Текст книги "Друзья и герои"

– Что толку теперь держаться за драхмы. Они более нигде нам не пригодятся. Не желаете ли проследовать в мою гостиницу на прощальный ужин?

– Более чем! – радостно воскликнул Якимов. Они с Танди тут же начали собираться, но Алан еще не пришел, а остальные не желали уходить без него.

Якимову не терпелось уйти, и он принялся их уговаривать:

– Мы застанем его в Бюро и заберем по пути.

Они направились к западному входу в «Гранд-Бретань», но тот оказался закрыт. Они пошли к «Коринфу», где беженцы готовились к отъезду. Хотя польский и югославский корабли отходили только утром, пассажиры – среди них югославские офицеры в сверкающих мундирах – уже стащили сюда свои чемоданы. Пробираясь сквозь толпу, англичане увидели Алана, который сидел в углу со своей собакой.

Гнев Фиппса распространился и на Алана:

– Вы только поглядите на этого мерзавца! Он нас избегает!

Он схватил Гая за руку, чтобы тот не подошел к Алану, но Гай уже спешил к нему, огибая столы и стулья, чтобы скорее спасти его от одиночества.

Завидев друзей, которым не мог предложить никакого утешения, Алан смутился, но тут же принял уверенный вид, когда Бен набросился на него с обвинениями:

– Вы понимаете, что мы в ловушке? Что ничего не готово?

– Завтра что-нибудь подвернется, – ответил Алан успокаивающим тоном.

– А, значит, сегодня ничего нет, но завтра непременно будет? Что, например? И откуда?

Алан тихо и спокойно ответил:

– Вам не хуже меня известно положение дел. Взрыв разрушил порт. Тысячи тонн ушли на дно, и сейчас кораблей не хватает. Миссия в этом не виновата. Береговая линия была уничтожена. Добсон говорит, что там царит абсолютный хаос.

– И что же, Добсон будет руководить эвакуацией, если она произойдет?

– Нет, его послали в Пирей оценить обстановку. Он делает всё возможное.

– Слишком поздно. Это надо было предвидеть еще несколько недель назад.

– В этом случае мы наняли бы корабли, и они пошли бы ко дну вместе с остальными.

– Так, значит, ничего не было сделано и уже не будет? Вы это хотите сказать?

– Сделано многое. – Алан взглянул на бледное лицо Гарриет и снова посмотрел на Фиппса. – Возьмите себя в руки!

Танди не стал останавливаться и слушать этот разговор, словно его не интересовало происходящее. Он направился прямиком в столовую, и Якимов, не в силах расстаться с ним, взмолился:

– Пойдемте же! Мы все приглашены. Наш друг Танди угощает!

Алан кивнул, и Якимов поспешил прочь. Он не был храбрецом, но единственный из всех сохранил аппетит и, очевидно, полагал, что под сенью могучей фигуры Танди бояться нечего.

Им подали что-то вроде тушеной требухи, не имевшей вкуса. Алан оглядел тарелку и поставил ее перед собакой.

– Ну что же вы! – протестующе пробормотал Якимов, но тарелка уже была вылизана до блеска.

Второе блюдо представляло собой несколько кусочков сыра и сухой хлеб. Алан отдал свою порцию Якимову.

– Как поживает наш благородный лорд? – спросил Якимов, весело жуя сыр.

– Понятия не имею, – ответил Алан. – Он не показывался уже неделю. В Бюро сидят одни сестры Тукарри. Мейбл, разумеется, не знает, что творится: Глэдис ей не говорит.

– Так вы остались за главного? Может быть, возьмете Яки обратно?

Лицо Алана исказилось свойственной ему болезненной улыбкой.

– Посмотрим, – пообещал он.

Прозвучал сигнал воздушной тревоги, и все замерли в ожидании налета, который сровняет Афины с землей. Так прошло несколько минут, но слышен был лишь отдаленный грохот орудий в Пирее.

Алан вздохнул:

– Это всего лишь разведка.

– А что они надеются найти? – спросил Танди.

– Думают, что мы пошлем подкрепления. Они не знают, как нас мало.

– Возможно, что-нибудь и пошлют.

– Нечего посылать.

