Текст книги "Вологодчина в русском фольклоре"

Соль земли

Тотьмичей по праву считают первыми древнерусскими горными инженерами. Они не разрабатывали горных рудников, не добывали драгоценных каменьев и металлов, не качали нефть, не использовали газ. Они находили и добывали соль, ту самую соль, которая шла с хлебом. Уже в XVI веке Тотьма была центром солеварения, а позднее способствовала развитию этого промысла в Леденге, Сольвычегодске и даже в Перми и Костроме. Солью Тотьма снабжала сперва монастыри и близлежащие поселения, после, используя выгодное географическое положение и наличие водного пути по Сухоне, другие регионы Руси. Соль тотьмичи даже возили за границу через Архангельск.

Тотемские соляные промыслы требовали тяжёлого труда при бурении скважин до 130 сажень (более 200 метров), откачки солевого раствора, выпаривания его. Сюда собирались лучшие мастеровые люди, купцы, представители духовенства, речники и мореплаватели. Соляной промысел в те времена дал импульс развитию всей экономики Вологодского края, благодаря ему устанавливались тесные хозяйственные связи с Севером, Югом, Сибирью. В XIX веке в связи с открытием новых месторождений соли (Эльток, Баскунчак) тотемская не выдержала конкуренции и производство её пришло в упадок. Сейчас лишь медики используют тотемские минералы для лечений различных заболеваний.

Стоит особо сказать о леденгском соляном заводе, что располагался в 30 верстах от Тотьмы по правому берегу Сухоны. В 1687 году заводом владел устюгский купец Василий Иванович Грунцин. В 1722 году завод принадлежал Светлейшему князю Александру Даниловичу Меньшикову. После его опалы завод состоял в ведомстве Дворцовой канцелярии, а затем пожалован И.С. Исаеву и управлялся его потомками почти сто лет.

Расцвет соледобывающего производства на леденгском заводе пришёлся на первую половину XIX века. В 1859 году население Леденгского составило 1370 человек, проживавших в 194 домах. Заводская школа была преобразована в заводское училище. Действовали две каменные церкви. Функционировало двадцать варниц. В год добывалось 300–350 тысяч пудов соли.

Вологодчина едва не стала родиной великого композитора П.И. Чайковского. В 1831–1836 годах на леденгском заводе работал в качестве управляющего Онежским соляным правлением Илья Петрович Чайковский. Он многое сделал для села: открыл школу для детей мастеровых, построил больницу, платил хорошее жалование работникам завода, выискивал деловых людей, приглашал их к себе… А потом семья Чайковских уехала, и рождение будущего гения музыки состоялось не в нашем крае. Зато много лет спустя село Леденгское прославили революционер И.В. Бабушкин, советский космонавт П.И. Беляев и другие заслуженные люди.

Н. Лузин

Царица-Щука

Деревня наша Плесо потому так называется, что в Сухоне напротив неё было большущее и глубоченное плесо. В разные годы мужики меряли глубину в середине плёса, дак до пятнадцати сажень доходило. А живёт будто бы в этом плёсе Большая Щука – царица всей Сухоны. В старину о ней все знали, побаивались Щуки – вёсла в воду ни с лодок, ни с барок лишний раз старались не опускать: несло так, потихоньку, течением, а кто шёл вверх по реке, тянули свои судёнышка мимо Плеса на бечёвке, а жители на этом деле даже подрабатывали. Когда проходили середину Плеса, старались бросить в реку чего-нибудь съестного: будь то хлеб или мясо; молоко тоже лили в воду…

Ловить царицу-щуку никто не хотел, да и как её словишь, если некоторые видели её – говорят, в длину с бревно, какие на молевом сплаве шли, будет, а в толщину с три бревна. Но жила Большая Щука в нашем плесе только летом, а осенью будто бы уходила вверх по реке, в само Кубенское озеро. Говаривали, что по осеням-то солнце садится как бы прямо в Сухону на закате, а царица не любила, видать, чтоб ей прямо в глаза солнечный свет пробивался. Вот и гонялась каждый год за солнцем, пока в Кубенском не проглатывала его со злости!

Тогда наступала зима, а Сухона замерзала. Всю зиму Щука стояла в озере, а солнце-то у неё в утробе распалялось всё сильнее и сильнее, жгло ей кишки, и начинала Щука метаться в воде, головой своей многопудовой колотиться об лёд, дробить и ломать его. Так и бежала Большая Щука из озера вниз по реке, а за ней несло льдины, начинался весенний ледоход. Только в Опоках, на самом мелком Ярилином перекате вылетало солнце из пасти рыбины, не могла она больше его сдерживать у себя в брюхе.

