Текст книги "10 гениев живописи"

В октябре 1888 года наконец приехал Гоген. Винсент написал брату: «Какое-то время мне казалось, что я заболею, но приезд Гогена развлек меня, и теперь я убежден, что все пройдет».

Поль Гоген был старше Ван Гога на пять лет, его детство прошло в Перу, он успел поработать матросом, потом стал банковским клерком в Париже, некоторое время был коммерсантом (более удачным, чем Винсент). Все это время он понемногу рисовал, а в 35 лет все бросил и полностью отдался живописи. Гоген был высокомерным и властным человеком, обладавшим своеобразным магнетизмом, умеющим и любящим подчинять. В его тени всегда находился какой-нибудь восторженный поклонник. Гоген рассчитывал найти в В.В.Г. такого же покорного ученика. А Винсент, хотя был готов восхищаться талантом и личностью Поля, слушать рассказы о тропиках, не поступался ни своими принципами, ни вкусами, ни суждениями. Это были лед и пламень, север и юг. По словам Гогена: «один из нас был вулкан, другой тоже кипел, но внутренне». В мемуарах, написанных много лет спустя, Гоген хотел представить дело так, словно он был наставником В.В.Г., но его воспоминания грешат многими неточностями, так что верить им приходится примерно наполовину. Более того, если Ван Гог уже был к этому моменту полностью сложившимся мастером, то у Гогена пик мастерства был еще впереди, о чем, кстати, Винсент писал в письмах Тео.

Они часто спорили. Это не были ссоры. Это были горячие диспуты в основном на творческие темы. Для Винсента на первом месте всегда была работа, и если она шла успешно, несогласия в спорах его мало трогали. В общем, он был вполне удовлетворен своим компаньоном и напряженной, но вдохновляющей арльской жизнью. В его письмах нет намека на недовольство. И вдруг в письме от 23 декабря художник пишет следующее: «Боюсь, что Гоген немного разочаровался в славном городе Арле, в маленьком желтом домике, где мы работаем, и главным образом во мне». «Разочарование» назревало давно. Поль был привычен к югу, в отличие от Ван Гога. В Арле Гогена с самого начала держали, в основном, денежные затруднения. Споры его раздражали, в делах в Париже как раз наметились какие-то положительные сдвиги. Но главное, он стал замечать в поведении друга какие-то странности. В середине декабря Гоген написал Тео, что собирается вернуться в Париж. Прошло еще две недели. Винсент с Гогеном съездили в Монпелье в музей, опять много спорили, Винсент написал «Пустые стулья»: простой пустой желтый стул в солнечных лучах и гнутое энергичное кресло Гогена со свечой, от которой грозят загореться неустойчиво лежащие книги.

24 декабря наступила развязка. Подробности этого события, к сожалению, сейчас восстановить сложно. Обычно ссылаются на воспоминания Гогена, написанные им через 15 лет, в которых есть явные противоречия. Гоген рассказывал, что они сидели в кафе и пили абсент. Вдруг Винсент схватил стакан и бросил в Гогена. Гоген уклонился, вытащил друга из-за стола и отвел домой, где тот сразу уснул, а проснувшись утром, смутно вспомнил, что накануне чем-то обидел Гогена. Тот ответил, что не сердится, но, тем не менее, хочет уехать. Вечером он, якобы, пошел пройтись, услышал за собой торопливые шаги и, обернувшись, увидел Ван Гога с открытой бритвой в руках. Винсент бросился было на Гогена, но «парализованный его взглядом» развернулся и побежал домой. Гоген не стал возвращаться в их дом, а заночевал в отеле. На следующее утро, подойдя к дому, увидел толпу и нескольких полицейских. Гогену сказали, что его товарищ мертв. Когда он вместе с полицейским поднялся наверх, Винсент лежал в постели, закутанный в одеяло. Вся комната была забрызгана кровью, но Ван Гог был жив. Оказалось, что, вернувшись домой, он отрезал себе бритвой ухо (Гоген пишет: «у самой головы», на самом деле – только мочку уха), тщательно завернул его в салфетку, потом отправился в знакомый публичный дом, где вручил ухо одной из девиц Габи «на память», что и вызвало переполох в городе. Потом Винсент вернулся домой, закрыл ставни, лег и уснул. Убедившись, что жизни Ван Гога ничто не угрожает, Гоген сразу же ушел, попросив комиссара передать товарищу, что он уезжает в Париж. Полицейский тут же послал за врачом. Проснувшись, Винсент выглядел спокойным, только попросил курительную трубку и спросил о Гогене.

