Текст книги "Друзья и герои"

27

В воскресенье было ясно. Выйдя из дома ранним утром, Гай и Гарриет услышали сирены. Они замерли на пороге, ожидая налета. Небо было чистым. Солнце – теплым. Пчела неловко виляла над лужайкой, словно это был первый полет в ее жизни. Некоторое время воскресную тишину нарушало лишь ее жужжание, потом стихло и оно. Других звуков не было. Тишина продлилась еще несколько минут, после чего прозвучал сигнал отбоя воздушной тревоги.

Только дойдя до центра Афин, они поняли, что что-то не так. День был безоблачным, это был церковный праздник, но люди вокруг – в? нарядных воскресных одеждах – казались мрачными и взволнованно и гневно жестикулировали. Вокруг церкви Капникареи собралась толпа: мужчины в темных костюмах, женщины под черными вуалями. Казалось, службу прервали новости о какой-то природной катастрофе.

Компания, собравшаяся на гору Пендели, договорилась встретиться перед «Коринфом», где в лучах утреннего солнца сидел Роджер Танди, поедающий свой завтрак. К нему уже присоединился Якимов. Рядом стояли Бен Фиппс и Алан, которые, завидев Принглов, тут же направились к ним, поскольку им не терпелось поделиться новостями.

Германия объявила войну Греции. Накануне немецкое радио сообщило на греческом о готовящемся налете, подобных которому еще не видели: это должна была быть сокрушительная атака, которая уничтожила бы всю власть во вражеской стране и позволила бы войскам войти в Грецию без каких-либо препятствий. Однако немцы не назвали город. Все полагали, что речь шла об Афинах, но голубое небо оставалось пустым. Сирены оповещали не об атаке, а о том, что Греция вступила в войну с Германией.

Все присоединились к Роджеру Танди и принялись наблюдать, как он намазывает мармелад из хурмы на кусочек серого черствого хлеба.

Что же делать? Разумно ли будет подниматься на гору в такое время? Это может выглядеть как паническое бегство из Афин. Однако зачем им здесь оставаться? Не было смысла весь день сидеть и ждать катастрофы. Решили подождать прихода Чарльза.

– Как вы думаете, прием в Фалироне состоится? – жалобно спросил Якимов дрожащим голосом.

– Почему нет? Это же не конец света, – ответил Фиппс.

Никто не согласился с ним. Они сидели за столом под нежными лучами весеннего солнца посреди города, который, казалось, затаил дыхание, готовясь к концу.

Якимов сидел с задумчивым и меланхоличным видом и молчал. Вдруг он наклонился к Гарриет:

– Дорогая моя! Я только что видел нечто поразительное. Просто потрясающе. Ничего подобного не видел уже много лет.

– И что же это было?

– Это за углом. Пойдемте взглянем. Я и сам с удовольствием полюбуюсь.

Хотя Гарриет стало любопытно, что же так распалило Якимова, она не двинулась с места, пока Гай не сказал:

– Иди и посмотри. Потом расскажешь нам.

Якимов вывел ее на улицу Стадиум и остановился перед памятником Теодоросу Колокотронису[75]75
  Теодорос Колокотронис (1770–1843) – лидер Греческой войны за независимость от Османской империи.


[Закрыть], в канаве рядом с которым на корточках сидел человек, разложивший перед собой какие-то предметы.

– Что это? Бобы?

– Бананы! – восторженно объявил Якимов.

Это действительно были бананы, пусть и зеленые, покрытые пятнами и едва ли двух дюймов в длину. Гарриет задумалась, как же продавцу удалось вырастить банановое дерево и сколько ему пришлось пройти, чтобы доставить этот редкий и ценный фрукт в Афины к празднику. Увидев иностранцев, продавец зашевелился, готовясь заговорить и в то же время боясь открыть рот слишком рано.

– Я уже много лет их не пробовал, – сказал Якимов. – На Балканах их и не было, кажется. Здесь это роскошь. Не хотите ли приобрести?

Когда Якимов жил у Принглов в Бухаресте, то часто предлагал Гарриет купить что-нибудь, что приглянулось ему в магазине. Тогда его нищета была общеизвестной. Теперь же Гарриет ответила:

– А вы сами почему их не купите?