С Опок царица возвращалась обратно в наше плесо и лежала там всё лето, отдыхая от передряг. Гонялась за стерлядками да глотала целые стаи окунишек. Наверное, жива Щука и до сих пор – ведь всё равно каждую осень разбегается мелкая рыбёшка по протокам Сухоны, а это значит, царица отправилась в сторону Кубенского озера; каждую весну ледоход начинается на Сухоне с верховий – видимо, гонит Большую Щуку жар в брюхе, да так, что только лёд трещит!

А. Кузнецов

О несчастном семействе левашей

Щедро одарила матушка-природа красотами реку Сухону. Ниже Тотьмы берега реки кручами уходят ввысь. На одном из таких крутояров раскинула свои избы слобода Коченьга, по свидетельству писцовых книг ХVII века – самая большая деревня в тотемском краю. Как гласит предание, в старину-стародавнюю проживал в этой посухонской слободке молодой мужик по прозвищу Леваш, то есть Левша другими словами. Пришло время ему жениться, взял он в супруги себе ладную девушку из соседнего дома. Обвенчались в небольшой деревянной церквушке, что парила над Сухоной на высоком угоре около устья реки Коченьги.

Постепенно и к молодой жене «приклеилось» мужье прозвище, только называть её стали Левашка. Вскоре новая семья не захотела жить в Коченьгской cлободе с родителями и братьями Леваша в одной избе. Надумал тогда мужик переселиться на другое место, в дремучий лес верстах в десяти от Сухоны. Вырубил там Леваш вековечный ельник да сосняк, поставил дом на вершине расчищенного холма, откуда, как на ладони, в хорошую погоду была видна родная Коченьга.

День и ночь трудился Леваш в лесу, возделывая подсеки, а жена Левашка с хозяйством управлялась. Через некоторое время родился у них сын – назвали его Левашок, а потом и дочка на свет появилась – стали звать её Малой Левашкой, в честь мамы… Жизнь в семействе Левашей текла хорошо и спокойно, пока на деревенском пивном празднике в Коченьге, куда они пришли навестить в Медовый Спас родителей, не положила на Леваша глаз красивая Баба-одиночка – местная колдунья. После праздника стал мужик по ней сохнуть и в конце концов бросил семью, ушёл жить с колдуньей.

Не смогла перенести такого горя жена Леваша, стала вместе с детьми плакать каждодневно, и превратились они все в речки и ручьи. Сам Леваш, узнав об этом, тоже не выдержал, обернулся рекой и убежал от красавицы-колдуньи искать своё несчастное семейство по лесам да болотам.

Так и ищут они друг друга: река Леваш – это правый приток Сухоны; напротив устья Леваша впадает в Сухону слева ручей Левашок; от истоков Леваша в противоположную сторону бегут две речки – Левашка и Малая Левашка, сливаясь позже вместе, они отдают свои воды реке Илезе.

А. Кузнецов

Валуны-гиганты

Говорят, Бог сильно возмутился, когда увидел варварское отношение людей к природе и, в частности, к рекам и лесам. Увещевать не стал, а напустил на земли наши ледники. Они шли с Севера, напрочь стирая леса, жилища, неровности… Эти льды впереди себя толкали камни Скандинавии. Туда, где люди больше всего вредили миру, Господь валил каменья. Вот и считается в народе, что камни – божья кара нерадивым земледельцам, лодочникам, рыбакам.

В тотемском краю на реке Еденьге есть валун необычайных размеров. Зовут его Утюг.

Недавно замеряли: ширина почти пять метров, длина – восемь, высота почти два метра. С годами, как утверждают знатоки края, он уходит в землю, На то, мол, Божья воля. На самом верху его есть углубление, напоминающее большой человеческий след. И это след Господа, говорят местные жители. Когда он устал, то остановился на камне отдохнуть и оставил след в камне. А вот валун Лось, что в восьми километрах от Тотьмы, лежит целиком в Сухоне. Он еще больше Утюга и весит, по расчётам учёных людей, около 350 тонн. Камень возвышается над водой на два метра, имеет плоский верх. На нём хорошо летом в жаркую пору: обдувает ветерок, не досажают комарьё и гнус. Люди любят залезать на Лося. Молва народная хранит память о Петре Великом Он, проплывая по Сухоне из Вологды в Архангельск, останавливался у Лося, взбирался на него, пил там чай. Местные крестьяне после того дали валуну второе имя Царский стол. А ещё говорят, что царь Пётр, показывая на Тотьму, сказал: то – тьма. Помнят в народе и такую историю: царь Пётр хвалил мастеровых людей на соляных приисках, сам долго качал соляной раствор с глубины, употелся весь и кричал мастеру: «Плати деньгу! Всякая работа должна оплачиваться!» И будто бы взял медную монетку и положил за обшлаг камзола.

Н. Лузин

Ремесло как искусство

Пожалуй, в каждой местности есть своё ремесло. Где-то делают кадки и лодки, где-то – серебряные и кованые изделия, в других землях – свирели и гармошки… А вот в Тотьме ремёсла народные были большей частью русским искусством. На рубеже XIX и XX веков в Тотьме открылась на частные пожертвования Петровская ремесленная школа, куда принимали сирых и бедных крестьянских детей и которые творили настоящие чудеса. Вот далеко не полный перечень того, что выходило из рук подростков: плетение изделий из берёсты, корней, камыша, соломы, ивы, деревянная и глиняная посуда, всевозможные игрушки, карнизы к окнам и дверям, табуретки, скамейки, стулья, детские колыбели, шкафы, этажерки, комоды, столы, рамы для зеркал, подсвечники…

Школа постоянно участвовала в выставках. Так, в 1903 году на выставке кустарей в Ярославле тотьмичи были награждены большой золотой медалью. В том же году в Петербурге школа получила золотую медаль «за отличное выполнение резных изделий». В январе 1904 года в Таврическом дворце столицы состоялась Международная выставка «Детский мир», где Петровская школа была удостоена золотой медали. В следующем году в Петербурге прошла учебно-показательная выставка, а диплом её увезли тотьмичи. 1905 год особый – на Международной выставке в Льеже (Бельгия) школа удостоена Грант-при. Тотемские игрушки стали известны в Берлине, Париже, Нидерландах. В 1909 году завоёвана большая золотая медаль на Международной выставке в Казани, на следующий год успех в Киеве. В 1912 году участие в парижской выставке. Тотьму стали называть центром игрушечного искусства в России, вторым Нюрнбергом.

Позднее, с наступлением первой мировой войны и с победой Октябрьской революциии слава тотемских мастеров постепенно угасла. Петровская школа превратилась в заурядное советское учебное заведение. В 1992 году тотемская власть, желая возродить традиции местного искусства, открыла новую Петровскую ремесленную школу. Но о ней что-то ничего не слышно.

Н. Лузин

Комолые коровы Сондугского озера

На Сондугском озере, что в Тотемском краю, было несколько рыболовных избушек, одна из которых называлась Дунина. В ней жила подолгу тётя Дуня, Евдокия Алексеевна Талашова. Ещё девчонкой она бегала на Сондугское озеро, носила рыбакам хлеб, соль и другие продукты, а обратно домой – выловленную рыбу. Дуня с детства впитала все запахи природы, её привлекали на озере крики чаек, уток, гагар. Она научилась стрелять без промаха на лету, удить, ловить на крюки больших щук. Девчонка рано познала нелёгкий крестьянский труд. В шестнадцать лет она покинула родную волость и устроилась в Вологде няней у зажиточных хозяев. Когда прошли трудные годы войны и послевоенного голода, в деревне тётя Дуня стала навещать свою деревню. С помощью лесников она срубила себе избушку на северном берегу озера, недалеко от истока реки Кулой. С тех пор это место так и зовут – Дунина избушка.

Особенно часто Евдокия Алексеевна стала наезжать на Сондугу с начала шестидесятых годов, когда вышла в Вологде на пенсию. Почти всё лето, с ранней весны до поздней осени, она жила в своей избушке, где было тепло, уютно. Приятно подышать свежим воздухом с озера, полюбоваться восходами и закатами солнца… Рядом был её верный пёс Руслан, с которым она не расставалась. Это была истинная любительница природы, она могла часами рассказывать разные истории, приключавшиеся на охоте и рыбной ловле. Например, у тёти Дуни была «знакомая» утка по кличке Кума. Утром и вечером птица подплывала к избушке вместе с утятами, а Дуня кормила её с рук мелкой рыбёшкой и потрохами…

После жаркого летнего дня, бывает, надвигается с перевала непогодь. Поднимется сильный ветер, на озере ходят большие волны. И вот сондугские рыбаки среди волн видали головы плывущих комолых, то есть безрогих, коров. Это почиталось за недобрый знак, поэтому все, кто наблюдал коров, старались как можно быстрее грести на лодках к берегу – знали, приближается буря. Бывали и смельчаки, пытались ловить озёрныз коров, но сделать это было очень трудно: как только лодка приближалась к плывущему стаду, все животные скрывались под водой. Правда, указывали на одного мужика из деревни Марьинская (она же Шильниково), которому якобы удалось вывести из озера телушку. Потом она стала большой коровой и давала столько молока, что хоть запейся. Масло, сметана и творог в этой семье не переводились… Так словил этот мужик телушку: взял деревянное корытце, накрошил в него белых пирогов да привязал корытце сзади к лодке – тем и приманил. Спрашивали у тёти Дуни, не видала ли она сама озёрных коров? А та улыбалась и говорила: «Может и видала, да на что они мне, я и без молока проживу!»

