Текст книги "Друзья и герои"

Чарльз был занят обедом; увидев ее, он встал, ожидая ее оправданий. Не дав ему времени для обвинений, Гарриет объявила:

– Я потеряла работу.

– Я и не знал, что в наше время кто-то может потерять работу.

– Дело в другом. Я поскандалила с Пинкроузом.

Чарльз невольно рассмеялся и жестом пригласил ее сесть.

– Я не могу остаться, – сказала она. – Меня ждет Гай.

Его смех тут же оборвался.

– Вот как.

Он с непроницаемым лицом выслушал рассказ об отчете Пинкроуза.

– Это может повредить карьере Гая, – сказала Гарриет напоследок.

– Уверен, что не повредит. Сейчас куда больше работы, чем людей.

– Я думаю о будущем – когда людей будет больше, чем работы.

– Будущем? – Чарльз был озадачен, словно она упомянула какой-то неизвестный ему термин, после чего отвернулся. – Да, вам нужно думать о будущем. Вы жалуетесь на Гая, но не собираетесь уходить от него.

– Разве я жалуюсь на Гая?

– Если не жалуетесь, то зачем тратите со мной время? Вы же не станете притворяться, что любите меня?

– Я вообще не притворяюсь. Может, я и правда вас люблю. Мне бы хотелось знать, что мы всегда будем друзьями.

– Ну конечно! Вы хотите держать меня на коротком поводке. Муж у вас есть, и теперь вам нужен cavaliere servente[72]72
  Верный паж (итал.).


[Закрыть]. Таких женщин полно.

Он швырнул салфетку на стол и встал.

– Я так больше не могу. Я возвращаюсь к себе в комнату. Если вы захотите увидеть меня, то найдете меня там. Если вы не придете, я буду знать, что вы больше не хотите меня видеть.

– Что за глупости…

– Если вы не придете, вы больше никогда меня не увидите.

– Это ультиматум? – спросила Гарриет.

– Да, ультиматум.

Он вышел из столовой. Все оборачивались ему вслед – с восхищением и даже с нежностью. Можно было представить, что для этих людей он воплощал некий идеальный образ союзника, который безо всякой выгоды для себя отправился воевать плечом к плечу с греками. Она и сама раньше видела в нем поэтический символ всех бездарно растраченных в войну жизней. Теперь же она знала его лучше и вовсе его не понимала. Он удалился, разгневанный и оскорбленный, чтобы лелеять свои обиды.

Одно было ясно наверняка: она не пойдет за ним следом. Чтобы быть в этом уверенной, она присоединится к Гаю и остальным, – но не сию секунду. Перед ее мысленным взором вновь пронеслись стремительные движения Чарльза, и ее потянуло вслед за ним. Не зная, что делать, она продолжала сидеть за столом, словно ожидая, что решение примут за нее. Возможно, Чарльз вернется пристыженным и обратит произошедшее в шутку.

Вместо этого за ней пришел Алан и сообщил, что они все идут в «Зонар». Он не стал спрашивать, что она делала в столовой и почему сидела за столом одна, напротив чьего-то недоеденного обеда. Гарриет поняла, что ему не нужно ничего объяснять. Он ничего не спрашивал и ничего не говорил. Он не желал критиковать своих близких – как и вовлекаться в их проблемы.

– Гай думает, что вы захотите к нам присоединиться.

– Да, я пойду с вами.

Когда они шли через вестибюль, Гарриет взглянула на лестницу, воображая, как Чарльз спешит ей навстречу. Но лестница была пуста. Чарльза не было.

– Вы же не насовсем покинули Бюро? – спросил Алан. – Мне нужен кто-то, кто будет редактировать мои заметки о немецком радиовещании в Греции.

Гарриет уже начала жалеть о потерянной работе, но всё же сказала:

– Я не могу работать в бильярдной вместе с сестрами Тукарри.

