Текст книги "Война и мода. От Петра I до Путина"

Именно в 1790-е годы Русские платья, царственные, красивые, дорогие и немного экстравагантные, стали хорошо известны в Европе. Одна из самых именитых французских портних, «министр моды» Роза Бертен, наловчилась шить их специально для великой княгини Марии Федоровны. В заказах на ее имя перечислены более двадцати разнообразных вариантов[305]305
  РГИА. Ф. 759. On. 1. Д. 220.


[Закрыть].

Иностранные принцессы, прибывавшие ко двору Екатерины II, должны были готовить заранее или заказывали непосредственно в столице Русские платья, ставшие уже обязательными. К примеру, принцесса Луиза, будущая императрица Елизавета Алексеевна, сшила его в Петербурге: «На третий день после нашего приезда (в 1792 году. – О.Х.), весь день был посвящен уборке наших волос по моде двора и примерке Русского платья: мы должны были быть представлены великому князю-отцу и великой княгине»[306]306
  Головина В. Н., графиня. Записки. – СПб., 1900. – С. 24.


[Закрыть].

С помощью щедрых великих княгинь, заказывавших наряды у самых дорогих французских портних, благодаря укрепившимся за полвека политическим позициям России в Европе, высокому авторитету императрицы Екатерины II и неподдельному интересу публики к России, русский стиль, в том числе и платья, стал частью светской моды европейских государств. Можно было заказать маскарадные «robe à la russe» («платья в русском стиле»). Некоторые портные предлагали нарядные повседневные платья «à la Czarine» («в стиле царицы»).

Французский «Журнал новых французских и английских мод» сообщал: «На улице Салль о Конт открывается магазин женской одежды под началом госпожи кутюрье. В нем можно будет найти одежду разнообразных жанров. Среди прочего, платья a la Czarine и амазонки à la Moscovite («в стиле москвички». – О.Х.)»[307]307
  Magasin des modes nouvelles, fransaices et anglaises – Paris, 1788, № 9. – P. 68–69.


[Закрыть]. В марте 1788 года в том же издании поместили изображение этого платья с его описанием: «Россия – это последняя страна, которую посещает мода. И там она непременно носит платье à la Czarine. Это платье делается из светло-зеленого сатина и украшено стоячим воротничком из двухслойного разрезного газа, как и манжеты. На голове – бонне à la Czarine, из белого газа с мушками из золота. Он представляет собой обыкновенный ток»[308]308
  Ibid. 1788, № 20. – P. 97–98.


[Закрыть].

Платье «à la Czarine»

Иллюстрация из журнала «Magasin des modes nouvelles, fransaices et anglaises», 1788

Еще один костюм Екатерины II с русскими и восточноевропейскими элементами хорошо известен по портрету Михаила Шибанова[309]309
  Шибанов, Михаил (отчество и дата рождения неизвестны – 1789) – русский художник второй половины XVIII века, живописец из крепостных крестьян. С 1783 года – «вольный живописец». Портретист, иконописец, зачинатель крестьянского бытового жанра в русском искусстве.


[Закрыть], исполненному в 1787 году, а также его живописным и графическим повторениям. Императрица изображена в дорожном костюме во время своего знаменательного пропагандистского тура на юг России и в Крым, который романтично именовался «Путешествием в полуденный край». Это было талантливо придуманное, срежиссированное и местами неплохо сыгранное представление, преследовавшее различные политические цели. Государыня пригласила в гран-тур европейских дипломатов, а также императора «Священной Римской империи» Иосифа II, желая обрести в его лице надежного союзника в будущей схватке с османами.

В дороге Екатерина множество раз меняла платья, ее попутчики видели императрицу и в самом простом капоте и чепце, и в златопарчовом парадном облачении. Но это путешествие до сих пор ассоциируется именно с портретом Шибанова и дорожным костюмом, в котором он, конечно же по желанию самой модели, изобразил ее величество. Коль скоро императрица никогда и ничего не делала и не надевала просто так, в этом наряде (и в желании быть в нем запечатленной) стоит видеть большее, чем просто любовь к восточноевропейской экзотике и удобным практичным вещам.

На портрете государыня одета в суконный красного цвета кафтан на меху, расшитый бранденбургами с кистями, украшенный золотой вышивкой, двумя рядами пуговиц по борту и по рукавам. На голове – высокая шапка с тульей из соболя и красным шлыком с кистью, ниспадающим на левую сторону. Схожей по стилю и отделке была и бархатная шуба императрицы, которой так восторгался германский посол, по свидетельству графини Головиной. Репрезентативное назначение кафтана подчеркивают звезды орденов Святого Андрея Первозванного, Святого Георгия и Святого Владимира.