Сюжет этого примечательного предания, скорее всего, был заимствован русским населением Сондуги от своих финно-угорских предшественников. Карелы и вепсы до сих пор верят в плавающих по озёрам коров, утверждая, что они принадлежат водяным – хозяевам озёр. Пасутся эти коровы в основном на дне, но перед бурей или грозой могут выходить и на берег. Коровы у водяных жирные, красивые, дают много молока. Видимо, самый главный водяной Тотемского уезда жил в Сондугском озере и мог разнообразить свой стол молочными продуктами…

А Дунина избушка на берегу озера простояла до восьмидесятых годов ХХ века. Она сильно обветшала, а после того, как жители сондугских деревень разъехались со своей родины кто куда, стали на озеро наведываться рыбаки из Тотьмы. В избушке выломали полы и потолок, сожгли их на кострах… Но нашёлся какой-то добрый человек и восстановил Дунину избушку, так что память об этой удивительной женщине пока живёт!

А. Кузнецов

Синеусов курган на Белоозере

Шевырев С. в девятнадцатом веке совершал путешествия по северу России и, в частности, в Новгородскую губернию. В 1850 году им была написана книга «Поездка в Кириллово-Белозерский монастырь», изданная в Москве. Из этой книги мы приводим некоторые выдержки, касаемые Белозерского края.

В. Сергеев. Северная деревня у озера.

От дороги поворотили мы влево к городу. Версты за две до него курган, довольно высокий, покрытый елями, и несколько разрытый, останавливает наше внимание. «Что это у вас за курган?» – спросил я у извозчика Онисима.

– «Здесь, сударь, говорят, лежит царь Синеус. Многие дворяне останавливаются тут и прощаются с ним. Как-то возил я польского священника. Он выходил и плакал: это, говорит, здешний наш первый царь Синеус».

Брат Рюриков, Синеус на Белоозере, дал название этому кургану, который, как видно, слывёт его могилою. Но летопись ли тому причиною, или так было искони в пределах народных – решить трудно. Народ, впрочем, про Синеуса не знает, а знают только грамотные дворяне, по словам извозчика.

Вот те рассказы, которые собрал я здесь на месте.

Мальчик говорил: «Старики рыли и дорылись было до сундука; да выехал из кургана солдат на коне и испужал их: все и разбежались. А гора опять засыпалась, как была». Мужик постарше из соседней деревушки рассказывал так: «Рыли и дорыли до мосту – и вдруг солдат на коне по горе заездил (по здешнему наречию). Все и разбежались. Теперь бы народ не разбежался: тронуть бы его, так бы и рассыпался». Предание слышал мужик от своего отца. Я обращался к 70-лет нему старику, самому старшему в деревне: он приходил ко мне нарочно в Белоозерск. По его варианту, солдат на коне, испугавший всех, выходил не из кургана, а из города, а потом вдруг пропал, куда – не заметили. Прибавил ещё, что видали огонь на этом кургане, видали также рыбью шелуху и брали её до мой; а дома она превращалась в деньги.

Весьма замечательно имя деревушки, лежащей почти насупротив этого кургана: Росляково. Она существует с незапамятных времён, испокон веков, как говорят крестьяне. Другие деревни около ней не носят таких замечательных названий и должны быть уже нового происхождения. Рослеков встречается в грамоте 1551 года, которою царь Иван Васильевич пожаловал сёла, деревни и починки Корнильевой пустыни в Вологодском уезде. Синеусов курган, Белоозеро и старинное имя деревни Росляково напомнили невольно Рослагень (Robslagen). Так назывались гребные общины моряков Норманских. Название Рослагень сохранилось в Швеции для означения берега, который они занимали. Не сохранилось ли оно и здесь, и передалось после в Росляково, по обычаю нашему всё чужое превращать в свои родные звуки?

Народные предания, окружающие этот курган, внушили поэту, моему спутнику, стихотворение. Я помещаю его здесь, как прекрасную память тех взаимных удовольствий, которые доставляло нам дружелюбное сообщество в нашей повозке.

