Текст книги "Как избавиться от синдрома ММ. Исповедь эмигрантки"

Наконец меня повели в родовой зал. Никаких каталок, я поковыляла туда сама, с пеленкой между ногами, держась за локоть сопровождавшей меня медсестры. Она обозвала меня акробаткой, когда я, видимо, необычным способом пыталась вскарабкаться на родовую кушетку, закинув на нее колено.

Только что родившегося сына акушерка, принимавшая роды, показала мне с расстояния не менее полутора метров, да и не его даже, а то, что находится у него между ног, и потребовала произнести, кого я родила. Я слабым голосом промямлила:

– Мальчик…. – и никакой особой нежности при этом не испытала. Чувствовала я только огромное облегчение, можно даже смело сказать, настоящее счастье, от того, что чудовищная боль наконец отпустила.

Потом я почему-то еще долго лежала в коридоре на каталке с ледяной грелкой на животе и не переставала испытывать ощущение непередаваемого блаженства и необыкновенной легкости в теле. Живот мой, такой огромный до родов, сразу же после них мгновенно ввалился, и я с удивлением вновь и вновь ощупывала выпирающие вперед, как и до беременности, бугорки тазовых костей.

Где же оно, это пресловутое чувство материнства, думала я. Может, я какая-то неправильная, почему я не испытываю ничего, кроме облегчения?

Но все совершенно изменилось, когда сына принесли на следующий день на первое кормление. При этом медсестра, принесшая детей, с нескрываемым изумлением на меня посмотрела. Немудрено, ребенок мой был очень крупным, а я – худая, бледная, замученная, с ввалившимися щеками, видимо, совсем не соответствовала ее представлению о женщине, родившей такого богатыря.

Белый сверточек положили рядом со мной, я тихонько приподнялась на локте, впервые взглянула в лицо своего сына и… совершенно неожиданно для себя вдруг испытала чувство такой невероятной нежности, что, казалось, даже дышать перестала… просто как будто забыла, как это делается… Эти пухленькие нежные персиковые щечки, эти трогательные губки крошечным розовым бантиком, тут же доверчиво потянувшиеся к моему соску, эти глаза, темно-синие, в которых была такая бездонная глубина… как будто сама вселенная смотрела на меня оттуда…

По совпадению по радио передавали старую песню – колыбельную про цветные дожди. Там были слова, невероятно подходившие к ситуации: «синий дождь, он самый сильный, от него растут»… что-то печальное про желтые дожди в сентябре… и потом, «спи, мой сын, приходят к людям разные дожди, только черный дождь не будет на твоем пути»… От невероятной нежности, любви и огромного желания защитить это маленькое существо от всех невзгод этой жизни и, видимо, от подсознательного понимания того, что от всего защитить все равно никак не получится, слезы просто потоком покатились из глаз. Я и сейчас всегда плачу, вспоминая свое первое свидание с сыном. Какое счастье, что у меня это было… Ради одного только этого момента стоило жить на свете…

Сын, мой сын… Прости, что не получилось. Не получилось уберечь тебя от невзгод и душевных ран. Прости, что не всегда могла быть рядом, когда тебе было тяжело. «Только черный дождь не будет на твоем пути…» Были они, черные дожди, всего было сполна… Есть ли в этом моя вина? Возможно – да.

Виновна ли я в том, что отняла у тебя отца? Мой отец не смог дать мне достаточно любви и внимания и рано ушел из жизни. А твоего отца вообще не было рядом. Но была ли должна я жить ради тебя с человеком, которого не любила? Любовь, если она и была когда-то, в чем я теперь уже сильно сомневаюсь, закончилась очень быстро. Конечно, поводов для того, чтобы уйти от Кости, у меня было более чем достаточно. Я прекрасно понимала, что он мне постоянно изменял. Особенно в период моей беременности. Были за этот период довольно продолжительные промежутки времени, когда я по причине плохого самочувствия жила в квартире мамы и отчима. Прописана я оставалась там и поэтому должна была через день посещать районную женскую консультацию, где мне проводили лечение моего тяжелого токсикоза внутривенными инъекциями.

Когда я, почувствовав себя лучше, вернулась обратно в Костину квартиру, то с удивлением начала находить в разных ее местах предметы, явно принадлежавшие особам женского пола, вероятно, посещавшим моего мужа в период моего отсутствия. Губная помада, женские часики, заколки для волос… Находки свои я не озвучивала. Даже не могу объяснить, почему… Конечно, мне было очень больно, но почему-то казалось, что выяснение ситуации будет для меня крайне унизительным. И я просто промолчала.

Потом, когда сыну было месяца три, мой супруг наградил меня очень неприятным заболеванием. Он уверял, что подцепил его в бане. Конечно, я не поверила. Я ведь училась в медицинском и прекрасно знала о путях передачи подобных недугов. Мне было страшно обидно, но я опять не стала устраивать разбор полетов.

Жизнь моя, все эти восемь месяцев, которые я прожила от рождения сына до момента своего ухода от Кости, была похожа на театр абсурда. Никакого декретного отпуска у меня, конечно же, не было. В сентябре мне нужно было снова начинать учебу в институте. Костя к тому времени институт уже окончил, но на работу почему-то устраиваться не спешил. Он по-прежнему занимался своим мелким бизнесом, называемым в советской России фарцовкой. Возможно, этим он зарабатывал и больше, чем получал бы официально, устроившись по специальности врачом скорой помощи, но я этих денег не видела совсем. Он мне ничего не давал, а попросить я не решалась. Считалось, что продукты в дом покупает свекровь, но она целыми днями отсутствовала, так как работала на полторы ставки в поликлинике, иногда дежурила по ночам и еще постоянно занималась на даче огородом.

Иногда, очень редко, Костя оставался сидеть с сыном, пока я была в институте, но в основном он ссылался на занятость, и обязанность эту взяла на себя моя мама. Каким-то образом она умудрялась брать на работе свободные часы и проводила их с внуком, которого сразу же полюбила отчаянной и всепоглощающей любовью. Приезжала она всегда с двумя тяжелыми сумками, заполненными едой для меня. Ведь я была кормящей матерью и должна была хорошо питаться.

Не помню, чтобы мы вместе с мужем проводили выходные. Как правило, Костя и свекровь уезжали на дачу, где, по их словам, у них всегда было много работы, а я оставалась в квартире одна с Олежкой. В хорошую погоду я уходила гулять с коляской в лесопарк, находившийся неподалеку, взяв с собой томик Бальзака, которого в то время с упоением читала.

Хорошо помню наши сборы на прогулку. Олежка, лежащий на нашей широкой двуспальной кровати, смешно дергающий ручками и улыбающийся мне – он был на удивление спокойным и улыбчивым ребенком. Ритуал натягивания ползунков, распашонок, чепчиков, голубое байковое одеялко… пустышку запасную не забыть, бутылочку с водичкой…

Когда кто-то помогал спустить коляску по лестнице, ведущей к лифту, я считала, что мне крупно повезло и настроение сразу поднималось. Но чаще всего приходилось делать это самой. Потом еще дверь подъезда, которая все время норовила захлопнуться, прижав коляску. Переход через дорогу с достаточно оживленным движением и без светофора… Расслаблялась я только тогда, когда все трудности были преодолены, и мы уже двигались по асфальтированной дорожке в сторону лесопарка. Импортная темно-бордовая вельветовая коляска, по счастливому случаю купленная где-то мамой, на мне легкая теплая курточка, удобная обувь, солнышко светит, деревья расцвечены всеми цветами наступающей осени…

Войдя в лес, я устраивалась на одной из скамеек, стоящих вдоль тропинки. Это были хорошие часы. Полные покоя и благости. И даже обида на мужа за такое наплевательское отношение ко мне и собственному сыну отступала куда-то на второй план. Лес так загадочно и умиротворяющее шумел под порывами легкого ветерка. Солнечные лучи пробивались сквозь ветки и блики их дрожали на раскрытой на коленях книге. Олежка мирно посапывал в коляске или смотрел на мир удивленными, широко открытыми глазами.

Что же все-таки явилось последней каплей? Что вызвало столь решительный поступок с моей стороны, что определило окончательное решение уйти от Кости? Сейчас мне уже не вспомнить. Помню только незадолго до этого свой испуг, когда я, оставшись в очередной раз одна с Олежкой на выходные, вынуждена была звонить в милицию, так как в дверь нашей квартиры упорно и агрессивно ломился какой-то пьяный мужик. Квартира была на втором этаже, и прямо под ней находился винный магазин. Поэтому пьяницы частенько забредали в наш подъезд. Мужик неистово орал и стучал в дверь ногами, требуя немедленно ее открыть. Я, замирая от страха, с плачущим Олежкой на руках, стояла в коридоре и молила бога, чтобы милиция приехала поскорее. Дверь выдержала, слава богу. Мужик сам ретировался еще до прихода милиционеров, но испугалась я тогда страшно.

Еще помню циничные приставания ко мне Костиного приятеля, причем в присутствии самого Кости, лежащего мертвецки пьяным в нашей супружеской спальне. Приятель этот, мясник по профессии, имеющий недавнее уголовное прошлое, обещал меня «озолотить», если я соглашусь ему отдаться. Был он крайне настойчив, пришлось даже, помнится, влепить ему пощечину и пригрозить разбудить Костю и все ему рассказать.

А однажды меня страшно напугал звонок этого сомнительного приятеля-мясника. Дрожащим от волнения голосом он сообщил, что Костя находится в милиции, его задержали по подозрению в валютных спекуляциях, и попросил срочно отыскать в недрах стоящего в гостиной пианино конверт и немедленно вынести его из дома. Дома никого не было, я вытащила из тайника довольно внушительных размеров конверт, набитый долларами, положила его в коляску и, наскоро одев Олежку, отправилась на встречу с Костиным приятелем. Костю тогда отпустили за отсутствием доказательств. Но воспоминания о том, как я волочу по снегу – была суровая и очень снежная зима, – коляску с ребенком и лежащей под ним пачкой долларов еще долго преследовали меня в ночных кошмарах.

Да собственно, какое это имеет значение, что именно явилось последней каплей? Кажется, обиделась в очередной раз на то, что меня опять оставили одну, приревновала Костю, подозревая, что на даче, куда он отправился на выходные, снова намечается веселая вечеринка с присутствием особ женского пола. Просто кончилось терпение. В каком-то едином порыве вещи были моментально собраны, связаны в узлы из простыней, вызвано такси – прочь, скорее прочь из этого дома… И вот я уже в квартире мамы и отчима.

Надо признать, что бабушка и дед, хоть и не родной, сразу же безоговорочно и безумно полюбили внука. Баловству не было предела. Олежка был маленьким божком в квартире родителей. Вокруг него крутилось все. Лучшие игрушки, лучшая еда, лучшая одежда. Финансовое положение это позволяло. Отчим занимал высокий пост в министерстве союзного значения и возможности его были неограниченны.

Для Олежки сначала наняли приходящую няню. Через пару лет отдали в детский садик неподалеку. К тому времени я окончила институт и начала работать по распределению в женской консультации при родильном доме. Еще через год мы с сыном, не без содействия отчима, получили свою квартиру в новом доме в районе новостроек на окраине Москвы.

Там-то я и познакомилась с Кириллом. Конечно, в моей жизни и до этого появлялись какие-то мужчины, но Олежка видел их редко. Родители пытались создать мне все условия для того, чтобы я «устроила свою личную жизнь» и всегда занимались сыном в мое отсутствие. Но Кирилл очень быстро поселился в нашей квартире.

Олежка был ему не особенно интересен, он просто терпел его как данность, как неизбежный придаток к нашим отношениям. На выходные я всегда отвозила сына к маме с отчимом, и тогда нам ничто не мешало проводить время так, как мы этого хотели.

Правильно ли это было? Наверное, все-таки нет. С одной стороны, я была спокойна, поскольку не сомневалась, что сыну в доме родителей комфортно и уютно, что его там любят и балуют. С другой стороны, баловство это иногда зашкаливало. И двух дней, проведенных в гостях у бабушки с дедушкой, хватало для того, чтобы Олежка по приезду домой начинал вести себя совершенно несносно – капризный, требовательный тон, упрямство, непослушание. Все это страшно раздражало Кирилла, да и меня иногда тоже. Но, собственно говоря, как могло быть иначе? Вероятно, бабушка с дедушкой пытались подсознательно компенсировать внуку отсутствие отца и недостаточное, по их мнению, присутствие внимания и заботы в нашем доме. И если меня что-то не устраивало, я могла бы оставлять сына на выходные дома, с нами. Но это вряд ли устроило бы Кирилла… а потерять его я очень боялась.

Как же я жалею об этом сейчас… Как я скучаю по маленькому Олежке… Он был удивительно красивым ребенком. Совершенно ангельское лицо, светлые вьющиеся волосы, темные глаза. В детстве его часто принимали за девочку. Как же много я пропустила… Только сейчас я понимаю, какое бесценное это было время для нас обоих. Как много мы потеряли от того, что так редко полноценно общались друг с другом. Без всякого сомнения, он очень нуждался во мне, в моей любви, в моем внимании. Того, что я смогла и успела дать, было, безусловно, недостаточно.

Я слишком сконцентрировалась на своей великой любви к Кириллу. Прости меня за это, сын, прости… Я всеми силами пыталась устроить свою дурацкую личную жизнь, отставив ребенка на второй план. Что может быть дороже и роднее, чем наши дети? Мужчины приходят в нашу жизнь и уходят, часто не оставляя ничего, кроме горечи и разочарования, а дети остаются с нами навсегда. Но понимаем мы это, к сожалению, слишком поздно.

Когда мы с Кириллом уехали в Голландию, Олег остался с мамой и отчимом. Забрали мы его примерно через полтора года, как только появилась такая возможность. Нам с Кириллом удалось тогда снять отдельную квартиру. Получилось это «виа-виа», как говорят голландцы.

В то время я начала работать у одного нашего соотечественника, целителя, которому удалось открыть свою практику в городе-спутнике Амстердама – Амстелвейне. Алик – так звали целителя – владел многими альтернативными методами лечения. Он лечил травами, был хорошим хиропрактиком, применял шиатсу и даже обладал определенными экстрасенсорными способностями, которыми сумел заинтересовать одного голландского профессора. Вместе с ним они открыли практику прямо в огромном доме профессора, выделив для нее достаточно большую его часть. Там меня и попросили убираться.

Квартира, предложенная нам Аликом вскоре после того, как он услышал о том, что мы ищем жилье, принадлежала дочери профессора, которая в свое время стала королевой красоты Голландии. Не выдержав испытания медными трубами, она подсела на наркотики, по словам Алика, «пронюхала миллионы», и теперь в поисках хоть какого-то дополнительного дохода вынуждена была сдать квартиру, в которой сама давно уже не жила.

Квартира была довольно большая, трехкомнатная, но пребывала в ужасающем состоянии. Когда я впервые в нее вошла, от отчаяния у меня буквально опустились руки. Вся гостиная почему-то была засыпана землей. Да, да, слой земли сантиметра в полтора лежал на полу. Что там делал предыдущий жилец, бывший любовник бывшей королевы, я не представляла. Может быть, даже выращивал травку. Судя по всему, он тоже был наркоманом. В остальных комнатах земли, к счастью, не было, но там было просто чудовищно грязно.

Квартиру бывшей королевы я отмывала и приводила в более-менее приемлемое состояние целую неделю, приезжая туда по вечерам после основной своей работы. Наконец, квартира была готова к приему новых жильцов, мы переехали, и я тут же отправила приглашение маме с сыном.

Мама с Олежкой приехали в конце мая. Прекрасное время! Голландия вся утопала в цветущих деревьях. На следующий же день после их приезда мы с сыном отправились прокатиться на велосипедах в самом большом городском парке Амстердама – Фондел парке.

Была чудесная теплая погода, парк был полон людей, которые прогуливались по дорожкам, катались на роликах, скейтах или просто валялись на травке под солнышком. Олежка ехал рядом со мной на купленном для него заранее велосипеде, с любопытством смотрел по сторонам, а я была на вершине счастья. Наконец-то мой сын со мной! И теперь я могу показать ему Амстердам, покормить с ним вместе голубей на площади Дам, покатать на катере по каналам, отвести в зоопарк, купить вкусное мороженое… Наконец-то я опять могу быть мамой!

В Голландии сыну понравилось, да и как могло быть иначе. В России в девяностые было совсем несладко. По сравнению с тогдашней жизнью в Москве наше более чем скромное житье в Амстердаме, вероятно, представлялось просто шикарным. Вкусные продукты, большинство из которых он никогда даже в глаза не видел, красивая одежда, чистые ухоженные улицы, приветливые, улыбающиеся люди.

Пришлась по душе сыну и голландская школа. В Голландии серьезная учеба начинается гораздо позже, чем в русских школах. Детям здесь подольше дают побыть детьми и до определенного возраста стараются сильно не нагружать. Пришлось, правда, осваивать язык, но за исключением этого школьная программа не представляла для Олежки ни малейшего труда. Все это он в России уже давно выучил.

Жили мы крайне экономно. На счету была каждая копейка. Зарабатывали на жизнь мы все теми же ежедневными уборками, на большинство из которых я в то время уже ездила одна. По вечерам три раза в неделю я еще посещала курсы голландского языка. Времени на сына оставалось немного. Иногда по выходным мы совершали прогулки по городу, катались на аттракционах на праздничных ярмарках, которые периодически устраивались на площадях города, или ездили на велосипедах в Амстердамский лес, который находился неподалеку.

В квартире Николь – так звали бывшую королеву красоты – мы прожили чуть меньше года. Видимо, у нее в свое время сложились непростые отношения с соседями снизу, пожилой супружеской парой, которые, оценив ситуацию, решили отомстить ей за какие-то прежние обиды и нажаловались в жилищную корпорацию на то, что в квартире она не живет и, мало того, сдала ее каким-то подозрительным русским. Пересдавать квартиру Николь права не имела. Квартира была съемной и принадлежала жилищной корпорации.

В результате бывшую королеву выселили из квартиры через суд, соответственно и нам предложили освободить помещение. Мы были в ужасе от сложившейся ситуации, но потом вспомнили, что у нас где-то лежит заключенный с Николь контракт на аренду ее квартиры. Тогда Кирилл, одевшись в самую лучшую свою одежду, нанес визит в жилищную корпорацию и, выложив на стол чиновнику подписанный Николь контракт, задал законный вопрос, и куда же нам теперь в этой ситуации деваться? И – о чудо – небеса ответили на наши молитвы: Кириллу предложили официально снять другую квартиру от этой же корпорации. И даже дали возможность сначала на нее посмотреть.

В тот же день мы втроем отправились смотреть на наше будущее жилище. Квартира была огромной, целых пять комнат, но находилась в очень малопривлекательном месте, рядом с кольцевой дорогой. Окна двух комнат выходили во двор, а из трех других вид открывался прямо на эту злополучную дорогу, по которой круглые сутки неслись автомобили, гул которых был слышен в каждом уголке квартиры. Бетонный пол, некрашеные стены – наше новое жилище требовало основательного ремонта, на который, конечно же, не было средств. Но эти проблемы мы надеялись постепенно решить. Главное, что у нас появилась своя законная крыша над головой.

Кирилл подписал контракт и дал обещание, что мы освободим квартиру Николь в течение недели. Денег на переезд, естественно, не было. Кирилл смастерил какое-то подобие тележки, которую мы прицепили к велосипеду, и на этой тележке, загруженной вещами, каждый день делали по нескольку ходок на нашу новую квартиру в другой конец города. Вещи были королевины. Наш немногочисленный скарб уместился бы в одну тележку. Николь заявила, что мебель ей не нужна, посуда и бытовая техника тоже, и мы можем забирать из квартиры все, что хотим. Мебель была старенькая и никакой ценности не представляла. Но и это было замечательно, потому что у нас не было ровным счетом ничего кроме личных вещей.

Переехав, мы попытались, насколько это было в наших силах, навести некое подобие уюта в нашем новом жилище. Пол в двух комнатах, окна которых выходили во двор, мы застелили кусками полового покрытия, которые подобрали в мусорный день на улице. Оно, конечно, было не новое, но выглядело достаточно приемлемо. В этих комнатах мы устроили спальни для нас с Кириллом и для Олежки. Нам досталась старая двуспальная кровать бывшей королевы, а Олежка спал на раскладушке, которая отыскалась у нее на чердаке. Одна из комнат с выходом на дорогу служила нам подобием гостиной. В ней стоял старый диван Николь и тумбочка с маленьким телевизором, купленным нами с Кириллом еще в период жизни в чердачной комнатушке.

Кухня была лучшим местом в нашем доме. По правилам жилищных корпораций в Голландии, кухня в съемных квартирах должна была быть оснащена подвесными кухонными шкафами. Они были почти новыми и выглядели прекрасно. Посуды в наследство от Николь мы получили более чем достаточно. Старенький холодильник, газовую плиту и кухонный столик с табуретками мы тоже перевезли из ее квартиры.

Очень комфортными наши жилищные условия назвать было сложно, но, в общем-то жить было можно, если бы… если бы не голуби… Квартира находилась на самом верхнем четвертом этаже и на нашем балконе прочно поселилась голубиная пара. Каждое утро на рассвете нас будили громоподобные страстные воркования влюбленной парочки. В конце концов Кирилл потерял терпение и вышел на тропу войны, устроив голубиную охоту.

Голубка успела улететь, а несчастный доверчивый голубь настолько видимо сроднился с нами и с нашим балконом, что даже особенно и не сопротивлялся. Мы посадили его в коробку с заботливо – чтобы птица не задохнулась, – проколотыми дырочками, и Кирилл отвез его не велосипеде километров за 10 от Амстердама.

Каково же было его удивление, когда, приехав через час домой, он обнаружил на балконе все ту же неизменно воркующую парочку и почти скорчившихся от гомерического хохота нас с Олежкой. Голубь прилетел на полчаса раньше Кирилла.

Спустя полгода после нашего переезда Кириллу исполнилось 40 лет. Это событие вызвало у него неожиданно сильные эмоции. Видимо, это объяснялось тем, что все его попытки как-то пробиться в кинематографический мир Голландии закончились ничем. Он впал в тяжелое удрученное состояние, прерываемое временами вспышками дикой ярости. Все дело, видимо, было в нереализованной творческой энергии, которая постепенно стала находить выход очень странным образом – в виде постоянных и необоснованных обвинений в мой адрес, которые заканчивались просто безобразными скандалами. Кирилл, казалось, впадал в совершенно бесконтрольное состояние, которое я называла приступами бешенства. Обвинения и унизительные оскорбления не заканчивались до тех пор, пока я не начинала рыдать от обиды. И тогда он тут же успокаивался. Ему почему-то просто необходимо было довести меня до слез. И все это, конечно же, слышал сын.

Однажды и ему перепало. Попал под горячую руку. Кирилл был как раз в состоянии очередного припадка бешенства, когда увидел, что Олег случайно испачкал краской пол на балконе. Кирилл со всего маху залепил ему подзатыльник, Олег расплакался, схватился за голову, стал жаловаться на тошноту. Я, страшно напуганная, начала истерично орать, что никогда не прощу этого Кириллу, что он не имеет никакого права поднимать руку на моего ребенка. Мы с Олежкой уединились в его спальне, где я уложила его в постель, и он сквозь слезы рассказал мне о том, что соседи одного его одноклассника, видимо, нуждающиеся в деньгах, ищут, кому бы сдать комнату в своей большой квартире.

В этот же вечер, полная решимости, я поехала по названному Олегом адресу, но дома никого не оказалось. Если бы мне открыли в тот вечер дверь, думаю, что мы с сыном избежали бы еще целого года кромешного ада, который почти ежедневно устраивал нам Кирилл. В тот день я была готова на решительный поступок, но на следующий все пошло по привычной схеме – я уехала на работу, Олег в школу, а вечером решимости у меня уже поубавилось.

Прости меня за это, сын… Я должна была быть более жесткой. Я должна была бороться за нас с тобой. Ты не должен был быть свидетелем почти ежедневных безобразных сцен, ты не должен был слышать унизительных обвинений в адрес своей матери…

Именно в этот период нашей жизни, мне думается, я упустила что-то очень важное в воспитании сына. Мне не хватало ни времени, ни сил для полноценного с ним общения. Ежедневные шестичасовые уборки, после которых нужно было заехать в магазин, купить продукты, быстренько приготовить ужин, покормить домашних, а потом по вечерам еще и колесить на велосипеде через весь город на курсы голландского языка. Олежка жил своей жизнью, ходил в школу, общался со своими друзьями – в основном тоже из семей русских эмигрантов, – которыми к тому времени уже оброс в достаточном количестве. А мне порой страшно было возвращаться домой – я была почти уверена, что там меня ждет очередной скандал, очередная вспышка ярости Кирилла, которая могла возникнуть по малейшей причине, а часто и вовсе без всякого повода. Мне казалось, что один только мой вид вводит его в страшное раздражение. Иногда я специально искала повод, чтобы уйти из дома. К тому времени в Амстердаме как раз открылось то самое знаменитое русское кафе, и у меня тоже появилось много новых русских друзей, проводить время с которыми мне было гораздо приятнее, чем выслушивать очередные упреки и оскорбления Кирилла.

Только благодаря встрече с Андреем я нашла в себе силы разорвать этот порочный круг. Почему я не сделала этого раньше? Сейчас я часто задаю себе этот вопрос. Почему безропотно терпела унизительную ситуацию и не предпринимала никаких шагов для того, чтобы найти жилье для себя и сына? Меня страшила перспектива остаться одной с ребенком в чужой стране? Но это, в любом случае, было бы лучше и для меня, и, без всякого сомнения, для сына тоже. Неужели я все еще продолжала любить Кирилла? Или это была какая-то патологическая тяга испытывать страдания? Мазохизм своего рода…

И совсем непонятно, как могла я забыть весь этот кошмар, что устраивал нам с сыном Кирилл, когда решила возобновить с ним отношения, отказавшись от готовности Андрея связать со мной жизнь на любых условиях? Неужели я действительно надеялась, что он изменится?

Cтрашно подумать, но ведь еще целых три года продолжались наши с Кириллом реанимированные отношения. Конечно, они не сразу стали опять такими же отвратительными. Какое-то время все было достаточно гладко. С нами он не жил, просто частенько приходил в гости и пару раз в неделю оставался ночевать. Сначала на съемной квартире моего голубого приятеля, а потом уже и в квартире, которую я сама сняла в жилищной корпорации, когда уладились все проблемы с легальным пребыванием в стране.

К тому времени мы, наконец, получили официальный вид на жительство. Постарался адвокат. В министерстве юстиции в свое время про нас, видимо, просто забыли, и почти четыре года в наших паспортах стоял штамп с просьбой о предоставлении вида на жительство. Когда же наши документы отыскались где-то на пыльных полках министерства, чиновники, обнаружив свою ошибку, быстренько состряпали письмо с отказом по причине того, что фильм, на основании которого нас просили оставить в стране, так и не был снят. С этим письмом Кирилл обратился к адвокату и он, надо отдать ему должное, очень качественно выполнил свою работу. Вопрос решился очень быстро. В данном случае халатность министерских работников пошла нам на пользу. Ну кто бы мог что-либо возразить на аргумент о том, что люди живут в стране уже несколько лет, выучили язык, сами, как могут, зарабатывают себе на жизнь, ребенок учится в голландской школе и полностью адаптировался за это время к жизни в Голландии.

Вместе с видом на жительство мы получили и официальное право на работу. Я распрощалась со своими уборками и устроилась в греческое туристическое агентство неподалеку от нашей новой квартиры. Кирилл же вспомнил свое первое образование и влился в компанию уличных художников, которые зарабатывали на жизнь продажей картинок с видами Амстердама приезжающим туристам.

Олег к тому времени уже вступил в подростковый возраст, и я столкнулась с проблемами, о существовании которых, конечно же слышала, но никак не могла предположить, что они коснутся меня и моего сына… Вместо моего милого, покладистого и улыбчивого мальчика я вдруг обнаружила рядом с собой своенравного, вздорного, оспаривающего любое мое высказывание или замечание, озлобленного тинэйнджера. Собственно говоря, ничего удивительного здесь не было, этого и следовало ожидать. Я расплачивалась за то, что в свое время упустила сына, совсем потеряв с ним контакт.

Очень скоро после переезда на новую квартиру я стала подозревать, что Олег прогуливает школу. У него появилось много новых друзей, гораздо старше его, которые иногда приходили к нам в гости, Среди них было много уличных музыкантов. Вечерами он зачастую очень поздно возвращался домой, а иногда даже и в каком-то не очень адекватном состоянии. Все это мне очень и очень не нравилось. Но все мои вопросы, замечания и упреки оставались без малейшего внимания со стороны Олега. Казалось, они его только раздражают и еще больше настраивают против меня. В поведении его абсолютно ничего не менялось.

Скоро со мной стал искать встречи преподаватель Олега. Все мои опасения подтвердились. Оказалось, что в школе сын появлялся крайне редко, отстал по многим предметам и теперь шла речь о переводе его на более низкий уровень.

Судя по всему, учеба в школе интересовала Олега крайне мало. Его страстным увлечением вдруг стала музыка. Он приобрел в библиотеке самоучитель и частенько вечерами бренчал на струнах подаренной ему Виктором, мужем Инги, гитары. Заметив новое увлечение Олега, я пыталась использовать его в целях повышения мотивации к учебе и обещала найти ему преподавателя музыки сразу же, как только он исправит положение в школе, но до этого дело так никогда и не дошло.

Через какое-то время жизнь преподнесла мне еще один сюрприз – звонок из полиции поздно вечером. Полицейский вежливо представился и сообщил, что мой сын задержан за то, что вдвоем с каким-то русским приятелем сбивал на улицах Амстердама лейблы с дорогих автомобилей. В результате Олега отпустили, но я чуть не сгорела от стыда, когда приехала забирать его в полицейский участок.