Гравюра, выполненная на основе портрета М. Шибанова

Конец XVIII века

Сложно не заметить, что этот своеобразный яркий длинный кафтан имеет много общего с польскими и венгерскими костюмами: красный цвет, бранденбурги, широко скроенный верх рукавов. Он напоминает красные эффектные жупаны польской шляхты XVII века. Восточноевропейский колорит наряда усиливает меховая шапка – светская версия высокого мехового колпака со шлыком, который был популярным головным убором у различных восточноевропейских народностей в XVII–XVIII веках, имел множество вариантов по крою и названий. Весьма похожие колпаки носили и запорожские казаки.

Запорожский казак в XVIII веке

Гравюра

Относившаяся с большим вниманием к гардеробу, отлично разбиравшаяся в смысловых нюансах костюмов, императрица не случайно выбрала этот дорожный ансамбль. Он был ее декларацией о политических и военных намерениях. Соболий колпак со шлыком, так напоминающий казачьи головные уборы, говорил о расположении Екатерины II к запорожцам, оставшимся на территории России и выказавшим желание служить ей. Не случайно, что именно в 1787 году во время путешествия было официально объявлено о намерении восстановить казачество, создать из запорожцев Сечи новое формирование. Оно получило название «Войско Верных Запорожцев» и хорошо себя проявило во время русско-турецкой войны, начавшейся в августе 1787 года, сразу после окончания путешествия.

Сходство с польским жупаном тоже было декларацией о намерениях более отдаленного временного характера. Екатерина еще не говорила напрямую о новом разделе Польши, хотя в 1787 году подняла голову партия патриотов, настроенная против России и поддержанная Пруссией. Надев этот стилизованный польский кафтан, императрица словно бы демонстрировала, что с такой же легкостью овладеет и Речью Посполитой. В 1792 году Россия начала военные действия в Польше и в следующем году подписала с Пруссией конвенцию о новом разделе государства, получив земли до линии Динабург-Пинск-Збруч, восточную часть Полесья, Подолье и Вольшь.

Логично, что эту свою костюмную декларацию о намерениях государыня поспешила зафиксировать на портрете, который потом множество раз копировали живописцы, миниатюристы и граверы. Некоторые из повторов оказались за границей – императрица щедро одаривала европейских дипломатов и государей миниатюрами, списанными с оригинала Шибанова.

Этот наряд тиражировали не только художники, но и портные. Аналогичные кафтаны и колпаки со шлыком предлагали щеголихам русские журналы моды с начала 1790-х годов. «Около 1795 года, – пишет Екатерина Авдеева, – были в моде венгерки, то есть шубы с лифом и небольшим теплым воротником. Она застегивалась пуговицами, а иногда шнурами; с этими шубами надевали шапочку, называемой также венгерской, которая была с небольшим собольим или куньим околышем, а тулья у нее колпаком, который загибался на сторону; на конце висела золотая или шелковая кисть»[310]310
  Авдеева Е. Старинная русская одежда; изменения в ней и моды нового времени // Отечественные записки. Т. 87, 1853. – С. 187.


[Закрыть].

Не только Екатерина II понимала политическое значение костюма. Ее европейские соперники прекрасно знали, каким образом превратить ничем не примечательный кафтан или меховую шапку в средство политической пропаганды и дипломатического давления. В этой связи показателен портрет Емельяна Пугачева, опубликованный в одной любопытной книге, которая не так давно попала в мою коллекцию.

Один знакомый англичанин, продавец всякой антикварной всячины, припас для меня кое-какие русские фотографии и пару старых изданий «о Вашей стране». Снимки разочаровали – безымянные персоны, средние столичные ателье. Ничего особенного. Но одна из книг заинтриговала сразу же. На титульной странице по-французски значилось «Le Faux Pierre III ou la Vie et les Avantures du Rebelle Jemeljan Pugatschew» («Ложный Петр III, или Жизнь и приключения повстанца Емельяна Пугачева»). Ниже приписка: «На основе русского текста, написанного господином F. S. G. W. D. Е.». Впечатлил и год издания – 1775. Именно тогда в Москве казнили бунташного казака Емельку.