 
Курган Белозерский я видел и там
Сидел на вершине; шумели кругом
Колосья, как волны катясь по полям,
Мешаясь то с синим цветком-васильком,
 
 
То с куколем красным; вилась предо мной
Дорога, что лента меж нив и полей,
Брели пешеходы усталой толпой
И тройка лихая скакала по ней…
 
 
Околица вправо… село и гумно…
Село искони Росляковым зовут —
Названье такое недаром дают…
Постой-ка, чего не случилось ли тут?
 
 
Вон Белое озеро плещет вдали,
Качая расшивы на бурых валах…
Когда-то варяги оттуда пришли…
Я вспомнил невольно о тех временах…
 
 
И брани взгремели! Изведал сосед
Их меч и лихой шестопер-буздыгань…
Но вот прокатилася тысяча лет…
Не стало героев… что ж этот курган?
 
 
Могила он что ли? Откуда возник?
Как сторож бессменный окрестных полей
Стоит. Расскажи-ка, послушай, старик,
Откуда он взялся? Не знаешь ли чей?
 
 
«Не знаю я, барин, про то ничего,
Но помню, когда ещё коней держал,
Провёз господина я здесь одного,
Так он у кургана с телеги слезал,
 
 
Здоровался с ним и прощался; потом
Сказал, что какой-то под ним Синий Ус
Лежит, а допрежь мы не знали о том,
И больше рассказывать я не берусь!
 
 
А было однажды… да этого знать
Не для ча! – мой батька рассказывал мне,
Что миром курган принимались копать,
Да выскочил, видишь, солдат на коне, —
 
 
И все разбежались: народ… не того…
Был в теноры больно нужлив и смирён;
Тронуть бы солдата, так мигом его
Не стало бы – вот что! рассыпался бы он!
 
 
Ещё, говорят, приходилось видать,
Что рыбьей накидано там шелухи;
Кто горстку ухватит, уж дома-то, глядь,
Посыпались деньги… такие грехи!
 
 
Всё Синего Уса проказы, я чай!
Вот, батюшка, только сказать я могу!
Девятый десяток живу почитай,
Что слышал, то слышал, скажу не солгу!»
 
 
Так вот что узнал я! Спасибо старик!
И думой глубокой внезапно объят,
Челом я к могиле-кургану приник —
И мнилось: былое вернулось назад;
 
 
Иная, чужая мне слышалась речь,
И стоны, и вздохи родимой земли,
И – чудилось – меч ударялся о меч,
И озеро-море гудело вдали…
 
 
И оком с князьями я в битве летел,
По мшистым болотам, по льдам и снегам,
Туда, на полуночь, где света предел,
И дивныя дивы мы видели там:
 
 
В странах полунощных, во мраке густом,
Кишела Печёра, Юрга, Самояд,
Народы, что молвят чужим языком,
Его ж новгородцы не могут понять;
 
 
И высится там за горою гора,
И в море лукою те горы идут;
И слышен там говор и стук топора:
То гору они топорами секут;
 
 
Ни много, ни мало – три тысячи лет
Секут они гору, чтоб высечись вон,
Но сдвинулись горы и выходу нет,
И Господом Богом запрет положен,
 
 
Положен запрет и гора заперта,
И трое поставлено крепких ворот:
Свинцовы, железны, медяны врата,
И пламя не жжёт, и меч не берёт!
 
 
И мнилось: туда мы с князьями пришли,
И в медны врата я грянул с мечом…
Но в миг всё изчесзло… лишь волны вдали
Шумели… и снова село за гумном
 
 
Мелькнуло… и снова курган предо мной…
Вилася дорога меж нив и полей,
Брели пешеходы усталой толпой
И тройка лихая скакала по ней…
 

Жеребёнка с подковой съели

Память об Иване Грозном в вологодском крае сохраняется ещё и в связи с преданием, которое как будто бы вышло из Грязовца. Когда царь был в Вологде, горожане привели ему в дар жеребёнка с серебряными подковами. Грозный был не доволен подарком и сказал, что это не жеребёнок, а телёнок, и велел подданным съесть его. Вологжане, когда ели, всё сомневались: телёнок это или жеребёнок? Но когда доели ноги до подков, убедились, что ели жеребёнка. Отсюда и пошла поговорка: «Вологодские телятники жеребёнка с подковой съели». Особенно часто её повторяли грязовчане. Как бы в отместку вологжане говорили: «Пьяница Грязовица: семь кабаков, одна церковь».

С. Непеин