Текст книги "10 гениев живописи"

Винсенту давно хотелось начать самостоятельную жизнь в Гааге. И когда его желание осуществилось, он принялся вить гнездышко – устраивать собственную мастерскую.

100—150 франков, которые художник ежемесячно получал от Тео (это примерно равнялось окладу среднего служащего), Винсент уже воспринимал как должное и даже требовательно напоминал, когда деньги задерживались. Он совершенно искренне был уверен, что скоро начнет зарабатывать живописью и все вернет брату. В этом убеждении его поддерживал Антон Мауве. Мауве учил Винсента обращаться с углем и мелом, работать кистью с растушевкой, ставил перед ним всевозможные натюрморты, посоветовал заняться акварелью. Наставник явно не представлял, в каком направлении на самом деле движется его ученик. Душа Винсента требовала мощных и зримых «больших линий» и черно-белых контрастов, а вовсе не мягких размытых тонов.

У него сложились хорошие отношения с другими гаагскими художниками. Некоторые хвалили его работы. А Вейсенбрух, которого за язвительность товарищи прозвали «меч беспощадный», даже сказал: «он рисует чертовски здорово, я бы сам не отказался работать по его этюдам».

Зато глава салона Терстех, к которому Винсент всегда относился с большим уважением (он даже советовался с ним по поводу первой любви) – отнесся к творчеству племянника крайне прохладно, а от него зависел коммерческий успех, то есть возможность добыть средства к существованию. Возможно, тетрадки с неумелыми рисунками, которые Винсент посылал Бетси, мешали ему поверить в будущее художника. На правах старого друга дома он бесцеремонно требовал образумиться и начать зарабатывать деньги каким-нибудь стоящим делом. Говорил Винсенту в лицо, что у него все равно ничего не получится и что поздно в этом возрасте становиться художником. В той или иной форме это говорили многие. Но услышать это из уст Терстеха было особенно больно. Теперь их отношения усложнились. Винсент стал воспринимать Терстеха как врага, который хочет ему помешать. В первую очередь именно Терстеху Ван Гог страстно желал доказать, что тот ошибся и что он настоящий художник.

И Винсент старательно учится. В то время Антон Мауве со своей «Пульхри студио» был одним из самых признанных мэтров в Гааге. Но новичок Винсент никак не становился примерным учеником. Он слушался Мауве лишь до тех пор, пока это отвечало его внутренним потребностям, было ему близко. Но едва художнику пытались навязать что-то чуждое его натуре, в нем просыпалось лютое упрямство. Он не мог, например, часами день за днем выписывать мертвые гипсовые пособия – руки, ноги, профили, фасы, опять руки… Придя домой, Винсент разбил все гипсы – он будет рисовать их, только если в мире не останется живых людей с руками и ногами. Для Ван Гога разногласие по поводу гипсов было обычным творческим спором. Но самолюбие мэтра было уязвлено. Как начинающий дилетант посмел проявить индивидуальность! Мауве прислал Ван Гогу записку, сообщая, что занят большим заказом и в течение месяца не сможет заниматься с ним. Наивный Винсент поверил. Несколько раз заходил в гости, его не принимали, говорили, что мэтр болен. Ван Гог долго не мог поверить, что от него отреклись. Даже подозревал, что его новоявленный (точнее, воображаемый) враг Терстех что-то наговорил Антону. Винсент даже не подозревал, что является настоящей причиной охлаждения. Он переживал почти так же, как в случае с Кее.

Однажды растерянный и обиженный Ван Гог брел по улице и увидел женщину, которая предлагала себя прохожим. Проститутка явно была больна, да к тому же в положении. Она показалась ему сестрой по несчастью – с ней жизнь обошлась еще круче, чем с ним. Он нанял ее в натурщицы. У Христины, оказалось, была дочка, что еще больше тронуло сердце Винсента. Он помогал женщине, чем мог, а после родов взял ее вместе с дочкой и родившимся мальчиком к себе домой. Так у него появилась странная, но семья.