Они вышли на террасу в ожидании отбоя. Убывающая луна отбрасывала неверный свет на крыши домов, между которыми виднелись черные пятна садов. Весь город замер. На площади было тихо – видно было только, что в тени стоит группа полицейских.

Танди решил размяться. Он маршировал из одного конца террасы в другой. Якимов семенил рядом. Танди раскурил одну из своих турецких сигарет. Якимов ненавидел турецкие сигареты, но, желая во всем подражать другу, последовал его примеру. Они вместе ходили по террасе, наполняя воздух густым восточным ароматом.

Сидя у перил, Гарриет наблюдала за тем, как они дошли до края, одновременно повернулись и зашагали в ее сторону. За ними развевались полы их длинных пальто. Их силуэты напомнили ей другие войны, уже почти забытые, и благородных генералов, которые навещали фронты, державшиеся дольше одного дня.

Оба они были высокого роста, но Танди, в меховой шапке, которая в бою наводила бы ужас на врага, казался настоящим гигантом. Гарриет стало жаль Якимова, который, словно истощенный призрак, пытался не отставать от своего чудовищного компаньона. Когда они подошли ближе, Гарриет окликнула Якимова. Он остановился. Она взялась за полу его пальто, любуясь подкладкой.

– Какое чудесное пальто, – сказала она. – Такого на всю жизнь хватит.

– На две жизни, дорогая моя, если не на три. Его носил еще мой бедный батюшка, а до него – сам царь. Не помню, говорил ли я, что именно царь и подарил его моему батюшке?

– Кажется, говорили.

– Великолепное пальто.

Якимов погладил меховую опушку и повернулся к Танди, который стоял рядом. Стремясь разделить с ним радость, он сказал:

– Ваше пальто тоже прекрасно, дорогой мой. Где вы его достали? В Будапеште?

– В Азербайджане, – ответил Танди.

– Азербайджан, – выдохнул Якимов и сунул в рот сигарету.

В окружающей тишине их голоса звучали громко, и полицейские посмотрели в их сторону. Якимов затянулся, и полицейские что-то крикнули – никто, кроме Алана, не понял, что именно. Якимов затянулся вновь, и окрик повторился.

Алан приподнялся со стула и настойчиво сказал:

– Они требуют затушить сигарету!

Но было уже поздно.

Полицейские были вооружены. Один из них вытащил револьвер и выстрелил. Танди отшатнулся, а Якимов медленно согнулся. «Дорогой мой!» – прошептал он удивленно и протестующе и рухнул на землю. Лицо его сохранило то же удивленное выражение. Казалось, он сейчас снова заговорит, но, когда Гарриет упала на колени рядом с ним, он уже не дышал. Она распахнула пальто и положила руку ему на грудь.

– Кажется, он мертв, – сказала она.

Услышав ее слова, Гай, который до того потрясенно наблюдал за происходящим, вдруг пришел в ярость, бросился к перилам и воскликнул:

– Убийцы! Вы понимаете, что наделали? Вам что же, наплевать? Кровожадные твари!

Полицейские наблюдали за ним без всякого выражения. Они понимали его не более, чем Якимов – их.

Гости высыпали на террасу, привлеченные звуком выстрела. Среди них был и управляющий гостиницей; его так утомила суматоха внутри, что времени и сил сочувствовать произошедшему снаружи уже не осталось. Взглянув на тело, он велел унести его, но, поняв, что во время налета никто не может покинуть гостиницу, в раздражении удалился.

Гарриет накрыла Якимова его пальто. Официант положил салфетку ему на лицо. Поднявшись на ноги, Гарриет ощутила, как у нее кружится голова. События вечера совершенно подкосили ее, и она упала в кресло. Какие-то далекие часы пробили полночь.

Бен Фиппс спросил Алана, где жил Якимов. Никто не знал наверняка, но Алан предположил, что это была одна из маленьких гостиниц на площади Омония.

– Нет смысла нести его туда, – сказал Алан с тем спокойствием, что иногда является одним из последствий потрясения. – Вообще не надо его никуда нести. Если нам позволят, лучше всего оставить его здесь. Завтра его надо похоронить. К вечеру нас может уже не быть тут. Где Танди? Он живет в гостинице, пусть поговорит с управляющим.

Но оказалось, что Танди незаметно для окружающих удалился спать.

