Текст книги "Сестра моя – смерть"

– Ни на того ни на другую. Меня, собственно, наняла Александра Новикова. Помнишь такую?

– Еще бы!

– Ну вот, я должен был охранять Алену Озерскую, втайне от нее самой. С задачей своей я, как видишь, не справился.

– Вижу. – Бородин усмехнулся. – Не уследил, грохнула муженька.

– Никого она не грохнула! – возмутился Андрей. – Еще неизвестно, жива ли сама.

– Озерскую объявили в федеральный розыск, уже, – Илья посмотрел на часы, – уже с час. Против нее крепкие свидетельские показания.

– Ничего эти показания не стоят. И свидетель эта Галина липовый. Врет она все! Я следил за Озерской с одиннадцати утра, ни на шаг от нее не отходил. На Зелинского ее вызвал муж, я слышал ее разговор по телефону. – Андрей не стал вдаваться в подробности. – Я видел, как она вошла в квартиру. Дверь была не заперта. Пробыла она там не больше десяти минут.

– Это не доказательство ее невиновности. Устроить скандал и убить человека можно и за куда меньший срок.

– Не было никакого скандала! Я же слушал, стоял у самой двери. Вообще ни звука не было. Алена пробыла в квартире совсем недолго и выбежала в ужасном состоянии.

– Вот-вот! – непонятно чему обрадовался Бородин.

– Да не убивала она никого, как ты не понимаешь? – рассердился Андрей. – Помнишь, что рассказала Галина? Алена вошла, устроила скандал, бросилась на Валерия, а когда та попыталась вмешаться – на нее. Галине якобы еле удалось сбежать. Помнишь, да? Получается, по ее рассказу, Галина сбежала, а Алена еще там, в квартире, оставалась. Так вот что я тебе скажу: не было там никакой Галины, она должна была пробежать мимо меня – не пробегала! Все вранье чистой воды. Не исключено, что сама Галина и замочила Ковалова. Алену подставляют, уже в который раз за эти несколько дней подставляют.

– Орудие убийства не было найдено, – задумчиво проговорил Бородин.

– Орудие убийства заставили Алену прихватить с собой, я это понял, когда Галина про статуэтку рассказывала. Тут, видишь ли, какая штука получается: они инсценировали убийство из ревности, и очень подозрительно, если на орудии не будет Алениных отпечатков – не могла же она, прежде чем ударить, перчатки надеть в таком состоянии. Я видел, как она несла какой-то предмет, тогда не разглядел толком, что это такое, потом понял, статуэтка эта пресловутая. Ее заставили…

– Кто заставил? И как?

– Не знаю. Может, Галина в квартире была… Может, позвонили по телефону. А заставить человека по-разному можно. Запугали ее как-то.

– Да кто, кто запугал, кто заставил? Кому и для чего это нужно? Ты говоришь, ее уже несколько дней по-всякому подставляют?

– Ну да. Сначала я думал, что это Валерий воду мутит, а теперь…

– Да уж, у него теперь самое крепкое алиби. – Илья усмехнулся. – Нет крепче свидетеля твоей невиновности, чем собственный раскуроченный череп и лужа крови под ним.

– Это ты тонко подметил. Вот слушай, я тебе сейчас кое-что расскажу, а ты вникай и делай выводы.

И Андрей подробно рассказал Илье все, что узнал сам за эти дни о приключениях Алены Озерской, о мошенниках из светлогорского роддома и последствиях их прошлой деятельности.

– Ну, роддомом я завтра же займусь вплотную. – Бородин ковырнул вилкой остывший пельмень, налил себе из графинчика стопку водки. – А вот где искать Алену, ума не приложу.

