Текст книги "Друзья и герои"

Часть третья
Романтики

15

Под Новый год, когда пришла пора переезжать, Гай был так занят, что отказывался даже говорить о переезде. Он вернулся к работе, подобно тому как пьяница, бросивший было пить, вновь припадает к бутылке. Он упивался собственной занятостью.

Иногда он даже не дожидался завтрака. Когда Гарриет спрашивала, чем он занят целыми днями, Гай рассказывал, что составляет расписания, пишет планы курсов, принимает учеников и организовывает библиотеку. Но что же задерживало его в школе допоздна? Он встречался с учениками и помогал каждому выбрать оптимальный план занятий. Вскоре его загрузка должна была стать еще больше, поскольку начиналась подготовка к вечеру, который он обещал организовать для летчиков в Татое.

– Этот проект еще в силе?

– Разумеется.

– Твоим делам нет конца.

– Естественно, – бодро подтвердил Гай. – Это и есть работа учителя.

Когда Гарриет попросила его помочь с переездом, он только рассмеялся.

– Можно устроить это в обед или вечером, – предложила она.

– Дорогая, это невозможно.

Она погрузила их пожитки в такси. Автомобилю не удалось протиснуться в узкий проулок, ведущий к вилле. Госпожа Диамандопулу увидела, как Гарриет тащит чемоданы к двери, и весело спросила:

– А где же милый мистер Прингл?

– На работе.

– Бедняжка!

Госпожа Диамандопулу уже была готова уйти, но ей надо было дождаться мужа, который уехал в Афины по какому-то делу. Это была маленькая обаятельная женщина, которая умудрялась оставаться пухленькой несмотря на нехватку продуктов. Когда они познакомились, она держалась бесцеремонно и казалась раздраженной; теперь же перспектива отъезда привела ее в хорошее расположение духа.

Она настояла, чтобы Гарриет поднялась на крышу, которую нагрело полуденное солнце.

– Видите, как тут хорошо, – сказала она. – Весной вы увидите, как тут хорошо.

Под сетчатым навесом, оплетенным растениями, стоял мраморный столик. Госпожа Диамандопулу прикоснулась к листве, которая рассыпалась от прикосновения, словно сигарный пепел.

– Мой цветочек, – вздохнула она. – Как грустно оставлять его здесь. Сюда, садитесь сюда! Сейчас же не холодно, правда? Мы выпьем кофе и подождем моего мужа.

Она торопливо принесла поднос с чашечками, похожими на выеденные яйца, и медной туркой с кофе. Пока они потягивали сладкий черный кофе, она указала на дорогу, ведущую в Пирей, и на каменистый склон, защищавший крышу от морского ветра.

– С другой стороны река. Сейчас она маленькая, но когда пойдет дождь, река станет больше. Это Илисос. Знаете такую реку? Нет? О ней говорится у классических писателей. Это древнее место. Перед вторжением здесь было строительство, но теперь всё остановилось. Здесь тихо, словно в деревне. – Она снова вздохнула. – Как грустно уезжать!

– Но почему же вы уезжаете? – спросила Гарриет.

Госпожа Диамандопулу смерила ее испытующим взглядом, после чего решилась открыть истину.

– Мне снятся вещие сны.

– Вот как?

– Я расскажу вам. Вы знаете, par exemple[50]50
  Например (франц.).


[Закрыть], старуху, которая просит подаяние на улице Стадиум? Вся в черном, с искривленными пальцами?

Гарриет кивнула:

– Меня она пугает. Говорят, что она прокаженная, но это же неправда, так?

– Не знаю. Мне она не нравится. Сейчас расскажу. Мне снился сон. Мне снилось, что она бежит ко мне по улице. Я убегаю от нее… и вбегаю в аптеку. Она бежит следом. Я кричу, она тоже кричит. Такой ужас! Она сошла с ума. На следующий день я забыла этот сон. Сны забываются! Я иду по улице и вижу эту женщину, и когда она видит меня, то бросается ко мне. Мне это снилось, говорю я, и захожу в магазин. Это аптека – та же самая аптека! Люди внутри напуганы, и это те же самые люди! «Помогите, она сумасшедшая», – кричу я, и кто-то запирает дверь. Хозяин звонит в полицию. Я сажусь на стул, и меня всю трясет. Это было ужасно!

– И вправду ужасно. Но вы же не из-за этого уезжаете?

– Нет. Это был один-единственный сон. Мне часто такие снятся. Некоторые я забываю, но другие помню. Мне снилось, что сюда пришли немцы.

– В этот дом?

– Да, в этот дом. Я просыпаюсь и говорю мужу: пора уезжать. У меня в Спарте есть брат. Мы поедем к нему.

– Вы уверены, что это были немцы? Может быть, итальянцы?

– Немцы. Я видела свастику. Они спустились по дороге. Они стучали в дверь.

– А что было потом?

– Больше я ничего не видела.

– Но Греция же не воюет с Германией.

– Это правда. Но мы всё равно поедем в Спарту.

– Если сюда придут немцы, вы думаете, они не дойдут до Спарты?

– Об этом я ничего не знаю.

Гарриет впечатляло всё сверхъестественное, и этот рассказ встревожил ее, но госпожа Диамандопулу приняла ее уныние за безразличие и заявила:

– У вас, англичан, крепкие нервы!

Прежде чем Гарриет успела запротестовать, с дороги послышался автомобильный гудок, и госпожа Диамандопулу радостно вскочила.

– Это мой муж! Нам пора ехать!

Она побежала вниз, где господин Диамандопулос уже начал грузить вещи в машину.

Захваченная веселой суматохой отъезда, Гарриет позабыла об этом рассказе, но вскоре хозяева уехали, и она осталась в одиночестве – и в непривычной тишине.

Распаковав одежду, она вышла посмотреть на Илисос. Через холм вела серая глинистая дорога, из которой торчали камни, напоминавшие кости. По другую сторону холма между высокими глинистыми берегами пробирался ручей, над которым нависали сосны. Казалось странным, что об этой унылой речушке писали классики, что она существует так давно. Вокруг виднелись недостроенные дома в окружении гор цемента и песка, но в целом район казался заброшенным.

Ей снова вспомнился сон госпожи Диамандопулу, и она поняла, что совершила ошибку, заставив Гая переехать сюда. Здесь не было телефона. Они были слишком далеко. Про них все позабудут, и однажды они проснутся оттого, что в дверь стучат немцы.

Похолодев от страха, она вернулась в дом и обнаружила в гостиной Гая.

– Как хорошо! – радостно вскричала она. – Почему ты приехал?

Она бросилась к нему и обняла его, но он не отреагировал. Он разбирал книги и так и застыл, глядя на книгу в руке и выпятив нижнюю губу.

– Что случилось?

С минуту он молчал, после чего сказал:

– Школу закрыли.

– Кто? Кто закрыл? Куксон?

– Куксон? Не говори глупостей. Власти закрыли. Они не знали, что мы собираемся снова начать занятия. Когда стало известно, что мы набираем учеников, школу приказали закрыть.

– Но почему?

– Видимо, всё тот же страх спровоцировать немцев. Видимо, культурную деятельность Великобритании можно рассматривать как провокацию!

– Мне очень жаль.

Она обняла его, но он был так убит, что просто стоял и ждал, пока его отпустят. Когда она убрала руки, он вернулся к книгам.

– Что ты будешь теперь делать?

– Что ж… – Он задумался и слегка приободрился. – У меня куча дел. Например, мне надо устроить вечер для летчиков. Теперь можно приступать к репетициям.

Разбирая книги, он повеселел и заявил:

– Переезд был неплохой идеей!

– Ты так думаешь? Правда?

Она испытала облегчение, поскольку холодная и пустая вилла в сумерках казалась не просто ошибкой, а настоящей катастрофой.

– Разумеется. У нас теперь есть кухня, ванная и две комнаты. Мы можем устроить прием!

– И правда.

Она не собиралась рассказывать Гаю о сне госпожи Диамандопулу, но не смогла удержаться.

– Ты же не поверила ей, правда? – спросил Гай.

– Ты хочешь сказать, что она всё выдумала? Но почему?

– Люди что угодно скажут, чтобы произвести впечатление.

Гарриет не готова была с этим согласиться.

– Тебе кажется, что всё на свете можно объяснить с материальной точки зрения?

– А тебе так не кажется?

– Нет, – рассмеялась она. – Беда в том, что ты боишься непонятного и потому говоришь, что его не существует.

Пока они разбирали вещи, Гарриет охватило ощущение праздника, и она сказала:

– Давай что-нибудь устроим вечером! Пойдем ужинать в «Бабаяннис»!

– Ну что ж!

Гай видел воодушевление Гарриет, и ему сложно было отказать ей, но было ясно, что существует какое-то препятствие. Оказалось, что он договорился поехать в Татой. Бен Фиппс должен был отвезти его: их пригласили выпить в офицерской столовой.

– Нам надо обсудить предстоящий праздник, – пояснил Гай.

Гарриет почему-то захотелось обвинить во всем Фиппса, и она сердито заметила:

– Не знаю, что ты в нем нашел. Он привязался к тебе только потому, что поссорился с Куксоном.

– Разве тебе не хотелось бы, чтобы у меня был друг?

– Ну не такой же. Ты бы мог найти кого-нибудь получше. Как насчет Алана?

– Алан? Он приятный парень, но безнадежный реакционер.

– Ты имеешь в виду, что он не во всём с тобой соглашается? По крайней мере, он честен. Не такой жулик, как Фиппс.

– В Бене есть что-то жуликоватое, – рассмеялся Гай. – Но он человек умный и интересный. В таком маленьком обществе нельзя относиться к людям слишком критично, иначе рискуешь остаться в одиночестве.

– Тогда почему ты был так критичен по отношению к Куксону?

– К этому фашисту? Что бы ты ни говорила о Бене, он придерживается прогрессивных взглядов. Он правильно мыслит.

– Готов ли он пожертвовать собой ради этих взглядов?

– Кто знает? Люди и похуже Бена Фиппса жертвовали собой.

– Думаешь, человека определяют обстоятельства?

– Иногда человек сам определяет обстоятельства.

– Удивительно, что ты вообще счел нужным приехать, – ядовито сказала Гарриет.

– Ты же сказала, что хочешь, чтобы я помог с переездом.

– Не смею тебя больше задерживать.

Гай благодушно согласился, что ему пора идти на автобус.

Ночью Гарриет, встревоженная непривычной тишиной, лежала без сна и ожидала возвращения Гая. После полуночи она услышала, как он радостно распевает под окнами:

 
Если над ущельем Смерти отказал мотор,
то тебе уже готовят погребальный хор!
 

Ему посчастливилось увидеть, как отряд вылетает атаковать острова Додеканес[51]51
  Острова Додеканес – архипелаг в Эгейском море, в 1912–1947 годах принадлежавший Италии.


[Закрыть]. Бен Фиппс отправился домой, чтобы написать об этом аналитическую статью, а Гай в знак благодарности намеревался устроить лучший праздник в истории Королевских военно-воздушных сил.

На следующее утро их разбудили чьи-то шаги. Выйдя из спальни, они увидели старуху, напоминавшую птичий скелетик, одетую в черное хлопковое платье и черный платок. Она накрывала стол к завтраку. При виде Принглов она заулыбалась, демонстрируя полное отсутствие зубов. Она указала себе на грудь и сказала:

– Анастея.

Гай, как смог, расспросил ее по-гречески. Предыдущие хозяева забыли сообщить ей о своем отъезде, но она не слишком волновалась. На место прежних работодателей пришли новые. Она сказала, что по утрам прибирается и ходит за продуктами, а вечером приходит, чтобы приготовить ужин.

– Пусть остается, – сказал Гай. – Мы можем себе ее позволить.

Гарриет с сомнением заметила:

– Можем, если я найду работу.

Пока Принглы переговаривались на своем странном наречии, Анастея стояла, скромно сцепив руки, уверенная, что сильные мира сего позаботятся о ней. Когда Гай кивнул, она вновь заулыбалась и без лишних слов вернулась к работе.

16

Информационное бюро, ранее являвшееся малозначительным придатком Британской миссии, теперь обрело независимость. Войдя в гостиницу «Гранд-Бретань», Гарриет обнаружила цепочку указателей: «Информационное бюро (бильярдная)», которые привели ее к нужной комнате в задней части здания, – как оказалось, она имела прямой вход с улицы. Из-за двери бильярдной не доносилось ни единого звука. Она представила себе, что там сидят Алан и Якимов, склонившись над работой, но, открыв дверь, увидела только двух неизвестных ей пожилых женщин.

Они восседали за столами друг напротив друга в сероватом мглистом свете, падающем сквозь стеклянный потолок. Других источников освещения в комнате не было. Обитые темными панелями стены терялись во мраке. Стоя у двери, Гарриет подумала, что женщины выглядят совершенно одинаково, но, подойдя поближе, она увидела, что одна из них, постарше, встревожена ее появлением, тогда как вторая – помоложе – встрепенулась, словно сторожевой василиск.

– Что вы хотели? – вопросила молодая.

– Я ищу мистера Фрюэна.

– Его здесь нет.

– А князь Якимов?

– Нет.

Обе женщины прервали свои занятия. Старшая нависла над пишущей машинкой; ее влажные темные губы приоткрылись, в глазах, некогда карих, но вылинявших до бледной сепии, застыло полное непонимание. Младшая сестра – очевидно, это были сестры, – чей взгляд сохранил цепкость, уставилась Гарриет куда-то в область груди.

– А когда мистер Фрюэн вернется? – спросила Гарриет.

Младшая сестра, казалось, задрожала от ярости.

– Не могу вам сказать, – отрезала она, и от нее исходили волны такой силы, что Гарриет показалось, что ее выталкивают из комнаты. Женщины догадывались о причинах ее появления и не желали делиться с ней информацией. Признав свое поражение, Гарриет вышла, а старшая тем временем склонила голову над пишущей машинкой и стала медленно и размеренно бить по клавишам, словно выстукивала похоронный марш.

Алан и Якимов часто сидели в «Зонаре». Придя туда, Гарриет застала только Якимова. Он сидел в зале; ему как раз подали каких-то необычных моллюсков, разложенных на серебряном блюде с четвертушками лимона и тонкими ломтиками темного хлеба. Увидев Гарриет, он встревожился, словно не желая делиться своим лакомством, и сообщил:

– Утром я чуть не упал в обморок. Недостаток питания, знаете ли. Вам, молодым, легко, но годы уже сказываются на бедном Яки. Хотите попробовать?

– Нет-нет, спасибо. Я ищу Алана Фрюэна.

– Он ушел покормить собаку.

– А когда его можно будет застать на работе?

– Не раньше пяти. Бедняга, кажется, расстроен. Как мне кажется, его огорчил лорд Пинкроуз. Школу закрыли – как вы, полагаю, уже знаете, – и лорда Пинкроуза вернули нам.

– И Алан этому не рад?

– Только никому не повторяйте моих слов, дорогая моя. Алан очень сдержан, знаете ли. Скрытен, можно сказать. И я ничего не имею против лорда Пинкроуза. Очень достойный человек, занимается важной работой…

– Важной работой какого рода?

– Секретной работой, дорогая моя. И у него очень влиятельные друзья. Утром он сказал, что здесь требуется директор Бюро пропаганды, и он дал телеграмму своему другу в Каир – очень влиятельному другу…

– Лорду Бедлингтону?

– Возможно. Бедлингтон! Звучит знакомо. Как бы то ни было, лорда Пинкроуза, кажется, ждет повышение. Алану это не понравилось. Он не сказал ни слова, но мне показалось, что он расстроен.

– Его можно понять, – заметила Гарриет.

– Что ж.

Якимов, не желая говорить ничего определенного, что-то невнятно пробормотал. Когда Гарриет вошла в кафе, он встал из вежливости, и теперь он жалобно взмолился:

– Садитесь же. Я бы предложил вам узо, но не уверен, что смогу расплатиться и за этот скромный пир.

Гарриет села; Якимов устроился поудобнее и выжал лимон на моллюска.

– Может быть, и вы себе закажете? Побалуете себя?

Гарриет была уверена, что, съев хотя бы одного моллюска, тут же свалится с тифом.

– Что это такое? – спросила она.

– Морские ежи. Их раньше собирали в Неаполе. Своего рода деликатес. Я предложил старшему официанту подавать их здесь, и он сказал, что никто не будет есть такое. Сами подумайте, сказал я ему, чего только не едят в наши дни!

Он жадно набросился на морских ежей и, причмокивая от удовольствия, уговаривал Гарриет попробовать, но она, опасаясь незнакомой еды, заказала сандвич с сыром.

– А кто были эти женщины в бильярдной? – спросила она.

– Глэдис и Мейбл Тукарри. Мейбл – это та, что не в своем уме. Две старые карги.

– Чем они занимаются?

– Это загадка, дорогая моя.

– Алан говорил, что для меня может найтись работа.

– Почему бы и нет? – Якимов расправился с морскими ежами так же стремительно, как Диоклетиан с кальмарами, и теперь подбирал остатки сока хлебом. – Это отличная идея!

– Но мне не хотелось бы работать на Пинкроуза.

– Война, дорогая моя, – выспренно заявил Якимов. – Сейчас не время выбирать. Взгляните хотя бы на меня. Вношу свою лепту.

Покончив с едой, он посидел некоторое время, прикрыв глаза, после чего объявил, что настала пора «спатеньки», завернулся в пальто и уснул.

Гарриет, не зная, уходить ей или оставаться, огляделась в поисках официанта и увидела Чарльза Уордена, который спускался с балкона. Вопросительно глядя на нее, он подошел к ним с Якимовым и сказал:

– У меня есть пропуск в Парфенон. Не желаете прогуляться со мной? – Он повернулся к Гарриет. – Вы оба.

Пробудившись, Якимов вздохнул:

– Без меня, дорогой мой. Ваш Яки не в форме… избыток труда и недостаточное питание… годы сказываются.

Он устроился поудобнее и снова заснул.

Чарльз Уорден глянул на Гарриет с улыбкой, которая казалась вызывающей. Она встала.

Они пересекли Плаку, не произнеся ни слова. Пока каждый ожидал, что другой заговорит первым, Гарриет краем глаза наблюдала за своим спутником: четко очерченный профиль, голова чуть запрокинута, словно Чарльз погрузился в какие-то мрачные раздумья. Однако было ясно, что он ощущает ее присутствие рядом. Ей хотелось сказать что-нибудь, что застанет его врасплох, но она так ничего и не придумала.

Пока они шагали по узким запутанным улочкам, стало ясно, что он без тени сомнения прокладывает путь к лестнице на Акрополь. Когда они поднимались, он коротко спросил:

– Где вы живете в Афинах?

– Рядом с Илисосом. Античное место.

Это сообщение позабавило его.

– Илисос протекает через весь город.

– Неправда!

– Уверяю вас. По большей части под землей, конечно.

– Мы живем далеко. На полпути к Пирею. Довольно заброшенные места, но не такие дикие, как мне показалось поначалу. На другой стороне реки стоят несколько домишек, и, разумеется, люди живут вдоль дороги. Они вполне дружелюбны: нас приняли, поскольку мы взяли на работу Анастею. Теперь мне там больше нравится. Это место в некотором смысле стало нам домом.

– Я был бы счастлив обрести дом.

Он рассказал ей, что когда только приехал, то остановился в «Гранд-Бретани». С прибытием миссии там стало слишком тесно, и ему нашли комнату в «Коринфе».

– Вам не на что жаловаться, – сказала она, но от волнения ее голос прозвучал слишком резко.

Он помрачнел, услышав в ее словах намек на то, что молодые военные обычно устраиваются в лучших отелях. Гарриет поняла, что ей надо срочно что-нибудь сказать, иначе между ними вновь воцарится напряженное молчание.

– Вы, кажется, очень хорошо знаете Афины, – заметила она.

– Я бывал здесь до войны.

– Вы уже тогда были знакомы с Куксоном?

– Мои родные дружили с ним. Я был у него, когда началась война.

– Здесь, должно быть, очень хорошо летом.

– Да, но над нами нависла угроза войны.

– Я знаю. Но лето было чудесным. У вас был отпуск?

– Не совсем. Я приехал сюда учить димотику[52]52
  Димотика – разговорная форма греческого языка; вплоть до 1976 года существовала как народный вариант, противопоставлявшийся официальной форме – кафаревусе. В 1976 году был принят закон о признании димотики языком образования. Современный новогреческий язык в основном представляет собой димотику с элементами кафаревусы.


[Закрыть].

– Вы занимались языками?

– Классическими.

– Так вы получили образование в этой области?

– Нет. Не успел. Я вернусь к этому после войны.

Она поняла, что он моложе ее на два или даже три года – немногим старше Саши. В его молодости было нечто блистательное, словно его только что произвели на свет. Ей казалось, что он ничего еще не испытал и ничего не совершил. Вся его жизнь была впереди. Чтобы продолжить разговор, она спросила:

– Вас, наверное, послали сюда, потому что вы говорите по-гречески?

– Да.

Он хохотнул, словно находил ее расспросы неуместными или наивными, и с улыбкой посмотрел на нее, ожидая продолжения, но ей уже не хотелось поддерживать разговор.

Обходя вокруг Акрополя, оба они ощущали напряжение, которое могло в считаные секунды перерасти в стычку.

С тех пор как Гарриет была здесь в прошлый раз, каменистые склоны переменились. Первые дожди пробудили землю к жизни. Каждый клочок почвы был покрыт крошечными побегами, такими нежными, что даже самый легкий шаг раздавил бы их.

Отсюда покрывающая Ареопаг зелень казалась не смесью желтого и синего, но первичным цветом – живым и ясным.

Когда они повернули за угол, им открылось море, и Гарриет поразило, сколько кучевых облаков клубилось над Пелопоннесом. Снизу между крышами Плаки они казались серыми лоскутами. С высоты же становилось видно, что облака отливают жемчужным, сизым и грозовым лиловым, будто в космосе что-то взорвалось. На востоке тоненькое светящееся облако плыло по небу, словно оторвавшаяся подкладка, и сияло золотисто-розовым на фоне голубого неба.

Гарриет любовалась открывшимся зрелищем и всё же ощущала какую-то непонятную отстраненность. Казалось, надо было остановиться и насладиться пейзажем, но Чарльз шагал дальше, словно это была досадная помеха. Когда они подошли к воротам Беле, он так торопливо забрался на камни, будто весь этот поход выводил его из себя.

Привратник-эвзон осмотрел пропуск Чарльза, после чего смерил Гарриет одобрительным взглядом. Вернув пропуск, он так энергично взял на караул, что всё его обмундирование забряцало.

Видя, как он рисуется, Гарриет позабыла о своем стеснении и со смехом спросила:

– Это вам полагается так салютовать?

Чарльз покраснел, после чего тоже рассмеялся.

– Они особенно стараются, если видят девушек, – пояснил он.

Гарриет была очарована. Оставив позади все ограничения повседневной жизни, она словно перенеслась в мир поэзии, где Чарльз был не обычным молодым человеком, одним из многих, – она, в конце концов, знавала множество молодых людей, и многие выглядели не хуже его, – но воином, которому полагались почет и слава. Она же играла свою роль – роль девы, само присутствие которой дополняло и возвышало миф. Однако следом почти сразу же наступило разочарование, и она подивилась тому, что на нее так подействовали военные чары. Она всегда была против войны и ее уловок. Она радовалась, что вышла замуж за мужчину, который не мог участвовать в войне, пусть и сам был этому не рад. Игра, основанная на уничтожении противника, не могла ее увлечь, – а в этой игре Чарльз Уорден был совершенно рядовой фигурой. Глянув на него искоса, Гарриет уже готова была поднять его на смех; но, поймав на себе его взгляд, она смягчилась и обрадовалась, и сам воздух вокруг них, казалось, наполнился обещанием чего-то нового.

Они были здесь одни. Свежий ветер гулял между колоннами, а красочный пейзаж вдали с приходом зимы словно обрел дополнительную резкость. Плиты, которыми был вымощен пол, сверкали. Последние недели их неоднократно омывал дождь и высушивал ветер, и теперь в мраморе отражалось золото, серебро и синева неба, и он казался перламутровым.

Гарриет побродила вокруг, восхищаясь блестящим мрамором, в сколах которого еще сохранились лужицы после утреннего дождя, и сказала Чарльзу:

– Если бы вы не привели меня сюда, я бы и не знала, как тут может быть красиво.

Его обрадовало ее удовольствие, и Гарриет впервые разглядела, как же он безыскусен. Она считала его тщеславным и надменным, а оказалось, что он не просто молод, но и наивен – почти так же наивен, как Саша. Они гуляли по Акрополю, отделившись от внешнего мира своей радостью, и эта радость делала внешний мир еще более ярким. Гарриет то и дело восторженно ахала. Осенью этот пейзаж был выжжен солнцем и казался пыльным и плоским, но теперь панорама уходила вдаль до иссиня-черных и лиловых холмов Арголиды[53]53
  Арголида – местность на северо-востоке Пелопоннесского полуострова, к юго-западу от Афин.


[Закрыть] и сизых вод пролива, на которых тени казались мазками чернил.

– Почему Акрополь закрыт для посетителей? – спросила Гарриет.

Этого Чарльз не знал. В семнадцатом веке в Парфенон попало венецианское пушечное ядро. Возможно, греки опасались дальнейших разрушений.

Она обратила внимание на золотистую патину, которой были покрыты колонны, и спросила, почему мрамор кажется темнее с той стороны, которая обращена к морю. Пока Чарльз изучал колонны, она наблюдала за ним. С серьезным видом он положил руку на камень, словно надеясь прикосновением постичь его суть. У него были квадратные кисти: пальцы такой же длины, как и ладони. Это были умные и деловые руки, пусть и не слишком изящные. На смену неприязни внезапно пришло влечение. Ее позабавило и встревожило это чувство: в нем было что-то сверхъестественное.

Не отнимая руки от колонны, Чарльз сказал, что, по-видимому, соленый ветер заставил какой-то минерал проявиться на поверхности мрамора.

– Возможно, дело в железе. Это что-то вроде ржавчины. Мрамор окислился со временем.

Она наблюдала за ним, не вслушиваясь в его слова. Он повернулся, встретил ее пристальный взгляд и удивленно улыбнулся; эта внезапная непроизвольная улыбка преобразила его лицо. Пока они смотрели друг на друга, в воздухе прозвучало: «Люби меня».

Гарриет не знала, сказал ли это он, или слова сами возникли у нее в мыслях. Как бы то ни было, этот призыв словно повис между ними, и, ощущая его, они были тронуты и взволнованны.

– Мне пора возвращаться, – сказала она. – Я встречаюсь с Аланом Фрюэном в пять.

– Мне тоже пора.

Они вернулись тем же путем, не говоря ни слова, но теперь их молчание как будто светилось и было тревожно хрупким. Верно выбранные слова могли бы подкрепить их ожидания. Ни один не желал рисковать – не сейчас, не в этот момент.

Когда они подошли к центру города, Гарриет ощутила, что не в силах больше выносить это ожидание. Опасаясь увязнуть еще сильнее, она стала планировать отступление на улице Гермеса. Допустим, ей нужно что-нибудь купить, – но что? Ей пришла на ум писчая бумага, но не успели они дойти до канцелярского магазина, как воздух завибрировал – так обычно бывало перед сигналом воздушной тревоги. Она остановилась. Чарльз вопросительно посмотрел на нее. Мгновение они не двигались, словно дрожь в воздухе стала осязаемым воплощением снедающего их беспокойства, но тут взвыли сирены.

– Мне надо идти в укрытие, – сказала Гарриет.

На Чарльза приказ не распространялся, но он взял ее под руку и огляделся в поисках убежища. Улица пустела. Они последовали за другими прохожими в подвал какой-то недостроенной конторы, которую забросили с началом войны. Спустившись по ступеням, они толкнули дверь и оказались в темноте.

В темноте ощущалось дыхание и присутствие других людей; не зная, чего ожидать, Гарриет и Чарльз остановились у самой двери. Чтобы предотвратить панику, во время налетов запрещалось разговаривать, но убежище было полно невнятных тихих звуков, словно по полу бегали мыши. Движение остановилось, город замер. Внезапно раздался страшный грохот. Взрывы следовали один за другим; казалось, бомбы разрывались прямо у них над головой. Стены содрогались; в темноте кто-то заскулил от ужаса. Гарриет ощутила какое-то движение и, боясь, что начнется давка, протянула руку и встретила ладонь Чарльза, который потянулся к ней.

– Ничего страшного, – прошептал он. – Это орудия на Ликавитосе.

– А там есть орудия?

– Да, новая противовоздушная установка.

Налет был долгим. Стало жарко. Когда стреляли с Ликавитоса, все ахали, и по толпе, словно ветерок, пробегал страх. Гарриет облокотилась на дверь, и та приоткрылась. Увидев пробивавшийся снаружи тусклый свет, она прошептала:

– А мы не можем постоять там?

Они тихо выскользнули наружу. На лестнице обнаружились еще двое: женщина средних лет, на коленях у которой сидел маленький мальчик. Спрятав лицо ребенка на своей груди, она прижималась щекой к его затылку. Глаза ее были закрыты, она словно не заметила появления Гарриет и Чарльза. Не видя и не слыша вокруг ничего, кроме своего ребенка, она обнимала его нежно и самозабвенно, будто хотела укрыть сына всем своим телом.

Не желая мешать им, Гарриет отвернулась, но ее то и дело тянуло на них посмотреть. Видя двух живых людей, укрывшихся в любви друг к другу, она ощутила, как глаза ее наполнились слезами.

Она совсем позабыла про Чарльза. Когда он спросил: «Что случилось?» – ее оскорбил его легковесный тон. «Ничего», – ответила она. Он коснулся ее локтя, она отодвинулась, но тут прозвучал сигнал окончания воздушной тревоги. Они были свободны.

Когда они оказались на улице, он снова спросил, что случилось, и неловко прибавил, стараясь говорить сочувственно:

– Вы что же, не счастливы?

– Не знаю. Не думала об этом. Разве обязательно быть счастливым?

– Я не это хотел сказать. «Счастливы» – не то слово. Не знаю, что я имел в виду.

Она прекрасно знала, что он имел в виду, но промолчала.

– Гай – прекрасный человек, – сказал он наконец. – Разве вы не думаете, что вам повезло быть за ним замужем?

– Вы едва с ним знакомы.

– Я знаком с теми, кто знает его куда лучше. Кажется, все здесь знают его, и все его превозносят. Элеко Вуракис сказал, что Гай Прингл пойдет на всё, чтобы помочь кому-то.

– Да, это так.

Чарльза ее согласие не успокоило. Он хмыкнул, – это был короткий раздраженный смешок человека, который подозревает, что его обманывают. Гарриет подумалось, что первое ее впечатление о нем оказалось не совсем ошибочным. Кем бы он ни был, простодушным его нельзя было назвать. Когда они подошли к «Гранд-Бретани», она испытала облегчение.

– Вы сейчас встречаетесь со Фрюэном? – спросил он.

– Да. Возможно, мне дадут работу в Информационном бюро.

– Тогда мы с вами будем соседями.

– Ничего еще не решено.

– Выпейте чаю со мной завтра.

– Завтра не получится.

– А когда?

– Возможно, в четверг. Мне надо будет узнать, какие планы у Гая.

Он открыл дверь гостиницы, и в льющемся из вестибюля свете стало видно, что он расстроен.

– Может быть, вы дадите мне знать? – сказал он.

– Да, хорошо.

Она вошла в гостиницу, не вполне понимая, отчего испытывает такое ликование, и направилась в бильярдную. На этот раз госпожи Тукарри даже не взглянули на нее. Над столами висели лампы с зелеными абажурами – так низко, что видны были лишь поверхности столов и силуэты женщин. Гарриет спросила мистера Фрюэна, и младшая махнула в сторону двери, словно была слишком занята, чтобы произнести хоть слово.

Алан и Якимов обнаружились в комнате, на двери которой висела табличка: «Отдел новостей». Некогда постояльцы гостиницы писали в этой комнате письма, и она по-прежнему была уставлена изящными секретерами и позолоченными креслами, обитыми гобеленом. С каждого предмета мебели свисали газетные листы, исчерканные пометками «Важно» и крестами.

Алан восседал за огромным столом, который, вероятно, принесли из кабинета директора. Он трудился над газетами, вычеркивая или обводя напечатанное угольным карандашом, после чего передавал листы Якимову, который сидел перед столом с рассеянным и скромным видом. При виде Гарриет Якимов с трудом поднялся, довольный, что она не просто застала его за работой, но и прервала ее.

Алан был неразговорчив. Позиция начальника, казалось, угнетала его, но он был готов к приходу Гарриет. Перед ним лежали книги, карты, вырезки из газет и докладов, и он тут же принялся объяснять, как следует сортировать материал, чтобы составить из всего этого руководство для отрядов, которым предстояло вторгнуться на Додеканес. Он был погружен в объяснения, когда в комнату вошла мисс Глэдис Тукарри и принялась разбирать письма, лежавшие на подносе. Алан тут же умолк и, едва Гарриет принялась расспрашивать его, жестом велел ей молчать. Когда мисс Тукарри наконец осознала, что не услышит здесь ничего интересного, она вышла.