Эта история выглядит несколько по-иному, если обратиться к письмам друзей и знакомых. Эпизод со стаканом произошел на две недели раньше (именно после него Гоген и написал первое письмо Тео). Бернар в письме к Орье пересказывал историю, которую услышал от Гогена сразу по возвращении того из Арля. «Вот что он мне рассказал: «Накануне моего отъезда Винсент побежал за мной, – дело было ночью, – а я обернулся, потому что Винсент последнее время вел себя странно и я был настороже. Затем он сказал мне: «Ты неразговорчив, ну и я буду таким же». Я отправился ночевать в гостиницу, а когда вернулся, перед нашим домом собралось все население Арля. Тут меня задержали полицейские, так как весь дом был залит кровью. Вот что случилось: после моего ухода Винсент вернулся домой, взял бритву и отрезал себе ухо». Похоже, что легенду о нападении с бритвой Гоген создал уже потом, поскольку в парижских кругах ходили разговоры о неблаговидном поведении Гогена, малодушно покинувшего друга в трудную минуту. Это более вероятно, поскольку агрессивных склонностей во время припадков у Ван Гога ни до того ни после не наблюдалось.

Несмотря на то, что Гоген оставил его в трудную минуту, Винсент до конца жизни относился к Полю дружелюбно, переписывался с ним, справлялся, как идет работа. Он хорошо понимал Гогена. А для Ван Гога понять – значило простить.

После того, как Винсента поместили в арльскую больницу под наблюдение врача (точнее, 23-летнего практиканта) Феликса Рея, он оставался без сознания три дня. Гоген, уезжая из Арля, предварительно вызвал Тео. Когда тот приехал, Винсент уже начал приходить в себя. Он плохо помнил происшедшее, не понимал, зачем надо вызывать с места Тео, который как раз обручился с Иоханной Бонгер. Он уверил брата, что с ним уже все в порядке, и настоял, чтобы Тео вернулся в Париж.

В первых числах января Винсент уже приступил к работе, написав длинный тоскливый зал арльской больницы с закутками постелей и группой больных возле незажженной печурки. 7 января он вышел из больницы. Верный Рулен доставил его домой и вместе с семьей заботился о нем и после этого.

Все прошло так быстро, что Винсент отнесся к этому не серьезно, уверяя окружающих, что это обычный шок от переутомления и местного климата. Время от времени он ходил на перевязку к милому и внимательному Рею, написал его портрет. Тот с благодарностью принял подарок и только через много лет с удивлением узнал, насколько большую ценность хранил на своем чердаке. В эти дни Винсент написал еще два автопортрета. И если первый – скорее этюд, как будто художник проверял: вернулось ли к нему его искусство, то второй тянет на философское обобщение. Недаром его никто не называет автопортретом Винсента Ван Гога, а просто – «Человек с перевязанным ухом». Это образ стоического человека, не сломленного судьбой. Вейсбах дал ему еще более яркое название – «И все же!»

Казалось, все вошло в свою колею. И если бы не бессонница, Винсент считал бы, что все нормально.

В начале февраля у него появились кошмары и галлюцинации. Он собрался с силами и сам пришел в больницу. Его опять госпитализировали. Похоже, все было серьезнее, чем казалось сначала. Пробыв некоторое время в госпитале, Ван Гог снова быстро оправился, вернулся домой и принялся за работу. Вдруг в марте к нему явились полицейские и силой увели в больницу. Доктора Рея в тот раз не было, и Ван Гога заперли в изолятор. Он старался не протестовать, чтобы его не приняли за буйнопомешанного. Как потом выяснилось, группа жителей Арля подала мэру заявление с 30 подписями, требуя лишить Винсента Ван Гога свободы действий.

