Текст книги "Друзья и герои"

– Милая, ну иди же сюда!

Гарриет неохотно двинулась к нему. За последние недели она почти забыла, как он выглядит: его образ был вытеснен другим. Теперь же она увидела его словно впервые и поняла, что он страдал так же, как и все вокруг. Он похудел, кожа его стала бледной. Наконец-то он столкнулся с проблемой, от которой не мог сбежать. Он должен был разделять с ней ее переживания, но теперь всё это было неважно. Она научилась справляться со всем в одиночку. И всё же ей было жаль его. Ему было нечего делать. Последнее его дело подошло к концу, и от реальной жизни больше негде было спрятаться. Они оба оказались в этой ловушке.

Было больно видеть, как он переживает. Она взяла его за руки, и он заключил ее в объятия – такие теплые и знакомые.

– Прости, – сказала она. – Я не хотела тебя бросать.

– Я так и не думал.

– Видишь ли, Чарльз любил меня.

– Ты что же, думаешь, что я тебя не люблю?

– Ты любишь всех.

– Это не значит, что тебя я люблю меньше.

– Думаю, что значит.

Гай не привык спорить. Он ожидал, что окружающие понимают его, – возможно, напрасно.

– Нам пора, – сказал он. – Нас ждут к ужину в Академии. Если снова начнут стрелять, мы застрянем здесь еще на пару часов.

Они вернулись, чтобы забрать вещи и запереть дом. Гарриет уже не надеялась найти кошку, и ей казалось, что их разговор ничего не изменит.

29

Принглам досталась комната, некогда принадлежавшая Грейси. Казалось, что после его отъезда там никто не жил.

Гарриет выглянула в окно, за которым раскинулся сумеречный сад; из сухой листвы вставал молодой акант, и альстрёмерия уже выбросила бутоны. Аромат сада – сухой, смолистый, казавшийся запахом самой Греции, – обогатился свежим и сладким запахом цветущих лимонных деревьев.

В комнате было пусто, но всё же рядом со своими покровителями Принглы ощущали себя в безопасности. У Гарриет полегчало на душе.

– Мне здесь нравится, а тебе? – спросила она.

– Очень.

Гай принялся распаковывать книги и расставлять их на шифоньере, словно они поселились здесь надолго.

Спрятавшийся в саду дом казался надежным убежищем от ужасов войны, но, когда они спустились в столовую, это впечатление рассеялось. Алан не вышел к ужину. Хотя Пинкроуз и сохранил за собой комнату, бóльшую часть времени он проводил в Фалироне. Остальные жильцы тихо перешептывались, но умолкли, завидев посторонних. Гарриет ощутила, как они насторожились. Атмосфера была напряженная.

Гаю хотелось немедленно стать частью этого места, и он напомнил мисс Данн, что хотел бы сыграть с ней в теннис.

– Подумаю, – сказала она, явно давая понять, что у нее есть дела поважнее.

Гай принялся предлагать ей назначить партию на тот или иной день, и мисс Данн нетерпеливо передернула плечами, но тем не менее зарумянилась.

Им подали козий сыр с какой-то зеленью, пробудившей в собравшихся вялый интерес. Теннант сказал даже, что никогда не пробовал подобного.

Гай предположил, что это морской укроп, и процитировал:

– «Над обрывом человек повиснул и рвет укроп – ужасное занятье!»[82]82
  Шекспир. Король Лир. Акт IV. Сцена 6 (пер. А. Дружинина).


[Закрыть]

Теннант улыбнулся, но было ясно: это не место для дружеской болтовни.

После ужина Гаю не терпелось вернуться в центр города и найти своих товарищей. Сад был залит молочно-белым светом луны. Гарриет хотелось побыть под открытым небом, и она повела упирающегося Гая по Плаке. Она шагала быстро, всё еще движимая азартом поиска, хотя и понимала, что ничего не найдет. Вместе они дошли до Акрополя.

Небо было ясным. Пока они карабкались по склону, их взорам открылся Парфенон; одна его стена всё еще была окрашена розовыми лучами заката, другую уже посеребрил лунный свет. По мере того как солнечные лучи меркли, мрамор словно начинал светиться изнутри, подобно алебастру, и вся Плака была озарена этим сверхъестественным сиянием.

Афиняне хорошо понимали, что такая теплая звездная ночь может принести с собой смерть и разрушение. В темных дверных проемах двигались черные силуэты. Они недоверчиво и выжидающе смотрели на проходящих мимо незнакомцев.

Гай плохо знал этот район и опасался, что они заблудятся в темноте. Гарриет начала уставать и согласилась вернуться.

Танди уже ушел из «Зонара». Было так тепло, что можно было оставаться за уличным столиком и после захода солнца. Танди вместе с остальными сидел на верхней террасе «Коринфа». Они устроились за столом рядом с балюстрадой – в смятении, как и другие обитатели этого черно-белого города, которому предстояло утонуть в крови. Была у них, впрочем, и другая причина для беспокойства.

Бен Фиппс – у него были свои источники – сообщил, что британские войска уже отступают.

– Если эвакуируют тех, кто сейчас на дороге во Флорину[83]83
  Флорина – город на северо-западе Греции в 370 километрах от Афин.


[Закрыть], Греция останется беззащитной.

– Думаете, сюда идут немцы? – спросил Танди.

– Весьма вероятно. Я практически уверен в этом – хотя, конечно, сейчас ни в чем нельзя быть уверенным. Я склонен винить греческое командование. Папагос[84]84
  Александрос Папагос (1883–1955) – греческий политик. Во время описываемых событий был главнокомандующим греческой армией.


[Закрыть] согласился вывести греческие войска из Албании и усилить линию фронта. Этого сделано не было. Он утверждал, что, если бы солдатам приказали оставить взятую территорию, они бы пали духом. Я в это не верю. Я знаю греков. Что бы ни случилось, они будут защищать свою страну. И что мы имеем теперь? С греческой армией, по всей видимости, покончено. Половина отрезана и находится в Албании, другая потеряна во Фракии.

Они долгое время сидели молча, размышляя о возможном поражении.

– Но мы еще не побеждены, – сказал Гай, пытаясь развеять уныние.

Фиппс саркастически хохотнул, после чего неожиданно согласился:

– Да, это верно. Британцев не так-то просто победить. И мы вынуждены держаться за Грецию. Это наш европейский плацдарм, мы просто не можем позволить себе потерять ее. Особых талантов у нас нет, но обычно нам всё же удается задуманное.

– Если мы продержимся, то еще можно будет всё исправить, – сказал Алан.

– Бывали и такие чудеса, – подтвердил Бен.

Чудеса внушали больше надежды, чем соображения здравого смысла, и Якимов энергично закивал. Его широко распахнутые глаза так и сверкали в свете луны.

– Нам остается только верить! – воскликнул он.

– Господь всемогущий! – Танди с отвращением поежился. – Не настолько же всё плохо.

– Разумеется, – сказал Алан.

Последовала пауза. Затем Гай спросил:

– Есть ли новости из Белграда?

– С ними нет связи, – ответил Бен. – Это дурной знак. По слухам, два дня назад немцы уже были в пригородах.

– Это известно наверняка?

– Это слухи, но в последнее время слухи, к сожалению, оказываются верны.

– Значит, Дэвид Бойд уже покинул город. Он наверняка приедет сегодня. Поезд вот-вот прибудет.

Гай посмотрел на часы, готовясь немедленно отправиться на вокзал. Бен Фиппс остановил его:

– Вы же не думаете, что поезда еще ходят? Немцы захватили пути к югу от Белграда. Если ваш друг застрял, он может добраться до побережья. Возможно, ему удастся попасть на борт в Сплите или Дубровнике.

– Это возможно?

– Вероятно.

Бену уже прискучили переживания Гая за пропавшего друга, и он запрокинул голову и уставился на луну. Лицо его ничего не выражало, в очках отражался лунный свет.

– Не волнуйтесь, – сказал он насмешливо. – Даже если ваш Бойд – не дипломат, его не оставят в беде. Попадет в плен – МИД его выкупит. С такими ребятами есть кому возиться. Здесь вот, например, есть яхта, которая заберет всех, кого нужно.

– А остальных? – спросил Танди.

Бен Фиппс смерил его ироническим взглядом:

– Чего вам бояться? Вы что же, не умеете ходить по воде?

Хотя Танди рассмеялся вместе с остальными, взгляд у него оставался холодным и задумчивым. Он уже описывал свою методику выживания: нигде не задерживаться подолгу. На этот раз судьба завела его в тупик. Как же ему поступить теперь?

Поскольку ответа на этот вопрос не знал никто, они заговорили о другом. Бен Фиппс рассказал, что Дубедат и Тоби Лаш часами простаивают в очередях за продуктами. Он видел их в разных кварталах: они скупали консервы, которые для большинства были слишком дорогими.

– Они готовы платить сколько угодно, – сказал он. – Если запасы майора подошли к концу, это дурной знак. А как наш Пинкроуз? Как он ведет себя в трудную минуту?

– Блистательно, – ответил Алан. – Его заботит только одно: кто переведет его лекцию на греческий? Он хочет, чтобы ее опубликовали на обоих языках. Твердит, что ему подойдет только ученый, и каждый день предлагает кого-нибудь нового. Когда этот вопрос будет решен, – если он будет решен! – нам придется выбирать, кто напечатает этот труд, затем искать продавца…

– Вы серьезно?

– Мой дорогой Бен, вы полагаете, что главный вопрос сейчас – дойдут ли сюда немцы. Если бы вы работали в отделе новостей, то вам бы пришлось заниматься куда более важным вопросом: как быстро мы сможем отправить труд Пинкроуза в книжные магазины?

– То есть он больше не тревожится за свою жизнь?

– Он больше не говорил об этом.

– Как думаете, у него есть какой-то туз в рукаве?

– Если и есть, то мне хотелось бы знать какой. Из Греции надо вывезти немало народу: британских подданных, находящихся под стражей греков, еврейских беженцев. Четыреста-пятьсот человек, и среди них немало детей.

– Мне казалось, детей вывезли на эвакуационном судне?

– Не всех. Некоторые женщины отказались покидать мужей. К тому же жизнь продолжается. С тех пор родилось еще несколько английских ребятишек.

– И что же об этом думает миссия?

– Поживем – увидим.

В комнате Принглов стояли две узкие кровати. Гай и Гарриет ни разу не спали по отдельности с тех пор, как поженились, но теперь их разделяла целая комната. Оба мерзли поодиночке: одеяла были тонкими, а сквозь рваную сетку в комнату проникали москиты.

В середине ночи Гарриет проснулась от стонов Гая. Перед сном он читал, облокотившись на подушку, и уснул, не выключив свет. Во сне он боролся с кем-то. Гарриет подбежала к его кровати, стоявшей под одним из окон, и увидела, как над ним кружат москиты. Гай почувствовал сквозь сон ее появление и пробормотал:

– Убери их.

Гарриет как раз купила новую упаковку пластинок от насекомых. Она разложила пластинки на столе и подоконнике и подожгла. Гая окружила дымовая завеса. Гарриет подобрала упавшую подушку и положила ее Гаю под голову, после чего встала рядом с кроватью, наблюдая, как разлетаются москиты.

– Дэвид так и не приехал, – сквозь сон пробормотал Гай.

– Может, он приедет завтра, – сказала Гарриет.

С какой-то отдаленной границы сна – такой далекой, что она не подчинялась ограничениям времени, – Гай грустно ответил:

– Он уже не приедет. Он потерян.

– Мы все потеряны, – ответила Гарриет, но Гай уже не слышал ее.

Вернувшись в постель, Гарриет вспомнила первые дни их брака. Тогда ей казалось, что она знает его. Ей до сих пор так казалось, но теперь это был уже не тот человек, за которого она выходила замуж. Теперь стало ясно, что Гай с самого начала был неизвестной величиной. Порой ей казалось, что он настолько переменился, что их уже ничто не связывало. Воображая, что все нити между ними порваны, она думала, что ей остается только уйти. Теперь же она не была в этом уверена. При одной мысли о побеге она ощущала, как ее тянут в разные стороны соображения долга, привязанности, необходимости. С каждым разрывом нити вместо нее вырастала новая. Попытайся она сбежать, ее удержала бы на месте паутина, о существовании которой она раньше и не подозревала.

Власти не делали попыток выступить с опровержением, и слухи набирали силу, а к воскресенью стали выглядеть правдоподобно. Это было Вербное воскресенье. С понедельника начиналась Страстная неделя, но в этом году никто не думал о Пасхе. День был серый и холодный, и ледяной ветер разносил тревогу, словно бациллы. Все высыпали на улицы и бесцельно бродили по округе, спрашивая друг у друга, что происходит.

Пока Алан шел по улице вместе с Принглами, его несколько раз останавливали англичане, которые жили в Кифисье или Психиконе и обычно проводили воскресенья дома.

Однако в это воскресенье всех охватил тревожный зуд. Людей тянуло в центр города, словно там им могли что-то сообщить. Алан, как сотрудник Информационного бюро, по мнению окружающих, должен был знать, что происходит. Его раз за разом просили опровергнуть слух, что немецкие танки движутся по Греции, почти не встречая сопротивления. Это не могло быть правдой. Все понимали, что Салоники обречены. Северный порт располагался слишком близко к границе. Удержать его было невозможно. Но что это за слухи об отступлении британцев! Британское сопротивление так просто не сломить. Наверняка это выдумки пятой колонны?

Алан выслушивал всё это серьезно и сочувственно и подтверждал, что пятая колонна вконец распоясалась. В самом деле, британские войска покинули Флорину, но это, скорее всего, был спланированный ход. По его мнению, бояться было нечего. Британия еще сражалась.

Люди принимали его утешения, понимая, что он старается как может, но знает не больше их самих. Они сердечно благодарили его и удалялись в поисках других источников информации.

Один из англичан, Плаггет, рябой, со щетинистыми усами и с голосом пронзительным, словно у терьера, отреагировал хуже других. Принглы раньше его не видели. Он работал на английскую компанию, но был женат на гречанке и в основном общался с греками. Теперь же он, подобно остальным, вышел на улицу в надежде узнать, что происходит. Соображения Алана он отверг сразу же.

– Я в это не верю, – заявил он. – Выглядит это всё неважно, а на деле, полагаю, еще хуже. Мне это всё не нравится. Что теперь будет с нами? И зачем сюда приехали наши ребята? Отступить без единого выстрела! К чему это всё? Наворотили дел, а нам теперь расхлебывать. Без единого выстрела! Весь город об этом говорит.

Его жена стояла рядом, явно стыдясь поведения мужа.

– Если об этом говорит весь город, значит, слухи исходят от пятой колонны, – сказал Алан.

– Вы обманываете себя, Фрюэн. Пятая колонна не так уж и велика. Мы сейчас навещали в больнице родственника жены. Его прислали с полевого склада. Говорит, там настоящий хаос.

Наконец Алан и Принглы, сами нуждаясь в утешении, добрались до «Зонара». Танди спрятался внутри кафе, спасаясь от ветра. С ним были Якимов и Бен Фиппс. Неподалеку от них устроилась компания англичанок, среди которых восседали миссис Бретт и мисс Джей. Завидев Алана, миссис Бретт вскочила на ноги и бросилась к нему:

– Есть новости? Говорят, наши ребята сбежали. Скажите мне правду. Я англичанка, я всё вынесу!

Алан сочувственно глядел на нее сверху вниз, пока она повторяла:

– Я не боюсь. Нет-нет, совсем не боюсь. Если положение затруднительное, так мне и скажите.

Улучив паузу в ее речи, Алан медленно и четко произнес:

– Это запланированное отступление. Стратегический ход. Они решили укрепить линию Олимпа.

Миссис Бретт издала ликующий вопль.

– Я так и знала! Я всем говорила, что так и есть! На линию Олимпа можно положиться, не так ли? Там же австралийцы!

Она вернулась к подругам, твердя, что всё в порядке и волноваться не о чем, но держалась при этом чересчур уверенно – как и положено англичанке, которая ясно видит грядущую катастрофу.

Бен Фиппс смерил ее мрачно-одобрительным взглядом и спросил у Алана:

– У вас были причины так утверждать?

– Надо сохранять надежду.

– То есть так ничего и не известно?

– Ничего. А вам?

– Ничего. Возможно, мы уже ничего и не узнаем. Нас могут держать в неведении, пока сюда не явятся немцы. Так произошло в Салониках. Там был польский лагерь, и им ничего не сообщили. Кому-то из англичан удалось сбежать в последнюю минуту, но поляков никто не предупредил. С нами может произойти то же самое.

– Сомневаюсь, – сказал Алан.

Однако все они боялись, что их застанут врасплох. Инстинкт велел им держаться вместе. Если кому-то из них удастся что-то узнать – сразу узнают и остальные. Если их захватят, то, по крайней мере, не поодиночке. Даже Гай не искал, чем отвлечься, признавая, что им оставалось только ждать.

Хотя никто, кроме Якимова, уже не питал иллюзий касательно Танди, всё же именно Танди выступал в роли их связующего звена. По крайней мере, у него был богатый опыт эвакуации. Даже Фиппс признавал, что Танди в этом деле мастак. Если кому-то и удастся сбежать, то это будет он; возможно, остальным удастся за ним последовать.

Менее чем через неделю после отъезда Чарльза Гарриет увидела, как в Афины возвращаются первые английские солдаты. Прибыло два грузовика; они остановились перед гостиницей, которую реквизировали под нужды армии, но пассажиры даже не попытались выйти.

Гарриет подошла к ним, полагая, что они-то должны знать, что происходит. Заднюю стенку кузова первого грузовика опустили, и было видно, что внутри лежат мужчины – на полу, прислонившись к мешкам, свесив головы. Казалось, что они пребывают в подобии транса.

– Откуда вы приехали? – спросила Гарриет. – Есть ли новости?

Ей никто не ответил.

У двоих головы были перевязаны грязными бинтами. Через некоторое время один из них поднял взгляд и посмотрел куда-то сквозь Гарриет. Она поспешно отступила. Они были совершенно измотаны, но дело было не только в этом. От них пахло поражением – очевидным, как запах гангрены. Они выглядели так безнадежно, что Гарриет чуть не расплакалась.

Прохожие неодобрительно смотрели на новоприбывших. Еще совсем недавно британских солдат провожали песнями, цветами и смехом. Теперь они вернулись – в таком отчаянии, что вокруг них клубилось марево смерти, подобно ледяной дымке вокруг айсберга.

Собирался дождь, и над холмами змеились набухшие от влаги черные тучи. Ветер трепал деревья, и на мостовой среди пыли и обрывков бумаги кружились белые и розовые лепестки.

Из гостиницы вышел какой-то офицер, и к нему обратился по-английски пожилой господин из толпы:

– Нам ничего не говорят. Мы хотим знать, что происходит.

– Не вы одни, – ответил офицер и подошел к грузовику. – Давайте двигайтесь!

Солдаты кое-как поднялись и вылезли из грузовиков, двигаясь словно старики. Пока они шли, кто-то положил руку на плечо одному из раненых. Тот сбросил ее – не раздраженно, но так, словно вес чужой руки был для него неподъемным.

Они зашли в гостиницу, но Гарриет так и осталась стоять на мостовой, не помня уже, куда шла. Она оставила Гая в книжном магазине на площади Конституции, чтобы обойти аптеки в поисках аспирина. Теперь аспирин был позабыт. Она побежала обратно на площадь: у нее были все доказательства того, что катастрофа свершилась. Гай был поражен ее видом. Поначалу она не могла говорить, а когда попыталась описать увиденное, то разрыдалась. Он обнял ее. Его тепло, воспоминания о том, как храбро он держался, пока их дом сотрясался от выстрелов, их взаимная нужда друг в друге – всё это захлестнуло Гарриет. Она прижалась к нему.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– Я знаю, – ответил он беспечно – так же, как и в первый раз, когда она произнесла эти же слова в поезде, идущем в Бухарест.

Она вдруг разгневалась и вырвалась из его рук.

– Нет, не знаешь, ты ничего не знаешь! Ничего!

Он поймал ее за руку и укоризненно сжал.

– Я знаю больше, чем ты думаешь.

– Возможно.

Она сердито вытерла глаза, как ребенок, которому пообещали новую куклу взамен разбитой, и он не может решить, что важнее: потеря или надежда на возмещение.

– Пойдем, тебе надо выпить, – сказал Гай, подхватил ее под руку и повел прочь.

На протяжении дня в город прибывали всё новые грузовики с солдатами, отупевшими от усталости. Поначалу прохожие при виде них замирали в недоумении. Потом стало ясно, что слухи оказались правдой. Битва была проиграна. Англичане отступили. И всё же люди продолжали толпиться на улицах, ожидая хоть какого-то объяснения. Должно же быть сделано объявление. Их страхи будут развеяны. Но никакого объявления не было. Афиняне уже не в силах были терпеть неизвестность. Катастрофа произошла: они увидели ее своими глазами.

В сумерках Алан сказал, что хочет выгулять собаку, – его тянуло прочь из города, оцепеневшего от столкновения с реальностью. Он предложил доехать на автобусе до побережья и прогуляться до Турколимано.

В отличие от остальных, Бен Фиппс пребывал в восторженном состоянии, поскольку только что чудом избежал гибели. По пути из Психикона он попал под обстрел и вместе с еще несколькими людьми укрылся в дверном проеме. Два бомбардировщика спикировали, словно летучие мыши, и принялись стрелять по дороге, усеяв ее пулями. Никто не пострадал, и, когда самолеты улетели, Бен выбежал и поднял одну из пуль, завернув ее в носовой платок: она была еще горячей. Теперь он не в силах был говорить ни о чем другом, кроме своего приключения, и на пляже вытащил из кармана пулю и подбросил ее в небо.

– В меня стреляли из пулеметов!

Его восторг забавлял Алана, который наблюдал за ним так же, как за игрой Диоклетиана.

– Вы не пошли на войну, но она явилась к вам сама, – заметил Алан. – Чего еще желать журналисту?

К вечеру облака разошлись, открыв ало-лиловую закатную панораму. Когда цвета поблекли, над морем поднялся нефритово-серый туман, который словно светился изнутри, напоминая о долгих летних сумерках. Алан принялся рассказывать об островах и о предстоящих днях на пляже.

С наступлением темноты они добрались до Турколимано, пребывая в ностальгической меланхолии.

– Нас лишили рая, – сказала Гарриет.

– Он еще вернется, – ответил Алан. – Даже война не длится вечно.

Они пробирались по разрушенным взрывом улицам, перелезая через горы кирпичей и досок. Им нужно было найти автобус, который шел из Пирея. Завидев лучик света, пробивавшийся между светонепроницаемыми шторами, они остановились, радуясь укрытию. В крохотном кафе, освещенном свечными огарками, стояло несколько простых столов. Хозяин, в одиночестве сидевший в дальнем углу, поприветствовал их так мрачно, что на фоне всеобщей тишины стало казаться, будто они угодили в царство мертвых.

В последние несколько дней мужчины завели привычку рассказывать лимерики и анекдоты и обсуждать жизнь в целом, постепенно напиваясь до полного забытья. В такой тесной компании чувство опасности отступало, и иногда о нем удавалось забыть. Устроившись в кафе со стаканами греческого бренди, они попытались вспомнить хоть один анекдот или стишок, который еще не рассказывали.

– Расскажите ту историю, которую вы вспоминали, когда мы познакомились, – сказала Гарриет Якимову. – Про крокет.

Якимов улыбнулся себе под нос, довольный такой просьбой, но не торопясь ее исполнять. Он опять остался без средств к существованию, и ему покупали выпивку окружающие, однако он не желал возвращаться к тяжкому труду конферансье. Опустив тяжелые бледные веки, он заглянул в свой стакан, – тот оказался пуст, – подвинул его и спросил:

– Как насчет капельки бренди?

Гай окликнул хозяина, и перед Якимовым поставили бутылку. Тогда он удовлетворенно вздохнул и заявил:

– Ну что же, крокет!

Этот рассказ насмешил всех в Бухаресте. Но здесь, в темном уголке на краю потерянного мира, он казался просто уморительным. Каждый раз, как Якимов слабым голосом повторял слово «шары», его слушатели хохотали до умопомрачения, пока наконец не сползли со стульев, всхлипывая от смеха. Хозяин потрясенно наблюдал за ними: он никогда еще не видел, чтобы англичане так себя вели.

Когда им не удалось припомнить более ни одной истории, они умолкли, заново ощущая тишину разрушенного города.

После долгого молчания Алан сказал:

– Как-то раз, когда я ночевал в палатке на поле битвы в Марафоне, ночью меня разбудил звон мечей о щиты.

