство в саму станицу Вешенскую. Я регулярно наведывался сюда на побывку (дважды в год) из далекого Кишинева, где учился в университете на филолога. Теперь я мог уже осмысленно воспринимать и жизнь казачества, и самобытный характер их кумира. Разумеется, я и не мечтал о сближении с литературным светилом. Разными были наши жизненные орбиты, разница в возрасте велика. Однако же внимательно ко всему приглядывался, прислушивался. Живя бок о бок – дом моих родителей стоял в трехстах метрах от двухэтажного «куреня» классика советской литературы, – я мог беспрепятственно наблюдать будни шолоховской семьи. Приходилось лицом к лицу сталкиваться и с главным ее хозяином. При встречах я почтительно раскланивался. В ответ коротко кивали. Но и этого мне было много. А однажды «рыбалили» чуть ли не вместе.

Вышел я затемно, но меня кто-то опередил. Сквозь туман виднелись неясные очертания сидельца. Я направил лодку к противоположному берегу, заняв срединное положение. Забросил несколько донок. Закурил. И началось. Буквально одолели ерши. Хотел уже менять место, вдруг зацепился приличный окунек, взял линь. К тому времени туман рассеялся, и я разглядел сутуловатую фигуру. В пятидесяти метрах сидел, попыхивая трубкой, сам Михаил Александрович. Дела у соседа, похоже, шли не очень, но он стоически переносил неудачу.

Вдруг я почувствовал на крючке сильную тяжесть. Оказался классический, черный как негр чебак, кило на три, кабы не больше. Видя, как я борюсь с рыбиной, сосед от удовольствия (или от зависти) выразительно кашлянул. Но это был финал. Фортуна отвернулась от студента. Опять одолели ерши. И я стал сматывать удочки.

Медленно проплывая мимо Шолохова, я негромко пожелал доброго утра. Он слегка коснулся полей шляпы. С хитроватой улыбкой, но приказным тоном молвил:

– Ну-ка, покажи его!

Я достал рыбину. Поддел за жабры, продемонстрировал трофей.

– Хор-р-рош! – донеслось до моего уха. И следом: – Лещ, брат, это вещь.

– Желаю вам большой удачи, – промямлил я, налегая на кормовое весло.

На следующий год я встретил Шолохова на переправе. Был каленый августовский полдень. У парома скопление машин, подвод, масса людей. Беспрепятственным конвейером двигались только комбайны, тракторы и их обслуга.

Маршрут известен был всем и каждому. Технику гнали на Алтай, на целину. Паромщики работали, как черти: молча, сжав зубы. Пышущий жаром катерок, к тому же еще и окрашенный красной краской, носился туда-сюда как угорелый. Словно понимал всю возложенную на него государственную ответственность.

В какой-то момент порядок нарушился. С крутого берега бежал, тяжело дыша и размахивая руками, деятель райпотребкооперации. Казалось, вот-вот станет палить из маузера.

– Не имеете права! Безобразие. Я, я, я. Меня на той стороне ждут товары.

Паромщик и глазом не моргнул.

Откуда ни возьмись появилась хорошо всем знакомая кофейного цвета «Победа». В толпе зашелестело: «Шолохов, Шолохов». По всему было видно, писатель торопился. Навстречу вышел хозяин переправы. Поручкались. Перебросились дежурными фразами. Тут как раз с базковской стороны прибыл катер со своим неразлучным прицепом. Машинист вылез из рубки: вышел на берег. Похоже, они были дружны.

– Михаил Александрович, – молвил машинист, – мы вашу легковушечку как-нибудь меж комбайнами пристроим.

Шолохов категорически воспротивился:

– Не будем ломать и путать очередь. Целинники заждались, чай, наших машин. Пока на берегу позагораю.

Паромщик и машинист разом глянули в сторону снабженца. Тот молча переступал с ноги на ногу, безостановочно попыхивая цыгаркой. Все было понятно без слов.

По возвращении в Кишинев я принес в редакцию университетской газеты свой пышущий жаром каникулярный репортаж под названием «В станице Вешенской». Это была моя первая печатная работа, она сыграла важную роль в моей судьбе. Преподаватель курса советской литературы Леонид Яковлевич Резников однажды обронил:

– Слушайте, коллега. Вам счастье в руки плывет. Беритесь за дипломную работу по Шолохову. Тема плановая: «Образы коммунистов в романе „Тихий Дон“.