– Вот и доверяйся ему, – с горечью сказал Бен. – Нам-то отдохнуть не удастся. На это уйдет вся ночь. Когда уже закончится этот чертов налет?

Управляющий, позабыв свой гнев, привел на террасу полицейского. Они поговорили с Аланом, сокрушенно и озадаченно воздевая руки к небу. Оказалось, что стрелявший хотел лишь напугать Якимова. Его смерть была несчастным случаем. То, что погиб англичанин, было особенно прискорбно, но всё же он проигнорировал дважды повторенный приказ. В наше время случается так много смертей!

Они осмотрели тело, желая видеть carte d’identité Якимова, его permis de séjour, permis de travailler[90]90
  Удостоверение личности, разрешение на проживание, разрешение на работу (франц.).


[Закрыть] и паспорт. Когда все эти бумаги были найдены в карманах, длинный худой труп Якимова снова завернули в пальто, а лицо вновь прикрыли салфеткой.

Один из полицейских вернул паспорт Якимова, отдал честь и слегка поклонился. Англичан более не будут беспокоить. Покойный может спокойно отправляться в могилу.

Управляющий согласился, чтобы тело до утра оставили в одной из ванных комнат. Когда его вынесли с террасы, друзья пошли следом; когда ванную заперли, прозвучал сигнал отбоя тревоги. Управляющий высказал соболезнования, пожал им по очереди руки, и они покинули гостиницу. Алан решил переночевать в Бюро: он с минуты на минуту ожидал приказа об эвакуации. По пути в Психикон Бен Фиппс высадил Принглов у Академии.

В блокноте у телефона было записано сообщение для Гая. Ему полагалось позвонить лорду Пинкроузу в Фалирон – во сколько бы он ни явился. Гарриет встала рядом с Гаем, пока он набирал номер. Трубку тут же сняли, и Пинкроуз возбужденно заверещал:

– Это вы, Прингл? Немцам уже менее шести часов до Афин! Они будут здесь к утру! На вашем месте я бы немедленно покинул город.

– Но как же мы его покинем? Кораблей нет.

– Езжайте в Пирей. Садитесь на первый попавшийся борт. Заставьте их вас отвезти.

– Нам велели ждать… – начал Гай, но Пинкроуз уже бросил трубку.

– Интересно, он сам так и собирается сделать? – спросила Гарриет. – Поедет в Пирей и попытается погрузиться на какой-нибудь корабль?

– Бог знает. Давай уложим вещи и подумаем.

Коридор был погружен во тьму. Ни в одной из комнат не горел свет. Попросить совета было не у кого. Тишина стояла такая, что здание вполне могло оказаться пустым.

Пока они паковали вещи, Гарриет спросила:

– Как ты думаешь, почему он нас предупредил?

– Возможно, он ощущает своего рода ответственность за нас. Всё же он мой начальник.

– Зря он это сделал.

Невозможность решиться мучила их. Гай погрузился в разбор книг, откладывая те, что можно было оставить и забрать когда-нибудь после завершения войны. Гарриет без разбору пошвыряла вещи в чемодан, после чего упала на кровать. Лежа с закрытыми глазами, она ощутила, как погружается во тьму.

– И что нам теперь делать? – спросил Гай.

Гарриет села и увидела, что он стоит посреди просторной пустой комнаты: воротник рубашки расстегнут, рукава засучены. В руках у него была знакомая ей книга – именно ее он поднял с пола, когда они полгода назад вошли в свою разоренную бухарестскую квартиру. Гай пытался держаться так, будто происходящее ничуть не заботит его, но лицо его осунулось, и Гарриет видела: он устал не меньше ее и так же не понимает, что им делать. Он старался предъявлять миру хладнокровие и решимость, но на деле был так же растерян, как и она.

Теперь они знали сильные и слабые стороны друг друга. Время очаровываться и разочаровываться давно прошло. Не было толку просить у другого больше, чем он может дать.

Война заставила их понять друг друга. Хотя, как говорил Гай, они поженились в спешке, опасаясь войны, вся их совместная жизнь проходила на фоне войны, которая пока что так и не закончилась, и неизвестно было, закончится ли она на их веку. Однако они были живы и оставались вместе, а потому им следовало исполнять свой долг. Гарриет сознательно связала свою жизнь с Гаем и не собиралась идти на попятную. Самое важное, думала она, в конце концов не подвести друг друга.