– Вот и я не приложу. – Андрей тоже налил водки. – Надеюсь, не за упокой, – пробормотал он и выпил. – То, что вы ее в розыск объявили, это хорошо. Думаю, они, те, кто все организовал, на это и рассчитывали. До тех пор, пока вы подозреваете Озерскую в убийстве, она будет жива. Во всяком случае, я только на это надеюсь. Им, судя по всему, нужно, чтобы вы Озерскую отловили и упекли за убийство. Зачем, не знаю, может, чтобы от себя подозрения отвести, может, чтобы ее подставить раз и навсегда.

– Похоже на то. – Илья озабоченно покачал головой. – И что мы с тобой будем делать?

– Прежде всего молчать. Никому не рассказывай о нашем разговоре. Галина пока пусть идет свидетелем. А вообще, я буду искать Алену, а ты по мере надобности станешь мне помогать. Не откажешь ведь? – Андрей улыбнулся.

– В первый раз, что ли? Не откажу, не боись! – Илья похлопал его по плечу. – А как ты собираешься ее искать?

– Да появились у меня кое-какие мыслишки на этот счет. Боюсь только, что дело затянется.

– Может, ее раньше твоего наши федералы найдут и арестуют?

– А это было бы лучше всего, – серьезно сказал Андрей. – Тюрьма для нее сейчас – самое безопасное место. Да ей Бог поскорее туда попасть.

Глава 2
Алена Озерская

Неправдоподобно огромная жаба с лицом и фигурой актера Владимира Басова в зеленой юбке стояла на перилах Аничкова моста и в скорбной задумчивости смотрела вниз, на темную, холодную воду Невы. Собравшаяся на мосту толпа тревожно переговаривалась вполголоса, но никто не решался хоть что-то предпринять.

– Да что же вы?! Она сейчас бросится! – в испуге выкрикнула какая-то женщина. – Звоните в службу спасения.

– А ты поплачь, поплачь, поплачь, доченька! – предложила старуха в черном платке. – Поплачь – тебе облегчение, а ей-то как понравится. Я знаю, сама только что с похорон.

– Да ведь она жива еще, чего ж раньше времени оплакивать? – Женщина сердито посмотрела на старуху, покачала головой и, что-то бормоча себе под нос, пошла своей дорогой. За ней стали расходиться и остальные – сначала нерешительно, оглядываясь то и дело на безумицу, потом, подбадриваемые друг другом, смелее.

Вскоре мост опустел. Жаба-самоубийца, видно устав стоять, уселась на перила, свесив ноги вниз. Откуда-то рядом с ней появилась женская сумочка – бежевая, очень знакомая. Она открыла ее и, немного покопавшись, достала маленький пластмассовый белый предмет неясного назначения. Покрутила в руках, словно не зная, что с ним делать, потом прикрепила к уху. Слуховой аппарат – вот что это такое. Жаба-Басов, очевидно, была глухая.

Теперь, когда искусственный слух был восстановлен, жаба, наконец, решилась. Она снова поднялась на ноги, взмахнула руками и бросилась вниз, с моста, в холодную невскую воду. А может, не то что решилась – все решено у нее было давно, – просто вдруг вспомнила, что забыла про аппарат. Крестная заказала оркестр, музыканты уже собрались во дворе, ничего отменить нельзя. И значит, без слуха никак: не пропадать же зря музыке.

Внезапно поднялся сильный ветер, стало невыносимо холодно. Да ведь холодно уже давно – у воды всегда холодно, просто до этого терпеть было можно, а теперь пробрало до костей.

Ветер, ветер. Темно-серое небо. Кажется, вот-вот посыплется снег, такой же серый, как небо. Подходящая погода для самоубийства. А жабу не жалко. Потому что никакой жабы не было: актер Басов сыграл еще одну роль, только и всего.

И все-таки ветер… Мост совсем обледенел – лежать на нем становится невыносимо. Шумит внизу вода, и от этого еще холоднее. Народ разошелся, актер в одиночестве сыграл свою роль – пора уходить.

Руки примерзли, ноги примерзли, тело примерзло – не встать. Позвать на помощь? Нет никого.

Ветер. Это не вода шумит, а деревья. Откуда здесь, на мосту, деревья?

Я открыла глаза. Темно-серое хмурое небо. Мой петербургский сон ушел, а небо осталось таким же. Шумели действительно деревья – здесь всюду были деревья. Я не проснулась, а перебралась в другой, новый сон? В самом деле, спать очень хочется. Только холодно жутко. Отключили отопление? У меня есть стеганое шерстяное одеяло.

Я села, потрясла головой – деревья не отступили. Лес, кругом лес. Я спала на голой земле, оттого и замерзла. Но, несмотря на холод, мне еще хочется спать. Голова совсем не соображает, я никак не могу понять, что я здесь делаю и как сюда попала. Лес… В лесу мне делать совершенно нечего, в лесу я никак не могла оказаться. Невероятная, какая-то фантастическая ситуация, а между тем все так и есть: лес мне не снится, лес окружает меня в действительности. И значит, нужно предпринять какие-то действительные, реальные шаги – в прямом смысле этого слова: попросту вышагать отсюда, убраться поскорее из этого леса, из нереальной ситуации.

Я поднялась, встала на ноги. А с шагами, оказывается, большие проблемы: ноги подгибаются в коленях, не желают удерживать тело и, конечно, тем более не захотят его передвигать.

Ну, так и есть! Я с трудом доковыляла до ближайшего дерева, обхватила ствол, чтобы не упасть. Состояние мое напоминало последнюю стадию опьянения или ощущения человека при сильной качке на корабле. Или и то и другое вместе: человек наклюкался в корабельном баре, а тут, как назло, разразился шторм, ему во что бы то ни стало нужно добрести до своей каюты, но сделать это весьма проблематично. Лучший совет, какой можно ему дать в такой ситуации, – это сесть, где стоит, ухватившись за ближайшую рею, и переждать: в конце концов либо шторм стихнет, либо в голове его прояснится и ноги начнут подчиняться протрезвевшему мозгу.

Я последовала совету и опустилась, не выпуская из рук ствол, на землю. Шторм не стихнет – мой шторм не стихнет, но голову есть надежда привести в порядок, хотя бы относительный. Прежде всего надо постараться восстановить события и понять, как я здесь оказалась.

Что я помню? «Доченька» – неприятно, настойчиво: доченька. Это было на похоронах. На похоронах той, которая повесилась в моей квартире. Похороны. На Февральской, где ветер, как на петербургском мосту, где все абсурд, где нет места реальности. Похороны… Похороны я помню. Жесткие волосы оказались на ощупь вовсе не жесткими, оркестр заунывно фальшивил: поплачь, поплачь, ей станет приятно; белый гроб, будка без собаки, брейгелевские уродцы, пыльный, старый ковер и опять – доченька, доченька. С похорон я сбежала, когда поняла про волосы… Нет, потом, когда все они на меня навалились. Выбралась из-под них и сбежала. Небо потемнело, я думала, ночь наступает, а это просто пошел дождь. Автобусная остановка – как выход в реальную жизнь из мира фантастического. И вот тут-то… Был какой-то переломный момент, который привел меня в этот лес. Я чувствую, что искать нужно здесь. Чувствую, но не могу вспомнить.

Зазвонил телефон! Вот оно, поймала! Валерий мне позвонил и пригласил… на какую-то улицу. Не могу вспомнить, как она называлась. Не важно, не важно, я другое вспомнила: Валерия убили. Боже мой, боже мой! И еще… Я вспомнила, что еще произошло: меня выманили… затем… У них Маша в заложницах – вот что самое главное!

Они обещали ее отпустить, если я выполню все их требования. Боже мой, боже мой, как же мне узнать, отпустили они ее или нет?

Телефон! У меня был с собой мобильник! В кармане куртки. Но наверняка они его…

Я сунула руку в карман – и не поверила удаче: мобильник они не забрали!

Однако радость моя была преждевременной: ни домашний, ни сотовый тети Саши не отвечали, просто она не брала трубку, и все.

Мне надо отсюда выбираться, во что бы то ни стало, не ради себя, ради Маши, заставить проклятые ноги ходить. Если они не сдержали обещания, если Машка у них все еще в заложницах… К Бородину, к Никитину – к кому угодно, на все наплевать, раз у этих уродов Машка! Я всех на ноги подниму! Даже к Артуру Генриховичу обращусь, если понадобится, и попрошу помочь. Да я к отцу обращусь, не то что к Генриховичу!

Но сначала нужно до них добраться. Почему же не отвечает тетя Саша? Неужели и с ней что-то случилось? Позвонить отцу? Попросить разузнать, как у Новиковых дела, и если что, пусть сразу начинает действовать? Ужасно не хочется с ним объясняться, но ничего не поделаешь.

Папины телефоны тоже почему-то стабильно не отзывались. Да что же такое происходит?

Надо идти, подняться и идти, поскорее добраться до города. Дома есть номера телефонов Бородина и Никитина, в какой-то старой записной книжке. Надеюсь, я ее не выбросила. Да нет, не должна была. Но сейчас главное – выбраться из этого чертова леса.

Я поднялась, держась за дерево, сделала неуверенный шаг. Чем это меня накачали? Ноги совсем не держат. Следующие несколько шагов дались мне с огромным трудом – подгибаются колени, и все тут! Телу нужна опора. Мне бы какую-нибудь палку.

Я огляделась вокруг. У пятого, если считать от меня, дерева лежала толстая суковатая ветка – превосходный материал для клюки. Но дойти до нее будет нелегко – слишком она далеко. Я опустилась на четвереньки и добралась до своей цели ползком.

Ветка была что надо. Я обломала сучья – получился отличный костыль. Поднялась и, опираясь на него, стала потихоньку передвигаться.

Лес оказался совсем невелик. Довольно скоро я выбралась на открытое пространство – луг не луг, поле не поле, пустырь не пустырь. Впереди, не больше чем в километре, виднелись дома. Недалеко же меня завезли! Я поковыляла по тропинке в город.

Задача была не из легких. Я совершенно выбилась из сил, пока добралась до первых городских строений, несколько раз присаживалась отдохнуть прямо на землю. Меня постоянно одолевало желание встать на четвереньки, как там, в лесу, и ползти. Ноги совсем не держали, с головой творилось что-то странное, глаза слипались, хотелось спать. Если бы не Маша, плюнула бы на все, легла и уснула бы под каким-нибудь кусточком.

В этом районе я никогда не была – все совершенно незнакомое. Как много в нашем городе, оказывается, мест, в которых я не бывала, хоть прожила здесь всю свою жизнь. Впрочем, это всего лишь окраина, что-то наподобие Февральской. Надо найти остановку и выбраться в центр.

Сориентировавшись, в какую сторону лучше двигаться, я поковыляла вдоль дороги. Навстречу шел парнишка лет пятнадцати – единственный прохожий на этой пустынной улице. Я хотела остановить его и спросить, где остановка, но он так удивленно на меня посмотрел, что я не решилась.

Костыль, а вернее, попросту суковатая палка – вот что его удивило. Придется по городу передвигаться без подпорки, а то заберут еще в сумасшедший дом. С большим сожалением я отбросила костыль в сторону. Идти стало совсем тяжело.

В конце концов мне удалось добрести до остановки. Это был просто железный столб с табличкой номеров проходивших здесь автобусов – ни навеса, ни скамейки. Доковыляв, я ухватилась за этот столб и фактически повисла на нем. Примут за пьяную, не иначе, если увидят. Правда, пока видеть некому – остановка, как и улица, словно вымерла, ни одной живой души. Ходит ли здесь транспорт?

Довольно часто мне снится сон, будто я заблудилась в чужом городе, мечусь в панике по улицам и никак не могу выйти на знакомое место. Примерно такое же состояние меня охватило сейчас. Представилось, что город – не мой город, и стало страшно.

Никакая я не старуха, я одинокое сиротливое дитя. Кто спасет меня, кто выведет за руку из этого незнакомого фантастического города? Кто пожалеет, кто приласкает? Я не могу жить одна, я не готова. Я ужасно хочу, чтобы меня любили, заботились обо мне, баловали и ублажали, исполняли все прихоти. Я ужасно хочу закричать, затопать ногами, повалиться на землю, забиться в истерике и потребовать любви, заботы и счастья.

Автобуса все нет. И наверное, никогда не будет. Руки, вцепившиеся в железный столб, закоченели. Что мне делать, Господи! Что мне делать? По этой дурацкой дороге даже машины не ездят. А другой мне не найти – просто не хватит сил. Я здесь пропаду, пропаду. Никто не спасет – спасать меня некому.

Я впала в такое отчаяние, что опустилась на землю и разрыдалась. Но внезапно несчастья мои закончились: искаженный мир, в который попала я, бедное заблудившееся дитя, наконец сжалился и послал мне спасение. На дороге показалась машина. Опираясь на столб, я вытянула свое тело, поднялась и бешено замахала рукой. Машина остановилась, передняя дверца гостеприимно распахнулась, перегнувшись через сиденье, выглянул водитель.

– Садитесь! – весело прокричал он, но, всмотревшись в меня внимательнее, вдруг спросил: – Вам помочь?

– Да, да! Помогите! – От внезапно свалившегося на меня счастья ноги совсем ослабели, я почувствовала, что самостоятельно до машины мне не добраться.

Он довел меня, заботливо усадил на сиденье.

– С вами что-то произошло?

– Произошло. – От слабости я опять разрыдалась. – Я очень хочу домой.

– Ну, это не беда! – засмеялся водитель. – Я думал, что-то серьезней. Успокойтесь, чего же вы плачете? Домой я вас сейчас мигом доставлю, называйте адрес.

– Мира, семьдесят пять, – сказала я, всхлипнув, до того родным, но недостижимым показался мне мой дом. Что-то подобное со мной происходило в детстве, когда меня отправили в лагерь. Мне там было тоскливо и плохо, а дом и родной город с самого первого дня стали восприниматься как безвозвратно утраченный рай.

– Получается, мы с вами соседи! – обрадовался водитель. – Я тоже живу на Мира, в доме, где магазин «Румба», знаете?

Никакой «Румбы» я не знала, но зачем-то кивнула:

– Знаю.

– Минут через десять будете дома. Что же с вами все-таки произошло? – Он обернулся ко мне, забыл следить за дорогой. Впрочем, рисковал он не сильно: дорога была практически пустой.

Мне не хотелось ничего рассказывать, да и можно ли вообще рассказать кому-то о том, что со мной приключилось?

– Да так, ничего особенного. На меня напали, наверное, хотели ограбить, но все обошлось.

Он опять обернулся и посмотрел на меня внимательно – кажется, не поверил, ну да и черт с ним.

– Как это обошлось? Кто-то спугнул?

– У меня был газовый баллончик, – соврала я и обрадовалась своей находчивости: если ему вздумается ко мне приставать, пусть знает, что защитить себя смогу.

Ехали мы никаких не десять минут, а гораздо дольше, и все какими-то незнакомыми улицами. Чем дальше, тем больше это начинало меня беспокоить – я совершенно не узнавала города.

– Ну вот и приехали! – Водитель завернул во двор какого-то чужого дома. – Мира, семьдесят пять, как заказывали.

Он морочит меня! Он меня морочит. Он просто шутник. Ничего страшного не происходит. Спокойно выйти из машины, не подавая виду, что что-то не так. Расплатиться и выйти.

Я сунула руку в карман, на секунду испугавшись, что денег там не окажется. Слава богу, все в порядке: стольник и еще пятьдесят рублей. Но за свои шутовские услуги водитель категорически отказался брать плату.

– Что вы, я ведь не извозчик! Тем более мне почти по пути, я и не отклонился от курса.

Не извозчик, что и говорить! Я вывалилась из машины – с ногами было все так же плохо.

– Вам помочь?

– Нет уж, спасибо. Вы и так уже помогли.

Он почему-то не трогался с места. Не обращая больше на него внимания, я поковыляла по дворовой дорожке. Надо было выйти на улицу, сориентироваться, где я нахожусь, и в соответствии с этим вызвать такси.

… Если бы я знала, какое страшное открытие меня ожидает, осталась бы, где была, не тратила силы, бросилась бы на асфальт и не сдвинулась с места. Улица, на которую завез меня водитель, была улицей Мира. Дом, к которому он меня доставил, был домом семьдесят пять. Мира, семьдесят пять – мой адрес. Это Мира, семьдесят пять, я вижу впервые в жизни.

Я сошла с ума? Или все еще сплю: в лесу под деревьями, в кресле в соседстве с повешенной, в машине своих похитителей? Мир разрушился, мир потерял голову, я не узнаю этого обезумевшего мира. А бороться с ним мне не по силам. Искать выход мне не по силам. Да элементарно передвигаться мне больше не по силам.

И все же останавливаться нельзя. Я буду двигаться вперед – все идти и идти по незнакомой, чужой улице Мира, пока не упаду. Жаль, поспешила избавиться от своего лесного костыля, с ним идти было бы легче.

Я шла как во сне или в тяжелой болезни. Сознание то и дело давало сбои. Время от времени я совершенно забывалась, только механически переставляла ноги. Куда я иду, зачем? Не знаю, не знаю, но это не важно, не нужно задавать себе мудреных вопросов и уж тем более нельзя искать на них ответы: я иду низачем и никуда, я иду для того, чтобы идти. Я иду потому, что никогда в жизни не верила, что линия горизонта – воображаемая линия, я всегда твердо знала, что там другой мир, лучше и интереснее нашего. В тот, другой, мир мне и нужно попасть: тот, другой, мир – потерянный рай моей жизни.

* * *

Я проснулась в постели, над головой – потолок, под пуховым одеялом тепло и приятно. Кошмар кончился. Я вернулась к себе – это главное. Можно снова уснуть, можно встать, сварить кофе. Оказывается, все эти полгода несчастной моей жизни я была счастлива. Нужна была основательная встряска, чтобы это понять. Теперь поняла и излечилась. Я молодая, здоровая, красивая женщина, только круглая дура – лишь дура могла жить так, как жила я эти полгода: не жила, а спала, неудивительно, что в конце концов доспалась до кошмара. Этот кошмар мне был дан в назидание.

Я сладко потянулась, перекатилась на бок, откинула одеяло. Я спала одетой? А брюки-то какие грязные! Как я могла завалиться в постель в грязных брюках?

Настроение сразу испортилось, уверенность в том, что все благополучно закончилось, стала стремительно улетучиваться.

Она улетучилась окончательно, когда я подняла голову и осмотрелась: квартира, в которой я находилась, была не моей квартирой.

Чужая квартира в чужом городе – логическое продолжение кошмара, зрелая стадия болезни – моей или мира. Бессмысленно восстанавливать цепочку событий, которые привели меня сюда – ничего это не даст, по опыту знаю. Что со мной происходит, все равно не понять. Придется приспосабливаться к новой своей ипостаси.

Только страшно очень. Страшно не понимать.

Ничего, приспособлюсь!

Окончательный диагноз, впрочем, ставить рано. Как знать, может, все еще не так и плохо, может, у этой квартиры найдется хозяин, который объяснит, как я здесь оказалась, и объяснения эти будут вполне приемлемы. Надо просто подняться и разыскать хозяина. Возможно, он на кухне, варит кофе, ожидая моего пробуждения.

Я поднялась, постояла, ноги держат. Сделала шаг, другой – я отлично могу ходить. Вышла из комнаты в прихожую, прикинула, где может быть кухня. Квартира однокомнатная, вроде моей.

На кухне никого не оказалось. Во всей квартире никого не оказалось. Хозяина нет. В прихожей на вешалке висит моя куртка – вся в грязи, как и брюки. Под порогом стоят мои туфли, тоже грязные. А хозяина нет.

Я проснулась в чужой квартире. Я живу в чужой квартире. Я чей-то чужой кошмар, вроде Любы.

Зеркало! Мне нужно зеркало!

Зеркало нашлось в ванной – огромное, во всю стену. Зеркало отразило меня, Алену Озерскую, какой я себя помню, только очень грязную и испуганную. Вымыться, успокоиться – и буду как прежде. Не знаю, имею ли я право воспользоваться ванной? Наверное, имею, раз здесь живу.

Возможно, так думала и Люба, когда брала мой халат и мое полотенце. Она была права, я просто тогда не понимала: вещи, среди которых ты поселился, – твои вещи.

И все-таки ванну принимать я не стала, хоть и очень хотелось, наскоро вымылась под душем, вороватым движением выдавила на ладонь немного шампуня – я не сделалась еще вполне чужим призраком, мне все казалось, что совершаю нечто незаконное. Но преодолеть отвращение к грязной своей одежде не смогла, завернулась в хозяйский халат, он висел рядом с полотенцем, на вешалке.

Ну что? Пора идти за цветами?

Я начинаю понимать Любу. Вполне, вполне начинаю понимать. Я тоже хочу подружиться с хозяином – хозяйкой – и чтобы кошмар закончился праздником.

Как просто стать тенью!

В чужом халате мне было уютно. Нравился запах, исходящий от него, – стирального порошка и какой-то незнакомой туалетной воды – скорее мужской, а впрочем, может, и женской. По туалетным принадлежностям тоже невозможно было определить, мужчина здесь живет или женщина. Бритвенный станок, крем до и после бритья, помазок, безусловно, указывали на присутствие мужчины, но, возможно, это приходящий мужчина.

Я прошла на кухню. Нашла кофе, нашла сигареты, включила электрический чайник. Открыла форточку, закурила. А здесь, в этой чужой квартире, мне совсем неплохо. Во всяком случае, лучше, чем в лесу. Что ощущала Люба, когда обнаружила себя в моей квартире? Тоже, наверное, сначала испугалась, а потом потихоньку освоилась.

Чайник закипел. Я сделала кофе, закурила новую сигарету. Прижалась боком к батарее – успокаивающее тепло заструилось по телу. Давно мне не было так хорошо, так покойно. Все сидела бы и сидела на этой чужой кухне. Мне нужен отдых, я его заслужила. Немного тревожно оттого, что неизвестно, как примет меня хозяин, но хорошо. Так хорошо, что не хочется думать, как и почему я здесь оказалась.

Кофе почему-то подействовал на меня как снотворное. Пригревшись у батареи, я сидела, расслабленная. Мысли текли медленно и лениво – не мысли, а какие-то клочки ассоциаций. Люба, смерть, похороны – все это, если разобраться, совсем не страшные вещи. И гибель Валерия не страшна. И даже если бы мне, лично мне, сейчас, в эту минуту, угрожала смертельная опасность, я бы не испугалась. Потому что смерти в любом ее проявлении не стоит бояться. Все взаимозаменяемо, и все взаимозаменяемы. Я вот заменила же Любу. А до этого она заменяла меня. Может быть, мне предстоит умереть очень скоро – сегодняшним вечером, когда вернется хозяин (хозяйка). Но не страшно, совсем не страшно. Мне не страшно и не больно, и сожаления нет. Только хочется спать и греться, греться. Сделать, что ли, себе еще кофе? Чайник горячий…

Я все же заставила себя встать. С чашкой в руке пошла по квартире, на ходу прихлебывая кофе. Я даже не знаю, на каком этаже нахожусь и возможно ли отсюда выбраться. Люба могла выходить из моей квартиры, когда пожелает. Наверное, и я смогу.

Нет, мне это будет сложно: с этой стороны дверь без ключа не открыть, такой конструкции замок – дурацкой конструкции! Ключ никто не позаботился оставить. Окна довольно высоко от земли – этаж шестой или седьмой. Ну, нельзя так нельзя, мне и здесь неплохо.

С какой беззаботностью я об этом подумала! С удивительной беззаботностью, с несвойственной мне беззаботностью. Это оттого, наверное, что очень хочется спать – я просто на ходу засыпаю. И ноги опять начали заплетаться, как язык у пьяного. В таком состоянии я, если бы и хотела, никуда убежать не смогла бы. Надо поспать, немного поспать, а там, глядишь, все само собой образуется.

Я легла на кровать, с которой встала не больше часа назад, и с наслаждением завернулась в одеяло.

… Мне снились тревожные черно-белые сны: сырые улицы, хмурое небо, средневековые дома – город, где я никогда не была, город, где я не хочу оказаться ни при каких обстоятельствах. Проснулась с ощущением какой-то неясной нависшей надо мной угрозы. Открыла глаза – чужая комната.

Ничего не изменилось, абсурд не стал сном, не растворился в нем, как в щелочи. Все так и есть: я в чужой квартире. Это в чем-то пострашнее, чем в лесу, пострашнее, чем на похоронах у Любы.

Что происходит? Что происходит? Что происходит?

За окнами сумерки. И в комнате сумерки. А когда я в первый раз проснулась, ярко светило солнце. Я прожила в чужой квартире весь день, а может, и больше – ни за что теперь нельзя поручиться: ни за свои ощущения, ни за память – сколько раз в последнее время они меня подводили! И все же нужно постараться, и вспомнить, и связать в цепь последовательность событий. Нелегкая задача: все последние события были крайне непоследовательны. Непоследовательны и нелогичны, и большей частью состояли из различных смертей: Люба, женщина на улице, Валерий.

Маша! Они выкрали Машу и сделали своей заложницей. Я ведь спешила спасти Машку, изо всех сил торопилась выбраться из леса и поднять на ноги милицию. Торопилась, торопилась, а потом совсем о ней забыла. Надо срочно отсюда уходить, срочно ехать…

Как я оказалась в этой квартире? Может, они и меня взяли в заложницы?

Вспомнила! Водитель привез меня на фальшивую улицу Мира. Он наверняка с ними заодно. Надо отсюда выбираться.

Я бросилась в прихожую. Дверь. Замок мощный, с этой стороны ни за что не открыть. Они меня взяли в заложницы и заперли.

Нет, не в заложницы, а чтобы я Машку не смогла спасти.

Телефон! Я сорвала с вешалки куртку. Телефон был на месте.

Значит, тут что-то не то. Если человека насильно запирают, телефон ему не оставляют, это уж точно! Да и вообще приставляют охранника. Кто мог поручиться, что я просплю весь день, что я, как последняя дура, сумасшедшая дура, приму свое пребывание в чужой квартире за фантастический бред и не предприму попытки сбежать, поднять на ноги всех соседей? Любая бы на моем месте стала кричать и стучать в стены.

Нет, здесь что-то не то, не то.

Но что бы это ни было, нужно отсюда выбираться. Раз есть телефон, значит, я смогу позвонить и позвать на помощь.

Ни по одному телефону из тех, которые были в записной книжке, никто не отозвался, а других я не помнила. Я собралась звонить 02, как вдруг услышала за дверью шаги. Заскрежетал в замке ключ – дверь открылась. В квартиру вошла девушка – черноволосая, смуглая, она мне улыбнулась. От ужаса я попятилась, от ужаса я закричала.

– Боже мой, я вас напугала? – Девушка покачала головой и опять улыбнулась мне, приветливо, ласково. – Не бойтесь, я Любина сестра.