На кафедре идею поддержали. Я принялся собирать материал. Следующее лето предполагал провести в Ростове-на-Дону, покопаться в архивах. Хотел встретиться с оставшимися еще в живых подтелковцами и их соратниками. По моим планам, это должно было вылиться в историко-литературное исследование.

Но когда после зимних каникул я возвратился в «альма матер», в списке дипломников против моей фамилии стояло: «Некрасов – литературный критик». И был обнародован новый руководитель, доцент П. А. Мезенцев.

Немного погодя в студенческую среду просочились сногсшибательные слухи. Будто автор «Тихого Дона» – белогвардейский офицер, страшно талантливый, погиб в 1920-м году. Рукопись его случайно попала в руки Шолохова, ну и…

Меня потрясло это до глубины души. Мой кумир оказался!.. Язык не поворачивался произнести то мерзкое слово. От смятения я готов был оставить вуз и ехать куда глаза глядят, хоть на великую стройку. Опять же и время какое было на дворе. Только что состоялся «исторический» XX съезд КПСС, развенчавший и смешавший с грязью личность И. В. Сталина. В студенческой среде начался разброд и шатания. А тут еще и «шолоховская история».

Наш преподаватель Петр Андреевич Мезенцев, фронтовик, человек кристальной души, узнав о моих терзаниях, попытался успокоить подопечного дипломника. Мы часто разговаривали, не только в коридоре, в университетском сквере, но и дома у него. В отношении же Шолохова мой мудрый учитель был деликатен, осторожен. Было найдено обтекаемое слово: «недоразумение». А суть проблемы объяснял интригами литературной среды, завистью собратьев по перу. И еще «кое-чем». При этом решительно и твердо добавлял:

– Поверьте, туман рассеется. Рано или поздно. И все станет на свои места.

Ах, как долго туман рассеивался. Да что туман! После вручения МА. Шолохову Нобелевской премии на его голову полились потоки грязи. При этом неблаговидную роль сыграл его земляк Александр Солженицын. Что было, то было.

Потом малость развиднялось. Оказалось, что грязные сплетни вокруг авторства «Тихого Дона» возникли сразу же вскоре после выхода первых томов романа. Многих, в том числе и мэтров пролетарской литературы, удивляла (раздражала) молодость их создателя. В Париже вышла скандальная книжка окололитературной дамы Ирины Медведевай, скрывшейся под псевдонимом Г. Тогда-то и всплыло из небытия имя белогвардейского казачьего офицера Федора Крюкова. И пошло-поехало!

Слухи обрели характер сенсационности, на которую падок скучающий обыватель, стремящийся во чтобы то ни стало шагать в ногу с модными веяниями. Ну а уж потом, в годы перестройки, телевидение, освободившееся от пут «тоталитаризма», обрушило на наши головы «сенсацию века». Якобы «Тихий Дон» украден бесталанным Шолоховым у благородного и очень талантливого – почти гениального! – писателя, положившего жизнь свою за царя-батюшку.

Кто же он такой, Крюков? По литературной табели о рангах это был «мелкотравчатый» литератор, кстати сказать, земляк Шолохова, из станицы Глазуновской, что в Волгоградской области. Окончил Петербургский историко-филологический институт. В течение двадцати лет преподавал словесность в Орловской гимназии, учительствовал в Нижегородском реальном училище. Был депутатом Первой Государственной Думы от казачьей курии Войска Донского. После Октябрьской революции примкнул к белому движению. Редактировал правительственную газету «Донские ведомости». Принимал личное участие в борьбе с советской властью в составе усть-медведицкой сводной бригады, с которой отступал от Новороссийска. Умер в начале 1920 года от возвратного тифа в станице Новокумской.

За свою литературную жизнь Ф. Крюков создал цикл рассказов и написал повесть из казачьего быта. В последние годы (после революции) вообще ничего заметного не создал. Так что «красть» Шолохову, по сути, и не у кого было. Как же возникла версия об украденном романе? Попробуем вместе разобраться.