Портрет Емельяна Пугачева и титульная страница книги «Ложный Петр III, или Жизнь и приключения повстанца Емельяна Пугачева», 1775

Коллекция О. А. Хорошиловой

Находка была любопытная. Я поинтересовалась, попадалось ли ему когда-нибудь подобное издание? Антиквар ответил: «Книга редкая, но в Англии ее можно отыскать». Неудивительно, ведь, судя по титульной странице, ее опубликовали в Лондоне. Но, как оказалось, даже этой информации верить нельзя. Эта книга – выдумка, бодро написанная в жанре романа и ловко изданная, однако не в Лондоне (как утверждает титульная страница), а в гораздо более либеральном Амстердаме, известном центре свободолюбивых издателей. Речь в ней идет о Пугачеве, но это вовсе не косматый чернобородый яицкий казак, который объявил себя Петром III и разжег крестьянскую войну, «ведомый ненавистью к крепостничеству и горячим желанием помочь народу», как восторженно писали советские историки. На страницах этой книги Пугачев – не «бунташный Емелька» и не народный вождь. Он – благородный революционер, авантюрист плаща и шпаги. В нем гармонично сочетаются «добродетель и зло», «любовь к Отечеству и всякие пороки», и конечно же он обожает приключения и прекрасно владеет не только языком, но и холодным оружием.

В первых строках безымянный автор, то есть «господин F. S. G. W. D. Е.», называет Пугачева героем и даже сравнивает с Оливером Кромвелем. Эпиграф книги соответствующий: «Преступления героя – суть его добродетель», то есть читатель не должен судить строго бунтовщика, ведь герои по определению вершат добро, хоть оно часто бывает с кулаками. После вступительного панегирика следует описание жизни Пугачева, и почти все в нем – прекрасная ложь. «Наш молодой авантюрист» (так мило автор именует бунтаря) знакомится с вором, который приводит его в тайный лагерь «в глубины могучего украинского леса, где воры основали свою столицу»[311]311
  Le Faux Pierre III ou la Vie et les Avantures du Rebelle Jemelj an Pugatschew. – London [i.e. Amsterdam], 1775. – P. 30.


[Закрыть]. Пугачев вскоре становится их предводителем, собирает внушительное войско и начинает свой великий степной поход «за независимостью и свободой»[312]312
  Ibid. P. 23.


[Закрыть], что так жаждал «его мятежный дух» и что русское государство изничтожало на корню.

Автор, бесспорно европеец, оценивал ситуацию в России, как и подобает современнику века Просвещения. Крестьянская война описана вкусно, увлекательно, и некоторые факты правдивы. Указано, к примеру, точное количество войск Пугачева: «Около ста тысяч людей, из которых тридцать тысяч – войска регулярные»[313]313
  Le Faux Pierre III ou la Vie et les Avantures du Rebelle Jemelj an Pugatschew. – London [i.e. Amsterdam], 1775. – P. 252.


[Закрыть]. Удивительно точные цифры для авантюрного романа. Впрочем, это объяснимо: книга о Пугачеве – лжероман и его реальное назначение – быть средством информационной войны.

Но кто же стоял за изданием этой книги? Кто ее истинный автор? Увы, эти вопросы до сих пор остаются открытыми. Практически сразу после выхода романа возникла точка зрения, что он был издан французами. У них действительно были все причины развязать информационную войну, так как не было возможности начать открытый военный конфликт, и потому они вполне могли издать книгу о Пугачеве. Эту точку зрения, к примеру, отстаивал известный филолог и литератор Георгий Петрович Блок, объявивший сочинение «французской продукцией»[314]314
  Степанов Л. A. К истории создания «Капитанской дочки» (Пушкин и книга «Ложный Петр III») // Пушкин: Исследования и материалы / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). – Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1991. – Т. 14. – С. 220. Сетевая версия статьи: http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/ise/ise-220-.htm


[Закрыть]. Впрочем, он был убежден в том, что «Ложного Петра» издали в Лондоне. Современные исследователи, однако, не столь категоричны в своих выводах. Большинство считают местом издательства Амстердам[315]315
  См., к примеру: Trade, Diplomacy and Cultural Exchange: Continuity and Change in the North Sea area and the Baltic c. 1350–1750. – Uitgeverij Verloren, Hilversum, 2005; Maxwell R Historical Novel in Europe, 1650–1950. Cambridge University Press, 2012; Шаркова И.С. Первое иностранное сочинение о Е. И. Пугачеве // Минск: Белорусская цифровая библиотека. Сетевая версия статьи: http:// library.by/portalus/modules/interesting/readme.php?subaction=showfull&id=l 3533 60726&archive=&start_from=&ucat=&


[Закрыть]. Это косвенно подтверждает тот факт, что князь Александр Куракин вскоре после выхода книги приобрел ее в Лейдене.