Якимов был потрясен.

– Вообще-то, я мог бы, наверное, – пробормотал он. – Но не уверен, что хочу.

Он наклонился и пригляделся к бананам, мучимый жадностью и сомнениями, после чего всё же решился.

– Я лучше выпью узо, – сообщил он и отвернулся.

Продавец со вздохом уселся обратно, и Гарриет, чтобы утешить его, предложила ему монетку. Продавец удивленно и гордо вздернул подбородок. Он не был попрошайкой.

Когда они вернулись на площадь, то обнаружили, что Чарльз уже присоединился к компании. Услышав голос Гарриет, он резко обернулся, и она весело спросила:

– Ну что же, пойдемте?

– Боюсь, у меня не получится. Мне нельзя отлучаться.

– Тогда пойдем! – Бен Фиппс бодро вскочил на ноги. – Мы уже потратили достаточно времени.

Видя, что остальные не шевелятся, он принялся их понукать. Чарльз уныло наблюдал за происходящим. Он только что пришел от военного атташе.

– Что там говорят? – спросил Алан, вытаскивая Диоклетиана из-под столика. – Есть у нас шанс?

– Разумеется. – Чарльз немедленно принял профессионально-бодрый вид. – Греки твердо намерены дать отпор. Эту страну не так-то просто завоевать. Она победила итальянцев, может победить и немцев.

– Может, но у греков была тяжелая зима.

– Они пережили ее. Это чего-то да стоит.

– Согласен.

Гай и Бен двинулись в путь. Ожидая, пока Алан возьмет собаку на поводок, Гарриет взглянула на Чарльза и обнаружила, что он смотрит на нее, приподняв брови, словно спрашивая: «Вам обязательно уходить?» Но что еще она могла сделать?

– Тогда пойдемте, – сказал Алан.

Чарльз сделал умоляющий жест. Гарриет замешкалась, и он прошептал:

– Завтра за чаем.

Она кивнула и пошла за остальными. Следуя за Аланом в бессмысленный и пустой день, она ощущала, что все ее мысли остались позади.

В Колонаки ее мрачные раздумья нарушил какой-то шум. Диоклетиан зарычал. Алан схватил его за ошейник. Они повернули за угол и увидели, как разъяренные греки громят Немецкое бюро пропаганды. Это было маленькое здание, которое уже практически разнесли. Один юноша выставил из окна второго этажа портрет Гитлера, чем вызвал взрыв возмущения в толпе. Портрет упал на землю, и греки бросились топтать ненавистное лицо. Улица была усыпана осколками стекла и обломками досок. Разорванные книги собирали в кучу, чтобы поджечь.

– Костер против культуры, – сказал Бен Фиппс.

Единственными наблюдателями происходящего были новозеландцы, которые смотрели на всё отстраненно.

У ног Гарриет упала одна из книг с оторванной обложкой. Она подняла ее, и к ней тут же подлетел молодой грек, взъерошенный, словно драчливый пес. Он схватил Гарриет в охапку, будто поймал врага.

– Отпустите ее, она англичанка, – сказал кто-то из новозеландцев.

– Англичанка? – с отвращением повторил грек, но выпустил Гарриет, и она осталась с книгой, ненужной и непонятной ей.

– Дайте поглядеть! – Алан посмотрел на книгу и рассмеялся. – Мораль господ и мораль рабов! Бедный Ницше. Знал ли он, чем они отличаются?

Он сунул книгу в карман.

– Будет служить напоминанием, – сказал он.

– О чем?

– О человеческой ненависти к своему виду.

На автобусе они доехали до склонов Пендели и пустились в путь по заросшей дикими цикламенами тропе в окружении пиний. Гай и Бен Фиппс ушли вперед, увлеченные обсуждением очередной недавно вскрывшейся политической махинации.

На неровной дороге Алан начал хромать, но скорости не сбавлял. Теперь, ясным днем, когда ничто не отвлекало, Гарриет видела, как он переменился. Раньше он был грузным, но за голодную зиму исхудал. Он туго затянул пояс, но брюки всё равно болтались мешком, а пальто то и дело норовило соскользнуть с плеч. Ботинки стали ему слишком велики, но он балансировал на здоровой ноге и подтаскивал больную, упорно шагая вперед, словно твердо вознамерился преодолеть дистанцию.

Диоклетиан весело носился между сосен. Он стал напоминать призрак. Его тревожили черепахи, которые сотнями ползали по сухой каменистой земле. Черепахи были единственными созданиями, которым в последнее время жилось привольно. Интересно, подумала Гарриет, пытался ли кто-нибудь их есть? Очевидно, Диоклетиану пришла в голову та же мысль: он обнюхал черепаху и вопросительно взглянул на Алана, виляя хвостом. Было больно смотреть, как у него под шкурой ходят кости. Он безостановочно сновал взад-вперед, снедаемый любопытством и голодом. Он то и дело приносил на тропу черепах, но что толку? Он ронял их, и черепахи, почувствовав, что опасность миновала, беспечно уползали прочь.

Диоклетиан озадаченно посмотрел на Алана, потом на черепаху. Что это – живой камень?

Алан помахал собаке; лицо его исказилось от нежности.

– Не смог одолеть черепаху, глупая ты псина!

Они остановились у хижины, где торговали рециной. Рассевшись на лавке, они разглядывали раскинувшийся перед ними город. Парфенон на фоне ржаво-розовой дымки напоминал птичью клетку из перламутровой кости. Налета не было. Бен Фиппс ожидал, что перед ними откроется вид на пожары и разрушения, и взял с собой полевой бинокль, который сейчас протянул Гаю. Двое близоруких мужчин передавали друг другу бинокль, пока им не принесли рецину.

Диоклетиан лежал пузом кверху, высунув алый язык между зубами. Алан попросил хозяина дать миску и наполнил ее рециной.

– Господи, он что, будет пить?

– Подождите.

Они в восторге увидели, что Диоклетиан тут же вылакал всю миску.

Вдруг Бен Фиппс, подняв бинокль, вскричал:

– Глядите же, глядите!

С юга приближалось с полдюжины самолетов, но никто не предупредил об их появлении. Не было ни выстрелов, ни взрывов; самолеты развернулись над городом и принялись кружить, словно дельфины в воздушном море.

Даже Алан и Фиппс никогда не видели ничего подобного. Разомлев от вина, прислонившись к теплой стене хижины и вдыхая аромат сосен, они долго наблюдали за тем, как самолеты порхают в гиацинтовом небе. Цикады стрекотали так мерно, что этот звук словно бы равнялся тишине. На таком расстоянии самолеты летели беззвучно; если они и сражались друг с другом, то это сражение происходило так далеко, что утратило всякое значение.

– Может быть, они из будущего, – сказала Гарриет. – Мы и не заметили, что пробыли здесь сто лет, и война уже давно окончена и позабыта.

Алан хмыкнул и выпрямился. Диоклетиан, который не сводил взгляда с хозяина, тут же вскочил. Они тронулись в путь и поднялись по склону над соснами. Теперь они с трудом продвигались по серому сланцу. Гай предложил Алану руку, но тот упорно шел сам, балансируя и оскальзываясь на острых, неровных камнях. Наконец они оказались на верху горы. Ветер яростно набросился на них, и стало ясно: настало время возвращаться домой.

К вечеру Афины оправились от шока. Погода стояла восхитительная. Не приходилось сомневаться, что зима осталась позади и началась летняя свобода. Все высыпали на улицы и бродили в розово-лиловом сумраке. Люди толпились на мостовых под закатными лучами, и в руках у них были цветы и флаги – греческие и английские.

Четверо спустившихся с горы путников бродили по городу, узнавая его заново: они словно побывали в некоем раю, свободном от войны. Афиняне вновь воспрянули духом. Когда Алан остановил знакомого и осведомился о загадочных самолетах, тот рассказал, что это были британские истребители, прибывшие из Египта, чтобы защищать Афины. Налета так и не произошло, но теперь, даже если на горизонте появятся люфтваффе, далеко они не продвинутся. Все вокруг чуть ли не радовались, что произошло худшее. Да, теперь им противостоял новый враг, сильнее прежнего, но он будет повержен так же, как и прочие.

На Университетской улице, где люди сновали с одной стороны на другую, кого-то из английских моряков подняли на плечи. Он сидел на плечах двоих греков – в фуражке и с гвоздикой за ухом – и радостно махал всем прохожим. Ему вручили бутылку, он отхлебнул, запрокинув голову, и фуражка упала на землю. Прохожие аплодировали и кричали от радости.

– Где же Сюрприз? – спросил Гай, но этого никто не знал. Пилот Сюрприз исчез, не сказав никому ни слова. Теперь на руках несли другого англичанина, с бородой, как у Аякса или Ахилла. Он хлебнул из бутылки, и процессия растворилась в толпе – так же, как растворился Сюрприз. В последнее время герои вспыхивали на небосводе и так же стремительно исчезали, казалось – навсегда.

Бен Фиппс ушел на работу, а остальные решили, что надо поужинать в «Бабаяннисе», потому что там-то и будет средоточие веселья. Однако никакого веселья не вышло. Прошел отрезвляющий слух, что налет всё же состоялся – именно такой, как предвещали немцы. Пострадал Белград. Сегодня Белград, а завтра Афины, повторяли все вокруг. В «Бабаяннисе» не танцевали и звучала печальная музыка. Когда к ним присоединился Бен Фиппс, он сообщил:

– Это были «спитфайры», новый вид истребителей. Они прилетели, чтобы подбодрить нас. Когда стемнело, они улетели обратно.

Завыли сирены. «Началось!» – говорили за столиками, но это был обычный налет на Пирей. Он продлился долго. Когда Гай и Гарриет добрались до дома, над заливом стелился розоватый дым. На холме за виллой собрались люди, но Принглы слишком устали после целого дня на свежем воздухе и, будучи не в силах полюбопытствовать, что происходит, тут же легли. На рассвете их выбросило из постели взрывом.

Гай тут же поднялся на ноги, но Гарриет так и осталась лежать на полу. Вокруг всё тряслось и грохотало, и она представляла себе, как гибнет под массой воды, хлынувшей через взорванную плотину. Гай попытался поднять ее, но она упорно цеплялась за пол – единственный надежный элемент в рушащемся мире. Дом дрожал. Второй взрыв заглушил эхо первого, и откуда-то, словно из другого мира, к нему присоединился тоненький звон разбитого стекла.

Гаю удалось поднять Гарриет и усадить ее на постель. Главным образом она негодовала.

– Это уже слишком, – сказала она, и Гай расхохотался. Она рухнула на постель, слушая, как вслед за последними отзвуками взрыва где-то воют собаки. Когда грохот наконец стих, вокруг раздались панические крики.

На холме всё еще стояли люди, наблюдавшие за происходящим. Гай сказал, что пойдет и узнает, что случилось.

– Ты пойдешь? – спросил он.

– Я слишком устала, – прошептала она, уткнулась лицом в подушку и тут же уснула.

Анастея явилась к завтраку, чуть ли не лопаясь от желания рассказать о виденных ею ужасах. Оказалось, что во время налета загорелся и взорвался корабль. Анастея сообщила, что взрывом уничтожило весь Пирей. Гавань была в руинах. Все погибли. Да, все до единого. В городе не осталось ни единой живой души. Если бы они с мужем в прошлом году не переехали бы в Таврос, они бы тоже погибли. Но они переехали. Им пришлось уехать, потому что их дом должны были снести. Власти не пощадили их, но оказалось, что Господь защитил их таким образом. Это было настоящее чудо, и Анастея, перекрестившись, объявила, что ее вера восстановлена. После этого она рассказала всё еще раз.

Гай ничего не понимал. Что же это за корабль, который, взорвавшись, разрушил город?

Гарриет покачала головой. Она ощущала, что не участвует в происходящем.

– Кажется, взрывом меня вышибло из тела, – сказала она. – Я еще не вернулась.

По Пирейской дороге бродили оставшиеся без крова люди с мешками и тележками. Те, кто уже сдался, расселись вокруг автобусной остановки, и Гай попытался расспросить их, но они были слишком потрясены, чтобы говорить, и просто качали головами в ответ. Принглы присоединились к беженцам, шагавшим по разбитому стеклу фонарей, окон и автомобильных фар. День был туманный, словно такой же оцепеневший от шока, как и люди вокруг.

В районе Монастираки они расстались. Гарриет отправилась в Бюро, тогда как Гай пошел в сторону школы. Каждому из них удалось кое-что выяснить о событиях прошедшей ночи.

Взорвался корабль, нагруженный тротилом. Его должны были разгрузить в воскресенье, но по неизвестной причине разгрузка затянулась. Он стоял у пристани и во время налета загорелся. Британский миноносец пытался отбуксировать его в море, но канат лопнул.

Два корабля всё еще находились в порту, когда начались взрывы. Миноносец был уничтожен вместе со всей командой.

– Это был саботаж! – воскликнул Бен Фиппс, войдя в отдел новостей.

Алан печально покачал головой, но спорить не стал.

Гарриет вспомнился моряк, который восседал на плечах греков с бутылкой в руках и гвоздикой за ухом. Вероятно, он был из команды погибшего миноносца. Он был обречен, подумала она. Человек на пороге смерти. Как и Сюрприз. Он помнился ей доблестным, но словно бы бестелесным – как будто уже начавшим исчезать из жизни. Но все они стояли на пороге смерти. Ей казалось, что взрыв слишком сильно вышиб ее из колеи. Возможно, теперь она вовсе не сможет вернуться к реальности.

– Канат порвался трижды, – продолжал Фиппс. – Трижды! Вы только подумайте! Специально предназначенный для подобных случаев канат. Порвался трижды.

Якимов, изможденный страхом и недосыпанием, спросил слабым голосом:

– Но кто же на такое способен, дорогой мой?

– А вы как думаете? Прогермански настроенные горожане, конечно. Пятая колонна. Их тут полно. Сейчас они обзванивают всех подряд и говорят, что будут и другие взрывы. Куда сильнее. Вечером увидите, говорят они. Люди так напуганы, что готовы поверить чему угодно. Вся работа встала. Существует вполне реальная угроза паники.

Якимов был потрясен услышанным.

– Но откуда же взялись эти прогерманские жители?

– Они были тут всё это время.

– Всё это время, – повторил Якимов. Все они одновременно ощутили, что на самом деле Греция была куда более чуждой страной, чем им казалось. Они жили среди союзников, все улыбались им и, казалось, любили их. Но не все друзья оказались настоящими друзьями, не все союзники – союзниками. Некоторые из них улыбались так же тепло, как и другие, но втайне шагали под другим флагом и втихомолку радовались успехам другой стороны.

– Как всё прошло в Фалироне? – спросил Бен. – Прием отменили?

– Напротив, прием имел бурный успех, – ответил Алан. – Почему бы и нет? Полагаю, многие гости майора надеются при случае пожать Гитлеру руку.

– А как прошла лекция?

– Мне известно лишь, что мисс Глэдис выглядит так, будто пережила некое мистическое откровение. О взрыве она и не упоминала. Взрыв – ничто по сравнению с выступлением Пинкроуза. Я спросил ее, как ей понравился доклад, и она прошептала: «Грандиозно!» А Пинкроуз совсем поник. Глэдис сообщила, что он на несколько дней останется в Фалироне, чтобы прийти в себя.

Гарриет и Чарльз договорились встретиться в обед. Всё утро она держалась за эту мысль, как сомнамбула держится за стену. Она не выходила на охваченные паникой улицы, а вместо этого отправила посыльного за бутербродом и сидела в отделе новостей до четырех. В «Коринф» она пришла рано, не надеясь застать там Чарльза, но он уже был на месте.

– Я пришла слишком рано, – сказала она.

– Я этого ожидал.

Она села за столик и спросила:

– Какие новости?

– О взрыве, думаю, рассказывать не стоит.

– Да, я слышала, как всё произошло. А еще? Есть ли какие-то слухи?

– Ничего хорошего.

В руках он держал книгу. Она потянулась, чтобы взять ее, но он захлопнул ее и отложил подальше. Он слегка хмурился и разглядывал лицо Гарриет, словно пытался вспомнить нечто важное.

Глядя друг на друга, они оба, казалось, были готовы что-то сказать. Но сказать было нечего. Если бы они начали разговор, он продлился бы вечность, а у них не было времени.

Вдруг у Чарльза вырвалось, словно у него вынудили признание:

– Я люблю тебя.

Она молчала.

– Ты, наверное, знала? Ты же знала?

Не в силах вымолвить ни слова, она кивнула, и лицо его просветлело. По нему было видно: теперь он полагал, что дал ей всё возможное, и никакие отговорки или проволочки более невозможны.

Он взял ее за руку и нежно повел за собой вверх по лестнице.

Их наверняка кто-то заметил, но Гарриет не видела, кто оставался в фойе. Когда она потом пыталась вспомнить, как поднялась на второй этаж, ей казалось, что она взлетела туда, словно во сне. Они шли по коридору с пронумерованными дверями. Было тихо, словно в гостинице больше никого не было, – во всяком случае, никого, кто имел бы хоть какое-то значение. Однако, когда одна из дверей вдруг распахнулась, Гарриет резко остановилась. Ее охватило какое-то предчувствие. Чарльз попытался увлечь ее дальше.

За открывшейся в конце коридора дверью видно было окно. На фоне этого окна на мгновение нарисовался силуэт высокого юноши, и Гарриет тут же узнала его. Она высвободила руку из ладони Чарльза. Юноша закрыл за собой дверь и пошел к ним со смущенной улыбкой.

– Саша, – сказала Гарриет.

Юноша – худой, сутулый, со всё той же улыбкой – опустил голову и попытался пройти мимо них.

– Это Гарриет, – сказала она.

– Я знаю, – ответил он.

– Ты что, забыл меня?

– Нет.

– Так что случилось?

По-прежнему улыбаясь, он покачал головой. Ничего не случилось, он просто хотел уйти.

– С тобой что-то сделали? – спросила Гарриет. Она была задета и озадачена.

– Нет. Со мной ничего не сделали. Всё в порядке.

Выглядел он и впрямь прекрасно. На нем был костюм из тонкой английской шерсти – в? этой части света такой костюм стоил дорого. На его лице с крупным носом и близко посаженными темными глазами не видно было следов дурного обращения или душевной травмы. Однако он переменился. Теперь Саша более не казался кротким домашним зверьком, не осознающим враждебности окружающего мира. Лицо его выглядело настороженным и неопределенным. Эта встреча должна была принести им обоим столько радости, но он, казалось, был лишь смущен.

Не понимая, что делать, она повернулась к Чарльзу:

– Это Саша.

– Вот как?

Чарльз сардонически улыбнулся. Прежде она подумала бы, что его позабавило это происшествие, но теперь она знала его куда лучше. Он смог скрыть свой гнев, но его выдавала бледность. Он воображал себя обманутым и униженным, и на смену страсти пришла ярость. Гарриет вдруг поняла, что гнев был его основной движущей силой. Как близко она узнала его за столь недолгое время! Проживи они вместе полвека, она и то не знала бы его лучше.

Даже не пытаясь остановить Чарльза, Гарриет повернулась к Саше и спросила, куда он идет. Он с несчастным и смущенным видом ответил, что шел на первый этаж.

– Я здесь с дядей, он скоро придет.

– Давайте все вместе выпьем чаю.

Она послала Чарльзу умоляющий взгляд, который означал: позволь мне сперва разобраться с этим, а потом мы поговорим.

Он рассмеялся.

– Боюсь, без меня, у меня слишком много дел.

Он вошел в свою комнату и хлопнул дверью. Всё кончено, поняла Гарриет. Она спустилась на первый этаж. Саша послушно шел следом. Она упомянула взрыв. Он ответил, что ударной волной выбило окна на верхнем этаже, но это было сказано совершенно равнодушно. Это его не касалось.

Она подвела Сашу к дивану, где всё еще лежала книга Чарльза. Они уселись, и Гарриет принялась расспрашивать мальчика с пылом, который проистекал из ее собственного болезненного замешательства.

Он сказал, что приехал из Белграда с дядей – братом его матери. Как он попал в Белград? Румынские власти снабдили его билетом и усадили на поезд. Будущее интересовало его куда сильнее прошлого, и, как только ему удалось перебить ее расспросы, он сообщил, что дядя пытается устроить их отъезд из Греции. Им всё равно, как ехать, главное – как можно скорее покинуть Европу. Власти сказали, что британцы будут эвакуировать югославов, которые находятся в Греции или на пути туда. Предположительно их посылали в Египет, но дядя поддерживал связь с сестрами – тетками Саши, которые сейчас жили в Южной Африке. «До Кейптауна немцы еще нескоро доберутся», – сказал дядя. Поэтому они собирались улететь туда при первой же возможности.

Когда с этим было покончено, Гарриет сказала:

– Гай несколько раз ходил встречать белградский поезд. Видимо, вы не встретились?

– Я его видел. Он меня – нет. Он говорил с кем-то.

– И ты даже не окликнул его?

Саша молчал.

– Почему? Я не понимаю, честное слово. В чем дело? Почему ты не заговорил с Гаем?

Саше, очевидно, было нечего сказать. Когда им подали чай, Гарриет принялась расспрашивать более напористо.

– Итак, в ту ночь, когда в нашу квартиру вломились, – когда ты исчез, – что произошло? Туда пришли гвардисты, так?

– Да.

– Они что-нибудь сделали с тобой? Они били тебя, запугивали?

– Нет, они знали, кто я. У них была моя фотография. Они сказали, что искали меня. Они заставили меня подписать бумагу… для швейцарского банка. Сказали, что, если я подпишу, меня отпустят.

– И ты отдал все свои деньги?

Он выразительно пожал плечами, смущенно опустив голову. Казалось, что это он утешает ее: ему не причинили физического вреда, поэтому Гарриет не стоило себя корить.

– И что же, тебя отпустили?

– Тогда – нет. Когда я подписал бумагу, меня посадили под замок. Я спрашивал, когда меня отпустят, и мне отвечали, что всё устроят. Меня держали там так долго, что я уже думал, что меня вовсе не отпустят. Я думал, что меня посадят в тюрьму, как отца, но как-то вечером меня посадили в автомобиль и отвезли в Жимболию[76]76
  Жимболия – город на западе Румынии, на границе с Сербией.


[Закрыть]. По другую сторону границы ждал мой дядя. У одного из гвардистов было разрешение перейти границу, и мой дядя дал ему кучу денег – три миллиона леев, кажется. Тогда меня отпустили. Мне выдали документы, и я перешел границу. Это было просто невероятно. Гвардисты оказались неплохими ребятами. Как только им принесли деньги, они стали веселиться, смеяться и пожимали мне руку на прощание. Потом я встретил дядю на таможне, и он отвез меня в Белград.

– Я и не знала, что твой дядя живет в Белграде.

– Я не знал, где он. Они знали. Они знали местонахождение всех моих родственников.

– Так они потребовали за тебя выкуп! Мне это и в голову не пришло. А что твой отец? Ты узнал что-нибудь о нем?

– Мне сообщили, что он умер, – сказал Саша решительно.

– Боюсь, так и есть.

– Я надеюсь, что так и есть.

Гарриет сделала паузу в расспросах и стала разливать чай. Передав Саше чашку, она спросила:

– Когда гвардисты тебя забрали, что они тебе сказали?

Он вдруг глянул на нее искоса, но промолчал.

– Они говорили про нас с Гаем?

Он пожал плечами и снова опустил голову.

– Ты же не думал, что мы виноваты в том, что они тебя нашли?

– Откуда мне было знать?

– Ты думал, мы тебя выдали?

Он резко поднял голову и улыбнулся ей – одновременно покровительственно и недоверчиво.

– Что они тебе сказали?

– Они сказали: посмотри, мол, что сделали твои друзья-англичане.

– Будто это мы тебя выдали?

– Да, это они и имели в виду.

– Но ты же им не поверил?

– Откуда мне было знать?

Гарриет поняла: Саша не просто поверил гвардистам, но ему даже в голову не пришло им не верить. Она была так поражена, что не знала, что сказать. Как бы то ни было, говорить уже было нечего.

Когда он жил у них, то казался ей своего рода домашним зверьком – слишком невинным и доверчивым, чтобы выпускать его одного во внешний мир. Он вырос в надежном убежище влиятельной и богатой семьи, и, хотя до него наверняка доходили семейные истории о гонениях на евреев, от недоверия окружающему миру его хранила собственная безыскусность. Однако единственной лжи – даже не лжи, а всего лишь намека на предательство друзей – хватило, чтобы вызвать к жизни всю присущую его народу подозрительность. Гарриет знала: никаких доводов не хватит, чтобы убедить Сашу, что они с Гаем не имели ни малейшего отношения к его аресту. Ему хватило одного урока. Он убедился в вероломстве мира и согласился с ним – и это знание осталось с ним навечно.

– Если ты думал, что это мы донесли на тебя, то не кажется ли тебе странным, что они разгромили нашу квартиру?

– А что, ее разгромили?

– Ты что же, сам не видел?

– Нет. Им открыла Деспина. Они тут же пришли ко мне в комнату и зажгли свет. Я лежал в постели. Они велели мне встать и одеться, потом меня увели.

– То есть ты не видел, как они выворачивали ящики и рвали книги?

– Нет, не видел. При мне ничего подобного не было.

– Значит, это произошло после твоего ухода. Когда мы вернулись, в квартире царил бедлам. Там невозможно было находиться, мы ушли в «Атенеум».

– Вот как! – вежливо ответил Саша, и стало ясно, что убедить его не получится. Хотя он держался по-прежнему кротко и вежливо, мнение его уже сложилось, и изменить его не представлялось возможным.

Глядя на его лицо – то же самое лицо, которое она знала в Бухаресте, и всё же совсем иное, – Гарриет видела, как он понемногу превращается в пронырливого финансиста наподобие тех евреев из Черновцов, которые до сих пор украшали головной убор лисьим мехом – так же, как их заставляли ходить много лет назад в обозначение их хитрости. Не приходилось сомневаться, что Саша вернет себе потерянное состояние. Это и станет его ответом жизни. Гарриет не винила в случившемся себя, но ей хотелось обвинить хоть кого-нибудь.

Она была совершенно права, оплакивая Сашу. Она и вправду потеряла его – и человек, которого она встретила теперь, был не просто чужаком: он был чужаком, которого она не могла любить.

– Гай очень хотел бы с тобой встретиться, – сказала Гарриет. Саша молчал. – Ты же рад был бы его видеть? Разве нет?

– Мы скоро уезжаем.

– Да, но не прямо сейчас. Сообщения нет…

– Мы съезжаем из гостиницы, – нетерпеливо и встревоженно перебил он ее. – Мы остановимся… у друзей моего дяди.

– Может быть, Гай навестит тебя там?

– Я не знаю, где они живут.

– Если я дам тебе наш адрес, ты свяжешься с Гаем сам?

– Да, – ответил Саша покорно и взял бумажку с адресом. Видя, как он убирает записку в нагрудный карман, Гарриет подумала: что ж, теперь дело за ним.

В гостиницу то и дело кто-то заходил, и Саша беспрерывно поглядывал на дверь, ожидая возвращения дяди. Гарриет видела, как не терпится ему уйти, и понимала, что он не хочет видеть Гая. Даже если бы ей удалось убедить его в их невиновности, он уже оставил их в прошлом и не желал возвращаться к ним. А ей не хотелось его возвращать. Зачем? В конце концов, он был уже не тем, кого они знали.

В гостиницу вошел незнакомый мужчина.

– Это мой дядя. – Саша произнес эти слова громче от облегчения. – Мне пора.

– Разумеется.

Он тут же отошел, забыв попрощаться. Гарриет наблюдала за ними. Дядя – сутулый мужчина, втянувший голову в каракулевый воротник пальто, – был на добрых полвека старше племянника, однако их сходство было совершенно явным и казалось еще сильнее из-за понимания, которое, очевидно, существовало между ними. Они принадлежали не к какой-то стране, но к международному братству, члены которого были более похожи друг на друга, чем на граждан тех стран, где им выпал шанс родиться.

Евреи всё же совсем иные, подумала Гарриет. Однако, когда Саша зашагал вслед за дядей по лестнице, ее охватило острое чувство потери.

Допивая чай, она увидела, как из гостиницы вышел Чарльз. Он сбежал по лестнице, не оглядываясь, всё еще бледный и злой. Она понимала, что ей, возможно, никогда не исправить случившегося и всё это было напрасно. Саша прекрасно знал, что они с Гаем в Афинах, но даже не попытался встретиться с ними. Он мог уехать, и они бы так никогда и не узнали, что он был здесь. Однако он выбрал именно этот момент, чтобы появиться – и разлучить ее с другом.