Во время нашествия немецких фашистов на нашу Родину, сгорел огромный шолоховский архив при следующих обстоятельствах. 8–9 июня сорок второго года вражеские самолеты бомбили станицу Вешенскую. В дом Шолохова попала большая бомба. Осколком насмерть сразило мать писателя. Бумаги разметало окрест. Чудом сохранились 137 листов черновой рукописи. Подобрал их на улице командир танковой бригады. Он хранил драгоценные страницы все годы и возвратил их Михаилу Александровичу осенью 1945 года. Но то был всего-навсего мизер.

Самой тяжкой для Шолохова утратой была потеря черновиков 1-й и 2-й книг романа, из-за которых еще в 1929 году возник скандал. Опять же на том основании: недоверие к автору. И все же общими усилиями удалось отстоять доброе имя молодого писателя, ворвавшегося в большую литературу, как шторм.

Итак, писательский архив сгорел дотла. Но ведь была еще одна кипа бумаг, которые находились в Москве, причем вроде бы в надежном месте. Но именно вокруг них и возник впоследствии головокружительный детектив, растянувшийся на годы, на десятилетия.

В связи с печатаньем в Москве первых двух томов «Тихого Дона» М. А. Шолохову часто приходилось наведываться в столицу. Тут он нечаянно сошелся и крепко сдружился со своим годком (тоже начинающим писателем) Василием Кудашовым. И всякий раз по приезде в московское издательство находил приют в тесной комнатенке друга-единоверца. Немало вечеров провели они вместе в тесном кругу. Здесь Шолохов, попыхивая трубкой, читал прямо с рукописи только что вышедшие из-под пера главы романа. Часто при этом присутствовала и жена Кудашова – Матильда Емельяновна. Вскоре эта семья чистосердечно разделила радость успеха вышедшего перед самой войной «Тихого Дона», которому была присуждена Сталинская премия первой степени.

В квартире Кудашовых так и осталась рукопись первой половины романа Шолохова. Судьба вскоре развела друзей-литераторов в разные стороны. Михаил Александрович, получив звание полкового комиссара, стал корреспондентом газет «Правда» и «Красная Звезда». А малоизвестный Кудашов пошел в ополчение, в составе писательской роты. Вскоре его перевели из солдат в сотрудники газеты «Боевой путь» 32-й армии. Однако судьба ее была плачевная, армия попала в окружение. В результате Кудашов оказался в фашистском плену.

Будучи на фронте в действующей армии Василий Кудашов очень беспокоился за судьбу рукописи своего друга. Он словно предчувствовал беду. И вот какой созрел у него план. Они с Шолоховым должны встретиться в Москве, чтобы из рук в руки передать драгоценные листы. Для этого Михаилу Александровичу, у которого были обширные связи в верхах, следовало хоть на пару деньков вызвать Кудашова в Москву. И тогда бы вопрос решился. Таков был план.

Однако встретиться друзьям не довелось. Под Юхновым (западное направление) 32-я армия попала в окружение. Предчувствуя неладное, Матильда Емельяновна обратилась в военкомат за разъяснениями. После проволочек ей наконец дали понять, что муж пропал без вести. И только после войны, окольными путями пришла скорбная весть. Василий Михайлович все эти годы томился в плену. Умер от туберкулеза зимой 1945 года в немецком концлагере в Померании.

А где же рукопись шолоховского романа? Совсем недавно она «нашлась» в квартире Кудашовых, что и следовало ожидать. Вот только почему Матильда Емельяновна пятьдесят лет молчала? Так и не возвратила страницы по принадлежности М. А. Шолохову. По сути, взяла на душу великий грех. А близкому другу своего мужа принесла много горечи и страданий.

В Писании сказано: «Темна вода во облацах». Да и душа человеческая – особенно женская – потемки. Возможно, Матильда Емельяновна не простила Шолохову, что тот, несмотря на неоднократные настойчивые просьбы В. М. Кудашова, не смог или не успел вызвать друга на несколько дней с фронта. Ведь даже в трагическую и святую минуту, уже у могилы М. А. Шолохова она солгала. На вопрос вдовы писателя Марии Петровны: «Мотя, у тебя никаких Мишиных бумаг не осталось?» Она коротко обронила: «Нет».

Что значит для творческого человека потерять рукопись? Коротко – горе великое. О глубине его знает лишь сам хозяин да очень близкие люди. Говоря казенным языком, отсутствие документальных свидетельств рождения произведения (в случае спора) делает автора, даже такого, как всемирно известный Шолохов, крайне уязвимым со стороны недоброжелателей, завистников, коими хоть пруд пруди в литературной среде. Шолоховскую рукопись надо было положить на стол еще и потому, что в либеральной отечественной, а также в зарубежной печати открыто, без стеснения говорили о свершившемся (и не наказанном!) литературном воровстве.

Позже Шолохову было брошено в лицо новое обвинение. Будто для прикрытия бесспорного факта отсутствия рукописного оригинала он придумал историю бомбежки своего дома в Вешенской. Израильская газета «Окна» посвятила этой теме большой очерк «Рукописи не бомбят», где «доказывалось», что никакой бомбежки и не было, как не было и гибели шолоховского архива. Надо сказать, что присуждение Михаилу Александровичу Нобелевской премии подлило масла в тлеющий костер.

Как эта грязная возня отразилась на душевном состоянии великого русского писателя? Безусловно, выбила из творческой колеи, а главное подорвала здоровье.

Одно время работал я в журнале «Коммунист». Как-то на редколлегии возник разговор: не худо бы редакции коснуться сложной темы – как идет поиск шолоховских рукописей. Явилось предложение: выйти на автора «Тихого Дона», ему первому и предоставить слово, хотя бы в форме обстоятельного интервью. Мне показалось, что работа вполне осуществима. За мной ее и закрепили. Уже на руках была командировка. И вдруг незадача. Меня валит с ног сильная простуда в сочетании с пневмоническим компонентом. В итоге – госпитальная койка.

Командировку переписали на спецкора Феликса Родионова. Я был уверен, что друг справится с задачей не хуже, а то и лучше меня. Это был классный журналист, имевший талант от Бога. Сам же без всякого наигрыша именовал себя репортером. Феликс умел вызвать на откровенность, «расколоть» самого закоренелого молчуна. А с Шолоховым предстоял ведь трудный разговор. Ради такого случая редакция раскошелилась: приобрела за валюту редкий в то время и дорогой портативный магнитофон.

В больницу до меня доходили слухи неутешительные. Родионов безвылазно прозябает в станичной гостинице, ждет звонка от Михаила Александровича. В «деле» участвовала своего рода группа поддержки – в лице писателя Виталия Закруткина, первого секретаря Ростовского обкома партии Бондаренко, а также местные партийные авторитеты. Бесполезно! Шолохов никого не принимал. На звонки домочадцы отвечали односложно: «Бате неможется».

Что остается делать нашему брату? Ждать да уповать на Бога.

Родионов извелся, изнервничался. Вторая неделя на исходе, а на магнитофонной ленте ни звука! Положеньице хуже губернаторского. Вдруг в гостинице переполох: «Появился Шолохов». Один, без провожатых. Сам поднялся на второй этаж. Постучал в номер.

– Ну, что, браток, скучаешь? – обронил Шолохов у порога. – Извини, что заставил ждать. Поехали-как в степь. Посидим рядом, погутарим.

Отправились куда глаза глядят. Расположились у подножья скифского кургана. В основном молчали. Так что до «Филипса» не дошло. Да впопыхах Феликс его и забыл в гостинице.

– Ну и что? – спросил я друга напрямик.

Родионов полез в карман, дрожащей рукой достал блистер с индералом (препарат от аритмии сердца). Да хватил не полтаблетки, как следовало, а целиком. Сбивчиво стал рассказывать о единственной встрече с писателем.

Когда Михаил Александрович узнал о намерениях редакции журнала, он онемел. После продолжительной паузы молвил шепотом:

– Выходит, я перед всем честным народом должен оправдываться. Значит, доказывать, что я не верблюд и не вор. Извини, брат, у меня на это нет ни сил, ни желания.

Феликс закончил так:

– По-моему, старик совсем плох. И в голове его, похоже, уже неземные мысли.

Сказано это было осенью семьдесят восьмого года, после второго инсульта. Многие только догадывались, а близкие знали наверняка, что это было следствием открытой травли. Но сильные мира не пожелали защищать великого художника от гнусных наветов. Почему? Вопрос пока что тоже остается открытым.