«Мы с ней двое несчастных, которые держатся друг за друга и вместе несут свое бремя… И тут я почувствовал, что, несмотря на пережитое мной разочарование, я все-таки кому-то нужен, и это вновь привело меня в себя и вернуло к жизни… Она была одинока и заброшена, как старая тряпка, я подобрал ее, отдал ей всю любовь, нежность и заботу, на которые был способен… я всегда испытывал и буду испытывать потребность любить какое-нибудь существо; преимущественно – сам не знаю почему – существо несчастное, покинутое или одинокое». Конечно, это была не страсть, которую он испытывал к Кее, это была любовь к обделенному судьбой человеку, к человеку, нуждающемуся в такой любви. Это было не совсем удачное воплощение идиллического образа семьи.

Не стоит считать Ван Гога мечтателем, витающим в облаках. Хотя Винсент встретил Христину в конце января 1882 года, жить с ней он стал не сразу. До мая даже не писал о ней Тео. Но слухи уже поползли. И конечно, малоприятные. Знакомые стали сторониться Винсента. Когда весной он в очередной раз попытался помириться с Мауве, тот прямо отказался даже видеться с ним, передав: «У нас разные характеры».

Родители хотя и не сразу, но тоже узнали об этой выходке сына. Встревоженный пастор Ван Гог стал говорить об учреждении опеки над старшим сыном по причине его явной невменяемости. Тео сообщил брату об этой идее отца в июне 1882 года. Винсента это не слишком напугало. Он был достаточно образован, чтобы понимать – учредить опеку не так-то легко. И даже не слишком обиделся, потому что понимал, что с точки зрения такой благочестивой семьи его поступок, конечно, попахивает легким безумием. В письме к Тео Винсент высказал следующее: жаль, мол, что у него нет отчего дома и семьи, как ему хотелось, чтобы отец проявил немного понимания и терпимости, но в его семье все раздувают до крайности и спешат осудить, не вдаваясь в подробности.

Тео в очередной раз попытался примирить враждующие стороны. Из письма брата он знал подробности и смог представить родителям историю с Христиной как подвиг жалости и великодушия, что соответствовало истине. Пастор Ван Гог не зря пользовался уважением в округе – его проповеди, если и не отличались большим красноречием, но шли от души – и он первый сделал шаг к примирению. А когда Винсент заболел (ирония судьбы – неприятной болезнью его наградила любимая женщина) и попал в больницу, родители немедленно собрали ему посылку. Винсент был тронут до глубины души. Распри были забыты, о ссоре больше никто не вспоминал.

А вот Тео не одобрял поведение брата. Он любил Винсента, но не Христину. Младший брат не скрывал, что считает ее интриганкой, способной обмануть доверчивого Винсента, утверждал, что рано или поздно она окажется «ядром на ноге каторжника». Между прочим, не надо забывать, что теперь на деньги Тео должна была жить целая семья. Тео деликатно не стал об этом напоминать, но очень просил, чтобы Винсент хотя бы не спешил с заключением брака.

Наверное, в глубине души Винсент признавал его правоту, потому что быстро согласился на компромисс – повременить с бракосочетанием, пока не станет независимым, хотя до этого он готов был жениться немедленно. Надо помнить, что для Винсента важны были не только деньги Тео, но и его одобрение. Он расписывал, как Христина помогает ему, выступая в качестве модели, говорил о ее привязанности к нему. Рисовал умилительный образ любящей матери, склоненной над колыбелью. Это был первый и последний раз, когда он жил почти нормальной семейной жизнью…

В этот период ему решил нанести визит Терстех. «Что означают эта женщина и этот ребенок? С ума ты сошел, что ли?» Его посещение не только не образумило, но и вызвало раздражение – кто же любит развенчивание иллюзий? Приезжал, чтобы убедиться собственными глазами, и Тео. Он был более деликатен, но во мнении о Христине только укрепился. В их письмах по обоюдной договоренности исчезли упоминания об этой женщине. Винсент только иногда с умилением писал о малыше.

Но по иронии судьбы, с Тео вскоре произошла похожая история. В Париже, где он работал, Тео встретил одинокую больную молодую женщину по имени Мари. Он тоже начал о ней заботиться и раздумывать – жениться или нет. В его случае обошлось без особых сплетен. До поры до времени о существовании Мари знал только брат. Наконец Тео решился попросить совета у родителей. Те, разумеется, не одобрили эту идею. Брак остался неофициальным и существовал, похоже, очень недолго.

Когда Винсент узнал о Мари, он вновь стал писать Тео о Христине. К этому моменту налет романтики окончательно исчез. Христина была ленива, неопрятна, тяготилась бедностью. Жили они очень скромно. Ведь Винсент по-прежнему ничего не зарабатывал, и 100 франков, которые присылал Тео, надо было делить на всю семью. Поэтому в его письмах не только высказывается заочное нежное сочувствие к Мари, но советы брату хорошенько проверить свои чувства, прежде чем жениться. И трогательные сентенции о том, что не стоит бросать вызов обществу, если можно этого избежать.

В этой ситуации Тео было не так трудно с точки зрения общественной морали, как Винсенту, поскольку он жил в Париже. Живи Винсент в среде парижской богемы, он, возможно, был бы более счастлив. Но в Гааге верх держала чопорная мораль, диктующая общепринятые правила добропорядочных отношений. Ван Гог практически ни с кем не общался. С ним поддерживали отношения только несколько таких же, как он, непризнанных художников – Ван дер Вееле, Брейтнер, Де Бок. А остальные обходили десятой дорогой. Его влиятельные родственники – дядя Кор и дядя Сент – старались пореже вспоминать о нем.

И, тем не менее, Ван Гог работал, работал и работал. В те годы ему казалось, что он будет рисовальщиком и графиком, а не живописцем. Правда, в 1882 году Винсент нарисовал несколько довольно удачных картин маслом – красочный и эмоциональный «Лес осенью» и «Берег моря в Схевенингене». Он сам удивился, как неожиданно хорошо у него получилось. «Никто не догадается, что это первые в моей жизни этюды маслом… Когда я пишу, я чувствую, как от работы с цветом у меня появляются чувства, которыми я прежде не обладал, – широта и сила».

Но живописью он не может заняться хотя бы потому, что у него нет денег на краски. А кроме того, Ван Гог видел себя в роли этакого мессии – только на этот раз он хотел нести в народ искусство. У него были планы создать серию, посвященную народной жизни. Ему казалось, что это лучше делать в графике. Он неустанно делал наброски на улицах, на рынках, в порту. На его зарисовках – разгрузка в порту, рабочая столовая, зал вокзала, копка картофеля, сцены из богадельни (рисунки «женщины-сироты» и «мужчины-сироты»), раздача супа в работных домах. Когда он держал в руках карандаш, то забывал о собственных проблемах.

В это время ему очень нравились работы английских художников: Херкомера, Филдса, Холла, сотрудничавших с журналом «Графика». Эта «диккенсовская школа» отвечала душевным порывам Винсента. В течение двух лет жизни в Гааге он собирал и изучал гравюры англичан. Винсент завязал переписку с Ван Раппардом из Утрехта, который тоже хотел посвятить себя изображению народной жизни. Они интенсивно обменивались впечатлениями, репродукциями, эстампами. Хотя катастрофически не хватало денег, Ван Гог купил на книжном аукционе комплект старых номеров «Графики» за первую половину 70-х годов. Правда, они достались ему недорого, поскольку он был единственный, кто ими заинтересовался. Никого, кроме Винсента, не привела в восторг «Лондонская ночлежка», «Ирландские эмигранты», «Забастовка горняков».

Он ценил и некоторых французских графиков: Гаварни, Монье и Домье, но считал их излишне язвительными и сатиричными, в то время как у англичан он находил «благородное серьезное настроение».

По мере изучения этого направления Ван Гог пришел к печальному выводу, что настоящие мастера народного жанра сходят со сцены, а смены не видно. Милле и Домье уже нет на свете, Израэльс стар. Ван Гог жалел, что десять лет назад, когда он был в Лондоне, он занимался теологическим бредом вместо искусства. А теперь даже любимый журнал «Графика» печатал серию «Типы женской красоты» вместо народных картинок. Винсент понял, что на смену нравственному величию приходит величие материальное. «Сейчас имеет место то, что Золя именует "триумфом посредственности"».

В принципе, он был прав – кризис критического реализма наступил повсеместно. В 80-х годах начало видоизменяться и русское передвижничество Перова и Репина. Жаль, кстати, что Винсент никогда не слышал о русских передвижниках. Скорее всего, ему бы понравились Ярошенко, Маковский, Суриков, Крамской. Ван Гог хотел если не народ приблизить к искусству, то искусство приблизить к народу. Именно поэтому его внимание привлекала дешевизна литографии. Когда он печатал в типографии свой рисунок «Старик из богадельни», какой-то типографский рабочий попросил у Винсента один оттиск. Это событие вдохнуло новые силы в Ван Гога. У него тут же возникла идея организовать группу художников для выпуска большого тиража литографских серий о простых людях и для простых людей. Он готов был тут же начать рисовать первые тридцать листов серии, хотя в приступе вечной скромности сказал, что предпочел бы, чтобы это сделали более талантливые художники, чем он. Ван Гогу уже представлялась утопическая картинка «с целой ордой бедняков, которым моя мастерская могла бы служить надежным пристанищем, где они всегда могли бы обогреться, поесть, выпить и заработать немного денег». К этому стремилось его сердце, но разумом он, конечно, осознавал нереальность этого проекта и с горечью понимал, что художник, стремящийся работать для народа, «нечто вроде часового на забытом посту». Но его утешала мысль, что всякий человек что-то весит на чаше весов.

Идея издания литографической серии, для осуществления которой требовались не только исполнители, но и финансы, конечно не получила продолжения. Но Винсента это не охладило, он был по-своему счастлив, потому что «находил в своей работе нечто такое, чему мог посвятить душу и сердце».

Все последнее время он работал самостоятельно, поскольку после Мауве на роль его учителя больше никто не претендовал.

Почти все время в Гааге он посвящал фигурным композициям. Пейзажи были забыты. В голове Ван Гога теснилось множество идей. Летом 1883 года он решил, что пришло время заняться живописью маслом. Темой первой большой картины он выбрал «Рабочих на торфяных разработках в дюнах». А в перспективе собирался сделать такие же полотна, изображающие тряпичников на свалке, дровосеков в лесу, процессию деревенских похорон. Причем среди фигур в этой процессии ему хотелось написать своих родителей, идущих рука об руку по осенней буковой роще.

Ему хотелось съездить на зарисовки в Боринаж, он даже написал Раппарду письмо с приглашением поехать вместе с ним, но все деньги до последнего гроша уходили на семью. Чтобы хватало на масляные краски и холсты, Винсент экономил на собственном желудке. И в результате его железное здоровье начало сдавать. Это испугало художника. Ему пришло в голову, что если он заболеет, то не сможет больше писать. У Тео, который пока на здоровье не жаловался, были свои трудности – ведь на его деньги жили шесть человек.

Возможно, Ван Гог, даже отрезвев от семейной жизни, еще долго тянул бы лямку, если бы не осознал, что это грозит главному делу его жизни – его работе. «Ах, если бы я был один. Да, но я должен заботиться об этих беднягах».

К счастью для искусства, Христина сама подтолкнула Винсента к разрыву – ей окончательно надоела бедная жизнь, и мать советовала устроиться в бордель. Она давно подзуживала дочь, утверждая, что Ван Гог рано или поздно ее бросит, да и подобрал лишь для того, чтобы она ему бесплатно позировала.

И как раз в эти дни в одном из писем Тео проскользнула фраза: «Я не могу подать тебе больших надежд на будущее». Винсент встревожился, не зная, как понять эти слова – то ли у Теодора денежные трудности, то ли он перестал верить в брата как в художника? Он по-детски оправдывался в письмах к Тео, что, если его рисунки к «Торфяникам» и суховаты, то это потому, что у него сейчас упадок духа. Уговаривал брата приехать, чтобы поговорить обо всем, что их тревожит. Тот согласился и приехал в августе 1883 года.

В письме, написанном вскоре после этого визита, Ван Гог признавался: «Я пойду на все, чтобы не висеть камнем у тебя на плечах… буду делать все, даже разносить плакаты… останься моим другом, даже если ты больше не можешь оказывать мне денежную поддержку». Винсент просил брата не обижаться, если когда-нибудь в будущем он не удержится и опять будет сетовать на Тео – это, мол, без задней мысли, а чтобы облегчить душу. Эту своеобразную клятву Ван Гог держал до конца жизни. Но и Тео, хотя не давал никакого слова, ни на месяц не лишил его своей помощи. Единственное, на чем он настаивал: с Христиной необходимо расстаться – поскольку это камень на шее творца.

Винсент колебался: иллюзий у него давно не было, но он чувствовал ответственность за детей. И решил дать Христине последний шанс: собираясь уехать из Гааги куда-нибудь в деревню, предложил ей ехать с ним. Она отказалась ехать, договариваясь о чем-то со своей матерью за его спиной. Тогда они решили на время расстаться. По крайней мере, Ван Гога утешала мысль о том, что благодаря ему и она, и дети здоровы.

В сентябре 1883 года Винсент уехал в степную сельскую местность на севере Голландии – Дренте. Христина с детьми провожала его на вокзал.

В Дренте Ван Гог никого не знал. Он бродил по суровым, полным очарования полям и дорогам. Его окружали тишина и безмерный простор.

Он снова принялся за пейзажи. На его рисунках появились хижины в степи, далекие фигурки крестьян в поле.

Винсент часто и много писал брату – не столько рассказывал о событиях (их было мало), сколько размышлял и вспоминал. На него то и дело накатывала черная меланхолия, особенно когда шли дожди и ему приходилось сидеть на чердаке, где он жил. «Я работал, экономил и все же не избежал долгов; я был верен женщине и все же был вынужден покинуть ее; я ненавидел интриги и все же не завоевал доверия окружающих …Я знаю, что Христина – плохая; что я вправе поступать так, как поступил… и несмотря на все это, у меня сердце переворачивается, когда я вижу такое же жалкое, больное несчастное существо».

От этих мрачных мыслей его спасали одинокие прогулки по полям, могучие аккорды закатов над равниной. Его описания природы в письмах не менее красочны, чем его картины.

Тео в свою очередь делился с ним своими проблемами: у него начали портиться отношения с хозяевами фирмы Буссо и Валадоном (наследниками «Гупиля»). Он даже подумывал поменять работу или даже уехать в Америку. В своих письмах Тео не скрывал, что завидует одержимости брата, вспоминает о своих мечтах стать художником.

Последние слова зажгли в душе Винсента горячую надежду – они могли бы творить вместе. И он, забыв о том, что Тео – единственный источник средств к существованию, начинает убеждать брата все бросить и зажить вместе с ним в Дренте. Это было его заветным желанием. Тео очень хотелось поддаться на эти уговоры. Но он был реалистом. А личность Винсента была несовместима с расчетами. Немного помечтав, Тео отказался от поездки, решив остаться в Париже. К тому моменту его назначили заведующим одним из филиалов «Гупиля». Этот пост давал ему возможность поддерживать импрессионистов, в которых он видел будущее искусства. Хотя собственных денег у Тео не было и он не мог выступать меценатом, но так много сделал для живописи, что имя Теодора Ван Гога сохранилось в истории искусства независимо от Винсента Ван Гога. Даже крупнейший торговец и владелец картинной галерии Дюран-Рюэль видел в этом молодом человеке серьезного соперника.

Когда Тео не приехал, Винсент огорчился и обиделся, особенно расстроила фраза в письме Тео: «Я вынужден остаться, чтобы заботиться о родителях и о тебе». Винсент решил, что это намек на то, что он в тягость брату. Он снова захандрил. Пребывание на чужбине показалось одинокому Винсенту особенно невыносимым. Он решил съездить к своим в Нюэнен.

Собирался съездить ненадолго, а прожил дома около двух лет. Это двухлетие можно назвать вершиной голландского периода творчества Ван Гога. Тут он написал 190 работ, среди которых знаменитые «Едоки картофеля», 240 рисунков, здесь продумал и сформулировал те принципы живописи, которые потом применил в Арле.

В Нюэнене было все необходимое – еда, мастерская, жилье, модели. Но душевное состояние Винсента оставляло желать лучшего. Пока семья жила врозь, сохранялось подобие мира, а как только они воссоединились – между отцом и сыном начали проскакивать искры. И тот и другой были одинаково убеждены в своей правоте и одинаково упрямы. Винсента мучила мысль, что он оказался в роли блудного сына, смирившегося, раскаявшегося в грехах и приползшего просить прощения. Он не собирался каяться и считал, что поступил правильно. И поэтому, и отчасти из-за смущения он встал в позу излишне независимую и даже слегка наступательную. Его встретили душевно, ни о чем не напоминали, но Винсент настроился на то, что отец должен признать свою неправоту. Но старший Ван Гог и не думал об этом. Профессия научила его избегать конфликтов, поэтому от прямых разговоров пастор уклонялся, говоря лишь, что всегда поступал по совести, а потому не собирается становиться перед кем бы то ни было на колени. В письмах к Тео Винсент писал, что чувствует себя как приблудный пес, которого из жалости пустили в дом, а дворняга смеет еще и лаять на благодетелей.

Когда Тео в ответ попенял его за несправедливое отношение к отцу, Винсент стал сердиться на брата, язвительно именовать его «Па № 2» и «истинным Ван Гогом». Это была скорее словесная резкость, чем настоящая: вот он готов хоть сейчас порвать отношения с Тео, и тут же в конце письма просит поскорее выслать очередные 100 франков. На самом деле он любил и брата, и отца, но ему не давало покоя отсутствие гармонии и полного взаимопонимания в их отношениях. А тут еще, съездив в Гаагу, он встретился с Христиной. Хотя в результате разговора они окончательно решили разойтись, его беспокоил ее изнуренный вид, да и дети показались худыми. Он почувствовал себя виноватым и перенес это чувство на Тео – зачем он прошлым летом уговорил его бросить семью.

В этом состоянии он буквально нарывался на ссоры с отцом. Ему хотелось, чтобы тот накричал на него, тогда Винсент имел бы полное право чувствовать себя оскорбленным. Но отец не шел на скандал, а в основном отмалчивался. К счастью, Христина больше не попадалась на пути Ван Гогов. И чувство вины перестало тревожить Винсента.

В это время он обзавелся своей мастерской – родители выделили ему пристройку, в которой когда-то была прачечная. Это подняло Винсенту настроение. Хандра отступила, как только он погрузился в работу. Местность Нюэнена пришлась ему по душе. Неподалеку располагался поселок ткачей, куда Винсент ходил на зарисовки. Приглядываясь к их быту, он увидел, как сильно отличается труд ткачей от шахтерского. Если те – все время в коллективе, способны при необходимости на организованный протест, а то и мятеж, то ткач работает в хижине в лучшем случае в обществе собственной семьи. Ткач молчалив, покорен судьбе. «Выглядят ткачи, как овцы, которых пароходом отправляют в Англию». На одном из полотен кажется, что ткач не просто сросся со станком, он словно попал в капкан.

В январе с матерью Винсента произошел несчастный случай – сходя с поезда, она упала и сломала ребро. Это несчастье сблизило художника с семьей и на время растопило лед в отношениях. Он даже бросил живопись, ухаживая за матерью вместе с сестрой Виллеминой. Письма к Тео этого периода полны сообщений о состоянии ее здоровья, восхищения ее легким характером, который позволяет переносить болезнь бодро и без жалоб. В конце письма появляется приписка: «привет от всех наших».

Но едва угроза здоровью матери миновала, в письмах Винсента опять зазвучал агрессивный тон. Теперь он протестовал против опеки брата. Ван Гог требовал объяснить, почему тот не продал ни одной картины. Если они никуда не годятся, то почему бы не сказать об этом прямо? Мол, ему надоели вечные вопросы, получает ли он какие-то деньги за свои картины.

Он не хотел понять, что его картины – некоммерческие. Успех и благосостояние художника напрямую зависели от рынка. Винсенту искренне пытались помочь – дядя Корнелиус Маринус Ван Гог, который был богатым и влиятельным торговцем, заказал ему серию видов Гааги. Правда, заплатил меньше, чем было обещано, и попытался объяснить, что рыночной ценности картины племянника не имеют. Тео, лучше кого бы то ни было понимавший брата, даже не пытался продавать его работы. Он преданно любил Винсента, безоговорочно верил в его талант, но обладал великолепным коммерческим чутьем и понимал, что время этих картин еще не пришло. Покупатели просили либо гладкие, сладкие, приятные глазу картины, либо работы мастеров уже отошедших в мир иной. Тех, кто при жизни перебивался с хлеба на воду и кому смерть, так сказать, выдержка временем, создала ореол привлекательности. Работы любимого Винсентом Милле теперь тоже стали пользоваться спросом, а ведь при жизни он был постоянно озабочен тем, чтобы «у его детей был суп». И если в его время демократический реализм, по крайней мере, был на гребне революционной волны, то теперь в полную силу заявил о себе «торжествующий мещанин». Ван Гог пришел или слишком поздно, или слишком рано. Учитывая, что Винсент готов был уступить во всем, но не в искусстве, немудрено, что он не мог заставить себя писать картины просто для заработка. Мягкий и покладистый, он мог пойти на поклон к кому угодно, если этот кто угодно не посягал на его живопись. Он мог делать только то, что любил, и только так, как чувствовал. И это самоотречение давало свои плоды. Живопись Ван Гога постепенно совершенствовалась. Тео почувствовал это раньше, чем брат. Когда он просил Винсента потерпеть и продолжать работать, это были не отговорки, он ждал, когда его самобытность выкристаллизуется окончательно. Правда, ему казалось, что брат придет к импрессионизму, который для Тео был последним словом, вершиной художественного прогресса. А Винсент относился к импрессионистам скептически, поскольку в своей глубинке почти ничего о них не знал. Ему, например, не нравилась светлая гамма, характерная для работ импрессионистов.

В конце концов Тео нашел прекрасный выход из неловкой ситуации. Он просто решил покупать работы Винсента для себя. Брат обязал каждый месяц высылать ему картины и рисунки примерно на ту сумму, которую Тео будет ему выделять – 100–200 франков. Сейчас эта сумма кажется смешной – в 1990 году «Портрет доктора Гаше» был продан за 75 миллионов долларов и попал в Книгу рекордов Гиннесса. Но тогда их стоимость равнялась нулю, потому что пока их просто никто не покупал. Теперь Тео мог делать с картинами, что хотел – выставлять или прятать, продавать или дарить. Винсент торжественно подтвердил: если Тео захочет, он может их хоть сжечь.

Сделка, конечно, была сродни детской игре, но это успокоило совесть Ван Гога. Теперь он не попрошайка, он зарабатывает на жизнь своим искусством.

Весной Винсент снял новую просторную двухкомнатную мастерскую. Ему все больше нравилось жить в Нюэнене. Он подружился с некоторыми крестьянами. У него даже появилось два ученика. Это были уже немолодые художники-любители – кожевник Керссемакерс и зажиточный шестидесятилетний житель Эйдховена Германс. Германсу хотелось украсить свою столовую несколькими панно на библейские темы. Ван Гог, предложил вместо этого написать сцены полевых работ, по его мнению, более подходящих для столовой. Он сам написал шесть панно, а Германс их скопировал. Здесь в очередной раз проявилась очаровательная непрактичность Винсента: как-то Германсу очень понравился один из пейзажей Ван Гога, и он предложил купить его, вместо этого Винсент просто подарил ему картину.

Несмотря на это относительно благополучное существование, состояние тревоги никак не покидало Ван Гога. Его сверхчувствительная натура требовала каких-то изменений.

Когда Винсент ухаживал за больной матерью, он познакомился с соседкой Марго Бегеман. Марго была из достаточно состоятельной семьи. Она жила со старшими сестрами, была не замужем и все свое свободное время отдавала благотворительности – навещала больных, помогала бедным. Зная, что Винсент много общается с крестьянами, Марго поинтересовалась, не знает ли он бедняг, которым особенно нужна помощь. Общие заботы сблизили их. Она была чуть старше Винсента, выглядела хрупкой, мечтательной. Ее тоже притягивали люди со сложной судьбой. Винсент отвечал этому критерию, она была готова стать спутницей его жизни. Он, хотя и не был так самозабвенно влюблен, как это бывало раньше, но все же решил еще раз попробовать жениться.

И опять ничего не получилось. На этот раз дело расстроили сестры Марго. Несмотря на свой совершеннолетний возраст, она находилась в полной материальной и моральной зависимости от них. Они ужаснулись перспективе выдать младшую сестру замуж за нищего художника. Марго проявила характер и потребовала их согласия на брак. Они неохотно уступили, но поставили условие – подождать два года. Винсента оскорбило это требование – либо свадьба состоится сейчас, либо не состоится никогда. Сестры начали так досаждать Марго, что она не выдержала и приняла яд.

К счастью, ее удалось спасти. Марго отвезли в больницу в Утрехте. Винсент ее навещал, советовался с врачом по поводу ее душевного состояния. Доктор высказал мнение, что в ближайшее время во избежание потрясений нежелателен как брак, так и разрыв. Винсент писал брату, что Марго находится на грани нервного заболевания или, что еще хуже, – религиозной мании. «Жаль, что я не встретился с ней раньше, скажем, лет десять назад. Сейчас она производит на меня то же впечатление, что скрипка кремонского мастера, испорченная неумелым реставратором».

Она вернулась в Нюэнен только спустя несколько месяцев. О замужестве уже не заговаривали. «Мы остались добрыми друзьями». Винсент резко осуждал сестер Марго за деспотизм. За собой на этот раз он не чувствовал вины, даже считал, что некоторым людям, окаменевшим под влиянием богословия, нужны волнения, чтобы пробудиться от душевного застоя.

Теперь он уже не рвался к семейной жизни – искусство поглотило его целиком. Между прочим, если об Урсуле, Кее или Христине после разрыва отношений с ними он в письмах больше никогда не вспоминал, то на протяжении оставшейся жизни периодически высказывал желание, чтобы некоторые из его работ, которые он посылал родным, были подарены Марго.