В «Ложном Петре III» важен не только текст. Книгу открывает гравированный портрет Пугачева, весьма примечательный. Это не патлатый дикий казак, а гладко выбритый, аккуратно подстриженный шляхтич в венгерско-польском костюме и меховой шапке. Прямой нос, округлый подбородок, пучок усиков и гневный взгляд – верный снимок с портрета Петра Великого! Издатели книги хотели, чтобы возникла такая ассоциация. Пусть Пугачев – ложный Петр III, но он так же силен, независим и своеволен, как великий русский император, весьма в Европе уважаемый. Пугачев – не грубый казак, а цивилизованный революционер, подобных в России не любят. Такой вывод должны были сделать читатели. Императрица Екатерина II сделала вывод противоположный. Она сочла издание зловредным и откровенно глупым и была, конечно, права, но лишь в том, что оно действительно не отвечало изысканному вкусу тонких знатоков политики. Тем не менее книга не была глупой, в противном случае не вызвала бы такой негативной реакции и не была бы запрещена в России сразу после выхода.

Но издание все же попало в Россию осенью 1775 года, и читали его с не меньшим восторгом, чем в Европе. В 1809 году оно было переведено на русский язык (и сильно при этом отредактировано). Даже в таком купированном, вымаранном цензурой виде книга привлекла внимание Александра Пушкина и, среди прочих материалов, легло в основу его известной «Истории Пугачева». Из «глупой» книги все же вышел толк.

Существует расхожее мнение, что император Павел I, как бы в пику ненавистной матушке, запретил Русские придворные платья. Но свидетельства и документы говорят об обратном. Мало того что Павел Петрович не отменил их, он, судя по всему, питал к ним самые теплые романтические чувства. Ежегодно и множество раз о Русских придворных платьях упоминают «Камер-фурьерские журналы»:

«12 января 1797 года. Приезд имели к Высочайшему двору знатные, обоего пола персоны, дамы в белом русском платье, а кавалеры в обыкновенном цветном платье».

«7 марта 1798 года. Его императорское величество указать соизволил… съезжаться во дворец дамам в русском платье».

«25 марта 1799 года. Его императорское величество указать соизволил быть в придворной церкви благодарственному молебну о взятии острова Корфу… для чего съезжаться ко двору… дамам в русском платье».

«5 апреля 1800 года. В день праздника коронования… съехались ко двору знатные обоего пола персоны, дамы в русском платье».

И даже траурные придворные платья при Павле I сохраняли свой «русский» крой.

При Александре I они стали главными придворными нарядами. Русские платья фигурируют в описи приданого великой княжны Анны Павловны (1816). «Синий русский сарафан» упоминает прусская статс-дама Фосс, сообщая, между прочим, что он был подарен ей Александром I (а сшит придворным портным). В 1818 году в розовом глазетовом платье, в кокошнике, шитом серебром, видели великую княгиню Александру Федоровну на богослужении. Продолжала существовать и традиция костюмированного «народного бала» 1 января, когда все желающие могли прийти в Зимний дворец, чтобы поздравить царскую семью с наступившим Новым годом. Представительницы семьи Романовых и знатные дамы присутствовали на нем также в кокошниках и «народных платьях».

Николай Павлович, ставший императором в 1825 году, подчинил все строгому армейскому регламенту, в том числе Русские платья. Раньше, выбирая цвет и отделку, дамы руководствовались светской модой, собственным чувством вкуса, сиюминутным желанием и капризом. При новом правителе капризы попали под запрет.

Император-мундироман сначала одел свои войска в новые, прусского образца мундиры, а в 1834 году взялся за великосветских модниц. Что столь ловко придумала Екатерина II для политической пропаганды, Николай I превратил в почти армейский регламент. Он сочинил женскую придворную форму, все правила и нюансы которой следовало знать назубок. Цвет, прикладной металл, вышивка, аксессуары – все теперь имело значение, строго соответствовало званию и месту, занимаемому дамой при дворе. Верхнее платье синего бархата с белой юбкой и золотой вышивкой полагалось наставницам великих княжон, пунцовые платья с белой юбкой и золотой вышивкой носили фрейлины ее величества. Описание регламентированных Русских придворных платьев образца 1834 года привожу в Приложении № 3.

Русское придворное платье фрейлин великих княжон, введенное в 1834 году

Николай I как бы подвел промежуточный итог в истории Русского придворного платья и своим жестким регламентом определил траекторию его будущего развития. Принципы, заложенные им, сохранялись на протяжении последующих десятилетий вплоть до 1917 года. Менялись лишь крой, отделка и стиль вышивок в угоду светской моде.

Русское придворное платье фрейлин великой княгини, введенное в 1834 году

Русское придворное платье фрейлин Ее Императорского Величества, введенное в 1834 году

Русское придворное платье наставницы великих княжон, введенное в 1834 году

Практически одновременно с регламентацией Русских платьев император придумал национальную «форму» своим сыновьям, состоявшую из русской рубахи с кушаком и шаровар. Великие князья часто появлялись в ней перед публикой и вызывали прилив патриотических чувств. Ее упоминает Александр Бенкендорф[316]316
  Бенкендорф, Александр Христофорович (1782–1844) – граф, русский государственный деятель, военачальник, генерал от кавалерии, шеф жандармов и одновременно Главный начальник III Отделения Е.И.В. канцелярии (1826–1844).


[Закрыть], описывая приезд царской семьи в Москву в апреле 1835 года: «Через несколько дней сюда приехала императрица и за ней – двое младших великих князей, Николай и Михаил. Их появление в национальных костюмах (то есть русских рубахах и шароварах. – О.Х.) доставило огромное удовольствие народу. Великий князь Константин, уже способный понимать то, что он видит, сопровождал императрицу. Он был поражен красотой Москвы и особенно преданностью и восторгами ее жителей»[317]317
  Бенкендорф А. X. Воспоминания. 1802–1837. – М., 2012. – С. 580.


[Закрыть].

Глава 2
Крестьянский шик

Национальные мотивы звучали не только в регламентированной придворной одежде. Они определяли образы и темы костюмированных балов, имевших политическую подоплеку. Во время военных конфликтов, в особенности когда наша армия трагично проигрывала, народный стиль становился выражением патриотических чувств общества, символом «единения нации перед общей бедой». Заезжим пытливым иностранцам даже казалось, что количество кумачовых рубах и театральных кокошников на улицах строго пропорционально нашим военным потерям.

В 1812 году на волне всеобщего патриотизма вырос интерес к национальному стилю. Щеголихи примерили тогда спенсеры а-ля душегрея и платья-туники, отдаленно напоминавшие крестьянские сарафаны. Филипп Вигель[318]318
  Вигель, Филипп Филиппович (1786–1856) – один из самых знаменитых русских мемуаристов, знакомый Пушкина, член Арзамасского кружка, автор хорошо известных и популярных в XIX веке «Записок», которые дают богатейший материал для истории русского быта и нравов первой половины XIX века.


[Закрыть] отмечал: «Всю осень, по крайней мере, у нас в Пензе, в самых мелочах старались выказывать патриотизм. Дамы отказались от французского языка. Многие из них почти все оделись в сарафаны, надели кокошники и повязки; поглядевшись в зеркало, нашли, что наряд сей к ним очень пристал, и не скоро с ним расстались»[319]319
  Вигель Ф. Ф. Записки. Т. 2. – М., 1928. – С. 21.


[Закрыть].

М. А. Писарев и С. М. Козакова в костюмах, представляющих город Киев, 1850

РГИА

«Появлялись также, особенно непосредственно после 1812 года, и национальные наряды, – писал Василий Верещагин. – Знаменитая княгиня Евдокия Голицына, прозванная “Princesse Nocturne”, и воспетая Державиным княгиня Екатерина Голицына, “Жидовочка”, – последняя по непреклонному желанию мужа, – наряжалась на все балы в сарафаны и кокошники»[320]320
  Верещагин В. А. Женские моды александровского времени. 1914 г.: http: // historydoc.edu.ru/catalog.asp?cat_ob_no=13035&ob_no=14078#_edn81


[Закрыть].

Русские мотивы оставались популярными и некоторое время после окончания Отечественной войны. Как часто бывало в России, патриотические эмоции перехлестывали, и некоторые явно перебарщивали со своим новым увлечением. Дмитрий Свербеев вспоминал, как зимой 1817 года он, гуляя по набережной Фонтанки, встретил двух «охтенок» (баб с Охтенской слободы, продававших молоко), слишком щеголевато одетых, чересчур правильно и аккуратно. Одна из них даже несла на плече ведро с молоком. Свербеев прошел мимо, но барышни принялись преследовать его и хохотали без устали. Оказалось, что это была Софья Дмитриевна Пономарева[321]321
  Пономарева, Софья Дмитриевна (1794–1824) – хозяйка литературного салона, в рамках которого существовало общество под ее инициалами «С.Д.П.» («Сословие друзей просвещения), литератор.


[Закрыть], хозяйка литературного салона, со своей итальянской спутницей.

В мужской моде двенадцатого года ура-патриотизм комично выражали театральные костюмы «русский ополченец» и «русский казак». Филипп Вигель: «Что касается до нас, мужчин, то, во-первых, члены комитета, в коем я находился, яко принадлежащие некоторым образом к ополчению, получили право, подобно ему, одеться в серые кафтаны и привесить себе саблю; одних эполет им дано не было. Губернатор [кн. Ф. С. Голицын] не мог упустить случая пощеголять новым костюмом; он нарядился, не знаю с чьего дозволения, также в казацкое платье, только темно-зеленого цвета со светло-зеленой выпушкой. Из губернских чиновников и дворян все те, которые желали ему угодить, последовали его примеру. Слуг своих одел он также по-казацки, и двое из них, вооруженные пиками, ездили верхом перед его каретою»[322]322
  Вигель Ф. Ф. Записки. Т. 2. – М., 1928. – С. 21.


[Закрыть]. Дмитрий Свербеев: «Местные дворяне… в подражание настоящим ополченцам облачились в такой же серый русский полукафтан казацкого покроя, привесили себе саблю и накрыли головы теми же фуражками, но не было на них медного креста (к тулье ополченской фуражки крепился латунный крест. – О.Х.)»[323]323
  Свербеев Д.П. Записки. T. 1. – М., 1899. – С. 75–76.


[Закрыть].

Уже после окончания войны с Наполеоном среди русских аристократов стала популярна стрижка à la moujik, то есть под горшок. Некоторые носили ее и в двадцатые годы под влиянием модного романтизма и живописи Венецианова[324]324
  Венецианов, Алексей Гаврилович (1780–1847) – русский живописец, мастер жанровых сцен из крестьянской жизни, педагог, член Петербургской академии художеств, основатель так называемой венецианской школы.


[Закрыть].

9 февраля 1849 года в своем особняке граф Арсений Закревский, московский генерал-губернатор, устроил самое роскошное и масштабное костюмированное действо военно-патриотического характера. Называлось оно пафосно – «Англия и Россия». Маскарад был дипломатическим ходом. Он демонстрировал теплые дружеские чувства российского самодержца в адрес британской регины. Европу сотрясали национальные революции. Она (как писали русские дипломаты) «уже лежала в руинах».

И оставалось всего два «здоровых и мощных» государства, две империи – Англия и Россия, которые могли, объединив усилия, побороть сей опасный общественный недуг, то есть европейскую революцию.

Маскарад в особняке Закревского стал символом единения двух государств. Однако была у этой дипломатической демонстрации и другая цель – показать силу и мощь России, представив в пестрой череде экзотических костюмов завоеванные ею земли и покоренные народы, весело славословившие своего нового повелителя, русского монарха.

Граф Арсений Андреевич Закревский, около 1860 года

Коллекция О. А. Хорошиловой

В. Н. Беринг и H. Н. Гордеев в костюмах, представляющих Тверь, 1850

РГИА

Под «God Save the Queen» бал открыла «свита английской королевы Елизаветы I». Затем оркестр заиграл «Боже, царя храни», ознаменовав начало русского шествия. За рындами и могучим варяго-русским витязем шли города в порядке появления на карте русской истории – Киев, Владимир, Москва, Санкт-Петербург. Затем прошествовали маски, облаченные в богатые народные костюмы, изображавшие крупные русские города – Новгород, Псков, Тверь, Тамбов, Пензу… И вслед за ними вышли покоренные Россией народы – ливонцы, эстонцы, поляки, крымчане (что характерно – в греческих платьях), грузины, мингрелы, черкесы, персияне. Замыкали шествие народы покоренной Сибири[325]325
  Подробное описание шествия и костюмов в Приложении № 4.


[Закрыть].

Пикантность этого дорогого костюмированного бала заключалась в том, что ни одного представителя британской короны среди участников не было. Англичан изображали русские аристократы. Это, конечно, сбило пафос задумки и превратило действо в кичливое кривляние России перед зеркалом истории.

Следующий всплеск интереса к национальному стилю относится ко времени Восточной войны 1853–1856 годов. Тогда вновь стали востребованы образы победного 1812 года: коренастые крестьяне, лихие казаки, бабы-партизанки и вечно гонимый ими Наполеон.

Русь, изгоняющая Наполеона

Иллюстрация из альбома П. Боклевского «На нынешнюю войну» (1855).

Их денно и нощно печатали издатели дешевых лубков. Тенденцию эту поддержали и профессиональные графики. И. Лапнинг в альбоме «Карикатуры на Севастопольскую войну» (1855) изобразил расторопных бородатых мужиков, пахтающих в печь «паштет с головою француза». Известное издание Петра Боклевского[326]326
  Токлевский, Петр Михайлович (1816–1897) – один из крупнейших русских художников-иллюстраторов.


[Закрыть] «На нынешнюю войну» (1855) открывает портрет кряжистого парня в бекеше, портах и высоких сапогах – эдакий собирательный образ христолюбивого русского воинства из счастливого и далекого двенадцатого года, имевший мало общего с теми измученными обросшими полуголодными солдатами, оборонявшими Севастополь. Завершает это литографское творение многофигурная ура-патриотическая кульминация – стройные ряды суровых дядек-ополченцев гордо несут знамя с орлом и цифрами «1812» и «1855». Четверостишие объясняет мизансцену:

 
Знайте ж, – машина готова,
Будет действовать как встарь,
Ее двигают три слова:
Бог, да Родина, да Царь.
 

Не столь наивно патриотическими были литографии Василия Тимма[327]327
  Тимм, Василий Федорович (1820–1895) – русский живописец и график, создатель батальных и жанровых сцен, член Академии художеств, издатель «Русского художественного листка».


[Закрыть], русские мужики и солдаты, героически сопротивляющиеся англо-французам, встречаются на страницах его «Русского художественного листка» за 1853–1856 годы.

Крестьянин, казак и ополченец стали популярными образами пропаганды не только в искусстве и литературе, но и в моде. Носить русское теперь значило всецело поддерживать императора и несчастную, измотанную несовременную русскую армию, зубами державшую Севастополь.

В 1855 году национальные мотивы проникли даже в женский бальный костюм: «Важной новостью последнего времени по части дамского туалета было появление русского покроя в бальных платьях. На последних столичных балах видели много платьев, сшитых в виде сарафана из плотных шелковых материй. Бретели, которые в нынешнем году были модной принадлежностью парижского наряда, превратились на платьях в те наплечья, которые обыкновенно бывают при сарафане. Рукава с богатой вышивкой отличались также русским вкусом. Головные уборы при этом костюме напоминали тоже старинные кокошники и подвязки»[328]328
  Ваза, № 3, 1856.-С. 35.


[Закрыть]. К этим неосарафанам полагались браслеты и ожерелья в русском вкусе, о которых часто писали в светских журналах в 1855–1856 годах.

Похвальное русофильство поддерживали владельцы модных магазинов. К примеру, купец Баскаков быстро нашил и бойко торговал в своем магазине «кучерскими кафтанчиками и бархатными поддёвками» для мальчиков от трех до семи лет. По этому поводу один журнал даже сообщал: «Баскаков поставил себе правилом приготовлять фасоны… чисто национальные русские»[329]329
  Мода: журнал для светских людей, 1855, № 13. – С. 107.


[Закрыть]. Эти наряды выглядели так: «Кафтаны делают из черного, синего и зеленого бархата или сукна и обшивают галуном. Поддевки шьют коротенькие, также из бархата, ничем не обшитые. Рубашка должна быть видна из-под них на два вершка»[330]330
  Ваза, 1855, № 5.-С. 36.


[Закрыть].

Светские хроникеры все чаще замечали на балах и вечерах детей первостепенных аристократических семейств, одетых под крестьян: «Мальчиков всё больше одевают в национальный костюм, – отмечал репортер. – Хотя в магазинах видны фантастические французские наряды для детей, но русское платье на манер кучерского или ямщицкого костюма несравненно в большем ходу»[331]331
  Ваза, 1855 (май), № 5. – С. 36.


[Закрыть].

Девочкам портные предлагали русские платьица, напоминавшие сарафаны: «Сарафанчики с вышитыми для них рубашками очень красивы, – отмечал журналист. – Девочки заплетают по-русски косу с лентой, и весь костюм очень изящен»[332]332
  Ваза, 1856, № 4.-С. 53.


[Закрыть].

В 1854 году вошли в моду простые крестьянские валенки для катанья с гор. Светские журналы тогда поспешили успокоить утонченную публику: валеные сапоги теплы, вполне изящны, подойдут любой балетной ножке и такие «хорошо приготовляют в магазине братьев Корольковых».

Великий князь Владимир Александрович в форме офицера лейб-гвардии Стрелкового батальона Императорской фамилии образца 1857 года. Сабля на поясной портупее введена в 1865 году. Тем самым фотографию можно датировать 1865–1867 годами

Ателье «Левицкий», Санкт-Петербург. Коллекция О. А. Хорошиловой

Чем больше разгоралась битва за Севастополь, чем злее союзники бомбардировали его укрепления, тем больше рекламировали и писали о русских костюмах в модной прессе. Летом 1855 года, когда оборона Севастополя достигла своей кульминации, журналисты отметили небывалый всплеск интереса к национальному стилю, мол, нынче ходят по центральным улицам Петербурга и Москвы истинные патриоты в баснословных этнографических кафтанах, сарафанах и кокошниках, будто бы скопированных с Венецианова. «В Москве в настоящее время обнаруживаются признаки нашего национального костюма, который так долго оставался в забвении. – сообщала «Ваза». – На гулянии в Сокольниках мы видели несколько молодых людей в пальто, сшитых на манер старинного русского кафтана и при этом высокие поярковые суживающиеся на верху шляпы. У иных были при этом высокие наборные сапоги, в которые собирались широкие панталоны. На Тверском бульваре видели мужчину, одетого в русский кафтан, из-под которого виднелась красная шелковая рубашка с косым воротом, застегнутая бриллиантовой запонкой, широкие шаровары опущены были в высокие сапоги с красной оторочкой. Под руку с этим мужчиной шла дама в шелковом платье, сшитом в виде русского сарафана с золотыми пуговицами, положенными от самой шеи вниз. Из-под коротеньких рукавчиков выпущены были другие, белые кисейные широкие рукава. Шляпа сделана была в виде старинных русских кокошников, а мантилья походила кроем на русскую шубку»[333]333
  Ваза, № 7, 1855. – С. 51–52.


[Закрыть].

Возможно, именно эти описанные на страницах журналов франты в алых косоворотках, кафтанах с русским запахом, широких шароварах и «высоких сапогах с красной оторочкой» спровоцировали появление того примечательного, необычного для русской гвардии, костюма, который надели стрелки Императорской фамилии в конце 1854 года. Он был решен в «пейзанском вкусе» – темно-зеленый полукафтан русского покроя с запахом налево, красный кушак, шаровары широкие и сверхширокие, заправленные в сапоги с тысячами мелких складок. Главным атрибутом стала шапка в русском стиле: «Четырехугольная, с подкладкой на вате. Околыш из черной смушки. Спереди на околыше напротив угла пришивается медный крест установленного образца»[334]334
  Описание обмундирования офицеров и нижних чинов Стрелкового полка Императорской фамилии привожу в Приложении № 5.


[Закрыть].

Именно с этого романтического, немного театрального обмундирования началась новая, мощная волна увлечения русским стилем в армии. В ней были заложены идеи будущей «мужицкой» формы эпохи Александра III.

Стоит, однако, заметить, что описаний русских патриотических костюмов в прессе было гораздо больше, чем на улицах. Если исключить маскарады и тематические вечера, портреты, на которых запечатлены их участники, а также нескольких истовых ура-патриотов, совершавших сенсационные променады в крестьянских армяках по Невскому проспекту, то окажется, что любителей национального колорита было не так уж и много.

В этом помогает убедиться ранняя светопись, и прежде всего дагеротипы. К походу в светописные ателье, словно в салон художника, долго и тщательно готовились, выбирали костюмы красивые, но чаще те, в которых жили и служили. Люди на дагеротипах 1850-х годов имеют к реальной жизни и моде большее отношение, чем те идеальные дамы и господа в нарядах, ловко отредактированных фантазией живописца. В самом полном на сегодняшний день сводном каталоге русского дагеротипа нет ни одного портрета истого русофила-модника[335]335
  Дагеротип в России. Т. 1–3. – СПб., 2014–2015.


[Закрыть]. Лишь кое-где мелькнет искристый архалук, мурмолка[336]336
  Русский головной убор, высокая шапка с плоской тульей из алтабаса, бархата или парчи, с меховой лопастью в виде отворота, которая спереди пристегивалась к тулье петлями и пуговицами.


[Закрыть] да шубка-московитка. Модная пресса, еще одно средство государственной пропаганды, как ни старалась, не могла утвердить патриотический стиль в обществе. Восточная война не была популярной, не была «отечественной», как кампания 1812 года, да и сами светские модники были еще не готовы к кардинальному перевоплощению в мужиков и барышень-крестьянок. Задорную травестию поддержали лишь некоторые истовые славянофилы, а также императорские стрелки и ополченцы, зависимые, однако, не от моды, а от жесткого николаевского устава.