Текст книги "Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией"

Если вдаваться в подробности, то, как справедливо отмечает Томпсон, Лэйнг традиционно примыкал к экзистенциальному лагерю психоанализа, т. е. к экзистенциальному психоанализу (как еще называют феноменологическую психиатрию и экзистенциальный анализ)[503]503
  Thompson М. G. The Heart of The Matter: R.D.Laing’s Enigmatic Relationship with Psychoanalysis // The Psychoanalytic Review. – Vol. 87, № 4. Special Issue. P. 486.


[Закрыть]. А сам экзистенциальный психоанализ в качестве направления психоанализа никогда официально (в частности Международной психоаналитической ассоциацией) не признавался.

Томпсон отмечает, что, несмотря на все расхождения, в теориях Фрейда и Лэйнга есть один общий момент – значимость лжи и обмана в происхождении психического заболевания[504]504
  Thompson M. G. Existential Psychoanalysis: A Laingian Perspective / Psychoanalytic Versions of the Human Condition and Clinical Practice. Ed. by P. Marcus, A. Rosenberg. New York: New York University Press, 1997. P. 332–361.


[Закрыть]. Продолжив эту мысль, можно сказать, что для Фрейда при этом невроз (в частности истерия) был попыткой высказать истину на символическом языке, восстав против лжи и обмана, и таким образом преодолеть внутрипсихический конфликт. Для Лэйнга восстанием против обмана является психоз (шизофрения). Только теперь это не внутриличностная ложь, скрытая под маской внутриличностного конфликта, а ложь социальная. И Фрейд, и Лэйнг обвиняли в происходящих психических бедах социальное окружение индивида, его семью.

В психотерапии Лэйнг, следуя своей теории, стремился поместить пациента в адекватный социальный и культурный контекст. Джон Хитон вспоминал, что в конце 1970-х к нему за консультацией обратились родители одного пациента, который уже не раз проходил психиатрическое лечение и теперь ему назначили лоботомию[505]505
  Heaton J. M. On R. D. Laing: Style, Sorcery, Alienation // The Psychoanalytic Review. 2000. Vol. 87, № 4. Special Issue. P. 519.


[Закрыть]. Он был чрезвычайно образованным, интеллектуальным и набожным мусульманином, а его симптомы отсылали к истории и учению суфизма. Хитон решил посоветоваться с Лэйнгом. Тот обратился к своему приятелю, который был знаком с некоторыми суфийскими сообществами. С его помощью пациента удалось направить в Египет, и где-то через год Хитон получил благодарственное письмо, где он говорил, что теперь его жизнь обрела смысл, и он постигает путь дервиша. Вот так то, что было неприемлемо в одной культуре, могло быть вполне адаптируемым в другой.

Лэйнг не предложил никакого обновленного психоаналитического метода, и его практика мало напоминала психоаналитическую. Следует признать, что его вклад в психоанализ не так уж велик. Его технику невозможно скопировать, и поэтому никакого лэйнгианского направления психотерапии или психоанализа не существует.

Возможно, все дело в том, что предложенная Лэйнгом теория, критикующая психиатрию в ее основаниях, не предполагала при этом никакой психотерапевтической практики, ведь если медицинский статус понятия психического заболевании сомнителен, то каким образом с ним можно и нужно иметь дело? Как отмечает Ян Гордон,

Лэйнг смог сконструировать систему, в которой нигилизм функционален. К сожалению, в рамках такой позиции сам концепт «лечения» не имеет смысла[506]506
  Gordon J. B. The Meta-Journey of R. D. Laing / R. D. Laing and Anti-Psychiatry. P. 77.


[Закрыть].

Этот элемент нигилизма и сделал Лэйнга всемирно известным в психиатрии и за ее пределами, и во многом именно с этим нигилизмом и ярым критицизмом связывают вклад Лэйнга в психиатрию как практику и теорию. Стивен Ганс отмечает: «Ронни был св. Георгием. Он если не убил дракона психиатрии, то смертельно ранил его»[507]507
  Gans S. Awakening to Love: Ronnie Laing’s Phenomenological Therapy. P. 527–547.


[Закрыть].

По обобщенным результатам исследования, проведенного в 1970-х гг. Мартином Ротом и Моррисом Карстэрзом книги и идеи Лэйнга привели к уменьшению числа врачей, пожелавших выбрать в качестве специализации психиатрию, приблизительно на десять процентов. В 1970–1980-е гг. в одной из программ ВВС, посвященных Лэйнгу, множество психиатров, которым задавали вопрос о ценности его идей для психиатрии, говорили о том, что Лэйнг должен стать стимулом для развития психиатрии в том смысле, что его идеи должны побудить психиатров опровергнуть их.

Закономерно, что ярый критицизм Лэйнга, вызвал ответное критическое движение, вытеснив его за пределы психиатрии. Поэтому он был одновременно и классиком психиатрии, и психиатром-маргиналом.

Ник Кроссли отмечает, что коренным этапом профессиональной идентификации Лэйнга как психиатра стали уже шестидесятые. На его взгляд, в это время с публикацией первых результатов своих исследований он начал постепенно отходить от официальной психиатрии, и это было связано с нарастающим сближением с контркультурными и политическими кругами. Кроссли указывает на занятный момент: публикации Лэйнга времен 1960-х все реже выходят в медицинских журналах и все чаще появляются на страницах социальных и политических изданий. Так, его первые статьи «Философия и медицина» (1949) и «Здоровье и общество» (1950) выходят в «Surgo», «Случай синдрома Ганзера» (1953) – в «Journal of the Royal Army Medical Corps», «Пациент и медсестра» (1957) – в «The Lancet», «Исследование теории тревоги и невроза у Тиллиха» (1957) и «Совместное функционирование пар в аналитических группах» (1958) – в «British Journal of Medical Psychology». Все это медицинские журналы. Начиная с 1962 г. они встречаются редко. «Серия и связка в семье» (1962) и «Что такое шизофрения?» (1964) выходят в «New Left Review», «Является ли шизофрения болезнью?» (1964) – в «International Journal of Social Psychiatry», «Шизофрения и семья» (1964) – в «New Society», и только «Результаты семейно ориентированной терапии госпитализированных шизофреников» (1965) – в классическом «British Medical Journal»[508]508
  Crossly N. Contesting Psychiatry. P. 100–101.


[Закрыть]. Добавим к этому, что, таким образом, практически все статьи, впоследствии составившие «Политику переживания», были опубликованы в основном в не-медицинских изданиях. Неудивительно, что она достаточно критично была принята медиками.

Лэйнг никогда не работал профессором в университете, никогда не писал научных работ в классическом стиле и по классическим канонам и никогда не стремился получить ученых степеней и знаний. За всю жизнь ему не присвоили ни одной почетной степени ни одного университета мира, хотя во многих из них он выступал с лекциями и докладами. Не принимали его и в родных стенах. Даже в годы его всемирной известности его ни разу не пригласили выступить в университете Глазго. Было понятно, что alma mater относилась к своему воспитаннику весьма и весьма неоднозначно.

При этом нельзя сказать, что Лэйнгу никогда не предлагали должность университетского преподавателя. Его приглашали в Стратклайдский университет, в Глазго, Ролло Мэй и Фритьоф Капра обещали свое содействие в трудоустройстве в Стэнфордском университете, декан отделения медицины предлагал ему должность профессора в Принстонском университете. Но нужна ли была Лэйнгу карьера университетского психиатра и смог ли бы он достаточно долго продержаться в рамках классической университетской психиатрии и добиться каких-то успехов? На этот вопрос можно ответить практически однозначным «нет». Лэйнг не то чтобы боролся с этой системой, не то чтобы выступал против нее, он просто был полностью свободен от нее. И это позволяло ему делать все, что он хотел, все, что он считал нужным делать. Это говорил и он сам:

Одна сторона меня, конечно же, хотела быть профессором психиатрии университета Глазго, а другая – нет. Должность профессора психиатрии в университете Глазго – это неосуществимая донкихотовская мечта, поскольку в этом случае я буду настолько подчинен обстоятельствам, что не смогу делать то, что хочу, ни в Глазго, ни где-либо еще[509]509
  Mullan B. Mad to be Normal. P. 340.


[Закрыть].

Средоточием теории, исследования и практики стал для Лэйнга Кингсли Холл. Он стал утопическим местом, где могли быть реализованы представления Лэйнга о теории и практике психиатрии. В силу своей маргинальности по отношению к официальной медицине здесь Лэйнг мог апробировать собственную теоретическую и психотерапевтическую модель. Он мог говорить о том, что психиатрия – это институт власти, блокирующий путь к истинному существованию, а также, отбрасывая ложные стереотипы, помогать на этом пути.

Особенно примечательно здесь то, что такие вполне экзистенциалистские идеи в 1960-е гг. можно было реализовать на практике лишь в утопическом пространстве. Экзистенциально-феноменологическая психиатрия, которая так же, как и Лэйнг, выводила на первый план экзистенциальный контекст психического заболевания, вполне успешно функционировала в рамках психиатрической системы. Она стала своеобразной надстройкой по отношению к традиционной теории – не обязательной, но симпатичной и полезной.

Отличие идей и практики Лэйнга в том, что они не надстраивались, а шли вразрез с парадигмой психиатрии. И дело здесь не только и даже не столько, в том, что ему был свойствен мощный критический импульс. Часто бывает, что критика оснований вполне логично вписывается в теорию, на этих же основаниях и построенную. К примеру, критика картезианства ничуть не мешала Гуссерлю строить картезианскую эйдетическую феноменологию. В случае Лэйнга мы имеем дело не столько с критикой, сколько с изменением ракурса исследования.

Революционность Лэйнга для психиатрии как раз не в том, что он подверг жесточайшей критике ее положения и вынудил оправдываться многих традиционных психиатров. Оправдания для науки не конструктивны. Его революционность в том, что он попытался выстроить принципиально иную по отношению к психиатрической схему природы и сущности психического заболевания. Он показал ее прогностическую ценность, ее терапевтическую эффективность, ее больший ценностный потенциал. Эта возможность другого и оказалось революционной. Хотя эта попытка и не стала всецело успешной, хотя она и зашла в силу своей изначальной теоретичности в тупик, она создала ощущение полушага от успеха.

Многочисленные «если бы…», до сих пор произносимые всеми исследователями Лэйнга, укрепили полноценность его антипсихиатрического проекта и способствовали тому, что не сама система (которая как единый проект потерпела поражение), а ее отдельные элементы стали весьма успешно использоваться в психиатрии и постепенно врастать в нее. Критика ее властной функции подтолкнула смягчение структуры и режима, исследования экзистенциального статуса психического заболевания вызвали нарастающее внимание к личности больного, нападки на семейную систему привели к разработке комплекса мер по работе с окружением и проч. Можно многое говорить о провале проекта Лэйнга, о его тесной связи с духом эпохи и утопичности, однако для самой психиатрии, скорее, был важен не его успех или неуспех как таковые, а то «почти», которое их разделяло.

Философ и критик

Лэйнг «потревожил» психиатрию именно в силу того, что посмотрел на ее крепость со стороны, избрав другую точку опоры и в своей трактовке природы и механизмов психического заболевания заговорив от имени философии и социальной критики.

Как теоретик-гуманитарий и критик Лэйнг не был четок и систематичен, именно поэтому его идеи очень трудно описать по отношению к какой-либо конкретной науке, дисциплине или области знания. Он вроде бы философ, вроде бы теоретик культуры, вроде социальный критик, а скорее – и тот, и другой, и третий одновременно.

Следуя феноменологическому девизу «Назад к вещам!», Лэйнг критиковал и всегда старался избежать всякого систематического теоретизирования. Он обращался к тем сферам человеческой деятельности и бытия, которые с трудом можно сколь-либо внятно описать, которые всегда ускользают от артикуляции. Он говорил о переживании психически больного, об опыте рождающегося ребенка, о выходе за пределы своего сознания и психоделическом опыте, т. е. о тех человеческих феноменах, которые в пределах самого человека с трудом поддаются рефлексии. Пытаясь оставаться к ним как можно ближе, он предпочитал не выстраивать теоретические системы, а описывать переживаемое, разделяя таким образом описательную стратегию. Простой язык, множество примеров, максимум критики и минимум теории – это помогало ему оставаться на уровне обыденного опыта, не погружаясь в дебри теоретических хитросплетений.

Лэйнг был, если можно так сказать, философом ницшеанского типа – человеком, философия которого выражалась в его образе жизни, в его деятельности, в его идеях, который нес определенное мировоззрение, но не разрабатывал это мировоззрение с листом бумаги в руках, при том, что постоянно писал. Не зря он всегда восхищался Кьеркегором и Ницше. Его привлекало целостное экзистирование, философия как модус бытия, мировоззрение как существование, а не возможность разработки мировоззренческой, философской, метафизической системы.

Отчасти благодаря этой «жизни философа», благодаря намеренному избеганию систематичности идеи Лэйнга обладали большим потенциалом. Возможно, в неспециализированности теории Лэйнга, в ее маргинальности по отношению ко всем предметным областям и укоренен секрет его популярности. Каждый может найти в его идеях что-то для себя. Скотт Ботл отмечает:

Лэйнг не был систематическим мыслителем. Будучи одной из самых спорных фигур психологии и психиатрии и в результатах своей деятельности и несмотря на них, он до сих пор остается весьма сложным для понимания теоретиком. Лэйнг предпочитал расширять область исследования, а не работать над одной определенной идеей, приводя к ее логическому заключению и совершенствуя. <…> Даже если сосредоточиться на его интеллектуальном развитии и карьере как психиатра и теоретика, всякий, кто попытается сформулировать хоть какую-то законченную философскую антропологию или теорию психического здоровья, заболевания и терапии, окажется в затруднении. <…> Хотя некоторые и жалуются на противоречивость и недостаток согласованности в системе Лэйнга, я считаю, что в этом и состоит его сила[510]510
  Bortle S. R. D. Laing as Negative Thinker // Janus Head. 2001. Special Issue (http://www.janushead.org/4-1/bortle.cfm).


[Закрыть].

Если говорить на языке строгой науки, прогностический потенциал идей Лэйнга был чрезвычайно широк. Никто из его предшественников-психиатров не предлагал такие универсальные для множества идеи, концепты и теории. Лэйнга же можно было вспомнить по всякому поводу, и до сих пор ссылки на его идеи и проекты встречаются в совершенно разнообразной литературе.

Лэйнг многое сказал для теоретиков культуры, продолжив в радикальной форме дискуссии по вопросу о статусе психического заболевания, о механизмах культурации и исключения, принятия культурных норм и отвержения культурной маргинальности. Он вплел вопрос о психическом заболевании в широкий историко-культурный контекст, подняв проблему здоровья и нездоровья современной эпохи. В предисловии к сборнику статей «Лэйнг и антипсихиатрия» Роберт Бойере пишет:

…Надо думать, известность Лэйнга была известностью культурного критика, нового образа психиатра – пророка, поскольку в своих недавних работах он стремится совместить исследование тяжелых расстройств психики с общей атакой оснований западной цивилизации. Это проект, который привлек внимание широких масс философов, социологов, литераторов, религиоведов – всех тех, кто интересуется историей идей и измерениями современной культуры, вызвав недовольство коллег Лэйнга по психиатрии[511]511
  Boyers R. Preface / R. D. Laing and Anti-Psychiatry. P. vii-viii.


[Закрыть].

И именно как теоретик культуры он выражал свою эпоху, сам став для нее фигурой культуры.

Во многом он был философом. Вслед за другими философствующими психиатрами он поставил важные вопросы об онтологическом статусе патологического опыта, о процедурах и границах понимания, об основаниях человеческого существования, о путях и механизмах вхождения человека в общество и причинах его отторжения и исключения. При этом отправным моментом, первичным философским интересом для него всегда оставался опыт психически больного человека. «Если Лэйнг был гениален, – пишет Клэнси Сигал, – то гениальность эта состояла в той настойчивости, с которой, вопреки традиционному медицинскому знанию, он доказывал, что шизофрения – это не болезнь, а опыт»[512]512
  Sigal C. Working with Laing // The New York Review of Books. 1996. Vol. 43, № 20. December 19 (http://www.nybooks.com/articles/archives/1996/dec/19/working-with-laing/).


[Закрыть]. По сути, об этом факте англоязычный мир узнал именно от Лэйнга.

Однако Лэйнг не остановился на обычной феноменологии этого опыта. Он не просто описывал основания патологического переживания и мира, глубинные основания бытия человека с патологическим опытом. Благодаря апелляции к феноменологии и экзистенциализму, благодаря продолжению традиции экзистенциально-феноменологической психиатрии и ее сочетанию с марксизмом Лэйнг политизировал патологический опыт. И внимание к опыту, и его политизация прочно закрепились в умах его современников. Этот взгляд стал теперь обязательной оговоркой при исследовании психических заболеваний.

Если экзистенциально-феноменологическая психиатрия говорила о том, что психическое заболевание – это специфическое, непохожее на наше существование, то Лэйнг поднял вопрос о социальном, культурном статусе этого существования и опыта, он вновь вернул патологический опыт миру, по сути, возложив на него ответственность за эти «чудные» трансформации. Для него оказалось недостаточным сказать, что больной не похож на других, он подчеркивал, что больной таков, поскольку такова наша культура, наше общество, наша семья. Лэйнг, привлекая для нужд психиатрии идеи Сартра, включил само психическое заболевание не в онтологию бытия, в абстрактную онтологию мироздания, а в онтологию общества, общества, в котором мы живем, и частью которого каждый из нас является.

Благодаря обращению к Сартру, Лэйнг совершил своеобразный переход к практике, практике в теории. Безумец с другим своеобразным и специфическим бытием во многом так и продолжал оставаться чужаком, только теперь чудаком не природы, а бытия. Для Лэйнга безумец всегда был частью социальной системы, такой специфической данности социальной онтологии, опыт которого был конституирован не бытием, бытием как таковым, независимым от меня или от него, а практикой социальной реальности, – тем, что мы делаем и как мы мыслим, будучи социальными существами.

Лэйнг попытался вернуть обществу ответственность за безумие и таким образом из безмолвия психиатрических больниц вновь ввел его в пространство общественных дискуссий. Такая стратегия, как оказалось, идеально вписалась в эпоху. Збигнев Котович отмечает:

Лэйнг задел оголенный нерв. Он попытался политизировать и, если можно так сказать, оживить дискурс безумия… <…> Лэйнг был знаменитым психиатром, провидцем, ярым бунтарем, поставившим под сомнение как ценности развивающегося капиталистического общества, так и функции психиатрии. Он попытался возвратить безумие в то общественное пространство, в котором оно и было, прежде чем его изолировали, заточили в тюрьму, заперли в сумасшедшие дома и подальше от тех мест, где нормальные граждане живут своей повседневной жизнью[513]513
  Kotowicz Z. R. D. Laing and the Paths of Anti-Psychiatry. P. 1.


[Закрыть].

Такой ход имел закономерный вывод: «Это не они больны, больно общество». Укорененность безумия в социальной онтологии предполагала, что безумие – такой же полноправный элемент социальной системы, как и все остальные. Таким образом, Лэйнг заставил воспринимать безумца как данность социальной системы. В этом и состояла политизация. Как отмечает Питер Седжвик,

практически все левые и большая часть читающих гуманитариев и интересующихся социологов были уверены, что Лэйнг и его коллеги представили новую и очень точную трактовку того, что на самом деле значит психотический опыт. Редко когда столь малая авангардная группа исследователей, противостоящая ортодоксии доминирующего научного мировоззрения, за такой краткий период может достигнуть культурного или даже политического лидерства в кругах протестующей против дискриминации идей прогрессивной общественности[514]514
  Sedgwick P. PsychoPolitics. London: Pluto, 1982. P. 6.


[Закрыть].

Те идеи, которые выдвигал Лэйнг, можно обобщенно представить как социальную теорию, более или менее целостную социальную феноменологию, включающую теорию образования и функционирования группы, механизмов поддержания ее целостности, теорию функционирования власти, а также теорию взаимодействия индивида и общества. В 1987 г., за два года до смерти, в коротком резюме о себе, написанном для «The Oxford Companion to the Mind» от третьего лица, он характеризует себя как социального феноменолога «заинтересованного главным образом в выделении и описании того, что происходит в опыте людей, опосредованном их взаимодействием»[515]515
  Laing‘s Understanding of Interpersonal Experience / The Oxford Companion to the Mind / Ed. R. L. Gregory. Oxford: Oxford University Press, 1987. P. 417.


[Закрыть]. По сути, именно социальная феноменология занимает Лэйнга во всех его работах. Появившись впервые в совместной с Эстерсоном книге о семьях шизофреников в 1964 г., социальная феноменология становится его исследовательской стратегией. Лэйнга интересует опыт, переживание, проживание. Но это уже не непосредственные факты сознания или чистое сознание, как это было в феноменологии, и это даже не просто опыт человека как опыт существования, как в феноменологической психиатрии и экзистенциальном анализе. Это опыт человека как социального индивида, неизменно социальный, социально индуцированный и социально управляемый опыт.

Самый важный этап образования общества Лэйнг, следуя за Сартром, связывает именно с опытом, а точнее, с усреднением переживания и его отчуждением. По его мнению, отчуждение уже заложено в самой онтологии общества, ибо иначе социум просто-напросто бы не возник. Опыт и его отчуждение – основные темы социальной теории Лэйнга. В разработке этой проблематики он продолжает линию Гегеля, Маркса и Хайдеггера[516]516
  Подробнее об проблеме отчуждения у Лэйнга см.: Burston D. Laing and Heidegger on Alienation // Journal of Humanistic Psychology. 1998 Vol. 38, № 4. P. 80–93.


[Закрыть]. Он отбрасывает исторически-диалектическое измерение Гегеля и Маркса и избирает эдакий своеобразный ракурс: между Хайдеггером и Сартром, точнее, между экзистенциализмом Хайдеггера и марксизмом Сартра.

Таким образом, поскольку психическое заболевание начинает трактоваться исходя из социальной онтологии, оно перестает быть исключительно клиническим концептом и становится социальной, философской проблемой. Как и всякая социальная и философская проблема, психическое заболевание становится проблемой неразрешимой, ведь невозможно избавиться от того, что неотъемлемо присуще обществу, а психическое заболевание как возможность – это свойство всякой социальной группы. Однако Лэйнг идет дальше.

Лэйнг определенным образом смещает акценты, он ведет себя вполне в духе модной тогда леворадикальной критики общества, точно так же, как представители Франкфуртской школы или постструктурализма. Поскольку отчуждение для него – бесспорно отрицательный феномен, а безумие противоположно отчуждению, безумие начинает трактоваться им как событие, негативное в жизни общества, но позитивное для личности. Здесь дает о себе знать та связка марксизма и феноменологии/экзистенциализма, которую Лэйнг так удачно обозначает, используя термин «социальная феноменология».

Дело в том, что Лэйнг является критиком-экзистенциалистом. За его критическими обвинениями в адрес общества стоит убежденность в том, что по ту сторону тотальных институций, по ту сторону семьи и общества существует возможность подлинного бытия, подлинной личности и подлинной свободы. В этом моменте его анализ более философичен, нежели социален. Он допускает существование чего-то по ту сторону социальности, и это «по ту сторону» исключительно позитивно. Таким позитивом становится для него психическое заболевание.

Следует отметить, что здесь Лэйнг отрывается от своей первоначальной специальности и начинает романтизировать безумие, романтизировать, поскольку превращает его в концепт своей социальной феноменологии. Наивно было бы полагать, что Лэйнг не представляет, что означает психическое заболевание и какое страдание стоит за ним. Наивно было бы полагать, что для него оно совсем не окрашивается негативными чертами. Но в определенный момент своего творчества он превращается из психиатра в теоретика-философа, в теоретика-гуманитария, в борца и революционера, а гуманитарии, как известно, должны прибегать к абстрактным категориям. Безумие не становится для Лэйнга исключительно позитивной силой, просто оно превращается в инструмент теоретизации и отрывается от своих «практических корней». Такова цена и оборотная сторона его гуманитаризации.