Тео, тревожившийся за брата, узнал об этом от пастора Саля – одного из горячих доброжелателей Винсента. Тот писал, что в свете первого приступа теперь все мелкие странности, не стоящие внимания, истолковываются неблагоприятно для Винсента.

Сам Ван Гог молчал. Тео взывал: «Нет ничего мучительнее неизвестности… Ты столько сделал для меня, что я прихожу в отчаяние, зная, что теперь, когда мне предстоят счастливые дни с моей дорогой Ио, ты переживаешь тяжкое время». На 17 апреля была назначена свадьба Тео с Иоханной.

На этот вопль души Винсент откликнулся, рассказав в подробностях, что случилось. Грубый арест, к счастью, не вызвал нового приступа, но петиция горожан его очень задела, оставив в душе шрам. Он не ожидал такого от соседей, даже писал, что все окружающие к нему добры и внимательны.

В оправдание соседей надо сказать, что никто из них этой петиции не подписывал и даже не слышал о ней. Но душевное равновесие было уже нарушено. Любимый дом Винсента опечатала полиция, во время половодья туда проникла вода. Дом в его отсутствие не топили, и многие картины испортились от сырости. Друга и добровольную няньку Рулена перевели в Марсель. Скоро туда же должна была уехать и жена с детьми. Винсент временно снял две комнаты у доктора Рея. Пастор Саль подыскивал ему другую квартиру, но художнику уже ничего не хотелось. У него опять был упадок сил. Из Парижа приехал навестить его Поль Синьяк. Художник Конинг, земляк Винсента, готов был надолго поселиться в Арле, то же самое предлагали художники Де Хаан и Исааксон, которые после отъезда Винсента остановились у Тео, но Ван Гог отклонял все предложения.

Будучи в полном сознании и здравом уме, он принял решение удалиться в убежище для душевнобольных.

Современные психиатры пытались восстановить клиническую картину болезни Ван Гога. И склонны считать диагноз, поставленный практикантом Феликсом Реем и подтвержденный доктором Пейроном, заведующим Сен-Польским приютом, правильным: эпилептический психоз. Среди родственников Винсента со стороны матери были эпилептики; падучей страдала одна из его теток. Позже душевное заболевание настигло и Тео и Виллемину. Очевидно, корни болезни следует искать в наследственности. Но наследственное предрасположение могло и не привести к болезни, если бы не «благоприятные» условия. Постоянное колоссальное напряжение умственных и душевных сил, хроническое переутомление, недоедание, алкоголь, нравственные потрясения – всего этого более чем достаточно, чтобы проявилось потенциальное предрасположение к болезни. Вряд ли отъезд Гогена можно считать непосредственной причиной вспышки болезни. Винсент не рассчитывал, что Гоген останется с ним надолго, поскольку ему было известно, что тот все время рвался куда-нибудь в тропики. Отъезд разве что чуть-чуть ускорил события. И уж совсем не могла быть причиной болезни предстоящая женитьба Тео, как пытаются представить дело некоторые исследователи. Они утверждают, что якобы Винсент ревновал брата, а также боялся, что Тео перестанет оказывать ему денежную помощь. Но Ван Гог всегда отличался альтруизмом. Даже когда Тео собирался жениться на «больной» Мари, Винсент поддерживал его и ободрял, а тут все же речь шла о счастье горячо любимого брата. Наоборот, письма свидетельствуют о том, как Винсент радовался, что теперь будет кому позаботиться о здоровье брата (а здоровье Тео к этому моменту тоже внушало опасения). Он был доволен тем, что хоть Тео порадует мать своим браком. Женитьба, скорее, была положительным фактором, который поддерживал в Ван Гоге желание выздороветь. Нет, болезнь начала наступать на Винсента еще в Париже.

