Текст книги "Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией"

…Я буду счастлив, если мои дети, когда они станут подростками, смогут, когда захотят, не преступая закон, курить марихуану, вместо того чтобы вслед за их старшими товарищами пойти по дорожке никотиновой и алкогольной зависимости[231]231
  Цит. по: Howarth-Williams М. R. D. Laing: His Work and its Relevance for Sociology. P. 75.


[Закрыть].

В это время Лэйнг вместе с Алексом Троччи и Уильямом Берроузом писали совместную работу о связи наркотиков и творчества (которая так и не была закончена), а два года спустя Лэйнг вновь стал выступать за легализацию марихуаны. На сей раз у него были единомышленники. В июне 1967 г. Лэйнг, Купер, Эстерсон и Сидни Брискин подписали от организованной ими Филадельфийской ассоциации письмо в Министерство внутренних дел. Это прошение было опубликовано 24 июля 1967 г. в «The Times».

Многие предостерегали Лэйнга от экспериментов с наркотиками. Еще в начале шестидесятых Джон Боулби говорил ему, что он рискует разрушить свою многообещающую научную карьеру. В декабре 1965 г. Эрик Грэхем Хау, не одобряя увлечения Лэйнга, потребовал его отставки с поста директора Лангхамской клиники.

Примечательно, что Лэйнг начинает увлекаться наркотиками, когда отходит от работы в психиатрических больницах. Наркотики словно заменяют ему больных, точнее, наркотический опыт заменяет ему соприкосновение с психотическим опытом. Лэйнг на протяжении всей своей жизни будет существовать на границе нормального сознания, но если во время работы в психиатрических больницах он находил эту границу в самих больных, то, после того как он оставляет психиатрию как профессию, он начинает прибегать к средствам, которые дают подобный эффект. До начала шестидесятых Лэйнг смотрел на эту границу сознания со стороны, наблюдая за своими больными. Постепенно ему захотелось большего: захотелось почувствовать ее внутри себя самого. Наркотики здесь оказались самым доступным способом, тем более что ЛСД в то время было официально не запрещено.

Середина шестидесятых оказывается для Лэйнга временем интенсивной работы над собой, с собой и над своими книгами. Кроме того, Лэйнг спешит воспользоваться нарастающей известностью и разворачивает свой самый масштабный практический проект.

Кингсли Холл

Когда в конце 1950-х гг. Лэйнг приезжает в Лондон, он практически никого не знает и потому очень тоскует в одиночестве. Он вспоминает о группе исследователей, с которыми сотрудничал в Глазго, об их встречах и дискуссиях, но ничего подобного ни в Тавистокской клинике, где он тогда работает, ни в Лондоне в целом он тогда не находит. Он мечтает о сообществе исследователей, объединенных общей идеей помощи психически больным людям. И только к середине 1960-х гг. вокруг него постепенно собирается такая группа.

В 1963 г., после неудавшегося сотрудничества по реализации практической части исследования «Здоровье, безумие и семья» Лэйнгу и его окружению приходит идея организации терапевтической коммуны. Каждую пятницу Лэйнг собирает коллег в своем доме, и они ночи напролет обсуждают возможные действия. В этот узкий круг входили Арон Эстерсон, Дэвид Купер, Сидни Брискин, секретарь «Открытого пути» и офтальмолог Джон Хитон и американский романист и социальный критик Клэнси Сигал. Последний называл этот союз «братья». Тогда же через Эрика Грэхема Хау Лэйнг знакомится с членами Общества друзей квакеров, в частности с Джефом Нэтэллом и Алексом Троччи. К этой компании иногда присоединяется и Джо Шорстейн. Это были совершенно разные люди: Шорстейн не переносил Грэма, а Грэм – Шорстейна, Шорстейн не мог общаться с Троччи, а Троччи – с Шорстейном и Грэхемом. Все эти люди не могли общаться друг с другом, но все они объединялись вокруг Лэйнга.

Одновременно Лэйнг входит в контакт с некоторыми издателями, заинтересованными его работами и проектами его коллег. Он тесно сотрудничает с «Tavistock Publications» и его редактором Гарвардом Уоттсом и становится редактором предложенной им же самим серии книг, в которой, помимо всего прочего, издает «Психиатрию и антипсихиатрию» Дэвида Купера и «Глаз» Джона Хитона. Он знакомится и с главным редактором «New Left Review» Перри Андерсоном. Тот тогда мучается неврозом навязчивости и даже прибегает к помощи Лэйнга как терапевта. Это сотрудничество с редакторами и издателями закрепило позиции Лэйнга.

У ядра возникающей компании уже был опыт антипсихиатрических экспериментов. Лэйнг уже провел свою «Шумную комнату», Купер продолжал проект «Вилла 21», Эстерсон имел опыт организации терапевтического кибуца, причем первая коммуна даже поставляла для Кингсли Холла пациентов: первые обитатели Кингсли Холла прибыли туда из Виллы 21.

Этот проект Купера стартовал в январе 1962 г. и продолжался в течение четырех лет. Местом проведения эксперимента было выбрано одно из отделений обычной психиатрической больницы Шенли в северо-западной части Лондона, когда-то предназначенное для лечения инсулиновыми комами. В проекте участвовали молодые люди в возрасте от пятнадцати до тридцати лет. Две трети из них имели диагноз «шизофрения», остальные – «психопатия» и «расстройство индивидуальности»; все они были или госпитализированы впервые, или имели очень малый срок госпитализации. Медицинский персонал также подбирался по принципу малого стажа работы в психиатрической клинике. В качестве первоочередной исследовательской задачи, особенно на первых этапах работы, Купер ставил задачу прояснить и очертить тот диапазон предвзятых трактовок, предубеждений и фантазий, через которые персонал воспринимает пациентов и коллег.

За четыре года, в течение которых экспериментом руководил Купер, были достигнуты следующие изменения: в функционировании «мини-отделения»: произошла смена ролей (пациенты стали принимать активное участие в собственном лечении и жизни отделения); были отброшены многие правила, принятые в психиатрической больнице (преодолен четкий распорядок дня, обязательность труда и др.) и т. д. Купер пишет, что проведенный эксперимент «привел к четкому результату и позволил сделать важный вывод. Результат – определение пределов возможных институциональных изменений… Вывод заключается в том, что, если подобная структура продолжает далее развиваться, это развитие должно проходить вне границ самого института…»[232]232
  Cooper D. Psychiatry and Anti-Psychiatry. London – New York: Tavistock Publications, 1967. P. 121. Практически Кингсли Холл будет являться примером того, о чем говорит Купер.


[Закрыть], они начинают угрожать стабильности целостной структуры, т. е. психиатрии как таковой. Поэтому Купер не задавался в этом проекте целью разрушения института психиатрии, он хотел выяснить, какие изменения возможны в рамках самой психиатрии при сохранении ее как социального института.

Образцом для Лэйнга служили также терапевтические коммуны Максвела Джонса и Иона-сообщество Джоржа Маклеада на одном из маленьких шотландских островков. «Местечко», как его называли братья, для своей терапевтической коммуны начинают искать и Лэйнг с коллегами.

В ноябре 1963 г. Клэнси Сигал готовит об этом «местечке» доклад, в котором описывает идеальную коммуну, куда прибывают для того чтобы поразмыслить о жизни, поправиться и узнать что-либо новое. «Местечко», по замыслу Сигала, должно было включать три дома: для братьев, для семей и друзей, для общения с внешним миром. Предполагалось, что подобное «местечко» лучше подыскать в окрестностях Лондона, этот вариант считался идеальным.

Летом 1964 г. Сидни Брискин даже предложил использовать в качестве места проживания коммуны собственный дом. Он навестил «Виллу 21» Купера, познакомился с ее обитателями и персоналом и заключил, что был бы не против принять их в своем доме. 10 октября 1964 г. первые обитатели «Виллы 21» переселились в дом Брискина. Они поддерживали чистоту и порядок, и единственной переменой стала перепланировка интерьеров: новые жильцы старались сделать свое новое жилище похожим на Виллу 21. Такое мирное проживание продолжалось до сентября 1968 г. Была также попытка организовать терапевтическую коммуну в бывшем доме Лэйнга на Гранвилл-роуд, 23. Этой коммуной управлял Билл Мэйсон, одно время работавший с Максвеллом Джонсом. После него бразды правления на себя взял Бен Черчилл вместе со своей женой Лесли. Однако основным местом антипсихиатрической коммуны стал все-таки Кингсли Холл.

Кингсли Холл – это четырехэтажное здание в Лондонском Ист-Энде:

В рабочем районе лондонского Ист-Энда, там, где река Лем образует болота, за газовым заводом и совсем рядом с Темзой возвышается трехэтажное шестидесятилетнее здание из потемневшего кирпича, которое называется Кингсли Холл. Поблизости расположены унылые ряды современных домишек. Остальной район представлен викторианскими домами, перестроенными в многоквартирное жилье. В нескольких кварталах расположены пабы, бакалеи и другие магазинчики. Через улицу от одиноко стоящего Кингсли Холла есть небольшая площадь[233]233
  Gordon J. S. Who Is Mad? Who is Sane? – P. 65.


[Закрыть].

Кингсли Холл как нельзя лучше подходил для эксперимента, поскольку даже история самого здания идеально вписывалась в ту, которой его хотели наградить Лэйнг и его соратники. Он был основан в 1923 г. сестрами Мюриэл и Дороти Лестер и назван в честь их брата, писателя и историка Чарльза Кингсли. Первоначально он функционировал как баптистская церковь и детский дом. Сестры Лестер были известными пацифистками, они превратили Кингсли Холл в центр пацифизма. В 1931 г. во время своего пребывания в Лондоне на конференции по вопросу о независимости Индии именно в нем останавливался Махатма Ганди, проживая в крошечной комнатке на чердаке. Вместе с ним жила коза, молоко которой давало ему пищу. Об этом событии напоминала мемориальная табличка на фасаде здания. Связывая проект Лэйнга с этой историей, Джеймс Гордон отмечает, что деятельность Лэйнга и его соратников «была, возможно, настолько же важна для терапии шизофрении и для развития концепций здоровья и безумия, насколько визит Ганди для будущего Индии»[234]234
  Ibid. P. 66.


[Закрыть].

Само здание Кингсли Холла было построено с высочайшим мастерством и даже роскошью. Паркет был сделан из лучших образцов австрийского дуба. Джордж Ланзбури, лидер лейбористской партии, пожертвовал витражи. При этом паркет был положен так, чтобы рассеивать проникающий солнечный свет или электрическое освещение на множество мелких отблесков. На втором этаже, над роскошным холлом с арочными окнами располагались комнаты, кухня и другие хозяйственные помещения. К дому прилегал сад.

Нашли Кингсли Холл благодаря Филиппу Коуэну, молодому социологу левых взглядов, который в конце 1964 г. подготовил статью «Будущее Кингсли Холла» и, прознав о поиске места для коммуны, послал ее Лэйнгу. Тогда Кингсли Холл пустовал, в величественном здании проживали только привратник и его жена. Для осмотра здания был командирован Сидни Брискин, и оно ему понравилось.

Лэйнг несколько раз встречался с Мюриэл Лестер, тогда старейшим членом семьи Лестеров, управлявшей всеми делами семьи. Мюриэл была человеком старого поколения, она была знакома с Ганди и Мао Цзэдуном, знала всех премьер-министров Великобритании и была вхожа в круги известнейших политиков и финансистов. Во многом именно ей Кингсли Холл был обязан своей примечательной историей. После нескольких встреч была достигнута договоренность об аренде. Однако договор не мог быть заключен с частным лицом, и для этих целей Лэйнгом и его окружением 8 апреля 1965 г. была создана Филадельфийская ассоциация – некоммерческая организация, первоначально включавшая Лэйнга, Джона Хитона, Сидни Брискина, Аарона Эстерсона, Дэвида Купера, Клэнси Сигала, Раймонда Блейка и Джоан Канноулд. Филадельфийская ассоциация стала пространством пересечения различных наук и сфер деятельности; все они, по задумке, встретившись в этом поле, должны были вдохновлять друг друга. Лэйнг, таким образом, позаимствовал для своего детища модель организации «Открытый путь».

Филадельфийская ассоциация патронировала большинство проектов Лэйнга и его соратников. В ее Представлении, датированном приблизительно 1964–1965 гг. говорится:

Филадельфийская ассоциация была сформирована как благотворительная организация, первичная задача которой – профилактика, выявление и забота о психическом здоровье и нездоровье, а также исследование причин, препятствующих достижению целостности и завершенности в жизни. Исходя из представлений Филадельфийской ассоциации основными факторами имеющихся человеческих расстройств, на которые можно воздействовать в пределах социального окружения, являются семья, локальное сообщество и большое общество. Недавние научные исследования, проведенные членами ассоциации, всестороннее описывают механизмы, посредством которых социальные факторы разрушают дух мужчин и женщин, отчуждая их как друг от друга, так и от первоистоков… Всякий человек становится человеком только посредством гармонии с Богом, с самим собой и со своими сотоварищами. Альтернатива – лихорадочная активность по поиску ненужных материальных благ и преходящих удовольствий, что слишком часто приводит к личным, национальным и международным катастрофам[235]235
  Цит. по: Redler L. R. D. Laing’s Contribution to the «Treatment» of «Schizophrenia»: Responsible Responses to Suffering and Malaise // The Psychoanalytic Review. 2000. Vol. 87, № 4. Special Issue. P. 575–576.


[Закрыть].

Практически под таким же девизом существует Филадельфийская ассоциация и сегодня, реализуя научные, образовательные и терапевтические программы[236]236
  Официальный сайт Филадельфийской ассоциации: http://www.philadelphia-association.co.uk.


[Закрыть]. Но ее первым проектом (вновь вернемся назад) когда-то стал Кингсли Холл. Она в буквальном смысле этого слова была создана для него. В 1967 г. в проекте одного из документов ассоциации Лэйнг писал:

Наш первоначальный замысел состоял в том, чтобы найти для нас (для всех нас) место, где можно танцевать и петь и т. д. Но нужно найти путь преобразовать этот первоначальный замысел в эффективный социальный акт[237]237
  Цит. по: Redler L. Laing’s Contribution to the «Treatment» of «Schizophrenia». P. 576.


[Закрыть].

В том же году на обороте другого документа ассоциации Лэйнг набрасывает несколько строк:

МОЛИТВА О МЕСТЕ

 
для танцев и песни для
криков и визга
место
для взрывов агонии и экстаза
пристанище
место для возвращения
для отключения
место
для дыхания полной грудью
место для жизни
и для любви
место, где можно быть[238]238
  Цит. no: Redler L. Laing’s Contribution to the «Treatment» of «Schizophrenia».


[Закрыть].
 

Таким местом и стал Кингсли Холл.

Условия его аренды были следующими: Лестеры отдавали Кингсли Холл в аренду Филадельфийской ассоциации сроком на пять лет, с 1965 по 1970 гг., она должна была содержать его в надлежащем виде и сохранить доступ к нему всем группам, которые прежде встречались в его стенах (например, воскресной группе евангелистов) и позволять владельцам беспрепятственно посещать его в любое время. Арендная плата была номинальна – один фунт стерлингов в год.

Мюриэл Лестер была человеком с убеждениями, и, очевидно, когда Лэйнг беседовал с ней, увидела в нем родственную душу. «Вообще-то, она не привыкла тратить свое время на людей, которые не могли правильно завязывать галстук, носить белую рубашку с белоснежным воротником и отполированные ботинки. <…> Я нанес ей визит в ее доме в северном Лондоне и разъяснил ей свою идею, она ничего не слышала об этом, но сразу же ею прониклась»[239]239
  Mullan B. Mad to be Normal. P. 17.


[Закрыть], – вспоминал он о своем посещении. Здание было отдано фактически просто так, за символическую арендную плату. Это была помощь одного человека с убеждениями другому человеку, имевшему убеждения и цели.

Этот эксперимент Лэйнга отличался от множества сходных экспериментов и проектов – и от его ранней «Шумной комнаты», и от «Виллы 21» Купера, и от деятельности Франко Базальи в Италии, и от «La Borde» Жана Ори и Феликса Гваттари, и от Гейдельбергского социалистического союза пациентов. Проект развивал Лэйнг, а он не любил никакой зависимости от институций и социальных групп. Кингсли Холл не был связан ни с какой психиатрической больницей, он вообще не был включен в систему здравоохранения: это была свободная коммуна. Кингсли Холл не поддерживался никакой политической партией, объединением или группировкой и всегда оставался вне политики. Это был совершенно свободный проект: истинное детище своего ни от кого не зависящего творца Лэйнга. Однако такой статус Кингсли Холла не все оценивали позитивно. Джованни Джервис, итальянский психиатр и активист движения «Демократическая психиатрия», отмечал, что подобный независимый статус Кингсли Холла ослабит его воздействие на общество. Проблематично, на его взгляд, при такой независимости будет воздействовать на проблему использования обществом психиатрии как репрессивной силы. Такой независимый проект будет ограничен, малоэффективен и в высокой степени маргинализован[240]240
  Jervis G. Psychiatrists and Politics / The Politics of Mental Health in Italy / Ed. by B. Kaplan. London: Routledge, 1967.


[Закрыть].

Кингсли Холл открыл свои двери в начале июня 1965 г. и, согласно отчету Филадельфийской ассоциации 1969 г., с июня 1965 г. по июнь 1970 г. принял 119 постояльцев, 40 женщин и 79 мужчин. 85 % обитателей были в возрасте от двадцати до сорока лет, около 65 % постояльцев имели психиатрический диагноз, три четверти из них были шизофрениками и более чем половина ранее уже проходила стационарное лечение, однако только девять из этих шестидесяти пяти процентов после отъезда из Кингсли Холла были госпитализированы вновь.

Одновременно в Кингсли Холле могло находиться всего четырнадцать человек. Кроме этого, иногда там обитали и временные гости – выписавшиеся из психиатрических больниц или заболевшие часто проводили там ночь или две, а затем уходили. Проводились также дни открытых дверей и воскресные завтраки, присоединиться к которым мог любой желающий, устраивались и публичные лекции, собиравшие иногда до двухсот человек. Лэйнг и его коллеги вели постоянный ежемесячный семинар по феноменологии и социальной теории, участниками которого были около пятидесяти психиатров и психотерапевтов. Мортон Шатцман вспоминал:

ФА спонсировала в Кингсли Холле лекции по психиатрии, «антипсихиатрии» и феноменологии и организовывала семинары и встречи со многими специалистами из различных областей… В течение последних трех с половиной лет с обитателями Кингсли Холла встречались экспериментальные драматические труппы, авангардные поэты, художники, музыканты, танцоры и фотографы, представители «новых левых», группы лондонского антиуниверситета, лидеры коммунарного движения[241]241
  Schatzman М. Madness and Morals / Counter Culture: The Creation of an Alternative Society / Ed. by J. Berke. London: Peter Owen, 1969. P. 301.


[Закрыть].

Надо отметить, что особенностью проекта было и то, что «текучка» больных была сродни «текучке» врачей. Даром, что все ролевые рамки были разрушены. Лэйнг прожил там около года, то же можно сказать и об Эстерсоне и других. Ни один врач не продержался в коммуне более двух лет.

В организации проживания Лэйнг придерживался того, что он называл ауторитмией. Он позаимствовал это понятие из практики афонских монастырей в Греции, где монахам позволялось организовывать свой быт, исходя из своего собственного пути. Лэйнг считал, что необходимо предоставить людям возможность существовать в своем собственном подлинном ритме, а не навязывать им коммунальные образцы поведения. По этим причинам жизнь Кингсли Холла не была строго регламентирована. В нем были только своеобразные антиправила: 1) все правила могут подвергаться сомнению, включая и это; 2) если вы нуждаетесь в экзистенциальной, психологической, социальной, экономической, физической поддержке, попросите ее; 3) само регулирование и ауторитмия великолепны до тех пор, пока не нарушают границ других. За исключением ужина за большим деревянным столом в холле и (хотя и в меньшей степени) утренних групповых бесед, каждый из обитателей мог строить свой день, как хотел: у каждого была своя крошечная комната, где он мог уединиться в любой момент. Такая организация была хороша не во всем. Необходимые для поддержания коммуны функции – закупка продуктов, приготовление еды, уборка и мытье посуды выполнялись не всегда регулярно и вовремя. Все четырнадцать обитателей отчисляли в коммунальную копилку Кингсли Холла три фунта (семь долларов) в неделю: на содержание жилья в порядке и пропитание.

Через месяц после открытия в Кингсли Холл прибыла медицинская сестра Мэри Барнс, история которой станет самой известной историей этого проекта. Мэри Барнс познакомилась с Лэйнгом на Уимпол-стрит в 1963 г. Сама она была набожной католичкой, очень несчастной из-за болезни своего младшего брата, хронического шизофреника. Она почти каждый день писала Лэйнгу и настаивала на том, чтобы он не упустил Кингсли Холл ни как проект, ни как здание. Она поддерживала его и собиралась стать первым человеком, вошедшим в его двери с намерением жить здесь постоянно. Так и произошло.

В 1953 г., в течение года Барнс лежала в психиатрической больнице с диагнозом «шизофрения». Через некоторое время после прибытия в Кингсли Холл Мэри стала вновь обнаруживать ее симптомы. Как любил говорить Лэйнг, эта больная нуждалась в терапии двадцать четыре часа в сутки. Барнс стала хрестоматийным примером тех идей, которые тогда развивал Лэйнг. Он считал, что психическое заболевание может стать мостом к новому существованию, кризисом, через который при грамотном сопровождении можно пройти и «переродиться». Именно этот кризис Мэри и продемонстрировала.

В конце 1965 г. поведение Мэри Барнс начало вызывать серьезное беспокойство. У нее наметились явные тенденции регресса. Сначала она еще продолжала выполнять свои обязанности медицинской сестры, но возвращаясь в свою комнату, сбрасывала с себя всю одежду и проводила время лежа на матрасе на полу, непроизвольно исторгая мочу и кал. В шесть часов утра следующего дня она вставала, принимала душ и вновь приступала к своим обязанностям. Через несколько недель она попросила освободить ее от работы и совершенно ушла в себя, поддавшись захватившему ее регрессу. Она отказывалась от еды, ни с кем не разговаривала и забивалась в подвальное помещение, где, закутанная в грязное одеяло, жила нагишом. Стены подвального помещения, как и сама Мэри, были покрыты ее экскрементами. Ела она только из детской бутылочки, тем самым возвращаясь к состоянию новорожденного.

Постепенно Мэри достигла весьма рискованного состояния. Она катастрофически похудела и превратилась в настоящий скелет. Она не ела, бросила разговаривать и не могла встать. Она на самом деле могла умереть. По ее словам, она возвращалась к внутриутробному состоянию. Лэйнг и его соратники попали в не очень хорошую ситуацию. Смерть Мэри могла стать приговором для Кингсли Холла и любых других подобных проектов: Кингсли Холл только что открыли, и такой исход был крайне нежелателен. Насильно отправить Мэри в обычную психиатрическую больницу также было нельзя, поскольку при этом репутация как психиатров Кингсли Холла, так и самого проекта изрядно пострадала бы.

С этим нужно было что-то делать. Разгорелся нешуточный спор. Все предлагали свои варианты выхода из этой ситуации. Наконец, после ночи споров было решено делегировать Лэйнга, чтобы он вошел к ней и попытался поговорить. Так он и поступил. Он объяснил ей, что судьба Кингсли Холла находится в ее руках и что именно она должна принять решение, от которого зависит жизнь других людей. Через некоторое время она согласилась поесть. Кризис миновал, но поведение Мэри стало образцом для подражания, и другие обитатели следовали ее примеру. Это были нелегкие времена.

Мэри Барнс прошла цикл перерождения где-то за 5–6 недель, и если бы не было такого хрестоматийного случая, возможно, Кингсли Холл не был бы овеян таким романтическим ореолом. А так посредством метанойи Мэри Барнс этот проект, несмотря на то что он продолжал свое существование, уже стал успешным. Мэри Барнс показала, что то, ради чего был создан Кингсли Холл, возможно в его стенах. Она писала: «Кингсли Холл, моя „вторая“ жизнь, моя „вторая“ семья, он всегда со мной. Жизнь в моей жизни»[242]242
  Barnes M. Flection / R. D. Laing and Anti-Psychiatry. P. 287.


[Закрыть].

Свои переживания, свой опыт перерождения Мэри описала в маленьком рассказе «Полое дерево», который преподнесла Лэйнгу в качестве подарка надень рождения:

В одном лесу жило-было очень несчастное и одинокое дерево, его ствол был пустым, а его верхушка терялась в тумане. Иногда туман оказывался настолько густым, что верхушка чувствовала себя отделенной от ствола. Другим деревьям оно казалось очень крепким, но излишне обособленным, потому что ветер никогда не наклонял его ветви в их сторону. Оно понимало, что если оно наклонится, то сразу же сломается, однако оно очень устало все время стоять прямо. Поэтому, когда порывистый ветер бросил его на землю, оно почувствовало облегчение. Дерево сломалось, его ветви разбросало в разные стороны, корни вырвало из земли, а кора обуглилась и почернела. Оно было потрясено, и хотя теперь его верхушка была высвобождена из тумана, оно ощущало, как иссушаются его соки и, когда пустота его ствола открылась небу, оно почувствовало, что близится смерть. Другие деревья смотрели вниз и не знали, что делать: вежливо отвернуть свои ветви или затенить его пустоту и черноту своим зеленым и коричневым. Дерево уже оплакивало свою жизнь и боялось, что они задушат его. Оно чувствовало, что ему хочется лежать обнаженным и полностью открытым ветру и солнцу и что со временем оно вновь поднимется от земли, но уже наполненным и коричневым. Благодаря влаге дождя оно пускало новые корни, благодаря солнечному теплу обрастало корой. Ветер склонял его ветви к другим деревьям, и благодаря шелесту их листьев и полуночному шепоту оно чувствовало себя любимым и радовалось жизни[243]243
  Laing R. D. Metanoia: Some Experience at Kingsley Hall / Going Crazy. P. 21.


[Закрыть].

Как и в некоторых других историях-экспериментах антипсихиатрии, в этой, как утверждают критики, было не все гладко. В 1978 г. Джон Уинг на основании подробного анализа пришел к выводу, что была допущена диагностическая ошибка и что Мэри Барнс была больна не шизофренией, а истерией[244]244
  Wing J.K. Reasoning About Madness. Oxford: Oxford University Press, 1978. P. 162.


[Закрыть].

В ноябре 1965 г. Кингсли Холл принимал в неделю около сотни посетителей. Он был не просто терапевтической коммуной или антибольницей, а настоящим контркультурным центром – прибежищем для музыкантов и поэтов, художников и левых радикалов, хиппи и тех, кому просто надоело подчиняться условностям. Это была точка революционности в Лондоне шестидесятых.

По вечерам все обитатели и гости Кингсли Холла собирались за ужином, и это была целая традиция. Все сидели за огромным старинным деревянным столом, главным за которым всегда оставался Лэйнг. Здесь выступали с импровизированными лекциями, рассказывали истории из своей жизни, обсуждали психоанализ, политику и шутили. Слабое освещение электрических люстр, на стенах картины Мэри Барнс – «гостиная» представляла собой волшебное и таинственное зрелище. Иногда на такие застольные посиделки приглашали гостей.

18 сентября 1965 г. в Кингсли Холл со своими друзьями Мортоном Шатцманом и Леоном Редлером прибыл Джозеф Берк, двадцатишестилетний американский врач. В эту ночь прибытия Берка Сидни Брискин заметил, что Кингсли Холл больше уже никогда не будет прежним, и был прав. Джозеф Берк, Мортон Шатцман и Леон Редлер изменили облик коммуны. Они были американцами, имели свой взгляд на принципы функционирования Кингсли Холла и постепенно внедряли их. Лэйнг познакомился с ними году в 1963–1964-м во время своего визита в Америку. Тогда все они были студентами Медицинского колледжа Альберта Эйнштейна, увлекшимися идеями Лэйнга. Леон Редлер провел некоторое время в терапевтической коммуне Максвела Джонса и теперь хотел использовать полученный опыт. Он-то из всей этой компании и нравился Лэйнгу больше всего. Какое-то время в конце 1970-х они даже дружили. Они ходили друг к другу в гости и весело проводили время: беседовали, пели и музицировали. Что же касается остальных, то Лэйнг был о них не очень высокого мнения: «Они были типичными американцами, и я не мог их привлечь ни к какому исследованию. Здесь я мыслил как начальник исследовательской группы Тавистокского института. Они были типичными „нахальными и болтливыми американцами“ в худшем смысле этого слова, в особенности Джо Берк и, конечно, в меньшей степени Леон. Они были типичными янки… <…> Они не подходили для участия в исследовании нормальных семей, которое я проводил в Великобритании. Я сначала должен был разъяснить им, как постучать в дверь, как войти в дом, как сесть и как нужно вести себя в семье во время чаепития»[245]245
  Mullan B. Mad to be Normal. P. 197.


[Закрыть].

В те времена уже не все было идеально. Вновь прибывший Берк сыграл на одном из недостатков Лэйнга: тот строил свои отношения с пациентами по одному и тому же сценарию. Он как никто другой умел внушить революционные идеалы, дать почувствовать надежду и увидеть свет в конце туннеля (вспомним, только он смог совладать с Мэри Барнс), но после этого пациент становился ему неинтересен. Он никогда не доводил пациента до полной победы. Показав свет, он отдалялся от больного. Берк подхватил в таком брошенном состоянии Мэри Барнс. Она по-прежнему требовала внимания двадцать четыре часа в сутки, но этого внимания уже не получала. Это именно он стал работать с ней часами и днями, выносил запах ее испражнений, которыми она так любила рисовать, подолгу разговаривал с ней. Позднее эта работа и эта история легла в основу их совместной книги «Мэри Барнс: Два отчета о путешествии через безумие».

Постепенно стали разлаживаться и отношения Лэйнга с Эстерсоном. С самого начала Эстерсон настаивал на жестком управлении коммуной, в частности ставил вопрос о необходимости должности ее медицинского директора. Лэйнг же исповедовал принцип отсутствия правил и рамок, должностей и иерархии. Он считал, что обязанность персонала – сопровождение прибывших на их нелегком пути. Эстерсон боролся за установление в Кингсли Холле порядка, но каждый раз отступал перед обаянием и харизмой Лэйнга. К 1966 г. разногласия достигли предела. Конец всему положила одна-единственная ночь в доме Бена Черчилла. Лэйнг и Эстерсон, как обычно, спорили о методах руководства Кингсли Холлом. Эстерсон настаивал на «завинчивании гаек», на что Лэйнг просто ответил, что не желает продолжать их дружеские отношения пока тот, иудей по вероисповеданию, «не впустит Иисуса в свое сердце». Для Эстерсона это было настоящей пощечиной. Лэйнг попросил, чтобы тот встал, снял с него очки, медленно и аккуратно положил их на стол и… внезапно со всей силы ударил его в челюсть. Они схватились и долго дрались, в конце концов свалившись в драке на пол. Их растащили коллеги, но они долго валялись на полу и, не контролируя себя, хохотали. Этот случай положил конец их отношениям, и 4 сентября 1968 г. Эстерсон покинул ряды Филадельфийской ассоциации.

Надо признать, что и сам Лэйнг не присутствовал в коммуне все время. Его вовлеченность во множество проектов, активная научная и общественная деятельность не могли не сказаться на его семейных отношениях. Хотя связь с журналистской Салли Винсен была разорвана, к концу весны 1965 г. Лэйнг опять живет там, где хочет. Семья перестала быть его домом. В то время в Лондоне находится любовь его юности Марсель, и он, желая вернуть упущенное, делает ей предложение. Марсель отказывает. В марте того же года через коллегу Тимоти Лири Ральфа Метцнера он знакомится с немкой Юттой Вернер. Ютта родилась в Силезии, в Германии, и в течение десяти лет после войны вместе с родителями кочевала по лагерям беженцев. Она работала графическим дизайнером в Штутгарте, а в 1965 г., практически не говоря по-английски, перебралась в Лондон, где и повстречалась с Лэйнгом. Ютта ничего о нем не знала, и на их первом свидании он показался ей усталым, таинственным и сумасбродным. Она была на одиннадцать лет моложе Лэйнга, но это не помешало их быстро развившимся отношениям. Энн теряла терпение.