– Я думал, что вам там будет удобнее, но вы можете присоединиться к нам с Яки в отделе новостей.

– Это было бы прекрасно, – сказала Гарриет.

26

Принц Павел заявил, что вместе со своими сторонниками спас Югославию. Возможно, попутно они спасли и Грецию. Времени выяснять не было. Принц-регент исчез за одну ночь, и на следующее утро только и говорили, что о революции. Регентству пришел конец. На место Павла пришел Петр. Министров-коллаборационистов арестовали. На улицах Белграда приветствовали англичан, американцев и русских, и вся Югославия лихорадочно праздновала и выступала против стран «оси».

– Поразительно, – сказал Бен Фиппс. – Но что же будет дальше?

– Поразительно то, что они не подумали, что будет дальше, – заметил Гай. – Немецкое управление они принять не могли. Они восстали против него, не просчитав все риски. Это и впрямь поразительно. Да и что бы произошло, в самом деле? Неужели немцы выполнили бы условия договора?

– Это вряд ли, – пробормотал присмиревший Бен. Гарриет заметила, что в последнее время Гай всё чаще поправляет Бена, а тот всё чаще с ним соглашается. В результате Гарриет по-прежнему недолюбливала Бена, но уже не так переживала из-за его влияния на Гая.

– И всё же, – сказал он. – Что дальше?

Танди хмыкнул. Гай и Бен повернулись к нему. Танди говорил редко и очень медленно, перемежая речь паузами и хмыканьем, которые должны были предвещать какое-то мудрое изречение. Наконец, собравшись с силами, он объявил:

– Со временем будет видно.

Это время им предстояло коротать в обществе Танди, проводившего бо́льшую часть дня в «Зонаре», обычно за уличным столиком, который он объявил своим. Здесь его мог найти всякий, кто нуждался в его компании. Хотя он прибыл совсем недавно и мог в любой момент уехать, тем не менее он уже стал частью афинского общества. В постоянно меняющемся мире его величественная фигура казалась символом чего-то незыблемого. Вокруг него собирались так же, как в деревне собираются вокруг векового дуба.

Появление Танди стало даром небес: он прибыл в тот момент, когда на смену робким мартовским надеждам пришли сомнения. Его открыл Гай, но Фиппс тут же принял его, а Якимов вился вокруг него, словно влюбленный. Несмотря на всю славу Танди, о нем почти ничего не было известно. Из случайно оброненных замечаний стало ясно, что в начале войны он с большим комфортом жил в Триесте, но, опасаясь застрять там, переехал в Белград незадолго до того, как итальянцы вступили в войну против стран-союзников.

– Не годится слишком засиживаться, – сообщил он.

– Вы вовремя покинули Белград, – заметил Бен Фиппс.

Танди взглянул на него с укоризной. Он ничего не ответил, но позже дал понять, почти без слов, что его отъезд из Белграда вовсе не был необдуманным. Не был он и преждевременным, хотя со стороны могло казаться иначе.

– Я не вполне себе принадлежу, – пробормотал он. – Так было приказано.

– В самом деле? Кем же? – спросила Гарриет.

Танди ответил ей всё тем же укоризненным взглядом. Позже, когда они остались наедине, Гай и Бен Фиппс сказали ей, что задавать такие вопросы не принято. Посовещавшись, они решили, что Танди бежал из страны, так как оказался в опасности из-за своих радикальных левых убеждений. Получив приказ, он, очевидно, должен был снова присоединиться к югославским революционерам в роли духовного лидера.

– А мне он кажется очередным Якимовым, – возразила Гарриет.

Это замечание было воспринято с неудовольствием.

– Это всего лишь видимость, – ответил Бен Фиппс.

Якимов был комическим персонажем, тогда как Танди выглядел его противоположностью. Хотя Танди говорил мало, ему удавалось сохранять серьезный и интеллектуальный вид. На его фоне Якимов казался бледной тенью. Когда кто-нибудь высказывал свое мнение или развивал какую-либо теорию, Танди давал понять, что заранее знает, что будет сказано далее, но не станет портить окружающим удовольствие. Порой он сбивал с толку говорящего, опуская веки, – так, что было непонятно, согласен он со сказанным или нет.

Пока все обсуждали революцию в Югославии, Танди, казалось, разделял энтузиазм Гая и вместе с тем сомнения Бена Фиппса. Все ждали, что он предпримет теперь. Прошло два дня, но он по-прежнему находился в Афинах и сидел за своим столиком у «Зонара».

– Непохоже, чтобы он собирался обратно, – заметила Гарриет.

– Не знаю, что у него на уме, но непохоже, чтобы много, – фыркнул Бен Фиппс.

Гай со смехом согласился и добавил:

– Это неважно. Мне он нравится. Пусть он и в самом деле очередной Якимов, но он хотя бы платит за свою выпивку.

Обнаружив, что Танди неразговорчив, когда выпьет, и молчалив в трезвом виде, Гай и Бен перестали обращаться к нему с политическими вопросами и теперь говорили поверх его головы, не замечая даже, опустил ли он веки. Пусть первоначальный восторг сменился разочарованием и скукой – он был им по душе. Он стал центром компании и, как заметил Гай, исправно платил за выпитое. Так же исправно он следил, чтобы не платить за других. Он был единственным, с кем Якимов пил на равных. Хотя Танди доставал деньги из толстого бумажника крокодиловой кожи с золотыми застежками, а Якимов, когда приходил его черед, искал монеты по дырявым карманам, Танди наблюдал за этим процессом совершенно спокойно. Он терпел Якимова – не более того. Он не делал никаких уступок, и это, казалось, заставило Якимова уважать своего нового друга еще больше. Якимов был совершенно очарован Танди и порой бормотал себе под нос: «Выдающийся человек!» – а также то и дело упоминал его в беседе, словно постоянно о нем думал.

– Нам повезло, что он приехал сюда, – сказал Якимов.

– Почему? – спросила Гарриет.

Якимов покачал головой и восторженно вздохнул.

– Он путешественник, дорогая моя. Ваш покорный слуга и сам кое-где бывал, но он – ОН – объездил весь мир.

– Но разве сами по себе путешествия – это достижения? Они требуют лишь денег и сил. Была ли у него какая-то цель? Может быть, он писал о своих путешествиях? Мне так не кажется.

– Это и неудивительно. – Якимов улыбнулся ее наивности. – Наш друг не может разглашать государственную тайну.

– Вы хотите сказать, что его посылали за границу? Что он секретный агент?

– В этом не приходится сомневаться, дорогая моя.

– Я в это не верю. Какой агент стал бы одеваться подобным образом?

– Думаю, дорогая моя, мне можно верить в этом вопросе.

– А вам откуда знать?

Якимов вновь покачал головой. У него не было слов от восторга.

Бену Фиппсу он сказал:

– При первой же встрече я распознал в Роджере видного агента разведки.

– И как вам это удалось? – спросил Фиппс.

– Есть признаки. Бумажник его набит деньгами – откуда-то же они поступают. Но дело не только в этом. Он и сам признал вашего покорного слугу. Ничего не было сказано, конечно; но мы поняли друг друга.

– Что, подмигнули друг другу? Как вы это делаете? Расскажите. Особое рукопожатие, как у масонов?

– Не имею права распространяться, дорогой мой.

Гай и Фиппс уже посмеивались над Танди, но Якимов отказывался присоединиться к ним.

– Выдающийся человек, – твердил он. – Самый выдающийся. Под прикрытием, конечно.

– Странное у него прикрытие, – заметил Фиппс.

– Так полагается, – с мягкой укоризной ответил Якимов.

Гарриет ничего особенного не ждала от Танди, а потому не разделяла разочарование Гая. Танди понравился ей при знакомстве и нравился до сих пор, даже несмотря на то, что миф был развеян. Он ничего не требовал – просто присутствовал; его столик был местом встреч, надежным укрытием и местом обмена новостями.

Чарльз, очевидно, вознамерился держать свое слово. Она отвергла его ультиматум, а значит, не должна была больше его видеть. Словно осиротев, Гарриет потянулась к Танди – большому, спокойному, нетребовательному.

– Могу я удочериться к вам? – спросила она, подойдя к его столику. Вместо ответа он встал и поклонился.

Благодаря своим размерам он казался добродушным. Но выдержало бы это добродушие проверку? Возможно, это было обычное дружелюбие человека, понимавшего, что такое поведение наиболее выгодно. Она не желала знать, кем Танди был на самом деле. У них было слишком мало времени. Он второпях прибыл в Афины, был тут же принят в общество и тут же это общество разочаровал. Какова бы ни была истина, Гарриет подозревала, что Танди так часто был вынужден приспосабливаться к самым разным ситуациям, что давно утратил свое истинное лицо. Но что с того? С таким компаньоном можно было сидеть и наблюдать за течением жизни.

Как она и ожидала, как-то раз мимо них прошел Чарльз. Он утверждал, что больше они не встретятся, но они находились в одном обществе, а значит, встречи были неизбежны. Гарриет знала, что стоит им увидеться, как их вновь потянет друг к другу.

Сперва он заметил Танди, потом Гарриет. Он отвернулся и прошел мимо.

На следующий день он появился вновь. На этот раз он искоса глянул на нее и улыбнулся себе под нос, дивясь тому, какого спутника она себе выбрала.

Когда Гарриет увидела его в третий раз, с ней были Якимов и Алан.

Алан окликнул Чарльза и помахал тростью. Чарльз остановился, чуть порозовев, и заговорил с Аланом, в то время как Гарриет всецело погрузилась в беседу с Танди и Якимовым. Когда разговор был окончен, Чарльз ушел, не взглянув на Гарриет.

– Мы обсуждали прогулку по горе Пендели, – сказал Алан.

– Горе Пендели? – переспросила Гарриет тоненьким голосом.

– Вы же пойдете, не так ли?

– Да, конечно. А что, Чарльз тоже пойдет?

– Пойдет, если сможет.

На прогулку собирались Алан, Бен Фиппс и Принглы. Алан пригласил Якимова и Танди присоединиться к ним. Якимов взглянул на Танди, знаменитого путешественника по всему миру, но тот покачал головой.

– Ваш бедный Яки на такое не способен, – сообщил Якимов.

На солнце стало теплее, и Танди сбросил пальто, надежно придавив его спиной к стулу. Якимов сбросил свое пальто тем же движением и обратился к Танди:

– Не помню, дорогой мой, говорил ли я вам, что сам царь подарил это пальто моему бедному папаше?

– Говорили, – ответил Танди и фыркнул. – Неоднократно. Монархическое пальто, так?

Якимов улыбнулся. Его пальто – линялое, потрепанное, расходящееся по швам – Бен Фиппс описал следующим образом: «Похоже не на соболя, а на портовых крыс, умерших от холеры». Но сам Якимов не видел в нем ни единого изъяна. У него было пальто – как у Танди. Путешественник и тайный агент Танди, обладатель крокодилового бумажника, набитого стодрахмовыми банкнотами, был тайным воплощением Якимова. И у него тоже было пальто, подбитое – чем, кстати?

– Я всё хотел спросить вас, дорогой мой, каким мехом украшено ваше пальто?

– Лесная куница.

Якимов одобрительно кивнул:

– Недурно.

Он с радостью проводил бы целые дни в тени Танди, но ему надо было зарабатывать себе на жизнь. Собравшись с духом, он говорил:

– Мне пора, дорогой мой. Вынужден проститься. Надо заняться делом.

Он уходил со вздохом, но втайне гордился своей работой. Его радовало, что Танди знает о его занятости.

Британские войска покинули Афины, сопровождаемые аплодисментами и цветами; лагеря закрылись. Якимову больше не приходилось изображать Марию Мартен. Поговаривали о пышном представлении в поддержку греческих солдат, но Пинкроуз пожаловался Британской миссии, и Добсон позвонил Гаю: «Лучше пока что выждать». Якимов продолжал всем рассказывать о своем un succès fou[73]73
  Безумном успехе (франц.).


[Закрыть] в роли Марии и о Пандаре, которого он играл перед «сливками бухарестского общества».

Но эти триумфы были в прошлом; теперь же он работал в Бюро.

– Я нужен лорду Пинкроузу, – говорил он. – Надо помочь бедняге.

Увидев Гарриет в отделе новостей, Пинкроуз пробормотал: «Чудовищно!» – после чего неизменно делал вид, что слишком занят, чтобы замечать ее.

Об отъезде из Греции речь больше не заходила. Он поверил доводам Алана и, судя по всему, даже не подозревал, что в связи с революцией они более не имели под собой никакого основания. Возможно, он ничего не знал о революции. Новости его не интересовали. Его теперь интересовал лишь доклад, который, как он сообщил Алану, должен был состояться в начале апреля. Точную дату нельзя было назначить до выбора подходящего помещения. Алану требовалось найти это помещение, и Пинкроуз каждый час заглядывал в отдел новостей, чтобы спросить, как продвигаются дела.

Это была непростая задача. Бо́льшую часть афинских залов отдали под нужды армии. Зал при английской церкви был слишком мал. Алан посоветовал устроить лекцию в университете, но Пинкроуз ответил, что планирует светский вечер, а не мероприятие для студентов.

– Не представляю, как афинские благородные дамы будут находиться в обществе студентов, – сказал он. – Это не положено.

– Если вы планируете устроить подобное мероприятие, боюсь, я ничем не могу вам помочь, – заявил Алан. – У меня нет нужных связей. Вы лучше справитесь сами.

– Ну-ну, не стоит падать духом, Фрюэн. Не сдавайтесь! Как вам известно, у меня множество других дел.

Появившись в отделе новостей следующий раз, Пинкроуз обнаружил, что у Алана не появилось никаких новых предложений.

– Вы не очень-то помогли мне, Фрюэн, – сказал он гневно. – Да-да, не очень-то. Я еду в Фалирон. Я обращусь к майору.

– Прекрасная идея.

Пинкроуз уставился в широкое, мрачное, равнодушное лицо Алана, после чего сердито удалился в бильярдную. Через некоторое время за ним приехало такси. Закутавшись в шарфы, он отбыл в Фалирон.

Майор смог предложить ему только собственный сад, но, как сказал Пинкроуз, «весной он стал настоящим раем». В конце концов он согласился на этот вариант и сообщил об этом Алану:

– Лекция будет совмещена с приемом в саду. Гостям будет подан легкий обед. Зная майора, я могу с уверенностью предположить, что мероприятие будет достойным. Да-да, достойным. Я опытный докладчик, и меня не пугает перспектива выступления под открытым небом. Такова греческая традиция, Фрюэн, она восходит к Ареопагу и Пниксу[74]74
  Ареопаг и Пникс – афинские холмы, места общественных собраний в Древней Греции.


[Закрыть]. О да, майор был очень добр. Как я и предполагал, конечно. Как я и предполагал.

Пинкроуз поспешил прочь, но через пятнадцать минут вернулся.

– Я решил, Фрюэн! Да, я всё решил, – объявил он хриплым от возбуждения голосом. – Моя лекция состоится в первое воскресенье апреля.

Алан мрачно кивнул. Когда Пинкроуз вышел, Алан вернулся к работе, не глядя на Гарриет и Якимова. Через минуту Пинкроуз вернулся вновь.

– Думаю, списком приглашенных займется сам майор. С моей помощью, разумеется.

Список приглашенных составляли так долго, что на гравировку приглашений не осталось времени. Пинкроуз отказывался печатать их. Приглашения следовало написать вручную. Пинкроуз предложил, чтобы Алан сам написал те, которые предназначались самым важным лицам. Стопку карточек сложили на стол к Алану, где они лежали до тех пор, пока Пинкроуз не забрал их и не надписал самостоятельно. Приглашения лицам не столь важным писала мисс Глэдис. Остальные отпечатала мисс Мейбл – после того, как оказалось, что ни Якимов, ни мисс Мейбл не способны писать разборчиво.

– Фрюэн, – сказал Пинкроуз, когда последние приглашения наконец были убраны в конверты. – Я хочу, чтобы приглашения доставили на велосипеде. Афинской почте нельзя доверять. Кроме того, такие вещи полагается доставлять лично. Это производит куда лучшее впечатление, и они прибудут вовремя.

– Сколько их?

– Около двух сотен. Не больше. Немногим больше.

– Их можно развезти вместе с бюллетенем.

– О нет. Нет, Фрюэн, нет. Письмо, пришедшее вместе с бюллетенем, легко не заметить. Кроме того, это совсем другой список адресатов. Среди присутствующих будут англичане, но в основном это будет греческий вечер. Приглашены очень важные лица. Приглашения надо вручать лично.

– Очень хорошо.

Якимов дремал во время этого разговора и не осознавал, что произошло, пока ему не вручили список и конверты. Он безропотно принял задание, но, проглядев список, негодующе воскликнул:

– Меня не пригласили!

Якимов всегда держался с Пинкроузом очень почтительно. Когда клеветники отпускали неуважительные замечания в адрес Пинкроуза, Якимов улыбался, но нехотя, а если вокруг смеялись, он тревожно оглядывался, словно опасаясь, что тот скрывается где-то неподалеку.

– И всё же это благородный человек, – говорил он. – Нельзя не признать. Ученый и джентльмен, знаете ли. Сейчас таких немного.

Он вновь проглядел список, обнаружил в нем Алана Фрюэна и обеих Тукарри, но не себя. Так, значит, его уважение никак не вознаграждено! Он ворчал, пока Алан не взглянул на часы и не сказал:

– Вам пора отправляться в путь.

Якимов взял себя в руки и стал раскладывать конверты стопками, но вдруг взвыл:

– Здесь есть приглашение для Роджера Танди! А вдруг он увидит меня? Что он подумает?

– Я иду в «Коринф», – сказал Алан. – Могу передать ему.

– И… дорогой мой, это уж вовсе не честно. Я должен ехать в Фалирон, чтобы отдать приглашения Лашу и Дубедату!

– Так выезжайте же. Ходят слухи, что Дубедат придет в костюме лорда Байрона. Возможно, вы застанете репетиции.

Но Якимову было отнюдь не весело. Он сложил конверты в сумку и молча удалился.

Лекция была назначена на тот самый день, когда они планировали поход на гору Пендели.

– Что же, вас не ждать? – спросила Гарриет Алана.

– Ну почему же. Мы идем на Пендели, чтобы поприветствовать весну. Я лучше прогуляюсь с Диоклетианом, чем буду слушать Пинкроуза.

Чарльза также пригласили на лекцию. Гарриет надеялась, что он тоже предпочтет прогулку по горе – если еще будет в Афинах.

Якимов три дня развозил приглашения на своем стареньком велосипеде. Его видел весь город; панама со сломанными полями закрывала его лицо, словно маска. Танди равнодушно наблюдал за ним. Когда Якимов вернулся в Бюро с заплаканным от горя и истощения лицом, то швырнул список гостей Алану на стол.

– Бедного старого Яки совсем не ценят! – провозгласил он.