После арльских событий вся оставшаяся жизнь Ван Гога проходит в тоске по прошлому – родине и былым мечтам. Его нельзя назвать сумасшедшим в полном смысле этого слова. Самое загадочное в его болезни – чередование периодов полного отключения от действительности и сохранения такой же полной ясности ума. В эти моменты его душевное спокойствие, трезвость анализа и четкость видения даже возрастали. Создается ощущение, что два постоянно сталкивавшихся в нем человека, о которых говорил Тео, наконец, разделились, не мешая друг другу. В его поздних произведениях нет признаков безумия. В них – не болезнь, а тоска. Как раз потому, что болезнь не затуманивала его разума, он и не мог избавиться от ужаса перед ней, от мысли, что когда-нибудь она может поглотить его целиком.

Убежище Сен-Поль находилось поблизости от маленького провинциального городка Сен-Реми, в красивой местности, с рощами олив, полями пшеницы и видом на отроги Малых Альп. Когда-то на этом месте размещался старинный августинский монастырь, от которого сохранилась церковь и часть здания. Вокруг приюта раскинулся не слишком ухоженный парк. Сосны этого парка мы можем видеть на многих картинах Винсента. Больных в убежище было немного, и Ван Гогу выделили не только комнату внизу, но и позволили использовать верхнюю комнату в качестве мастерской. Ему разрешалось выходить в поля на этюды, правда, в сопровождении санитара.

Больницей в те годы заведовал доктор Пейрон – корректный и внимательный, правда, не специалист по душевным болезням. Это, собственно, и нельзя было назвать больницей. Слово «убежище» больше соответствовало его сути – все лечение сводилось к длительным ваннам и соблюдению режима дня, а в роли охранников выступали санитары. Ван Гог работал, работал, работал. День за днем он писал поэму о природе Прованса. Языками пламени на его картинах вставали кипарисы, золотым морем разливались поля на фоне далеких гор. А среди волн пшеницы возникал одинокий маленький жнец как олицетворение Смерти, точно так же, как его Сеятель был олицетворением возрождения. Даже теперь, под нависшим над ним дамокловым мечом безумия, Ван Гог всегда писал с натуры. Лишь иногда он воспроизводил картины, возникающие в замутненном сознании, – так была написана «Звездная ночь» в июне 1889 года. Тео был встревожен этой картиной настолько, что попросил брата до полного выздоровления не рисковать, проникая в таинственные сферы.

Винсента хватило на осень и зиму. «Монастырская» жизнь начала тяготить его, тем более, что никто здесь в общем-то не пытался лечить. И он попросил Тео подыскать ему что-нибудь более подходящее.

Пока он находился в этом полудобровольном заточении, его имя начало, наконец, приобретать известность. Еще в мае Тео спрашивал, какие картины Винсент хотел бы выставить на предстоящей выставке Независимых в Париже. Ван Гогу было безразлично: «Пошли им, пожалуй, «Звездную ночь над Роной» и пейзаж в желтом и зеленом». Тео так и сделал, после чего поступило приглашение выставляться с «Группой двадцати» в Брюсселе. А это уже был успех. «Группа двадцати», дела которой вел энергичный Октав Маус, ставила своей целью показывать все самые интересные и значительные работы новых художественных течений. И вот целый ряд полотен Ван Гога, в том числе «Подсолнечники» и «Красные виноградники», появились на брюссельской выставке в 1890 году и вызвали сенсацию. «Красные виноградники» купила художница Анна Бош (сестра Эжена Боша – арльского знакомого Винсента) за 400 франков. Это был первый коммерческий успех Ван Гога. В январе появилась уже упомянутая статья о Ван Гоге, написанная молодым Альбером Орье. Правда, она была далека от настоящего понимания как сущности поисков Ван Гога, так и его личности, но это было начало славы. И наконец, уже в марте открылась выставка Независимых на Елисейских Полях, где десять полотен Ван Гога заняли целую стену. Подобранные по принципу контрастных сочетаний, они образовывали единый мощный аккорд, бьющий по восприятию. «Многие подходили ко мне, чтобы выразить свое восхищение ими, – писал Тео. – Гоген говорил, что твои картины – гвоздь выставки».

Винсент отреагировал на эту радостную новость на удивление сдержанно. Он даже не сразу поинтересовался, какая именно картина продана, да и то для того лишь, чтобы послать Анне Бош еще что-нибудь в подарок. Куда больше его обрадовало сообщение, что Ио родила мальчика. Малыша назвали в честь дяди Винсентом Виллемом (сам Винсент, правда, хотел, чтобы мальчику дали имя в честь отца и деда – Теодор). Хотя к тому времени у Ван Гога уже были племянники – дети его сестер Анны и Элизабет, но он их никогда не видел и мало интересовался ими. А сын Тео был ему дорог как собственный ребенок. Этому событию он посвятил картину с изображением цветущей ветки миндаля на фоне голубого неба. В тот момент, когда Винсент работал над ней, у него случился последний приступ, очень тяжелый и длительный. Когда Ван Гог пришел в себя, он написал брату: «Теперь я оставил всякую надежду». И все же вряд ли стоит считать, что именно здесь он поставил точку на своей жизни, ведь не зря в 1881 году он сказал: «Даже если я упаду 99 раз, я поднимусь в сотый».

Винсент нашел в себе силы подняться еще раз. Он решил уехать из Сен-Реми и поселиться в деревне на севере. Ему понравилась идея Камиля Писсарро – приехать погостить у него. Но жена Писсарро побаивалась, что общение с душевнобольным повредит детям. Тогда Писсарро вспомнил о своем знакомом – докторе Гаше, жившем в маленьком городке Овере к северу от Парижа, и посоветовал обратиться к нему. Доктор Поль Гаше был гостеприимным, доброжелательным, слегка эксцентричным человеком. Он дружил со многими художниками, да и сам иногда писал картины под псевдонимом Ван Риссел. Тео съездил к Гаше, и этот живой интеллигентный 62-летний человек произвел на него очень хорошее впечатление. Даже внешне он показался Теодору похожим на Винсента. Выслушав симптомы, Гаше заявил, что это не сумасшествие и что он берется вылечить Ван Гога.

Винсент покинул Сен-Реми в мае 1890-го, проведя в убежище ровно год. В последние перед отъездом дни он энергично работал над холстом с розами на светло-зеленом фоне и над двумя полотнами с большими букетами фиолетовых ирисов.

По пути в Овер он решил заехать в Париж. Тео беспокоился о нем и хотел, чтобы кто-то сопроводил брата, но Винсент убедил его, что бояться нечего, поскольку обычно после сильных приступов у него наступает длительный спокойный период. Он благополучно добрался до Парижа. Иоханна, впервые увидев деверя, была приятно поражена его здоровым и бодрым видом. Четыре дня в Париже прошли очень хорошо. Винсент сразу подружился с Ио, с большой нежностью отнесся к племяннику, которому как раз исполнилось четыре месяца, повидался с друзьями, посетил выставку в Салоне и отбыл в Овер.

Живописный Овер больше походил на село, чем на город. Вокруг расстилались поля, их прорезала неторопливая речка Уаза. Именно эти места прославил в своих картинах художник барбизонской школы Добиньи. Его вдова еще жила здесь, а сад Добиньи был местом прогулок. Здесь в разное время работали Домье, Писсарро, Сезанн. Первые полтора месяца в Овере Ван Гог пребывал в спокойном рабочем состоянии духа. Доктор ему тоже понравился. «Я нашел в докторе Гаше друга и почти как бы нового брата, настолько мы с ним похожи физически и духовно… Он очень нервен, и у него тоже есть странности… Он потерял несколько лет назад жену, что сильно надломило его».

Ван Гог жил в недорогой гостинице, которую держали супруги Раву, снимая у них комнату с пансионом. Дочь Раву – 16-летнюю Аделину – он несколько раз писал. Ни хозяева, ни постояльцы не подозревали, что этот приятный голландец прибыл из приюта умалишенных. Он был всегда спокоен, любезен, охотно играл с детьми, и дети любили его.

Гаше советовал не думать о болезни и работать, сколько хочется. Винсент в письме к брату высказал предположение, что у доктора тот же недуг, что и у него, и работа помогает Гаше сохранить равновесие. Возможность сохранить равновесие вселяла в Винсента надежду.

Но вскоре в его настроении происходит перелом. Шаткое равновесие нарушило письмо Тео от 30 июня.

Тео сообщал, что тяжело заболел маленький Винсент. Отношения Теодора с Буссо и Валадоном обострились. Тео раздражало, что они ему не доверяют и выделяют меньше денег. Он поделился с братом своим решением: поставить ультиматум – если они не пойдут навстречу, он уйдет и начнет собственное дело. Конечно, придется урезать расходы. На некоторое время семье придется затянуть пояса. «Что ты на это скажешь, старина? Не думай слишком много обо мне и наших, знай, что самое большое удовольствие, какое ты можешь мне доставить, – это сознание, что ты делаешь свою работу, ведь она великолепна».

Когда-то Винсент сам не раз советовал Тео уйти из фирмы. Но теперь он вдруг почувствовал страх перед будущим и той ответственностью, которая тем самым возлагалась на него, а он ничего не мог обещать и ни за что не мог ручаться. Винсент не мог даже ручаться за собственный рассудок. Вдруг завтрашний день превратит его в «конченого человека». Он боялся за ребенка. Боялся за Тео. Съездил в Париж поговорить с братом лично. Разговор не рассеял его тревог.

Тео пытался его успокоить: с ним все будет в порядке. Он полностью верил Гаше.

Но сам Винсент уже не верил ни себе, ни доктору: «Он болен еще сильнее, чем я». У Тео со здоровьем тоже было плохо – у него были больны почки. Ни матери, ни сестре Винсент не рассказал о своих тревогах. Писал, что работает, чувствует себя спокойно, проводит в полях целые дни. На его последних картинах действительно изображены поля. Брату написал: «Мои картины напоминают отчаянный тоскливый вопль… Я не побоялся выразить в них чувство предельной тоски и одиночества». Он уже купил револьвер в оружейной лавке в Понтуазе.

Никто из окружающих ничего не подозревал. В воскресенье, после завтрака с супругами Раву, Винсент, как обычно, ушел с мольбертом в поля. Все были спокойны, пока не обнаружилось, что Ван Гог не вернулся к обеду – он отличался пунктуальностью. Уже под вечер мадам Раву увидела своего постояльца, который медленно шел, держась рукой за бок. Его спросили, здоров ли он. Он буркнул что-то невнятное и поднялся к себе в мансарду. Встревоженный хозяин пришел поинтересоваться здоровьем художника. Винсент лежал на постели. Не отвечая, он молча указал на рану в груди около сердца.

Поскольку доктор Гаше не практиковал в Овере, Раву послали за местным врачом. Того, как назло, не оказалось дома. Тогда позвали Гаше. Тот сразу бросился к Винсенту, перевязал рану и спросил адрес Тео. Ван Гог отказался дать адрес – ему не хотелось волновать брата. Тогда Гаше адресовал записку в магазин «Гупиль». Постоялец той же гостиницы художник Хершиг вызвался рано утром отвезти ее Тео. Получив страшное известие, Тео немедленно бросился в Овер. Увидев брата, Винсент сказал: «Я опять промахнулся». – Потом добавил: «Не плачь, так всем будет лучше».

Всю ночь и весь следующий день он был в сознании – сидел на кровати, курил трубку и разговаривал с Тео: они вспоминали прошлое, свое детство. Это спокойствие ввело всех в заблуждение. Глядя на Винсента, никому в голову не могло прийти, что рана смертельна. Никто не принял никаких экстренных мер. Тео успел написать письмо жене – она была в Голландии. «Если бы только нам удалось вселить в него немножко мужества и он захотел жить!»

Но к вечеру началась агония. Винсент Ван Гог умер в час ночи 29 июля 1890 года. За несколько минут до смерти он сказал: «Как я хочу домой!»

Судя по черновику письма к Тео, он до последнего не был уверен – сводить ли счеты с жизнью. И возможно, если бы ему была оказана соответствующая помощь, то желание жить проснулось бы с новой силой. Недаром несколько лет назад, когда Марк Бегеман тоже покушался на свою жизнь, Винсент сказал по этому поводу – «неудавшееся самоубийство – лучшее лекарство от самоубийства».

Похороны состоялись 30 июля. Провожающих было много: многие приехали из Парижа. В комнате, где стоял гроб, друзья развесили последние картины Ван Гога, поставили мольберт и кисти, усыпали гроб его любимыми желтыми цветами. Доктор Гаше нарисовал Винсента в гробу.

Для Тео смерть брата была непоправимым ударом, от которого он уже не смог оправиться. При жизни его любовь к старшему брату выглядела слегка покровительственной. Но Винсент видел истинную сущность младшего брата. Он писал матери: «Тео гораздо более самоотвержен, чем я, это коренится глубоко в его натуре. Когда отца не стало и я поселился в Париже, брат так сильно привязался ко мне, что я только тогда понял, как он любил нашего отца. И хорошо, что я не остался в Париже; он и я, мы были бы слишком поглощены друг другом, а жизнь не приспособлена для этого».

«О, мать! – горестно писал Тео после смерти брата. – В нас с ним текла поистине одна кровь».

Первые месяцы он еще держался, поскольку был занят тем, что устраивал персональную выставку Винсента. Но как только это было сделано, в октябре 1890 года Тео Ван Гог, всегда такой уравновешенный, рассудительный и сравнительно благополучный Тео, счастливый муж и отец, внезапно потерял рассудок. Произошло это после очередной ссоры с его работодателями. В первом приступе безумия Тео начал делал то, о чем когда-то мечтал его брат: он послал телеграмму Гогену с уведомлением, что ассигнует деньги на поездку в тропики, потом стал спешно устраивать ассоциацию художников… Скоро его болезненное возбуждение перетекло в опасную стадию буйства, а затем в полную апатию. На плечи Иоханны свалилось еще и это несчастье. Она смогла собраться с силами, увезла мужа в Голландию и поместила в лечебницу. Болезнь Тео была суровее, чем у старшего брата, – его сознание померкло полностью. Он умер в январе 1891-го в Утрехте 34 лет от роду, так и не приходя в рассудок, пережив брата всего на полгода. Тео и Винсент – две половинки одной сущности. Вторая половинка не смогла жить без первой…

В 1964 году на их родине в Гроот Зюндерте был поставлен памятник работы Осипа Цадкина: два брата Ван Гога, тесно прижавшись, поддерживая друг друга, настойчиво идут вперед.

Молодая вдова Иоханна Ван Гог-Бонгер, прожившая в счастливом браке всего полтора года, покинула Париж и, уехав с маленьким Винсентом в Голландию, поселилась близ Амстердама. Она открыла небольшой пансион, на средства которого и жила, сумев сохранить все картины Ван Гога. Эта мужественная женщина уже тогда понимала, какую миссию должна выполнить: сохранить для потомков то, ради чего жили братья Ван Гоги. Из Голландии она писала Бернару: «Это хороший дом, и мы расположимся в нем более свободно – ребенок, картины и я, – чем в нашей городской квартире, где нам было все же так хорошо и где я провела счастливейшие дни моей жизни. Вы не должны опасаться, что картины будут отправлены на чердак или в кладовую. Весь дом будет украшен ими, и когда я размещу их, то, надеюсь, вы когда-нибудь приедете посмотреть на них в Голландию».

В 1892 году Иоханна сумела организовать выставку работ Винсента Ван Гога в Амстердаме. Долгие годы она занималась систематизацией переписки Ван Гога с Тео и в 1914 году опубликовала полную подборку писем. Тогда же она перевезла прах Тео из Утрехта в Овер, где похоронила его рядом с братом. Сын Иоханны и Тео, инженер Винсент Биллем Ван Гог, продолжал работу матери: именно ему мы обязаны тем, что в 1953 году было опубликовано фундаментальное и полное собрание корреспонденции Ван Гога – к столетию со дня рождения художника.