Казалось, что он признается в чем-то, о чем не заговорил бы в обычное время, и окружающие, впечатленные, поверили ему. Бен сказал, что вырос в Кинтоне[85]85
  Кинтон – деревня на юго-востоке графства Уорикшир, Англия.


[Закрыть] и часто слышал, что местные фермеры отказывались выходить на Эджхилл[86]86
  На Эджхиллском поле 23 октября 1642 года состоялась первая битва английской Гражданской войны.


[Закрыть] ночью.

Роджер Танди несколько раз фыркнул и наконец изрек:

– Все слышали подобные истории. В Ирландии есть поле, на котором в четвертом веке состоялась битва, и крестьяне утверждают, что там до сих пор рубятся.

Все рассмеялись, но даже Гай, непоколебимый материалист, проникся общим настроением и дал вовлечь себя в обсуждение теории, согласно которой страдание, гнев, страх и другие сильные чувства подобного рода запечатлеваются в эфире, так что их можно ощутить даже много веков спустя.

Гарриет представила себе, как их чувства оставляют след в земной атмосфере, и задумалась, сколько еще лет ее тень будет бродить по саду «Заппион» рядом с другой тенью.

Бен вытащил пулю из кармана и прокатил ее по столу. Не думают ли они, спросил он, что его чувства навеки остались в том дверном проеме, где он стал мишенью для немецких стрелков?

Якимов поцокал языком.

– Это должно было быть ужасно, дорогой мой. Полагаю, вы переменились в лице?

– В лице? Да я чуть пол не переменил!

Алан расхохотался, откинулся к стене, утер лицо руками и что-то простонал. Они находились в таком состоянии, что даже страх стал казаться крайней формой абсурда. Оставалось только смеяться. Они продолжали хохотать, когда хозяин виновато сообщил им, что ему пора закрываться. В лучшие времена он с радостью поил бы их всю ночь, но теперь – он повел рукой – взрывом разрушило его дом, и ему предстояло пешком идти к брату в Амфиали[87]87
  Район Амфиали находится примерно в шести километрах от Турколимано.


[Закрыть].

В кафе так никто, кроме них, и не пришел, и Алан спросил у хозяина, зачем он вообще держит заведение открытым. Тот ответил, что днем к нему заходят рыбаки и портовые рабочие, а иногда кто-то бывает и вечером. В остальном район был заброшен.

– Куда же все ушли?

Хозяин выразительно развел руками. Многие погибли, это было ясно, – их было так много, что никто не знал сколько. Остальные стояли лагерем в лесах под Афинами.

– Сохрани нас Господь, – пробормотал Танди. – Война уже есть, голод тоже, дальше жди чумы. Дизентерия в наличии, и будет чудо, если мы не заболеем тифом.

Притихнув, они вышли в холодный ночной воздух и под светом убывающей луны добрались до автобусной остановки.

В барах вновь стали попадаться английские солдаты, но они утратили всю свою общительность. Понимая, что они в Греции ненадолго, солдаты старались избегать местных жителей, поскольку хорошо знали, сколько бед принесли самим своим появлением.

Один из студентов Гая, завидев его на улице, крикнул:

– Зачем они приехали? Мы их не звали!

Но таких жалоб было немного. Солдаты стали жертвами поражения. Видя их в грязных, рваных мундирах, измученных долгим отступлением под огнем, девушки снова бросали им цветы – но теперь это были цветы утешения.

В среду вечером Гай отправился в школу и увидел, что она опустела. Гарриет пошла вместе с ним; на обратном пути они заглядывали в бары, надеясь встретить кого-нибудь, кто сообщит им последние новости. В одном из баров они встретили британского капрала – он в одиночестве сидел за стойкой и распевал:

 
Когда закончится война,
О, как я буду рад!
Я выброшу мундир в окно
И не вернусь назад.
Забуду о парадах,
Забуду о траншеях,
Забуду о проклятых батареях…
 

При виде Принглов он умолк, а когда Гай пригласил его выпить, выпрямился и взял себя в руки.

– Англичане? – спросил он. Вежливость не позволяла ему проявлять смятение в их присутствии в этом осажденном городе. Он смерил их осторожным взглядом.

Они принялись расспрашивать его о произошедшем. Он потряс головой.

– Забавно вышло. Говорят, их там миллионы.

– Правда? Миллионы кого?

– Немцев на чертовых мотоциклах. Австралийцы отстреливали их так споро, что скопилась целая гора, через которую пришлось пробиваться динамитом. А вокруг жужжали юнкерсы[88]88
  Junkers – авиастроительная компания в Германии, производившая военные самолеты. Юнкерсами называли немецкие грузовые самолеты и бомбардировщики.


[Закрыть], будто чертовы осы. В жизни не видел ничего подобного. У нас не было шансов. Ни единого.

– И где теперь немцы? – спросила Гарриет.

– Где-то на дороге.

– Далеко?

– Если их никто не остановил, то недалеко.

– Говорят, что новозеландцы еще держатся у Альякмона[89]89
  Альякмон – самая длинная река Греции.


[Закрыть].

– И когда так говорили?

– Вчера.

– Вчера! – фыркнул капрал. – Вчера всё было иначе. – Гай заказал ему еще выпивки, после чего капрал вновь оглядел Принглов и заставил себя заговорить: – А вы что здесь делаете? Не застряли здесь?

– Мы надеемся, что положение переменится. Всё еще может перемениться, не так ли?

– Вот уж не знаю. Не могу сказать.

– А вы? Что вы будете делать?

– Нам велели двигаться к мосту.

– Какому мосту?

– На югах. Мы идем на юга.

Сообразив, что сказал лишнего, капрал одним глотком осушил стакан, взял фуражку и попрощался:

– Увидимся.

Из услышанного они сделали вывод, что британские войска намеревались удерживать Морею. Они отправились в «Зонар», чтобы поделиться новостями с остальными, но Бен Фиппс пришел туда первым и был так возмущен, что они сразу же позабыли о капрале.

– Что бы вы думали? – вскричал он. – Вы не поверите! Я только что из миссии. У них нет никакого плана. Ни капельки. Ни крошечки. Ни единой лодки. Мы пропали, понимаете? Мы пропали.

– Кто вам это сказал? – спросил Танди.

– Сами они и сказали. Я спросил, как они планируют эвакуировать английских беженцев, и они совершенно спокойно ответили, что таких планов нет. Якобы они не знали, что всё так сложится. Теперь-то вы знаете, говорю я. Все волнуются. В панику никто не впадает, но люди хотят знать, что им помогут. Не могут же они сидеть и ждать немцев. А мне и отвечают: мол, кораблей нет, мы ничего не можем сделать.

– Но ведь должен быть хоть один корабль, – сказал потрясенный Якимов.

– Нет. – Бен яростно затряс головой. – Ни единого.

– Югославы говорят, что их заберут, – заметил Танди.

– О да, о них-то позаботились. Да и о поляках. Кто-то им всё устроил, а вот о британцах все позабыли. Я спросил, не могут ли нас отправить вместе с югославами и поляками, но мне ответили, что корабли и так, дескать, переполнены.

Танди задумчиво уставился на улицу. Только Бен Фиппс всё никак не унимался:

– Обычная британская невнятица! Я спросил, понимают ли они, что немцы могут явиться сюда уже завтра, – и что, по-вашему, мне ответили? Всё это, мол, так неожиданно! Неожиданно! Да, всё и впрямь произошло довольно неожиданно, только вот очевидно это было с самого начала. Не надо было нам вообще в это лезть. Толку не было никакого, а если бы мы держались в стороне, всё могло бы сложиться иначе. Послали туда несколько человек на древних танках, а потом и говорим: мы, мол, не знали. Да о чем они вообще думали?

– Они думали, что мы дойдем до Берлина, – сказала Гарриет.

Фиппс горько рассмеялся.

– Никакого планирования. Никакой подготовки. А теперь еще и никаких кораблей.

Он принялся грызть палец и бормотать сквозь зубы проклятия с яростью человека, который осознал, что ничто ранее сказанное в адрес правительства не было достаточно суровым.

Последовала долгая пауза. Наконец Гай мягко спросил:

– А есть ли какие-то новости?

– Мы признали стратегическое отступление вдоль линии Альякмона.

– И что это значит, по-вашему?

– То, что немцы сломя голову несутся по берегу.

Танди хмыкнул и вытащил свой роскошный бумажник. Он положил на стол купюру в счет своей доли выпитого и сказал: