Текст книги "Сестра моя – смерть"

А теперь вот все на ней замыкается. «Но круг замкнулся, и в сыром подъезде…» Что это, что? Откуда это выплыло? Я не хочу, не хочу, не хочу вспоминать! Я знать не знаю, откуда выскочила эта строчка!

Я помню, я знаю: эта строчка из первого стихотворения Валерия, которое он мне посвятил. Он мне много посвящал стихов! Он постоянно мне посвящал стихи! Он только и делал, что писал и посвящал мне стихи, когда мы только с ним познакомились. А потом он предал меня…

Я не хочу вспоминать!

А потом его убили.

Не хочу, не хочу!

Убила его тетя Саша. То есть наняла людей, и они его убили. Они его убили, а меня завезли в город Северск, выманив из квартиры Машей. Это она, тетя Саша, придумала, что Машку взяли в заложники, это она, она! Какая же тварь!

Но зачем ей все это понадобилось? Я не вижу никакого смысла, не вижу, не вижу! Хоть ты тресни, а смысла нет! Ну, допустим, она решила убить Валерия и подставить меня. Какая ей-то от этого выгода?

Скорее всего, об этом я никогда не узнаю. А впрочем, так ли это важно? Не все ли равно, почему именно она так поступила, важно лишь знать, что она так поступила.

Лучше вообще ничего не знать! Не знать и не думать. Закрыть глаза, отключить мозг и вернуться в блаженную нереальность. Зачем я так стремилась из нее выбраться? Реальность-то хуже. Подлее и гаже. Реальность вообще перенести невозможно.

За дверью то и дело раздаются шаги. Мне все кажется, что это за мной, но шаги проходят дальше. Но за мной все равно придут, здесь не оставят, перевезут в наш город, подальше от Каролины, чтобы уж точно никто не смог спасти. Что она подумает, когда придет из больницы и увидит: дверь открыта, а меня нет? Испугается? Расстроится? Как бы ей сообщить, что я здесь, что я не предавала ее, что меня саму предали?

Никак. Позвонить мне не дадут, это точно. Да если бы и дали, телефона ее я все равно не знаю.

Снова шаги – и снова мимо. Отключиться, не слушать.

Я закрыла ладонями уши, зажмурилась и долго-долго так сидела, пока руки не затекли на весу. Я думала, успокоюсь, но стало еще тревожней, стало еще страшней. В зарешеченное окно бьет яркий апрельский день. Почему же здесь так холодно? Скорей бы уж пришли за мной, скорей бы уж повезли, скорей бы уж предъявили обвинение, скорей бы уж хоть что-нибудь произошло. Холод убивает, неизвестность убивает, ожидание убивает. Время длится и длится, и нет ему конца…

Ну вот и дождалась – это, кажется, за мной! В коридоре целое шествие. И голоса – множество голосов, все звучат одновременно: мужские, женские – сумасшедшая разноголосица. И что-то еще, тревожно-страшное: ток-ток-ток, словно кто-то бежит на костылях. Это за мной, это за мной! Сейчас дверь откроется – и они все ворвутся сюда. Неотвратимость, оказывается, хуже неизвестности.

Но не нужно показывать им, как мне страшно. Тот, кто боится, – конечно же виноват. Сделать независимое лицо, встретить с достоинством.

Лязгнул замок. Дверь распахнулась.

Первой влетела тетя Саша и бросилась ко мне. А я растерялась, а я так обрадовалась, я совершенно забыла, что она предательница и враг.

– Аленушка! – Она обняла меня, а я крепко-крепко прижалась к ее груди, изо всех сил ощущая родство и тепло. – Я чуть с ума не сошла! Думала, уже никогда… А ты позвонила… А эти болваны… Но слава богу, все кончилось!

У двери томились остальные – Каролина с моей курткой в руках, Илья Бородин, чем-то ужасно рассерженный, Андрей Никитин, совершенно измученный, какой-то смутно знакомый парень на костылях… Да это же Любен! Я осторожно высвободилась из тети-Сашиных объятий и подошла к ним. Каролинка мне улыбнулась и стала озабоченно надевать на меня куртку.

– Представляешь, – затараторила она, смеясь своим легким жизнерадостным детским смехом, – мы приехали с Любеном, а тебя нет! Его из больницы выпустили всего на два часа, а тут такое! Я думала, тебя снова похитили, не знала, что делать! Хорошо, что тетя Саша позвонила. Мы здесь у самого входа все и встретились!

Любен улыбался совсем как его сестра – они вообще были очень похожи.

– Я за вас беспокоился. Так потом себя проклинал, что вас к себе затащил, запер и бросил. Эта авария! Ну мог ли я предположить, что все так паскудно выйдет? Простите меня, хорошо?

– Ну что вы! Наоборот, большое вам спасибо.

Вышло сухо и холодно, а ведь я действительно была ему благодарна, но как выразить, не знала.

– Спасибо, – еще раз сказала я, так и не придумав ничего другого.

– Да в общем-то не за что! – Любен рассмеялся – совершенно по-каролинински. – Если что, всегда обращайтесь.

– Обязательно! – Я тоже попробовала вот так рассмеяться, но, по-моему, у меня это не очень получилось.

– Ладно, граждане, – вмешался необыкновенно раздосадованный чем-то Бородин, – давайте на выход. Здесь вести разговоры не очень-то удобно.

– Мне тоже можно на выход? – Я уже прекрасно понимала, что можно. – Я ведь вроде как арестована? – Я уже прекрасно понимала, что нисколько не арестована.

– Это недоразумение, – буркнул Бородин и еще больше раздосадовался, а я так хотела, чтобы он тоже принял участие в нашем веселье. – Эти идиоты все перепутали. Испорченный телефон получился. Я позвонил начальнику областного ОВД, когда Александра мне сообщила, где вы, чтобы к вам охрану приставили и сдали мне с рук на руки, а тот передал по цепочке, и, пока до низов дошло, информация исказилась. До этого ведь вас в федеральный розыск объявляли по подозрению в убийстве мужа, вот они и решили, что это в связи с этим. Хорошо, хоть не сподобились в камеру вас затолкать! С вами, Алена Юлиановна, обращались грубо? Можно ведь и жалобу на них написать.

– Не грубо! – Я засмеялась, все подражая фамильному смеху Караджовых, брата и сестры. – Они со мной вообще никак не обращались: привезли сюда, заперли без всяких объяснений.

Мы вышли из здания милиции. Никто нас больше не задерживал, даже никаких расписок писать не пришлось.

– Ну и куда теперь? – Андрей Никитин распахнул все четыре дверцы своей машины.

– Домой? – Тетя Саша обняла меня за плечи. – Бедная моя девочка, как ты измучилась!

– Как, вы уже уезжаете? – расстроилась Каролина. – Я думала…

– А поехали в ресторан, – предложил Любен – конечно, из-за Каролинки. – Это дело нужно отметить, и потом, нам ведь с сестрой тоже интересно услышать, чем там все кончилось. Имеем право, между прочим, мы тоже приняли участие и повлияли на ход событий.

– Еще как повлияли! – развеселился наконец Илья Бородин. – Предложение принимается. Только я не знаю, как вы, мой покалеченный друг, вам ведь, наверное, пора возвращаться в больницу?

– Ничего, все нормально. В больницу я позвоню, чтобы меня не потеряли.

– Тогда поехали!

– Но мы здесь все не поместимся, – забеспокоилась Каролина. – Тем более Любен с костылями…

– Займет места за двоих? – засмеялся ее брат. – Не волнуйся, сестренка, мы с тобой возьмем такси. А кстати, вон там, на остановке, что-то такое маячит. Едем в «Аэлиту», это очень приличное заведение. Давайте следом за нами, вы ведь не знаете города.

Довольно долго все препирались, кому ехать на такси, а кому на никитинском «опеле». Бородин, горячась, доказывал, что Любену с его перебитыми членами до остановки дойти будет трудно. Тетя Саша ни за что не хотела отпускать меня от себя, а Каролина металась между братом и мной, не зная, кому сейчас больше нужна ее забота. В конце концов ее разлучили и с тем и с другой, решив, что лучше отправить на такси их с Бородиным, а пострадавших, морально и физически, доверить Андрею. Уходя, она бросила на нас такой тоскующий, такой страдающий взгляд, что мы все рассмеялись.

– Ну что ты, Каролинка, мы через десять минут снова все воссоединимся, – сказала я ей, чтобы оправдать наш глупый смех. – Не обижайся, хорошо?

Она и не обиделась, она по-настоящему страдала, наивная моя девочка. А нам отчего-то все было смешно, так смешно, что остановиться никак невозможно. Мы и смеялись всю дорогу до ресторана, а потом в ресторане, пока рассаживались и заказывали блюда, а потом…

– Слово предоставляется частному детективу Андрею Никитину, он вчера ночью прибыл из Парижу, – все еще шутовски ломаясь, объявил Бородин, но все разом, как по команде, перестали смеяться.

– Ты так пышно меня объявил, – Андрей устало улыбнулся, повернулся к Илье, – что я буду вынужден толкать свою речь стоя.

– Да ладно, чего там, сиди, – разрешил Бородин. – Набегался, налетался, наездился. Шутка ли, за сутки такое дело провернуть!

Андрей покивал задумчиво, соглашаясь: не шутка, не шутка, напряженно посмотрел на меня, словно хотел сообщить ужасную новость, но не был уверен, выдержу ли, опустил глаза, нацелился вилкой на горку овощей в тарелке, воткнул ее в самую середину, будто вилы в стог сена, откашлялся и сказал:

– История, в которую все мы так или иначе оказались замешаны, довольно некрасивая.

– Некрасивая! – Бородин хмыкнул. – Ну ты и выразил! Тут преступление, а он – некрасивая!

– Да суть-то не в том! – Андрей нетерпеливо махнул рукой на Бородина. – Некрасивая история или преступление – какая разница, как назвать? Тем более что изначально никакого преступления и не задумывалось. Это было просто издевательство над семьей, замаскированное под раскаяние и восстановление справедливости. Согласен, члены этой семьи не очень достойные люди, но то состояние, до которого довел их Роман Иконин, многое объясняет.

– Еще скажи, оправдывает! – фыркнул Илья.

– Я этого не говорил и не скажу. Оправдать их нельзя, и они понесут наказание – уголовное и моральное. Мария, жена Иконина, и сейчас уже раскаивается. Сын Филипп… Он вообще не очень-то при делах был. Он, конечно, тот еще типус, но… Буду рассказывать с самого начала, в хронологическом, так сказать, порядке, иначе трудно понять. В общем, так. Немногим больше двадцати лет назад Роман Иконин решил уехать за границу, женившись на француженке Марии Гюбер. Но дело осложнялось тем, что он уже был женат и жена его, Зоя, ждала ребенка. Марии он об этом не сказал, разыгрывал великую любовь. У нее были связи в консульстве, с разрешением на отъезд проблем не возникло бы, но оставалась Зоя. Если бы она уперлась рогом, развода Роману ни за что бы не получить, но с ней сладилось на удивление легко и быстро: Зоя отпустила его на все четыре стороны и даже компенсации не потребовала – гордая женщина и со своими принципами! – Андрей усмехнулся. – Уехал, значит, наш Роман во Францию, завел свое дело – открыл русскую блинную (у новой его жены было немного денег, то есть по их понятиям – немного, по нашим – нормально) и постепенно раскрутился. И как раскрутился! Теперь у него обширная сеть русских ресторанов по всей Франции. Человек он не просто обеспеченный – о-очень обеспеченный. Я бы даже сказал: богатства его несметны. Но насколько ему везло в бизнесе, настолько же не повезло с семьей. Его девятнадцатилетний сын Филипп уже дважды был судим, причем первый раз его осудили в четырнадцать лет за изнасилование и попытку убийства. Жена занята исключительно собой и своими романами: изменять она ему начала чуть ли не в первый год их брака.

Около года назад Роман Иконин заболел. Заподозрили рак. Весь этот год он попросту измывался над женой и сыном, вдруг вспомнил, что в России у него остался ребенок, изображал раскаяние, рыдал, проклинал себя и свою семью, за обедом устраивал спектакли – якобы у него кусок в горло не лезет, потому что его сын – настоящий сын, а не этот ублюдок – или дочь (он и не знал, кто у Зои родился), может быть, в эту минуту голодает. Но это была только прелюдия. Добивать Иконин их стал завещанием. Он говорил, что, конечно, они ждут не дождутся его смерти, но пусть не очень рассчитывают получить от него хоть копейку: все состояние он завещал своему русскому ребенку. Марии удалось подкупить нотариуса, и он сообщил ей текст завещания. Да, действительно, Иконин все оставил ребенку первой жены Зои Федоровны Икониной, но имелись два важных уточнения: если он, этот ребенок, окажется несудимым и если подтвердится кровное родство.

И тогда у Марии родился план: разыскать этого ребенка и запятнать его репутацию. Для этого она наняла Франца Тронша, двоюродного брата Иконина, которого он перевез во Францию восемь лет назад. На самом деле никакой он не Франц и тем более не Тронш – самый заурядный офранцузившийся Федор Трошин, авантюрист и человек с довольно темным прошлым.

Тронш (или Трошин) отправляется в Россию. Узнает, что у Зои Икониной двадцать лет назад родилась дочь. Но его смущает тот факт, что Зоя рожала в Светлогорске, а не в том городе, где жила. Может быть, это вовсе не ее родной ребенок? Насчет своей беременности она вполне могла ввести Иконина в заблуждение, как знать, может быть, сама она вообще не способна иметь детей? Потом, когда они развелись и Иконин уехал, решила свою лжебеременность продолжить, уже для родственников и знакомых, и лжеродить. В провинциальном роддоме договориться насчет таких вещей проще, потому и Светлогорск. Все это нужно было во что бы то ни стало проверить. Потому как если этот ребенок не Зои, то и не Романа, значит, и делать ничего больше не нужно, ситуация разрешается сама собой.

Франц (а вернее, Федор) едет в Светлогорск, встречается с заведующей роддомом Евгенией Валентиновной Аристовой.

Андрей замолчал, тронул пальцем вилку, опять напряженно посмотрел на меня: готова я выслушать страшную новость или еще нет? Готова, готова, давай, не томи, все равно ведь придется узнать, да я, кажется, уже и догадалась.

Я кивнула ему, подбадривая, Андрей продолжал.

– Аристова рассказала Троншу, что Зоя Иконина действительно родила дочь, но… Алена, – Андрей взял меня за руку, слегка ее сжал – да чего он так волнуется? – Алена, то, что я сейчас скажу… Вам будет трудно, вам будет больно…

– Да говорите же!

– На самом деле вы – дочь Зои Икониной, родная ее дочь, а Люба…

Нет, этого я не ожидала! Никак не ожидала! Мне действительно стало не по себе. Я совсем не о том думала, я об Аристовой думала, мне казалось, он хочет сказать, кто и почему убил любовницу моего отца. А к этому я не была готова!

– Зоя Иконина – ваша мать.

Зоя Иконина – «доченька, доченька». Вот оно что!

– А Роман Иконин – ваш родной отец.

С отцом у меня всегда были сложности. До недавнего времени я считала, что отец мой – Юлиан, но потом выяснилось, что отец – не отец. Теперь получается, и мама – не мама?

Зоя Иконина – «доченька, доченька». Осознать невозможно. Но как же так, как же так?

Андрей между тем рассказывал историю светлогорского роддома с двойным дном. Я не очень поняла, мне было не до того, чтобы вникать во что-то. Уяснила лишь, что нас с Любой поменяли местами.

Вот оно что, вот оно что! «На самом деле я – Алена Озерская» – так Люба мне тогда говорила. Ну да, ну да, Алена Озерская – она, по рождению она. А я…

Февральская улица, хмурое небо – вечный вечер, брейгелевские уродцы – друзья, знакомые, родственники, необитаемая собачья будка, плененное животное в сарае – не прожитая по недоразумению мною жизнь. А ведь все это мое, мое. Я – Люба Иконина.

– Франц заочно знакомится с вами и с Любой, – рассказывал Никитин, и голос его меня мучил, – разузнает все ваши семейные обстоятельства и тайны. У него начинает созревать план: произвести обратный обмен. Ситуация складывается самым благоприятным для него образом: Юлиан Озерский скорбит по погибшей жене, обвиняет в ее смерти вас, Алена, и потому отношения между вами, мягко говоря, натянутые. Если сейчас ему открыть, что вы вовсе не дочь Валерии, и предъявить настоящую дочь, то есть Любу, он с радостью ее удочерит. Тем временем Тронш накручивает Любу и Юлиана. До удочерения дело бы не дошло, не успело бы дойти, да ему и не нужно было никакое удочерение. Суть заключалась в другом: во-первых, предъявить вас как родную дочь Романа Иконина, а во-вторых, и это главное, Тронш полагал, что, как только вы узнаете о том, что некая Люба метит на ваше место, захотите от нее избавиться. Навсегда избавиться, а не откупиться. Убийство, безусловно, раскроют, вас посадят, и таким образом условия, при которых вам по завещанию достается наследство, будут нарушены.

– Да я бы ее в любом случае не стала убивать! Что за дичь!

– Такой вариант Тронш тоже предусмотрел. Если бы вы ее не убили, он бы сам сделал дело, а вас подставил. Мотив налицо, а улики он бы подбил. Но планам его не суждено было сбыться. Всю игру поломала Люба. Ни с того ни с сего она вдруг сама покончила жизнь самоубийством (Тронш так и не узнал, что повесилась Люба в вашей квартире). Зоя Иконина рассказала всем, что нашла ее в сенях. У милиции не было никаких оснований сомневаться в этом: больная девушка-инвалид, которую к тому же постоянно травят на работе, самоубийство для нее – ужасный, но вполне, по их мнению, естественный выход.

Но что же делать теперь Троншу? Возвращаться во Францию, так и не выполнив задания, нельзя. Он приходит на похороны, чтобы разведать обстановку: можно ли все-таки как-то подстроить, чтобы на вас пало подозрение в убийстве?

– Он был на похоронах? – Мне стало не по себе: запоздалая реакция на не распознанную вовремя опасность.

– Был. Я даже успел его сфотографировать. Снимок получился не очень, но нам он помог.

– Как! И вы там тоже были?

– Я все время был рядом с вами, до самого похищения, которое, кстати, тоже произошло на моих глазах, я только не успел ничего предпринять, потому что не ожидал. Меня наняла Александра.

– Тетя Саша? – Я посмотрела на нее с укором. – Как же так, почему вы мне ничего не сказали?

– Ты же категорически отказалась привлекать Бородина и Никитина, чуть ли не истерику мне закатила. Что я, по-твоему, должна была делать? Пустить все на самотек?

– Но без моего ведома… – начала я возмущенно, но Андрей меня перебил:

– Обиды свои выскажете друг другу потом, а сейчас дайте мне договорить. – Он отпил из стакана минеральной воды, как лектор в сельском клубе, и продолжил: – Так вот, на похоронах Тронш окончательно убедился, что свалить на вас Любину смерть не удастся. И тогда у него родился другой план: свалить на вас убийство вашего мужа. От Валерия так и так пришлось бы избавляться – он вмешался в дело и успел предпринять ряд опасных шагов: познакомился с Любой, раздобыл каким-то образом домашний телефон французских Икониных и даже позвонил, но трубку тогда взяла Мария.

– Но как он узнал, Валерий?

– Валерий получил письмо, которое предназначалось вам. Аристова вдруг испугалась, что допустила непоправимую ошибку, продав сведения о вашем рождении иностранцу (его все почему-то упорно принимали за иностранца), и написала вам письмо, но она не знала, что с мужем вы не живете, и послала его на тот адрес.

– Да, она мне говорила о каком-то письме и очень убивалась, что я его не получила.

– Три месяца назад Валерий ездил во Францию отдыхать. У него остался проспект от поездки – видимо, совершенно случайно, не мог он тогда ничего такого предполагать. Возможно, Валерий посетил один из ресторанов Иконина, может, еще как-то запомнил эту фамилию. Во всяком случае, ему удалось сопоставить факты из письма и фамилию французского владельца ресторанов. Он понял, что вы, Алена, можете стать очень богатой наследницей, и начал действовать. Тем самым ваш муж подписал себе приговор.

Мне нужно, Алена, сказать вам еще одну вещь, неприятную для вас. – Андрей как-то робко, словно извиняясь, на меня посмотрел. – Валерий… В общем, у него была любовница.

– Да мне все равно, – соврала я. – Мы же с ним уже полгода в фактическом разводе.

Мне действительно стало неприятно и отчего-то больно, странно, странно, я ведь сто лет как его разлюбила!

– Это хорошо, – бодро сказал он и тоже соврал: он мне совсем не поверил. – Так вот, Галина Ермакова…

– Его секретарша? – Я была поражена: такой банальщины от Валерия никак не ожидала.

– Да, секретарша. С Галиной у Валерия произошла крупная ссора. Он ее не любил и постоянно унижал, а тут оскорбил смертельно. Троншу опять повезло: он попал на благоприятную почву, с Галиной ему легко было договориться – Валерия секретарша своими руками готова была убить, в прямом смысле слова, ну а вас ненавидела всегда. Новый план был таков: Валерия убивают, Ермакова вызывает милицию и разыгрывает сцену с рыданиями и заламыванием рук, рассказывает, что вы ворвались, застали их вместе, бросились на Валерия, ударили его по голове тяжелой статуэткой…

– Статуэткой? Это которой… Вот оно что! А я думала, что статуэтка нужна им сама по себе. Они ведь заставили меня принести статуэтку.

– Да, я знаю. Статуэтка – орудие убийства. Если бы на ней не обнаружили ваших отпечатков пальцев, история о невменяемой ревности дала бы трещину.

– Зачем они меня увезли в таком случае? Я не понимаю. Они со мной ничего плохого не сделали, просто вывезли из нашего города и оставили в лесу.

– Инсценировали побег. Вы убили и сбежали, все очень просто. Три дня вас продержали в наркотическом сне…

– Три дня?! Я думала… Какое сегодня число? Я ничего не помню.

– Четырнадцатое апреля. Да, да, из вашей жизни выпало целых три дня. В общем-то я все рассказал. – Андрей улыбнулся. – Есть какие-нибудь вопросы?

– Есть! Аристова – любовница моего отца? Я имею в виду, Юлиана.

– Да нет, что вы! С чего вам такое пришло в голову?

– Он приходил ко мне вечером, после того как ее убили. Заявил, что это я виновата в ее смерти.

– А! – Андрей засмеялся, хотя, на мой взгляд, смеяться было совершенно не над чем. – Вы его не так поняли, Юлиан обвинил вас в убийстве Любы. Тронш все-таки сделал попытку свалить на вас ее гибель и позвонил Юлиану.

– А отец, конечно, сразу поверил! Это в его духе!

– Он очень переживает, – попробовал примирить меня с Юлианом Андрей.

– Только не за меня! – зло отрубила я. – Ну и ладно, ну и пусть. А что с этим Троншем, вы его арестовали?

– Арестовали. Сегодня утром, в аэропорту. Марию французская полиция вынудила связаться с Троншем и отозвать его в Париж. Она во всем призналась, раскаялась, активно помогает следствию. Очень боится попасть в тюрьму. Впрочем, у нее отличный адвокат, думаю, выкрутится. Подельников Тронша взяли тремя часами позже. Обыкновенные, я бы даже сказал, самые заурядные бандиты. Один из них – одноклассник Трошина.

– А Иконин?

– Он ваш отец! – укоризненно произнес Бородин, до сих пор хмуро молчавший.

– Это вы уже говорили.

– Роман Иконин очень хочет с вами, Алена, встретиться, – заступился за него и Андрей. – С вами и с вашей матерью.

– С моей матерью?

– С Зоей Федоровной.

– Ну да, ну да, – я тяжело вздохнула, – с матерью. – Новый отец, новая мать – осознать это было трудно.

– Он очень раскаивается, – вылез Бородин.

– Да, я поняла: и все они раскаиваются! – Я расхохоталась – мне было ужасно грустно.

Каролина поднялась, подошла ко мне и обняла за плечи. Тетя Саша прильнула с другого бока. И тут я не выдержала и разрыдалась, бурно, в голос, в ресторане, при скоплении публики, наплевав на всех и никого не стесняясь.

– Он сказал, что не станет переписывать завещание, – произнес Андрей тихим, проникновенным голосом, и тогда Каролина и тетя Саша крепче прижались ко мне и тоже отчего-то заплакали.