Текст книги "Снег в Техасе"

– Господи, поспать не дадут! Люди вы или евреи?

Миша достал свою печать, дыхнул и оставил оттиск на объявлении о прокате лодок: «Доктор М. И. Годлевский, Ленинград».

Михаил устроился на работу в Военно-медицинскую академию. Сперва вольнонаемным, потом его взяли в кадры РККА. Демобилизовался он майором.

В те годы много денег приносила частная практика. Он как-то сразу попал в обойму, стал модным практикующим врачом. Одним из первых его пациентов стал Мирзоянц, директор треста. Михаила вызывали по ночам. Звонила жена: «Доктор, приезжайте! Ашотику опять плохо. Такси у вашего подъезда». Михаил простукивал пальцами липкое от холодного пота тело Мирзоянца, считал пульс, давал выпить снотворное. Мирзоянц его не отпускал. «Доктор, вы возвращаете мне жизнь». В прихожей жена Мирзоянца протягивала Михаилу толстый конверт с червонцами. Мирзоянца вскоре расстреляли за крупную растрату.

Михаил стал покупать старинную мебель. Завел знакомство в комиссионках. Когда приходило что-нибудь интересненькое, ему звонили. Тогда интересненькое попадалось часто – то, что растащили из разгромленных дворцов и имений. Он особенно удачно купил бюро и диван красного дерева стиля Александра I – вещи музейные.

В 1928 году Михаил женился на Вере Масленниковой из общей хирургии. Они стали встречаться еще в институте, Вера была на два курса младше. Жила вместе с матерью, тихой богомолкой Марией Ильиничной, в деревянном домике в Конной Лахте. Венчались в небольшой церкви на Петроградской. Позднее удалось обменять дом в Лахте на две комнаты в квартире на Мойке. Когда год спустя Мария Ильинична умерла, в одной из этих комнат устроили спальню. Дочь Маша родилась летом 1930-го. Ей отвели вторую комнату.

В 1937-м пошли аресты. В отделении Михаила исчезли трое: двое стареньких врачей и один совсем молодой, из рабфаковцев. Михаил спал неспокойно, ждал, что за ним придут. В графе «Социальное происхождение» у него стояло «Из служащих», а службу в Белой армии он не упоминал. А вот в пункте «Есть ли родственники за границей?» у него стояло «Да, имею: брат за границей с 1914 г., связи не поддерживаю». Пронесло. Не взяли.

Осенью 1939-го началась война с Финляндией: Михаила послали на Карельский перешеек. Зима выдалась морозной, армия к холодам была не готова. Михаилу приходилось ампутировать отмороженные конечности. Несколько раз его вызывали на экспертизу: определять следы пороха вокруг огнестрельных ран. В большинстве случаев эти следы были видны простым глазом. Михаил подписывал протокол. Самострельщиков судили и тут же расстреливали.

Начиная с осени 1941-го Михаил был на Ленинградском фронте. Его лазарет был недалеко от фронта, на Синявинских болотах. Война там была позиционная. Как-то раз, уже зимой, его послали на передовую. Во время боя местного значения на том участке прорвались немцы. Михаила контузило, и он попал в плен. Пришел в себя ночью. Лежал он на соломе в сарае, и кто-то тряс его за плечо.

– Доктор, очнитесь, доктор!

Михаил открыл глаза. Рядом с ним лежал молоденький лейтенант.

– Нам надо бежать, доктор. Немцы нас расстреляют.

– Почему они должны нас расстрелять?

– Вы – еврей, а я – политработник.

– Я – русский. Могу предъявить военный билет.

– Немцы не смотрят в документы, доктор.

Их сарай охраняли плохо. Нахохленный часовой дремал, сидя на козлах.

Они долго шли по заснеженном лесу. Наконец откуда-то донесся деловитый матерок. Они чуть не заплакали от радости. Разбитые части собирались в окрестностях Тосно. Михаила долго допрашивали в особом отделе. Он отвечал односложно: «Был контужен. Долго лежал в лесу. Потом пришел в себя, выбрался к своим». Про плен – ни слова.

Остаток войны он провел в Ленинграде, на казарменном положении. Приходил домой по воскресеньям. В противогазе приносил кусочек масла и несколько батонов черствого хлеба. Когда в 1943-м прорвали фронт на Волхове, стало немного полегче. Маша стала ходить в школу. Вера держалась молодцом. Только у нее сильно запали глаза, и вся она как-то высохла.

Когда война кончилась, жизнь стала понемногу налаживаться. И тут внезапно умерла Вера. Ей стало плохо с сердцем на работе, она потеряла сознание. Ей сделали укол, хотели отправить в стационар. Вера не далась. «Что вы, ни в коем случае! Меня ждут дома».

Второй раз ей стало плохо дома на лестнице. Она упала, потом поднялась на колени, поползла по мокрым ступенькам. Ее нашли соседи. Михаил втащил ее в квартиру – она была совсем легкая. Вызвал неотложку. Вера умерла в машине.

После похорон Михаил вошел в комнату к Маше, крепко обнял ее и заплакал. Кажется, первый раз в жизни.

В начале 1953-го стали увольнять евреев. Завкадрами Терешков просматривал личные дела. Долго изучал дело Михаила.

– Фамилия какая-то подозрительная…

– Наверное, из поляков, – успокоил его замполит Покрышкин.

Из их клиники уволили четверых, в том числе Илюшу Абрамсона, институтского приятеля.

Илюша вечером приехал к Михаилу.

– Мишка, я написал письмо Сталину. Ты меня знаешь больше, чем другие. Может быть, ты тоже напишешь от себя? Я тут набросал несколько слов…

– Обязательно напишу, Илюша. Только не сейчас. Сейчас не время…

Когда Илюша уходил, Михаил незаметно сунул ему в карман конверт с деньгами.

3. Макс

Михаил комиссовался в конце 1955-го, в чине майора. Ему выправили неплохую пенсию с добавками как участнику войны и блокаднику. В академии он продолжал консультировать. Сохранилась и кое-какая частная практика. В свободное время он возился с мебелью. Что-то подчищал, полировал, подкручивал. Забот хватало. Машка уже большая. Закончила университет. Работала в библиотеке.

Однажды утром, когда Михаил был дома, раздался телефонный звонок.

– Михаил Исидорович?

Сердце Михаила екнуло. Голос был неприятный.

– Вас беспокоит майор Пронин Николай Николаевич. Я из Комитета государственной безопасности.

Михаил почувствовал, что у него потеют руки.

– Чем могу служить, Николай Николаевич?

– У нас к вам пара вопросиков. Не сочтите за труд…

Николай Николаевич был лысоватый блондин с мясистым носом.

– Михаил Исидорович, вы в анкете пишете, что у вас брат за границей. Что вы о нем знаете?

– Да ничего не знаю. Брат уехал накануне империалистической войны. Никаких контактов не поддерживаю.

– И очень напрасно, что не поддерживаете, Михаил Исидорович! Сейчас времена другие. Мы поощряем контакты с соотечественниками за рубежом.

Николай Николаевич с удовольствием затянулся папиросой.

– Могу вас порадовать, Михаил Исидорович. Ваш брат, Максимилиан Исидорович, жив-здоров, живет в городе Лондоне. Разыскивает вас через Международный Красный Крест.

– Что же мне делать? – спросил Михаил.

– А вот что. Берите бумагу, – Николай Николаевич протянул ему стопку, – берите ручку и пишите вашему братцу письмо по этому адресу.

Михаил прочитал странное имя – Макс Бичем – и адрес в Лондоне. Встряхнул ручку и вывел:

«Дорогой Макс!

Наконец я нашел время и место…»

А весной следующего года Михаил встречал Макса в пассажирском порту – тот приплыл теплоходом Балтийской линии из Хельсинки. Михаил сразу узнал брата в толпе, сгрудившейся у борта. Макс мало изменился – конечно, располнел, посолиднел, серебристые волосы волной падают на плечи. И вот они уже стоят рядом, целуются, хлопают друг друга по спине. Они удивительно похожи, только Михаил, лысый и сутулый, кажется лет на десять старше. К ним проталкивается высокая женщина с голубыми волосами. Макс берет ее за руку, представляет:

– Пенелопа, жена.

И тут подскакивает молодой человек, круглолицый, в сером плаще, надетом прямо на рубашку. Протягивает руку:

– Меня зовут Энтони.

– Энтони Рис-Вильямс, наш друг и коллега, – представляет его Макс.

Они едут на такси в «Европейскую». У них там забронирована анфилада комнат в бельэтаже.

Макс не отрывает глаз от Михаила.

– Мишка, черт возьми, Мишка! Сорок лет, целая жизнь!

Потом бросается к чемоданам.

– Мы тут кое-чего тебе прихватили…

Михаил отмахивается:

– Потом, Макс, потом…

На Мойку они идут пешком. Макс семенит впереди:

– Господи, я все помню. Вот наша Петершуле. Все как было!

Берет за руки Пенелопу и Энтони, что-то быстро тараторит по-английски.

Когда они подошли к дому на Мойке, Макс чуть не зарыдал. У него путались русские и английские слова.

– Смотрите: здесь была дворницкая, здесь жил дворник Герасим. Вот парадный подъезд. Вот наша обитель.

Михаил повернул ключ, и они вошли в квартиру.

– Только, пожалуйста, потише, – предупредил Михаил. – Мы здесь не одни.

Когда они шли по коридору, двери открывались одна за другой, и оттуда высовывались любопытствующие жильцы.

Они вошли в кабинет. Макс подбежал к окну и застыл. Был солнечный мартовский день. Арка Новой Голландии плыла на фоне бледно-голубого неба.

Энтони сделал стойку на мебель. Вытащил из кармана маленькую лупу, стал внимательно изучать инкрустацию. Повернулся к Пенелопе, что-то быстро сказал. Макс перевел:

– У тебя прекрасная мебель. Энтони просит разрешения ее сфотографировать.

Энтони извлек из сумки несколько аппаратов и защелкал.

Тут дверь отворилась, и вошла Машка. К приезду гостей она прифрантилась, сделала прическу. Макс ее всю зацеловал.

– Машка! Какая красавица!

Пенелопа достала из сумки большой пакет.

– Вот тебе немного здесь. Остальное – в гостинице.

Машка покраснела.

– Ей-богу, не стоило. Проходите в столовую…

В столовой на большом столе красного дерева был собран завтрак – водка в хрустальном графине, икра в серебряной салатнице, лососина на фарфоровых кузнецовских тарелочках.

– Сейчас принесу блины, – сказала Машка.

При слове «блины» Макс застонал, а Энтони защелкал аппаратом.

Английские родственники гостили две недели, и эти две недели пролетели, как один день. Почти каждый вечер они были в театре, в Кировском или в Малом. Днем ходили по музеям, ездили в загородные дворцы. Везде Энтони прилежно щелкал аппаратом, а Пенелопа, надев очки в золотой оправе, что-то быстро писала в маленькой книжечке.

В промежутках Макс рассказывал свою историю. Как он закончил университет в Гейдельберге и оказался без работы. После войны в Германии наступила глубокая рецессия. Кто-то посоветовал податься в Англию. В Англии поначалу было несладко. Жил в Лондоне, в маленькой квартирке в еврейском районе Голдерс-Грин. А потом дела пошли лучше. Удалось устроиться в «Империал Кемикал Трест». Он быстро пошел в гору, стал менеджером крупного отдела. В 1936-м его послали на год в Штаты. Там удалось заключить очень выгодный контракт. Обратно он возвращался на пароходе, только что построенном «Юнайтед Стейтс». За его столиком в ресторане оказалась красивая молодая американка, Пенни. Они разговорились. Она была журналисткой, ехала стажироваться в «Дейли мейл». Она была замужем. Муж – крупный финансист. Как-то после ужина Пенни постучалась в каюту Макса. В руке у нее была бутылка шампанского. «Мне очень захотелось выпить с вами, Макс».

Все остальное путешествие они редко выходили из его каюты.

А в Лондоне она переехала в его квартиру, у Макса к этому времени была большая квартира в Кенсингтоне.

Бракоразводный процесс продолжался несколько лет, о нем писали все газеты. Пенни (ее теперь называли не иначе как Пенелопа) удалось отсудить у бывшего супруга несколько миллионов. На эти деньги она купила маленький журнал «Тудей», едва сводивший концы с концами. За эти годы журнал стал едва ли не самым популярным изданием по обе стороны Атлантики, с тиражом в несколько миллионов. Энтони – фотограф и художник – был главным помощником Пенелопы.

Когда они поженились в небольшой церквушке в Сохо, Макс взял ее фамилию – Бичем. Вскоре он основал собственную компанию, «Бичем Лимитед». Он начал с химических красителей, а сейчас осваивает производство чувствительных фотопленок. У них большая квартира с видом на Гайд-парк и имение в графстве Саррей. «Ты все это увидишь, Мишка!»

Оформление визы затянулось. А тем временем Машка вышла замуж за пианиста Олега Кузнецова. Машка познакомилась с ним в гостях, у университетской подруги, и влюбилась безумно. Олег Кузнецов, голубоглазый блондин, был аспирантом Консерватории. Его отец был главным инженером крупного завода, членом партхозактива. Ему довольно быстро удалось выбить для молодых двухкомнатную квартиру в Автово.

Вскоре Олег закончил аспирантуру. Его взяли преподавать в Консерваторию. Он несколько раз подавал на международные конкурсы, но каждый раз его отсеивали.

Как-то раз молодые обедали у Михаила. Олег перебрал водочки, и его понесло.

– Куда уж мне с моей фамилией на международный конкурс! Там все господа евреи давно между собой поделили!

– Ну, так уж и евреи… – мягко не согласился Михаил.

– Ну не они одни, – шумел Олег, – куда ни ткни: Додик Ойстрах, Зара Долуханова, Слава Ростропович – одни инородцы!

– Ну, знаете ли!.. – завелся было Михаил, но увидел умоляющие глаза Машки и осекся.

Михаил прилетел в Англию летом 1960-го. Его довольно долго продержали на паспортном контроле. Офицер иммиграционной службы внимательно изучал его паспорт, сверялся с записями в толстой книге. Что-то спросил по-английски. Михаил не понял, спросил, не понимает ли офицер по-немецки. С горем пополам объяснились. Михаил улыбнулся и сказал, что немецкий – это язык их общего врага.

– Вы были на войне? – поинтересовался офицер.

– Да. Под Ленинградом.

– Ленинград… – с уважением повторил офицер, возвращая паспорт.

В зале ожидания его ждал Макс.

– Проголодался? Потерпи немножко. Сейчас будем обедать.

Лондонская квартира Макса чем-то напоминала их дом, каким он был много лет назад, до революции. Мраморная лестница с ковром, тяжелые дубовые двери с начищенными медными ручками. Обедали долго, с аперитивом, отменным вином к каждому блюду. После обеда перешли в кабинет, там Макс вытащил пузатую бутылку портвейна и раскрыл ящик с сигарами.

– Как у отца, – сказал Михаил.

Макс пожал плечами и улыбнулся.

На следующий день поехали в загородное имение в Саррей. Там был огромный дом с флигелями.

– Сколько комнат? – спросил Михаил.

– Никогда не считал, – признался Макс.

Макс показал Михаилу конюшни и парники, где росли диковинные овощи.

– Вот уйду на пенсию, продам к черту дом в Лондоне, уеду сюда, стану фермером, – сказал Макс.

– А как Пенелопа?

– Пенелопа не может без Лондона, – вздохнул Макс. Всю первую неделю Макс водил Михаила по лондонским музеям. Потом они стали ездить по югу Англии. Побывали в Оксфорде, Кембридже, Стратфорде.

Однажды Макс сказал:

– Мишка, на той неделе у нас в имении большой прием. Тебя нужно приодеть.

В магазине на Оксфорд-стрит Михаилу купили смокинг, дюжину рубашек, галстук-бабочку.

Прием, точнее гарден-парти[35]35
  Garden party – прием гостей в саду (англ.).


[Закрыть], проходил на лужайке перед домом. Лакеи в смокингах расставили столы на неестественно зеленой траве. Гости стали съезжаться к полудню. Макс и Пенелопа стояли у ворот, чинно приветствовали прибывавших. Михаил держался подальше и старался не высовываться. Время от времени Макс его подзывал и подводил к знаменитостям. Вскоре Михаил безнадежно запутался в созвездии министров, журналистов, футболистов и актеров.

Михаил заметил движение в центре лужайки. За столиком сидел Энтони Рис-Вильямс и женщина в черных очках. Она курила сигарету, вставленную в длинный мундштук. Чуть поодаль сидели двое молодых людей с сонным выражением лиц, свойственных агентам спецслужб во всех странах мира.

Макс подтолкнул Михаила к столику:

– Ваше высочество, мой брат.

Женщина в черных очках протянула руку в перчатке:

– Очень приятно. Меня зовут Каролайн.

– Принцесса Каролайн, – тихо сказал Макс.

– Моя невеста, – с улыбкой добавил Энтони.

Макс с бокалом вина в руке тихо перетекал от одной компании к другой. Когда вино в бокале кончалось, сразу же откуда-то возникал лакей с бутылкой. Часам к трем ряды гостей стали редеть. От ворот отъезжали «роллс-ройсы» и «бентли».

Михаил стоял недалеко от Макса и Пенелопы, приветливо улыбался, пожимал руки. Вдруг он почувствовал, что его кто-то слегка обнял за плечи. Он повернулся и увидел незнакомого человека в изящном смокинге, с модным широким галстуком-бабочкой.

– Познакомимся, – сказал человек по-русски, протягивая руку. – Евгений Гришин, военно-морской атташе.

– Давайте выпьем.

Они подошли к бару, Гришин взял бутылку водки и налил по полному стакану. Они чокнулись.

– Со знакомством!

Гришин поставил стакан и сказал, не поворачивая головы:

– Вам большой привет от Николай Николаича.

Михаил стоял молча, ждал, что будет дальше.

Гришин опять потрепал Михаила по плечу:

– Ну, я поехал. Я вам позвоню.

Гришин позвонил через неделю.

– Я жду вас завтра к семи. Запишите адрес…

– Я не уверен, что я найду.

– Попросите Макса вызвать вам такси!

Макс новое знакомство Михаила явно не одобрял.

– Смотри, осторожно. У Гришина сильно пьют.

Михаил расхохотался.

– Не беспокойся, Максик. У меня стаж с Первой мировой…

Гришин жил в большой квартире в Сохо. Михаил уже немного разбирался в ценах; он сразу понял, что такая квартира стоит состояние. Когда Михаил вошел, веселье было в полном разгаре. В просторной гостиной пять или шесть причудливо одетых мужчин и женщин пили водку со льдом и курили русский «Беломор». Всем явно заправлял молодой человек с порочным лицом по имени Джон. Михаил вспомнил, что он его уже видел на приеме. Это был Джон Бермудо, государственный секретарь по обороне.

Дверь открылась, и в комнату вошла яркая блондинка с большим бюстом. Гришин подвел ее к Михаилу:

– Украшение нашего вечера. Лоррейн Килдин, звезда мюзик-холла.

Что было дальше, в сознании Михаила укладывалось плохо. Заиграла громкая музыка, свет потух, а откуда-то с потолка засверкали электронные вспышки, они высвечивали фигуры людей, корчившихся в странном танце. Джон и Лоррейн двигались в центре, и с каждой вспышкой на них оставалось все меньше одежды. Когда они были уже совершенно голые, кто-то протянул Джону длинный предмет. Раздался резкий свист, и Михаил понял, что это хлыст, который сечет голое тело Лоррейн. Михаил почувствовал тошноту и стал пробираться к выходу.

У двери стоял Гришин.

– Завтра я тебе позвоню. Ты кое-что заберешь у этого говнюка…

Однако Гришин ему не позвонил – ни завтра, ни послезавтра. А на третий день разразилась катастрофа.

Михаил проснулся, как всегда, около восьми, побрился и спустился в столовую. Обычно там уже сидели Макс и Пенелопа, он – в муаровом халате, она – в пеньюаре, пили утренний кофе с тостами, просматривали газеты. А в то утро комната была пуста. На столе лежала записка: «Срочно уехали. Еда в холодильнике».

Михаил раскрыл лежавшую на столе газету. Всю первую страницу занимали большие фотографии – мужчина и женщина в наручниках. Качество снимков было невысокое, но Михаил узнал этих людей сразу: это были Джон Бермудо и Лоррейн Килдин. На второй странице была фотография человека в темных очках и в надвинутой на лоб шляпе, поднимающегося по трапу самолета. И его Михаил узнал без труда: это был Евгений Гришин, советский военно-морской атташе.

Макс появился на третий день вечером. Выглядел он неважно. Казалось, постарел лет на пять. Он зашел в комнату Михаила.

– Завтра встаем в шесть утра. Едем на север.

– Куда это? – поинтересовался Михаил.

– Озерный край, чудесные места.

Они выехали рано и сравнительно быстро вырвались из паутины лондонских улиц. За городом Макс сразу развил приличную скорость. Михаил едва успевал читать указатели с названиями городов, проплывавших в стороне: Ковентри, Бирмингем, Ливерпуль… Несколько раз Михаил пытался заговорить, но Макс отвечал односложно и разговор не поддерживал.

Часам к семи вечера они приехали в Эмблсайд, игрушечный городок у северной оконечности длинного и узкого озера. Кругом виднелись зеленые горы. Они остановились возле маленькой гостиницы. Хозяин, подняв на лоб старомодные очки, сверился по книге и выдал Максу ключи.

– Миша, ты голоден? – спросил Макс и, не дожидаясь ответа, купил в баре несколько сандвичей и большую бутылку виски.

Весь вечер и большую часть ночи они просидели за этой бутылкой в маленьком гостиничном номере.

– Ты слышал про скандал с Бермудо? – спросил Макс.

– Я видел газеты. Честно говоря, я не все понял. Я надеюсь, что тебя это не коснулось…

Макс рассмеялся.

– О, нет! Совсем чуть-чуть… Если не считать, что они меня разорили…

– Кто – они?

Макс сделал неопределенный жест.

Максу пришлось повторить свою историю несколько раз, прежде чем Михаил начал что-то понимать.

– Ты знаешь, Мишка, мы тут все живем взаймы. Это как Тришкин кафтан. Берем в долг, чтобы расплатиться по другим векселям. Так делают все. Я, конечно, перебрал. Разработки и исследования стоят дорого, а прибыль появляется не сразу. Хуже всего то, что я забрался в кассу Пенелопы. Я истратил почти весь пенсионный фонд концерна «Тудей».

Михаил не знал, что такое «пенсионный фонд», но почувствовал, что то, что сделал Макс, – ужасно.

– Как истратил?

– Ну, конечно, не на себя. Я вложил эти деньги в акции, казалось, надежные.

– Ну и что?

– А то, что конъюнктура рынка – дело изменчивое…

– Эти деньги пропали?

– В общем, да.

– Ну и что дальше?

– А дальше то, что в течение последних дней все мои кредиторы, как по команде, потребовали вернуть им деньги.

– А так случается не всегда?

– Конечно, нет! Обычно удается получить отсрочку или взять новый кредит, чтобы расплатиться по старым. И тут выплыла эта история с пенсионным фондом…

– А связано ли это как-то с Гришиным?

– По-видимому, да.

– Ты имел с ним контакты?

– Самые минимальные. Кое-какие услуги. Да, кстати, это он помог мне найти тебя…

Они выпили виски и помолчали. Михаил отломил кусок сандвича, Макс раскурил сигару.

– А как Пенелопа?

Макс грустно улыбнулся:

– Пенелопа начала бракоразводный процесс. Она это умеет делать…

Михаил провел рукой по лицу.

– Так что же теперь будет, Макс?

Макс разлил по стаканам остатки виски.

– Да что-нибудь придумаем, Мишка. Давай выпьем и пошли спать.

Макс разбудил Михаила на рассвете.

– Слушай, Мишка, я забыл тебе сказать вчера вечером…

Михаил плохо соображал со сна.

– В чем дело, Макс?

– Я хотел передать тебе это. – Макс держал в руках кожаную папку.

– А что это?

Макс раскрыл папку. Там лежала толстая пачка бумаг с золотыми обрезами.

– Это акции. Для тебя и для Машки. Вы единственные, кто у меня остался.

– Но почему именно сейчас?

– Именно сейчас. И учти, это самые надежные акции. С ними ничего не случится. Их цена будет только возрастать…

– И сколько же здесь?

– Довольно много. Примерно на миллион.

– Да ты с ума сошел!

– Да нет. Я в здравом рассудке. И для меня очень важно отослать эти бумаги именно сейчас. Пока про них не пронюхала Пенелопа и ее адвокаты.

Они спустились к центру городка и на главной площади нашли здание почты.

– Какие вы можете предложить нам самые быстрые способы отправки? – спросил Макс.

Почтовый чиновник стал просматривать реестры.

– Самый быстрый способ – это DHL. Гарантированная доставка в течение двух суток. Но это дорого, сэр…

– Нам это подходит. Пиши адрес, Мишка.

Михаил аккуратно вывел адрес: «Ленинград, набережная реки Мойки. Годлевской Марии Михайловне».

– А теперь едем в горы, – сказал Макс, забираясь в машину.

Они поехали по узкой дороге на запад от озера. Дорога круто шла вверх, петляла между зелеными отрогами. Примерно через час Макс остановил машину.

– Мишка, выходи. Посмотри, какой здесь вид.

Они стояли на перевале. Под ними громоздились зеленые, серые и коричневые холмы, а где-то далеко, у горизонта, виднелась извилистая лента озера. Цвет озера все время менялся: под лучами солнца озеро вспыхивало серебром, а когда надвигались тучи, становилось изумрудным.

Они стояли довольно долго. Потом Макс подошел к машине:

– Отойди, Михаил. Я развернусь.

Что произошло в течение последовавших секунд, было последним, что Михаил увидел и почувствовал в своей сознательной жизни. Машина Макса медленно развернулась, Михаил слышал, как шуршал гравий под колесами. Потом машина на мгновение замерла у противоположной обочины. И вдруг резко рванула с места, пробила невысокий барьер и полетела под откос.

– Макс! – крикнул Михаил и бросился вслед за машиной.

Он увидел, что машина Макса несколько раз перевернулась, ударилась о скалу и взорвалась ярким пламенем.

– Макс! – еще раз крикнул Михаил и почувствовал, что камни посыпались у него из-под ног и он летит в пропасть.

Михаила доставили вертолетом в ближайший госпиталь в Уиндермир, а на следующий день самолетом перевезли в Лондон. Он был без сознания. Множественные переломы и травма основания черепа. Уже в Лондоне у него произошел обширный инсульт с полной потерей речи.

В Ленинград его привезли через месяц. Машка и Олег встречали его в аэропорту. Михаил сидел в инвалидном кресле, закутанный в плед.

– Папа! – крикнула Машка и стала целовать его небритую щеку.

Михаил попытался подняться, погладил Машкину руку, зашевелил ртом.

После этого Михаил прожил еще десять лет. Все эти годы он просидел в инвалидном кресле у окна с видом на Новую Голландию. Машка трогательно о нем заботилась. Сажала на горшок, кормила с ложечки, переодевала, мыла его дряблое тело. Он медленно угасал.

А потом заболел Олег. Машка стала замечать, что с ним творится неладное. Головные боли, по вечерам температура. Часто приходилось отменять концерты. Положили на исследование. Нашли нарушение формулы крови. Олега перевели в Институт крови. Там поставили страшный диагноз: редкая форма лейкемии. Машка оббегала всех знаменитостей: «Сделайте что-нибудь! Спасите Олега!»

Последние два месяца Олег провел на Мойке. Они лежали в одной комнате с Михаилом, каждый под капельницей. Когда Олег был еще в сознании, он даже пошутил:

– Вот уж не думал… С любимым родственником из выкрестов…

Олег и Михаил умерли с разницей в два дня. Хоронили их раздельно. Олега отпевали в Никольском соборе. Было много народу. Пришла почти вся Консерватория.

А в крематории на панихиде Михаила людей было немного. Его мало кто помнил. Ему отдали воинские почести. Взвод курсантов нестройно стрельнул в воздух. Сыграли гимн.

Через несколько дней Машка разбирала бумаги отца. Господи, сколько ерунды накопилось. Какие-то давно никому ненужные письма, справки, аттестаты. Она растопила камин, которым не пользовались с блокады, бросала в огонь всю заваль. Где-то на полке нашла нераспечатанную бандероль, когда-то пришедшую на ее имя. Сорвала печать. Из конверта посыпались бумаги с золотыми обрезами. Она стала разбирать английские слова. «Какая-то чушь от дяди Макса…»

Она бросила в огонь всю пачку. Толстая бумага долго не разгоралась, потом вспыхнула синеватым пламенем. Машка смотрела, как листочки корчатся в огне и разлетаются пепельным тленом.