– А ты как считаешь? – спросила она. Гай вздохнул, и она протянула к нему руки. Он сел рядом с ней на кровать.

– Ты хочешь поехать сейчас в Пирей? Пробраться на какой-нибудь корабль? Там сейчас сотни англичан, многие с детьми, и у них не меньше прав на эти места. Если все передерутся за югославский и польский корабли, наступит хаос. Не хотим же мы усугублять проблемы других. Я считаю, надо попытать удачи с остающимися. Я не верю, что нас бросят.

– И я не верю.

Она обняла его, и он лег рядом. Они слишком устали, чтобы раздеваться, и так и заснули на узкой кровати, крепко вцепившись друг в друга.

На следующее утро обитатели гостиницы собрались за завтраком еще мрачнее обычного.

– Ночью нам сообщили, что немцы через шесть часов будут в Афинах, – сказал Гай. – Предположительно, они будут здесь к утру.

– Их здесь нет, – сказал Теннант с улыбкой, понимая, что время споров прошло. – Но ваш информант был не вполне не прав. Сообщают, что немецкие парашютисты высадились в Ларисе[91]91
  Лáриса – город в двухстах километрах к северо-западу от Афин.


[Закрыть], но это еще не значит, что они немедленно окажутся здесь. Им еще придется преодолеть Фермопильский проход. Он издревле задерживал захватчиков. Разумеется, он уже не так узок, как прежде. Когда спартанцы обороняли его от Ксеркса, его ширина в самом узком месте составляла всего двадцать пять футов[92]92
  Теннант имеет в виду битву при Фермопилах – самое известное сражение Греко-персидской войны (480–479 годы до н. э.), в ходе которого небольшая греческая армия три дня противостояла во много раз превосходящей ее по численности персидской.


[Закрыть]. Теперь же… как по-вашему, какой ширины проход? – Теннант повернулся к одному из своих коллег.

– Но вы полагаете, что они в Ларисе? – спросила Гарриет.

– Возможно. – Теннант наклонился к Гарриет и неожиданно ласково улыбнулся ей. – Прошу, не думайте, что я скрываю от вас истину. Никто ничего не знает. Железнодорожное сообщение обрывается в Македонии. Телефонная связь с линией фронта нарушена. Мы пребываем в таком же неведении, как и вы.

Скорбящие уговорились встретиться в кабинете Алана. На проспекте Василисис-Софиас мимо них прокатили Тоби Лаш и Дубедат в автомобиле майора. Тоби радостно помахал им.

– Тебе не кажется, что эти двое подозрительно бодры перед лицом опасности? – спросила Гарриет.

– А что еще им остается делать?

– Пинкроуз ночью велел нам бежать. Почему они не бежали?

– Не знаю. Очевидно, не пожелали. Возможно, рассудили так же, как и мы.

– Возможно.

– Они неплохие ребята, в сущности.

Гарриет не стала спорить. Она понимала, что Гай вырос без веры и потому в тяжелые времена нуждался в объекте преклонения; именно поэтому он вопреки всему продолжал верить в дружбу. Если он решил позабыть об их предательстве, то так тому и быть.

Бен Фиппс уже ожидал их в отделе новостей. Он сидел на месте Якимова, пока Алан говорил по телефону, очевидно повторяя кому-то в сотый раз:

– Не беспокойтесь, вам позвонят, как только будет транспорт. Разумеется, мы делаем всё возможное.

Он положил трубку и воскликнул:

– Можно ли взять с собой лошадей, собак, котов, рыбок? Я не знаю! Я не знаю, что делать, если человеку приходится бежать из дома и бросать тех, кто зависит от него.

Он потер лицо и огляделся с видом человека, который не понимает, где находится. Глаза его слезились от недосыпания.

– Так, значит, еще ничего не решено? – спросил Гай.

– Нет. Пока что нет.

Бен поднялся на ноги.

– А что нам делать с нашим другом в ванной?

– Да, надо с этим разобраться, – согласился Алан, после чего выбрался из кресла и встал в ожидании Диоклетиана, который, фыркая, вылез из-под стола.

По пути из Бюро Принглы рассказали о паническом ночном разговоре с Пинкроузом. Уехал ли он?

– Нет, он звонил утром, – ответил Алан. – И не показался мне особенно встревоженным.

– Очень странно, что он не встревожен, – заметила Гарриет. – Еще более странно то, что Лаш и Дубедат так спокойны.

Гай и Алан промолчали, но Бен вдруг резко остановился, морщась от яркого солнца, и уставился на свой автомобиль. Затем он резко повернулся и посмотрел на Гарриет.

– И вправду странно, – пробормотал он. – Чертовски странно.

После чего бросился к автомобилю и умчался.

Алан в недоумении поглядел ему вслед.

– Куда это он?

– На работу, скорее всего, – ответил Гай. – Он еще вернется.

– Лучше бы ему поторопиться. Добсон заказал катафалк на десять часов.

Они медленно дошли до «Коринфа», вокруг которого толпились отъезжающие поляки и югославы. Хотя корабли уходили только в полдень, путешественники уже покрикивали на носильщиков, торопили таксистов и в целом вели себя куда более суматошно, чем англичане, эвакуация которых всё еще была под вопросом.

Шесть югославских офицеров, сверкая мундирами, сбежали со ступеней гостиницы, запихали свои пальто в такси и с криками: «Скорее! Скорее!» – забрались следом и тут же уехали.

Несколько греков молча наблюдали за происходящим. В их черных глазах читалось уныние.

Танди обыкновенно завтракал на улице, но сегодня его не было в числе сидящих за столиками. Гай предложил найти его, и Алан ответил:

– Попросите его поторопиться. Уже почти десять.

Алан и Гарриет решили, что не пойдут в кафе, и когда Гай вернулся, то застал их на том же месте. Он был один.

– И что, он идет? – спросил Алан.

Гай указал на ближайший столик. Гарриет и Алан сели, озадаченные выражением лица Гая. Несколько мгновений он собирался с силами, чтобы сообщить новости, после чего наконец сказал:

– Танди уехал.

– Куда?

– В Пирей. Он уехал рано утром. Говорят, что он спустился в семь утра, попросил счет, велел собрать свой багаж и вызвать такси. Он сказал кому-то из носильщиков, что собирается сесть на «Варшавию».

Гарриет взглянула на Алана:

– А его пустят?

– Возможно, он ведь один. И он специально поехал пораньше, не так ли? – Алан рассмеялся. – Не хотел, чтобы мы его обременяли!

– Он забыл вот это. – Гай с извиняющимся видом протянул им счет за прощальный ужин Танди. – Боюсь, у меня не хватит денег, чтобы оплатить всё. Я дал им половину и подумал…

Алан кивнул и забрал у него счет.

– Я оплачу остальное.

Побег Танди оглушил их. Помимо того, что им не хватало его общества, их охватил нелогичный, суеверный страх – будто без него они были обречены. Они молча ожидали, пока приедет катафалк и вернется Бен Фиппс.

Прошел час, но ни тот ни другой не появились.

– Возможно, Бен тоже отправился на «Варшавию», – заметила Гарриет.

Гая и Алана потрясло такое недоверие к другу.

– Я уверен, что это не так, – заявил Гай. Алан пробормотал что-то в знак одобрения, и Гарриет умолкла.

Мимо них проходили знакомые и останавливались поговорить. Один сказал, что немцев задержат в Фермопилах. Другой утверждал, что немцев не остановить и они скоро будут в Афинах. Как обычно, никто ничего не знал.

К ним подошел Вуракис с корзиной для покупок.

– От сопротивления союзников осталась только крохотная линия от Фермопил до Амфисы[93]93
  Амфиса – небольшой город в 132 километрах к северо-западу от Афин.


[Закрыть].

– Но это очень важная линия, – возразил Алан. – Мы можем продержаться там еще несколько недель.

– Можете, но не продержитесь. Вам скажут: отступайте, спасайтесь, больше вы нам здесь не нужны. Нам нечего более сказать нашим союзникам. – Вуракис трагически воздел руки. – Это конец.

Остальные молчали, не зная, что ответить.

– Я слышал, – не знаю, правда ли это, – что некоторые члены правительства требуют немедленной капитуляции. Только это, говорят они, спасет наш город от участи Белграда.

– Роялисты, полагаю? – уточнил Гай.

– Нет. Вовсе нет. Сам король выступает против капитуляции и отказался покинуть Афины, хотя многие говорят ему: бегите! Поверьте мне, господин Прингл, храбрецы есть во всех партиях.

Гай с готовностью согласился, и Вуракис сообщил, что жена послала его купить всё, что он найдет. Все знали, что немцы заберут не только продукты, но и лекарства, одежду, предметы быта и всё что угодно. Поэтому люди скупали всё подряд.

Он ушел. Наступил полдень. Ни катафалк, ни Бен Фиппс так и не явились.

Алан отправился звонить в похоронное бюро. Ему сообщили, что катафалк послали на похороны жертвы воздушного налета. Спрос на ритуальные услуги в последнее время значительно превышал предложение. Алан вернулся и объявил:

– Катафалк, как и смерть, явится, когда настанет его час.

– Уместная метафора, – заметил Гай.

Гарриет не сиделось на месте, и она пошла за цветами, сообщив мужчинам, что идет в цветочную лавку за Королевским дворцом. Завернув за угол, она торопливо зашла через боковую калитку в Национальный сад и поспешила в рощу багрянника. Как Алан и обещал, деревья зацвели к Пасхе. Она целую минуту стояла неподвижно, разглядывая покрывшие голые ветви розетки лиловых цветов. Гарриет пожирала их взглядом, словно голодный, глядящий сквозь окно на накрытый в комнате стол. Затем она отправилась в лавку и купила гвоздики для Якимова.

Жизнь в городе прекратилась, и заняться было нечем. Они сидели втроем и наблюдали за тем, как солнце движется над площадью. Ближе к вечеру к гостинице подкатил катафалк.

– Его провожают с почестями, – сказал Гай.

Четыре вороные лошади в серебряной сбруе, с длинными, до земли, хвостами, тянули черный катафалк из резного дерева и стекла, на котором восседали печальные черные херувимы с черными свечами и черными страусиными перьями в руках. Это великолепное зрелище призвано было утешить скорбящих, но служащие гостиницы были от него не в восторге. При виде катафалка один из портье сбежал по лестнице и приказал переместить процессию к заднему входу.

Алан и Принглы встали рядом с кухней. В это время на такси приехал Добсон и присоединился к ним. Носильщики отнесли хлипкий гроб в ванную, и живые слышали, как его со спорами и треском тащат по мрачной серой лестнице.

Добсон втянул ноздрями запах кулинарного жира, печально взъерошил волосы и сказал:

– Это совсем никуда не годится.

– Могло быть и хуже, – заметил Гай. – Чехов умер в гостинице, и его вынесли оттуда в корзине для белья.

Вынесли гроб. Носильщики поставили его на пол и сняли крышку, чтобы все могли убедиться, что Якимов на месте.

– Мы забыли опустить ему веки, – встревоженно сказала Гарриет и, заглянув в глаза Якимова в последний раз, увидела, что они утратили свой блеск. Несмотря на всю свою жадность, неблагодарность и вечные долги, он всё же выглядел крайне невинно, и Гарриет тронул вид его тела, укутанного в царское пальто, – при жизни он никогда не вызывал у нее таких чувств. Он умер, протестуя, но это был очень мягкий протест, и ее встретил спокойный взгляд – чуть встревоженный, но смирившийся перед финальной неудачей. Гарриет прослезилась и отвернулась, чтобы никто не видел ее лица. Гроб накрыли крышкой, сверху положили гвоздики, и кортеж тронулся в путь.

Добсон попросил провести службу английского священника, отца Харви.

– В конце концов, – сказал он, – Яки, должно быть, был православным.

– Русским православным, полагаю? – спросил Алан.

– Его мать была ирландкой, – заметила Гарриет. – Он мог быть и католиком.

– Ну что ж, – сказал Добсон. – Харви добряк и не будет против.

Они медленно и печально проехали мимо «Заппиона», мимо храма Зевса и прибыли в район, где никто из них, кроме Алана, раньше не был. Над стеной кладбища на фоне вечернего неба возвышались кипарисы. Отец Харви уже ожидал их – в? рясе, со светлой бородой и длинными светлыми волосами, завязанными узлом под клобуком. Он провел процессию через ворота на тихое кладбище.

Выкупить место для Якимова было некому. Миссия оплатила похороны, но гроб погружали в землю только временно. Алан рассказал, что ему пришлось указать место захоронения знакомого, который когда-то умер во время отдыха в Афинах.

– И что от него осталось? – спросил Добсон.

– Совсем немного. Тела на сухой летней жаре разлагаются быстро, и вскоре остается только прах, несколько костей и обрывки ткани. Всё это кладут в коробку и ставят ее в склеп. Мне это по нраву. Не хотелось бы лежать и гнить годами. И какая экономия места!

– Якимова опознать будет некому, – сказала Гарриет.

Алан печально согласился.

Не останется никого, кто знал его при жизни и помнил, что обрывки ткани, лежащие среди его длинных хрупких костей, когда-то были подбитым соболем пальто, которое некогда носил обреченный русский царь.

Пройдя мимо деревьев и кустов, они вышли к небольшому скоплению надгробий, напоминавших компанию друзей, умолкших при появлении незнакомцев. Когда похороны подошли к концу, Гарриет отстала от остальных и, бесшумно шагая по траве, принялась разглядывать памятники и фотографии покойных. Ей не хотелось покидать этот уединенный безопасный уголок, где охряные лучи солнца светили сквозь кипарисы и золотили листья.

Среди окружающей ее густой зелени она чувствовала себя спокойно. Когда голоса мужчин стихли вдали, на кладбище спустилась бархатная тишина, и Гарриет вообразила себя мертвой и бестелесной – в краю, где ее уже не тревожили бы ни прошлые, ни нынешние беды. Она двинулась прочь от ворот, не желая покидать это место.

Гай окликнул ее. Она остановилась рядом с каменным мальчиком, сидящим на стуле. Гай снова позвал ее, нарушая мирную тишину, и Гарриет ощутила, как ее тревога нарастает от этого враждебного и тщетного вторжения.

Гай показался среди деревьев.

– Дорогая, ну пойдем же, – упрекнул он. – Добсону пора возвращаться в миссию. У нас много дел.

На обратном пути Гарриет спросила, чем они заняты в миссии.

– Жжем бумаги! – весело ответил Добсон: его забавляли причудливые повороты судьбы. – Разбираем то, что копилось столетиями. Все важные и секретные документы, составленные самыми важными и секретными личностями в истории, летят в костер в нашем дворе.

Алан сказал, что поедет с ним, чтобы помочь, так что Гая и Гарриет высадили в центре города, и они остались одни.

Гай был уверен, что Бен ожидает их в «Коринфе», но там его не оказалось.

– Давай заглянем в «Зонар».

Они быстро зашагали туда, вопреки всему надеясь, что застанут там Танди. Но его не было, как и Бена Фиппса. Их столик был свободен. Гай и Гарриет безутешно смотрели на него. Больше всего им недоставало принятия Танди. Чувствовалось, что они ему нравятся; ему вообще нравились люди в целом: так некоторые любят собак. Он прожил в Афинах всего десять дней, но окружающие привыкли к нему. Теперь же он уехал, и казалось, будто срубили старое дерево – привычный элемент пейзажа.

Без Танди им не хотелось садиться за столик. Пока они стояли на углу Университетской улицы, туда пришли несколько английских солдат и начали собирать пулеметную установку.

– Господи, что это? – спросил Гай.

– Военное положение, – пояснил сержант. – Я бы не болтался по улицам на вашем месте. Ходят слухи, что пятая колонна планирует уничтожить всех британцев.

– Я в это не верю.

Сержант расхохотался:

– Да я и сам не верю, признаться.

Сидящие в кафе греки апатично наблюдали за происходящим. Они заранее смирились со всем, что могло произойти в вышедшем из-под контроля городе.

Осознавая, что им нечего делать и некуда пойти, Гарриет глядела на Гая. По его задумчивому лицу она поняла, что он пытается найти себе какое-нибудь дело, которое позволило бы ему укрыться от мрачной атмосферы. Боясь остаться в одиночестве, она схватила его за руку:

– Только не покидай меня, пожалуйста.

– Мне надо пойти в школу, – сказал он. – У меня там остались книги, и студенты могут зайти попрощаться.

– Хорошо. Пойдем вместе.

Солнце опустилось за дома, и по улицам протянулись длинные лиловые тени. Принглам некуда было торопиться, и они неторопливо дошли до улицы Стадиум, где на углах также стояли пулеметы. Солдаты вышагивали по мостовым с ружьями наготове. Бо́льшая часть магазинов закрылась, а некоторые были заколочены: хозяева опасались восстаний или уличных сражений. Однако в остальном жизнь, казалось, шла своим чередом. Никто не дрался и не протестовал: все занимались своими делами.

Город погрузился в сон. Даже в подобные времена люди рождались и умирали. Якимов погиб и был похоронен, но смерть его произошла словно бы в другом измерении. Теперь же вид катящегося по улице трамвая вызывал изумление. Когда трамвай со звоном проехал мимо, пешеходы непонимающе уставились ему вслед, дивясь, что у кого-то еще остались силы работать. Большинство, казалось, бродило по улицам без всякой цели. Делать было нечего, и ничего нельзя было поделать. Люди выходили из домов и молча стояли на тротуарах, парализованные ужасом.

Неподалеку от площади Омония Гарриет увидела туфельку, забытую в распахнутой витрине: обтянутая ярко-зеленым шелком, каблук украшен стразами. Заглянув в окно, она увидела, что магазин пуст: шкафы распахнуты, ящики выворочены, по углам валяются коробки и оберточная бумага. Осталась только туфелька на сверкающем каблуке.

На площади они снова встретили Вуракиса, по-прежнему с корзиной, хотя покупать уже было нечего. Несколько магазинов еще оставались открытыми, но хозяева их бесцельно сидели и глядели в пустоту, понимая, что привычка покупать и продавать ушла в прошлое вместе со всей остальной жизнью.

Вуракис устал. Веки его покраснели, смуглое узкое лицо обвисло, словно за последние несколько часов старость завладела им. В прошлом они с Гаем говорили всего несколько раз, но теперь он настойчиво схватил его за руку и сказал:

– Уезжайте же скорее. Спасайтесь, пока еще есть время.

– Для нас никак не могут найти корабль, – ответил Гай.

Вуракис сочувственно покачал головой.

– Давайте присядем, – сказал он и подвел их к кафе, где крепко пахло анисом. Здесь подавали только узо, и, пока они пили, Вуракис пересказывал им героические истории, которые слышал от раненых, заполонивших полевые госпитали. Даже теперь, сказал он, когда всё уже потеряно, греки твердо намерены сопротивляться до последней капли крови.

Истории о подвигах на фоне всеобщего краха повергли Гарриет и Гая в глубочайшую печаль – как и всё вокруг в этом притихшем городе.

Вуракис вдруг вспомнил, что его ждет жена.

– Если вам не удастся сбежать, приходите к нам, – сказал он и ушел, прощаясь так, будто их связывала многолетняя дружба.

Они пошли дальше, к площади Омония. На улицы спускались бледные сумерки. По мере наступления темноты общее настроение, казалось, менялось от отчаяния к ужасу. Объявлений никаких не было. Вуракис сказал, что телефонная связь с фронтом нарушена. Насколько было известно в Афинах, никаких перемен не произошло, но весь город тем не менее пребывал в необъяснимой и непреходящей панике.

Школьное здание закрыли на Страстную неделю. Гай предполагал, что там будет пусто, но входная дверь была распахнута, а внутри несколько учеников таскали мебель, несмотря на протесты швейцара Георга. Они сгрудились вокруг Гая, разрумянившиеся от возни:

– Сэр, сэр, мы думали, что вы уехали, сэр!

– Я еще не уехал, – сказал Гай, пытаясь принять строгий вид.

– Сэр, вам пора уезжать, сэр. Завтра здесь будут немцы. А может, и раньше.

– Мы уедем, когда сможем. Раньше никак не получится. А что вы здесь делаете?

Мальчики объяснили, что хотели забрать школьную мебель к себе домой, чтобы она не досталась врагу.

– Мы всё сбережем, сэр. Когда вы вернетесь, всё будет на своих местах. Мы всё вернем, сэр.

На лестнице показались еще трое юношей, которые тащили картотечный шкаф. С первого этажа им начали выкрикивать указания, а низкорослый, смуглый и большеглазый мальчуган подскочил к Гаю и, запыхавшись, сообщил, сверкая зубами: