Текст книги "Война и мода. От Петра I до Путина"

Глава 2
XIX век

Прежде чем Наполеон стал врагом России, он успел влюбить в себя русское общество. О маленьком Бонапартэ слагали легенды, его военный гений восславляли в памфлетах и стихах, восторженно следили за тем, как он лихо расправлялся с австрийцами в Альпах и политическими соперниками в Париже. Наполеон был везде. Он был и в моде.

Туники «неогрек», рожденные в времена бурбоновской неоклассики и пережившие якобинский террор, стали при Наполеоне эдакой женской формой, обязательной к ношению и дома, и при дворе. Сиру нравились эти муслиновые и шелковые антикизирующие платья, а моде нравилось то, что восхищало сира. Париж стал новым Римом, а Жозефина – главной иконой моды в стиле ампир, которая так быстро покорила Россию. Впрочем, нужно сделать одну ремарку: парадные платья с роскошными алыми тренами, которые Наполеон ввел в качестве придворного облачения, были явно вдохновлены русскими платьями. Он мог их видеть во время политической дружбы и переговоров с Павлом I, ставшим его союзником в борьбе с Англией. В бонапартовском ампире были русские ноты, и роскошь парижского двора также была немного русской.

Жозефина Богарне в коронационном облачении

Фрагмент работы художника Ф. Жерара, 1808. Национальный музей Шато Фонтенбло (Франция)

Мамелюк

Фрагмент работы художника О. Верне, 1810. Метрополитен-музей (Нью-Йорк)

Петербургские аристократки примеряли смирнские шали, потому что Бонапартэ их привез из Египетского похода. В начале 1800-х годов во Франции и в России стали популярны прогулочные хлопчатые куртки-«долиманы» с длинными буфчатыми рукавами а-ля мамелюк. Такое название они получили из-за того, что напоминали рукава курток мамелюков – гвардейских кавалеристов, вошедших в состав французской армии после Египетского похода и ставших верными телохранителями Бонапарта. В те же годы появились дамские тюрбаны и чалмы а-ля мамелюк, одноименные платья и короткие курточки-«дуйеты» со складками на спинке. Их упоминания часто встречаются в модной периодике с 1804 года, что, вероятно, отражало усиление интереса к стилю «мамелюк» в обществе. Вот что, к примеру, сообщал «Вестник Европы»: «Самые отличнейшие щеголихи наши носят теперь шелковые мамелюки, цвета замшевого, розового, чижикова хвоста и лилового, обшитые черным или белым кружевом»[78]78
  Парижские моды // Вестник Европы, 1804, № 7. – С. 235.


[Закрыть]; «Цветные мамелюки шьются из турецких кисей или из ординарных, цвету лилового, розового, голубого, желтого с белым»[79]79
  Парижские моды // Вестник Европы, 1804, № 9. – С. 68.


[Закрыть].

Щеголиха в тюрбане а-ля мамелюк, начало 1800-х годов

Национальная библиотека Франции (Париж)

Господин в рейтузах а-ля гусар и сапожках «Souvaroff», 1799

Национальная библиотека Франции (Париж)

Наполеон в «витчуре», которая стала популярной не только во Франции, но и в России

Фрагмент работы художника В. Верещагина, 1896

Черные военные галстуки Бонапарта надели наши записные столичные щеголи. Они же в начале 1800-х годов оценили прелесть панталон со сложной «венгерской» вязью, ставших элементом парадного консульского костюма Наполеона: «Я успел уже заказать Занфтлебену пюсовый фрак из лучшего сукна, синие панталоны с узорами по бантам a la Hazard за 40 рублей – дорого, но мило»[80]80
  Дневник студента с 1805 по 1807 год // Москвитянин, T 1, 1853. – С. 32.


[Закрыть].

Ловкие удобные сапожки с мысиком и кисточкой у нас называли «Souvaroff» лишь потому, что именно так их именовали в наполеоновской Франции. Битва при Маренго[81]81
  Финальное сражение Второй Итальянской кампании Бонапарта, состоявшееся 14 июня 1800 года между Австрией и Францией, по итогам которого австрийская армия вынуждена была покинуть Италию.


[Закрыть], сколь блистательная, столь и случайная победа Бонапарта, в июне 1800 года дала имя новому модному темно-серому цвету, в котором удачно зарифмованы оттенки хмурых пьемонтских небес, дыма артиллерийских орудий и грубой шинели Наполеона.

В 1807 году, когда он вошел в Варшаву и призвал поляков к борьбе за независимость, во Франции стали популярны «витчуры» – полушубки в польском стиле из рыхлого бархата или сукна на «диком» меху. Иногда их отделывали бранденбургами[82]82
  Двойные петли (и, соответственно, двойные пуговицы), заимствованные из венгерской одежды, их делали из шнура или позумента.


[Закрыть]. И почти сразу же их примерил и в России, хотя в это же самое время наши войска отбивались от французов на Висле и летом были наголову разбиты под Фридландом.

Образ Бонапарта не давал покоя даже провинциальным романтическим девушкам, любительницам вечернего рукоделия. Надежда Дурова, будущая кавалерист-девица, живя с родителями в тихом Сарапуле, втайне ото всех восхищалась Наполеоном, с войсками которого ей позже пришлось сражаться, и вышила скатерть гладью с портретом сира. До революции эта вещица хранилась в музее 5-го уланского Литовского полка[83]83
  Бегунова А. И. Надежда Дурова. – М., 2011. – С. 39–40.


[Закрыть].

Пока Наполеон пытался разделаться с Англией, в русской моде кашмирские шали сражались со смирнскими. Наши щеголихи оценили прелесть и удобство индийских палантинов еще в конце XVIII века, хотя стоили они баснословно дорого и поступали сюда из туманного Альбиона. Но британской монополии скоро пришел конец: в 1798 году Наполеон начал свой знаменитый Египетский поход, нанеся этим серьезный удар по финансовому благоденствию ненавистной Англии. Его ловкие негоцианты быстро наладили вывоз из Египта во Францию более дешевых и менее качественных смирнских шалей, ставших вынужденной альтернативой запрещенных кашмирских. Тогда же они проникли в павловскую Россию. Впрочем, уже в 1801 году, после убийства Павла Петровича, торговые отношения с Британией были восстановлены. Кашмирские шали вновь наполнили русские лавки и гардеробы щеголих, а смирнские попали в опалу. Но после войны Четвертой коалиции, разгрома нашей армии под Фридландом и подписания Тильзитского мирного договора в 1807 году отношения между Англией и Россией резко ухудшились. В октябре Александр I, связанный тильзитскими обязательствами, вынужден был примкнуть к «континентальной системе» Бонапарта.

В 1808 году был запрещен ввоз английских товаров в Россию, в том числе кашмирских шалей. Однако теперь русские модники тешили себя не только наполеоновскими смирнскими шалями. К этому времени в России появились мануфактуры, начавшие производство палантинов и шарфов, аналогичных индийским и турецким.

Больших результатов в искусстве копирования и интерпретации добилась помещица Надежда Мерлина, основавшая в 1800 году в селе Скородумовка мануфактуру по производству кофров и палантинов. В 1806 году она начала производить аналоги кашмирских шалей. Этим же благородным ремеслом занимался и статский советник Дмитрий Колокольцов на основанной им в начале XIX века фабрике в селе Ивановском. Другая именитая фабрикантка, Вера Елисеева, целых пять лет упорно расплетала драгоценную кашмирскую шаль, чтобы лучше понять технологию ее изготовления. И вот, дойдя до самой сути, в 1813 году основала фабрику и начала производить шали, максимально близкие кашмирским. Тем самым войны и эмбарго привели к началу импортозамещения, подтолкнули развитие местного производства дорогостоящих шерстяных товаров.

Франция продолжала диктовать моду даже тогда, когда против нее ополчилась вся Европа. Николай Карамзин призывал русских дам опомниться, прекратить слепо следовать парижской моде: «Наши стыдливые девицы и супруги оскорбляют природную стыдливость свою, единственно для того, что француженки не имеют ее, без сомнения те, которые прыгали контрдансы на могилах родителей, мужей и любовников! Мы гнушаемся ужасами революции и перенимаем моды ее!»[84]84
  О легкой одежде модных красавиц девятого-надесять века  // Вестник Европы, 1802, № 7.-С. 250.


[Закрыть]. Но никто не желал его слушать.

Парадокс – пока русская армия сражалась с Наполеоном, русская мода, словно распущенная куртизанка, гостеприимно принимала стиль «сира» в своих богатых и вычурных альковах. Лишь с началом Отечественной войны она слегка очнулась от бонапартовского экстаза и вспомнила о своих корнях. В моду, правда совсем ненадолго, вошли кокошники, сарафаны и серые армяки ополченцев.

Впрочем, не только национальным колоритом отличалась русская мода Отечественной войны. Ярко-алый стали называть цветом «московского пожара». В 1814 году, когда союзные армии вошли в покорившийся им Париж, портные в Европе и России принялись сочинять головные уборы в честь сей славной виктории. Василий Верещагин писал: «И действительно, женские шляпы, особенно после пребывания в 1814 году союзных войск и заимствования форм головных уборов у офицеров союзной армии, приняли ужасающие размеры и формы и были лишены всякой грации и изящества. Это были шляпы “à l’anglaise” (по-английски. – О.Х.), тяжелые и массивные, с бесчисленным множеством оборок и плоек; “à la russe’’ (по-русски. – O.X), с очень маленькими полями и высокою головкою – настоящие кивера, украшенные белыми петушиными перьями или султанами; токи “à la polonaise” (по-польски – O.X.); австрийские шляпы-фуражки; шляпы в виде рыцарских шлемов с забралами и, наконец, что не лишено оригинальности, – даже головные уборы в виде русских кокошников, возвращавшихся обратно к нам, в качестве парижской моды»[85]85
  Верещагин В. А. Женские моды александровского времени. 1914 г.: http:// historydoc.edu. ru/catalog.asp?cat_ob_no=13035&ob_no=14078#_edn81


[Закрыть].

В 1815 году брюки со штрипками, носившиеся поверх сапог, переименовали в «веллингтон» в честь английского герцога, героя Ватерлоо, разгромившего армию сира.

Любая война разрушительна. Но, как ни странно, иногда она положительно влияет на экономику и торговлю. Пожар Москвы в 1812 году уничтожил многие предприятия, в том числе все двенадцать текстильных фабрик с современными бумагопрядильными машинами. Это была настоящая технологическая катастрофа. Но только не для тех, кто жил в благословенном Иванове. Несмотря на то что местные мастера научились вырабатывать тонкие полотна и овладели искусством набойки, до войны село не поспевало за Москвой и не могло с ней конкурировать. Все разом изменилось после пожара двенадцатого года. «Ивановская промышленность на время освободилась от очень опасного конкурента, и это чрезвычайно содействовало ее успеху. С этого времени в селе Иванове распространяется ситцепечатное производство в двух видах – в виде кустарного и фабричного производства»[86]86
  Туган-Барановский М. И. Избранное. Русская фабрика в прошлом и настоящем.-М., 1997.-С. 554.


[Закрыть], – сообщал историк промышленности Михаил Туган-Барановский. В 1824 году в Иванове насчитывалось уже 124 ткацкие и набивные фабрики.

Аналогичным образом поднялся на ноги посад Клинцы Черниговской губернии. После того, как французы заняли Польшу, сюда вынужден был переехать торговец сукнами Лихоманов. Дождавшись, когда русские отгонят французов, он выписал из Европы станки, мастеров ив 1814 году открыл в Клинцах первую суконную фабрику. Позже, в 1830-е годы, после усмирения польского мятежа, суконное производство здесь начало процветать[87]87
  Внутренние известия // Москвитянин, 1852, Т. 4. – С. 34–36.


[Закрыть].

Еще одна любопытная деталь – Отечественная война способствовала улучшению окрашивания текстиля. Произошло это потому, что во время отступления войск Наполеона в России остались армейские мастера-красильщики. С большим удовольствием их наняли на фабрики и мануфактуры, так как они были хорошими специалистами и знали все нюансы и секреты окраски[88]88
  История торговли и промышленности в России. Т. 3. – СПб., 1912. – С. 6.


[Закрыть].

В течение XIX века Россия предлагала Европе свои ответы на восточный вопрос, продолжая «замирять» и осваивать Кавказ. Эти два процесса были взаимосвязаны. Ведь как только наши дипломаты или войска добивались пусть даже небольших успехов на Кавказе, тут же обострялся восточный вопрос: Турция лязгала ятаганами, грозила войной и порой действительно ее начинала, заручившись поддержкой извне (к примеру, Англии). Свое неудовольствие выражала и Персия, у которой также были свои интересы в Закавказье и которая считала Россию торговым конкурентом и крайне опасным соседом. Любой крупный военный или дипломатический успех в этом регионе провоцировал, как бы сказали политологи, очередной виток напряженности в отношениях между Портой, Россией и Персией, что иногда приводило к войнам. Россия дважды сражалась с Персией: с 1804 по 1813 год и с 1826 по 1828 год. Почти все столетие конфликтовала с Турцией.

Имам Шамиль, плененный в Гунибе в 1859 году

Ателье «Левицкий», Санкт-Петербург. Коллекция О. А. Хорошиловой

Первая русско-турецкая война длилась с 1806 по 1812 год и была отчасти спровоцирована успешными действиями русской армии в Грузии и присоединением Восточной Грузии, Мингрелии, Имеретин и Гурии в самом начале XIX столетия. Русско-турецкая кампания 1828–1829 годов была вызвана греческой войной за независимость, которую открыто поддержал Николай I. Потом была Восточная война 1853–1856 годов и Русско-турецкая 1877–1878 годов.

Впрочем, конфликты с османами и персами – лишь часть восточнокавказской проблемы. Покорив новые территории и кое-как «замирив» местные племена, русская армия не спешила зачехлять штыки. Горцы жаждали реванша, держали наготове стальные клинки и стальные режущие слова об отмщении и газавате. Тут и там вспыхивали восстания, а партизанская война, кажется, не прекращалась вовсе. Но эти спорадические выступления и отдельные набеги не могли серьезно повлиять на русских политиков и генералов. Нужно было объединять усилия повстанцев, и в 1828 году это сделал первый имам Дагестана и Чечни, талантливый Гази-Мухаммад, владевший холодным оружием столь же виртуозно, как и словом. После его смерти в битве при ауле Гимры предводителем газавата стал Шамиль, третий имам Дагестана и Чечни, правитель Северо-Кавказского имамата. В 1834 году он открыл новую фазу борьбы, используя внешние военные конфликты, в которых участвовала Россия, для активизации действий на Кавказе. Война шла с переменным успехом. Шамиль вынужден был сложить оружие в 1859 году в дагестанском ауле Гуниб. Но на снимке, сделанном графом Ностицом сразу после этого события, грозный рыжебородый имам все еще крепко сжимает эфес своей шашки. Так и Кавказ. Его, как Шамиля, «замирили», но этот мир был очень хрупок.

Русско-турецкая кампания 1828–1829 годов и Греческая война за независимость

Модный аспект

«Все были молодцы, все греческие полководцы… Маврокордато в красных панталонах и мундире, с очками на носу, Миаули, Канами», – Чичиков вежливо разглядывал лубочные картинки в гостиной Собакевича. Мясистые, усастые, с толстыми ляжками и глазами-блюдами, эти титанические герои греческого сопротивления все еще волновали русских обывателей.

В романе Гоголя тут и там искорками вспыхивают события недавней Греческой войны. Печальные тупицы, дети Манилова, именуются Фемистоклюсом и Алкидом. Назвать так отпрысков мог лишь истинный филэллин. Провинциалки гордятся своими греческими носами, столь же выдающимися, как у лубочных полководцев Собакевича. Тороватый купец, переливая сукном высочайшего качества перед глазками Чичикова, не забывает прибавить для убедительности: «Отличный цвет! Наваринского дыму с пламенем…»

Гоголь начал работу над «Мертвыми душами» в середине тридцатых годов. С момента окончания Греческой освободительной борьбы прошло всего шесть лет, Лондонский протокол 1830 года подтвердил завоеванную независимость, а через два года королевство Греция получило конституцию.

Потомки древних эллинов боролись с турками с 1821 по 1829 год. И все это время европейские политики боролись с русскими за влияние на Балканах и Черном море. Нерешительный хитрец Александр I, а затем и грубый упрямец Николай I подспудно поддерживали повстанцев, мечтая ослабить Османскую империю, подчинить Грецию своей воле и нейтрализовать англичан, а если все пойдет по плану, то завладеть проливами – Босфором и Дарданеллами. Чтобы отвлечь внимание Николая Павловича от османских дел, англичане раззадорили иранского шаха и тот начал с русскими войну, длившуюся с 1826 по 1828 год.

Пока Россия отбивалась от иранцев и вливала деньги в греческое сопротивление, англичане обрабатывали турецкого султана и одновременно поддерживали «своих» в лагере греческих повстанцев. В 1827 году борьба эллинов с османами достигла пика, но султан в очередной раз отказался от посредничества европейских держав, подтолкнув их к открытым военным действиям. 20 октября соединенная англо-русско-французская эскадра вошла в Наваринскую бухту и молодецки, за каких-то четыре часа, смяла и сожгла турецко-египетский флот.

Наваринская битва стала прологом войны, начавшейся в 1828 году между Османской империей и Россией. Оказалось, что к ней были не готовы обе державы. В Турции совсем недавно ликвидировали корпус янычар, и реформы армии провалились. В России реформы вовсе не начинались. Ум старика-фельдмаршала Витгенштейна, командующего 2-й армией, был негибок, хитрость интендантов была изворотлива, и в результате наши голодные, растерявшиеся солдаты увязли в болотах Добруджи и балканских снегах. Только в следующем 1829 году новый главнокомандующий Иван Дибич вытащил армию из болот и апатии, взял Силистрию и Адрианополь. Отдельный кавказский корпус Ивана Паскевича в это время с неожиданной легкостью и мальчишеским озорством брал одну задругой крепости, летом 1829 года овладел Эрзерумом и вышел к Трапензунду. Война окончилась ровно тогда, когда русским до Константинополя было рукой подать. Но столько же было и до новой войны – со всей Европой, недовольной прытью наших войск, потому дальше Адрианополя не двинулись – уступили место дипломатам.

2 сентября 1829 года был подписан мирный договор, оправдавший русское присутствие на Черном море и Балканах. Довольный Николай I назвал его «славным». Но в следующем году подписали Лондонский протокол, перечеркнувший многие статьи Адрианопольского. Впрочем, русской пропаганде это было уже не важно.

«Славный, славный договор», – разнесли царедворцы, журналисты, ура-патриоты. Русское общество, наивное и близорукое, рукоплескало императору, умницам-грекам, Дибичу, Паскевичу и «славному-славному» договору. Сочинители строчили памфлеты и рифмовали «русский штык» и «Бог велик», художники-самоучки штамповали лубочных молодцов-полководцев, которыми увешивали стены гостиных трогательные русские провинциалы и которые питали едкую иронию автора «Мертвых душ».

Русская мода вслед за обществом приветствовала победу и предложила щеголям ткани, костюмы, аксессуары в эллинском и персидском стиле, а также во вкусе османов, которых так ловко одолела русская армия.

Сначала были греческие ленты. Их упомянул журнал «Московский телеграф» в августе 1826-го. Год важен. Тогда греки обороняли Миссолунги из последних сил, а когда воевать стало нечем, решили вырваться из окружения, но перебежчики выдали их планы, и турки разбили греков по частям, потом влетели в город и устроили ужасную резню. Очевидцы бойни были скупы на слова, их додумывали журналисты: сочно, в охристых тонах описали падение Миссолунги. Фил эллины скорбели, но мода предложила им вместо креповых траурных греческих лент из атласного газа – зеленые, желтые, розовые, но чаще белые, украшенные вышитыми или тисненными голубыми греческими крестами, а также ветвями «миртовыми и оливными». Голубой крест на белом поле – орнамент и цвета греческого сопротивления. Именно таким было знамя революционеров в начале войны, оно отлично видно на картине Теодороса Вризакиса[89]89
  Вризакис, Теодорос (1814–1878) – один из самых видных художников первых послереволюционных лет Греции и основатель так называемой Мюнхенской школы в греческой живописи.


[Закрыть] «Митрополит Герман благословляет знамя восставших в монастыре Агиа Лавра» (1865). В 1822 году был предложен обратный вариант – белый крест на синем поле, ставший вскоре официальным символом нового государства.

«Греческие ленты, – пояснял «Московский телеграф», – употребляют для бантов и поясов с каньзу[90]90
  Женский короткий жилет.


[Закрыть]; из них же делают розетки и завязки для чепчиков, простых и даже нарядных»[91]91
  Парижские моды  // Московский телеграф, 1826. Ч. 10. – С. 162.


[Закрыть].

В 1827 году, когда в борьбу греков с турками включилась англо-русско-французская эскадра, греческих элементов в костюме стало больше: «греческие корсажи», или а-ля Ниобея, отличавшиеся складками в нижней части[92]92
  Сын Отечества, 15 сентября 1834. – С. 240.


[Закрыть]. Их рекомендовалось надевать с пелериной из гладкого тюля с высокими кружевными буфами[93]93
  Парижские моды // Московский телеграф, 1828. Ч. 20. – С. 406.


[Закрыть]. Появились и «греческие» платья «со складками вокруг всей нижней части талии. Складки круглые или плоские, все равно, также как и форма корсажа»[94]94
  Парижские моды // Московский телеграф, 1827. Ч. 17. – С. 97.


[Закрыть].

В 1829 году, когда русские подписали выгодный Адрианопольский мир[95]95
  Мирный договор между Россией и Османской империей, завершивший Русско-турецкую войну 1828–1829 годов.


[Закрыть] с побежденными османами, московский портной Отто решил увековечить победы армии Дибича на Балканах и придумал «Забалканскую шубу»: теплую, длиной до пят, с прямым бортом, отороченным мехом, высоким стояче-отложным воротником, с бранденбургами и эффектными венгерскими кистями, перекинутыми на спину. Ее следовало было носить с меховой шапкой, напоминавшей карпатский головной убор «калпаци».

Греческая революция и Русско-турецкая война повлияли на оттенки тканей. Самыми модными были «наваринский голубой», «наваринский дым» и «наваринский пепел». Логично, что названия появились в начале 1828 года после октябрьской победы, одержанной в одноименной бухте[96]96
  Наваринское морское сражение (8 (20) октября 1827 года) – крупное морское сражение между объединенной эскадрой России, Англии и Франции, с одной стороны, и турецко-египетским флотом – с другой.


[Закрыть]. «Наваринским голубым (bleu-Navarin) назвали теперь в Париже оттенок ярко-голубого цвета. – сообщал «Московский телеграф». – Этот цвет вошел в моду для кашемировых, поплиновых, мериносовых, шелковых материй, и употребляется на платья, рединготы, шляпки; появились также ленты и перья этого цвета»[97]97
  Парижские моды  // Московский телеграф, 1828, Ч. 24, № 22.


[Закрыть]. В том же номере говорилось, что в нынешнем бальном сезоне парижские щеголихи «наготовили башмаков с квадратами белых, розовых, вишневых и голубых Наваринских». Аналогичным, но, возможно, менее ярким был оттенок «голубой греческий», который появился в модных новостях в 1827 году благодаря военным событиям, а также новому флагу греческого сопротивления, принятому в 1822 году.

«Наваринский дым» описан «Московским телеграфом» как «brun mordoré», то есть темно-красно-коричневый[98]98
  Парижские моды // Московский телеграф, 1828, Ч. 20. – С. 135. Об этом пишет и P. М. Кирсанова в книге «Сценический костюм и театральная публика в России XIX века». – М.: Артист. Режиссер. Театр, 1997. – С. 18.


[Закрыть] и, возможно, даже с эффектом тусклого золотого отлива, о котором упоминают Свербеев[99]99
  Свербеев, Дмитрий Николаевич (1799–1874) – русский историк и дипломат, автор мемуаров о пушкинском времени.


[Закрыть] и Золя[100]100
  Свербеев Д. Н. Записки. Т. 2. СПб., 1899. – С. 293; ZolaE. Le Ventre de Paris. – Paris, 1873. – P. 119.


[Закрыть]. «Наваринский пепел» был мышино-серым (gris de souris). И если «наваринский дым» больше всего подходил для сюртуков, фраков, прогулочных дамских платьев и амазонок, то из полушерстяных тканей оттенка «наваринский пепел» шили щегольские панталоны.

Лишь у Чичикова, этого округло-скользкого персонажа гениальной гоголевской абстракции, фрак был «наваринского дыму с пламенем». Исследователи долго ломали голову, какой такой оттенок имел в виду писатель. Они просто забыли о контексте. «Дым с пламенем» – не цвет. Это ловкая реклама. Купец, который предлагал скупому Чичикову сукно, на ходу придумал убедительный и громкий аргумент – сукно отличнейшее, да к тому же, представить только, самого модного оттенка – «наваринского дыму с пламенем». То есть какого-то баснословного оттенка, жгучего, клокочущего, вулканического огненно-коричневого с красными всполохами не только битвы, но и славной победы, которой так гордилась Российская империя. В общем, реклама сработала. Купец свой товар продал выгодно, и Чичиков сшил себе фрак, пеструю красно-коричневую оболочку, скрипевшую не от телесного обилия, а от предельной концентрации космической пустоты.

Во второй половине 1820-х столичные франты любили появляться на людях в сюртуках, фраках и плащах цвета Байрона, более всего походившего на темно-каштановый[101]101
  Об этом см.: Московский телеграф, 1827, № 23. Кирсанова P. М. «Сценический костюм и театральная публика в России XIX века». – М.: Артист. Режиссер. Театр, 1997. – С. 12.


[Закрыть]. Теперь это уже был не просто известный английский поэт, а герой войны за независимость Греции, который на собственные средства снарядил бриг, нанял, вооружил солдат и отправился помогать повстанцам в июле 1823 года. Не важно, что романтическое предприятие поэта не оказало существенного влияния на ход конфликта. И пусть погиб он не от турецкой пули и меча, а от лихорадки, но уже того, что хромой и нежный британский гений, охваченный благородными романтическими чувствами, устремился в Грецию защищать угнетаемых эллинов, было вполне достаточно, чтобы увековечить его героизм – так появился цвет Байрона.

Лорд Байрон в албанском национальном костюме

Фрагмент работы художника Т. Филлипса. 1813. Национальная портретная галерея (Лондон)

«Красный адрианопольский» цвет возник в модных новостях после того, как 2 сентября 1829 года русские и турецкие дипломаты подписали «славный-славный» договор. Это был особый пунцово-красный – оттенок наших титанических усилий на Востоке, пролитой крови и затаенной злости турецких политиков. «Красный адрианопольский» выбирали дамы для утренних и дневных платьев, а господа – для рединготов и фраков «запросто». Турецкие материи этого цвета можно было приобрести в петербургском магазине Гибера, очень популярном в 1830 -1840-е годы.

Присутствие этого оттенка в русской моде было столь же постоянным, как и желание России во что бы то ни стало добраться до заветного Царьграда. «Красный адрианопольский» оставался актуальным и в Крымскую кампанию, и во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Из-за высокого спроса на хлопок кумачового оттенка уже в 1822 году правительство подняло цены на его ввоз из-за границы, потворствуя тем самым продаже аналогичного местного текстиля. Самые лучшие отечественные образцы премировались. К примеру, в 1849 году почетная гражданка мануфактурщица А. И. Баранова получила Высочайшее благоволение «за бумажную пряжу, крашенную в адрианопольский цвет».

Модные аксессуары тоже стали чуть греческими. В 1828 году «Московский телеграф» восторженно описывал веера на злобу дня: «Они делаются бумажные, и на них изображены виды разных греческих городов. На другой стороне, когда веер развернут, едва заметно несколько точек; но сложивши веер, прочитаете: Navarin, Modon, Petalidi и проч.»[102]102
  Прибавление к «Московскому телеграфу», 1828. Ч. 23, от 17 сентября.


[Закрыть]. Так на глазах щеголих разворачивалась и сворачивалась военная история Греции. Наварин отгремел в 1827 году. В апреле 1826 года повстанцы наскочили в бухте Метони (Модон) на турецкие суда и сожгли большую его часть. Это был первый крупный успех греческого флота в ту освободительную войну. В августе 1828 года в Петалиди и других городах южного Пелопоннеса высадился французский экспедиционный корпус, выдавил египетские, а затем турецкие войска. И всем, даже османам, стало наконец понятно, что Порта войну проиграла.

Забавные вещицы в память о греческом сопротивлении носили не только дамы, но и мужчины. К примеру, вместо обычной галстучной булавки столичный франт надевал «черный эмалевый крестик с золотой сеткой по краям – греческий крест»[103]103
  Московский телеграф, 1826. Ч. 10. – С. 229.


[Закрыть].

Куаферы тоже не остались в стороне от военных событий. Они мигом сварганили на головах модниц «греческие узлы»: «На маковке укрепляется noeud à la grecque, составленный из трех коков и обвитый внизу косою»[104]104
  Библиотека для чтения, 1834, ноябрь. – С. 135–137.


[Закрыть]. Более подробное объяснение предложил журнал «Московский телеграф»: «Многие дамы убирают волосы на Греческий манер, когда едут в духовные концерты. Греческая уборка головы состоит в том, что, кроме буклей на висках, волосы гладко собираются в пук на теме, обвивают пук их сряду несколько раз косами, из середины которых развеваются, в верху, концы волосов, завитые во множество буклей, на переди головы и над висками бывает при том гирлянда цветов»[105]105
  Московский телеграф, 1828, ч. 20. – С. 406.


[Закрыть].

Пока усатые эллины воевали с османами, мода примиряла греческий стиль с турецким, и получалось неплохо. Из турецкого бархата, к примеру, шили берет и украшали его «в греческом вкусе», то есть гирляндами золотой мишуры. Или могли надеть увесистый «османский» тюрбан из атласа «наваринско-голубого» оттенка. Столичные денди ловко смешивали османские и греческие мотивы даже в домашнем костюме. «Для мужчин мода на шлафроки[106]106
  Дневное мужское домашнее платье, халат.


[Закрыть] столь утвердилась, – отмечала «Молва», – что изобретены нарочно материи и узоры. Шали более всего к тому пригодны – пунцовые, голубые, зеленые, с турецкими пальмами или китайскими разводами»[107]107
  Молва, № 63. – С. 252.


[Закрыть]. Эти шлафроки, очень похожие на османские халаты, рекомендовали носить с греческой шапочкой: «Из белого кашемира, вышитая золотом», а также туфлями-мюлями, «вышитыми по белой земле золотыми букетами».

Турция оставалась популярной и сама по себе, без острых греко-повстанческих ноток. Дамы носили «турецкие плащи» из кашемира, с рукавами и двойной пелериной, украшенной вышивкой, а также пальто из турецкой шали с меховой опушкой. Завершившаяся война с османами и начавшийся поход французов в Алжир возбудили интерес к храбрым и злым мамелюкам из баснословных времен Бонапарта. В их честь были названы рукава особого кроя: «Первый тип – очень широкие от плеча до кисти, поддерживающиеся цепочкой. Другой тип – разделенный на два буфа браслеткой на локте. Третий вид мамелюка – рукава, чрезвычайно широки кверху, разделяются пятью узкими застежками от локтя до кисти»[108]108
  Галатея, 1830, № 30.


[Закрыть].

Кстати, шлафроки в османском вкусе, столь полюбившиеся мужчинам, носили и дамы. Эти стеганые халаты стали особенно популярны незадолго до Восточной войны. Светское издание отмечало: «Еще благороднее и совершенно аристократичнее накинуть на себя шлафрок темный бархатный, подложенный белым атласом или белой материей с голубым отливом; подкладка образует у корсажа на полах и на рукавах широкие отвороты, мелко простеганные на легкой вате; вместо кушака – шелковый снур с богатыми кистями. Белые подкладки на отворотах стегают теперь красным шелком… Разумеется, если подкладка имеет голубой отлив, то и клетки и узор стегать нужно голубым шелком»[109]109
  Моды // Библиотека для чтения, 1851. Т. 105, вып. 1. – С. 8–9.


[Закрыть].

Османские мотивы стали тогда особенно актуальны в ювелирном искусстве. Носили, к примеру, турецкие серьги: «Из золотых полумесяцев, на которых висят по три дрожащих, золотых груши»[110]110
  Московский телеграф, 1829, ч. 26. – С. 509.


[Закрыть]. Гремели и «сердечной неволей»: «Новые браслеты, соединенные цепочкой с кольцом: эти браслеты вывозят из Одессы; они бывают железные и золотые; замок у них утвержден сердечком, которое отпирают маленьким ключиком»[111]111
  Московский телеграф, 1828, ч. 21. – С. 558–559.


[Закрыть].

Среди молодых франтов распространилась мода на ловкие фески с кисточкой или бахромой по глазам, их носили дома, обыкновенно нарядившись в безразмерный восточный халат и шаровары какого-нибудь «эдакого» оттенка. Их привозили из Турции через южные русские губернии, но их также шили в России по османским образцам. Стоили такие дешевле. Федотовский завтракающий аристократ тоже попал под обаяние османского стиля. Художник изобразил его в широченных красных шароварах цвета «турецкий красный», мюлях с загнутыми носками, халате и пестрой шапочке-«мурмолке»[112]112
  Подробное описание костюма и предметов быта на картине «Завтрак аристократа» см.: Кирсанова P. М. Павел Андреевич Федотов. Комментарий к живописному тексту. – М., 2006. – С. 92–123.


[Закрыть].

Адрианопольский мирный договор 1829 года, а также Константинопольский торговый договор 1846 года обеспечили не только турецкое присутствие на русском модном рынке, но и дали возможность нашим купцам беспрепятственно торговать с Портой. Их корабли не подвергались внутреннему досмотру и могли свободно ходить по Босфору. Была оставлена неизменной лояльная 3 %-ная пошлина за товар, ввозимый из России в Османскую империю. Торговля развивалась вполне успешно до начала Крымской войны. Особенно популярными были турецкие шелка и шерсть, о чем периодически сообщали модные издания. К примеру, в сороковые годы столичная публика увлекалась бархатами: «Из числа материй для прогулок самыми приличными почитаются оттоманские бархаты зеленых цветов – между зелеными же самый модный vert-chou (зеленый капустный. – О. X.)… а также бархаты серых цветов»[113]113
  Моды // Библиотека для чтения. Т. 49, 1841. – С. 59.


[Закрыть].

Цены на многие турецкие товары, особенно модные, оставались весьма высокими, впрочем, как и спрос на них. Потому в 1820-е и особенно в 1830-е годы русские фабриканты предложили производить отечественные аналоги. Они, конечно, уступали качеством, но стоили меньше и в целом соответствовали модным тенденциям. В 1824 году именитый московский туз-фабрикант Федор Гучков «сработал» шаль на манер турецкой, и первый образец был тут же представлен генерал-губернатору, князю Дмитрию Голицыну. Тот от удовольствия даже языком цокнул: шаль была и впрямь хороша, искрилась и переливалась в руках вельможи, словно смирнская. Губернатор ее тут же купил для своей престарелой мамаши, а Гучкову высказал высочайшее благоволение и велел сработать таких поболе, дабы сими изделиями стяжать славу российской промышленности. Гучков тут же выпустил и в мгновение продал 10 штук первого разбора и около сотни второго[114]114
  Отечественные записки, 1828. Ч. 32. – С. 164.


[Закрыть].