Текст книги "Снег в Техасе"

– Ты еще не понял?

– Чего, Игорь?

– Маринкину игру. Она замуж за тебя хочет!

Я что-то промычал.

– Я – это приманка. Чтобы подтолкнуть тебя к действию.

Я молчал, а Игорь не унимался:

– А ты ее любишь?

Я тихо ответил:

– Ты знаешь, когда я увидел вас на платформе… она для меня умерла…

Официант принес нам коньяк и кофе. Мы выпили, и тут Игоря понесло.

– Проклятая страна, проклятый народ! Сборище ханжей! На что мы тратим жизнь! Я уже вижу, что станет с тобой через пару лет. Ты будешь париться на грошовой зарплате в зачуханном НИИ. Кому тут нужны твои знания, твой талант!

Игорь допил свой коньяк и вытер губы салфеткой.

– Со мной, во всяком случае, все ясно. Свалю за бугор при первой возможности.

Когда мы вышли из ресторана, было темно. Последний автобус уже ушел. Мы поймали такси. Наша деревенька в свете фар выглядела фантастически. Когда мы пробирались по тропинке в барак, в окне Курицы вспыхнул свет, и я увидел ее лицо, перекошенное от злобы.

…В тот день было особенно жарко. Мы с Верой лежим на огромном плоском валуне. Тихо. Только цикады трещат в траве, и чайки со свистом кружатся в небе.

Вера говорит:

– Не поворачивайся. Я сниму лифчик.

Я чуть приоткрываю глаза. Верина грудь у моего рта. Я припадаю к ней, чувствую волну наслаждения, мое тело конвульсивно дергается и застывает.

Мы несколько мгновений лежим неподвижно. Вера меня отталкивает:

– И это все?

Она поднимается и поворачивается ко мне спиной:

– Застегни мне лифчик.

Мы возвращаемся в деревню. Вера идет впереди, слегка покачивая бедрами. Мне не хочется жить.

Наша практика идет к концу. Осталось два дня. Утром к нам в барак входит Курица. С ней незнакомый мужчина, плохо выбритый, в мятой шляпе. Курица выходит на середину барака:

– На сегодня съемка отменяется. Мы едем в колхоз. Товарищ председатель, – человек в шляпе кивнул, – просит помочь с уборкой сена.

Я стал спорить:

– Нам нужно перемерить второй участок.

Курица повысила голос:

– Никаких разговоров! Это партийное задание!

Мы ехали с час по разбитой дороге в пропахшем навозом грузовике. Нас высадили посередине свежескошенного поля. Грузовик развернулся и, громыхая, уехал. Мы остались одни. Часа два пролежали на колючем жнивье. Солнце палило немилосердно, спрятаться было негде. Я увидел невдалеке амбар и зашагал к нему по стерне. Под дырявой крышей возвышалась куча золотистого зерна. Серая кобыла с раздувшимися боками лениво жевала зерно, отбиваясь хвостом от мух.

Я вернулся назад. Студенты спали, надвинув на лицо бумажные шапки. Курица сидела, нахохлившись, и читала пьесы Чехова.

Я набрал воздух в легкие и громко сказал:

– Вы как хотите, а я иду в лагерь. Мне карту рисовать надо!

Курица закудахтала:

– Вы срываете партийное задание!

Я не ответил. Повернулся и быстро зашагал по стерне. Выйдя на дорогу, я посмотрел назад. Студенты тянулись за мной. Курица стояла посреди поля, что-то кричала и размахивала белой панамой.

А еще через два дня мы ехали ночным автобусом в Ялту; Вера и я – на заднем сиденье, а Марина и Игорь – перед нами. Я проспал всю дорогу; Вера тоже спала, положив голову мне на плечо.

Утром мы стоим в очереди на морвокзале за билетами на Сочи. Мы договорились плыть туда все вместе, а мои родители ждут меня там, они сняли нам домик.

И вот палубные билеты у нас в руках, наш теплоход «Петр Великий» отплывает в полночь, и у нас еще целый день впереди. Мы идем на каменистый пляж, и опять, как два года назад, я барахтаюсь в прозрачных волнах. Девочки, весело щебеча, упорхнули в магазины, а мы с Игорем побрели назад, на морвокзал. Мы смотрели, как маневрирует и медленно подходит к причальной стенке большой французский теплоход. А потом, уже сидя у окна в ресторане, наблюдали, как на берег потянулись туристы. Ворота вокзала закрыли, там встали вооруженные погранцы. Они придирчиво проверяли паспорта, сличали фотографии и что-то помечали в своих списках. После этого туристы узкой струйкой просачивались в город, растворялись в толпе.

Мы заметили на набережной парня и девушку. Они что-то искали на карте, и вид у них был потерянный. Когда мы с ними поравнялись, девушка меня что-то спросила на ломаном русском. Я скорее догадался, что она меня спрашивает, как пройти к дому Чехова. Игорь меня толкнул, и я сказал ей по-английски:

– Это недалеко. Мы вас отведем.

Когда мы свернули на улицу Кирова, девушка протянула мне руку:

– Меня зовут Анна.

Парень сказал, что его зовут Джон. Анна – очень маленькая, у нее светлые, коротко остриженные волосы, а Джон – темноволосый, одного роста со мной. Они из Лидса, и оба пишут диссертации о Чехове.

Дом Чехова за два года не изменился. Только появилась вывеска на чугунных воротах. Калитка была заперта. Когда мы постучали, из будки вывалился сторож с прокуренными усами и заревел командирским басом:

– Музей закрыт! Приходите завтра!

Игорь к нему наклонился, что-то сказал и сунул несколько бумажек в карман кителя. Сторож расплылся в улыбке и побежал впереди нас, распахивая все двери.

Лучи вечернего солнца пронизывали дом, дробились в зеркалах и люстрах, вспыхивали золотом на корешках книг. Игорь, по-видимому, сунул сторожу несколько более того, чем ему причиталось, и тот выкладывался, как мог; тараторил без устали. Анна и Джон вскоре перестали его понимать, и я стал переводить. Они вытащили из рюкзачков блокноты и старательно заскрипели перьями.

Я знал бо́льшую часть того, что говорил сторож. Чехов жил в доме немного, ему оставалось лишь пять лет жизни, когда дом был построен на деньги, полученные от издателя Альфреда Маркса. А вот сестра Чехова прожила здесь всю свою долгую жизнь; она умерла совсем недавно.

Сторож провел нас на второй этаж. Вот спальня; молодая жена, актриса Ольга Книппер, бывала здесь редко: Антон Павлович кашлял и мешал ей спать. А вот и кабинет. Здесь, за этим столом были написаны «Три сестры», «Вишневый сад», «Дама с собачкой», «Грустная история». Сторож притащил откуда-то толстые альбомы с фотографиями:

– Смотрите: вот – Чехов в саду, Чехов выгуливает собак, Чехов с Горьким, Чехов читает «Вишневый сад» актерам…

Пока мы были наверху, Игорь не терял времени. Когда мы спустились в столовую, стол был уставлен разноцветными бутылками, фруктами и всяческой снедью. Стало темно, и сторож зажег керосиновую лампу над столом. Мы ели, пили шампанское, сладкое крымское вино и водку.

Анна подошла к роялю и стала играть Скрябина. У меня слегка закружилась голова, и мне показалось, что время остановилось, а потом стремительно покатилось вспять. Анна перестала играть, и наступила тишина. Я явственно услышал скрип шагов на лестнице и кашель. Вот-вот дверь отворится – и войдет Чехов, сутуловатый, поблескивая стеклами пенсне. Дверь отворилась, и вошел сторож; он нес огромный старинный граммофон. Он покрутил ручку, раздался треск, и из трубы полились звуки старинного вальса. Я подхватил Анну, и мы закружились. Я танцевал и смотрел вокруг. Я увидел сторожа; он сидел рядом с граммофоном и размахивал руками, словно дирижировал оркестром. Игорь и Джон тихо о чем-то говорили, держа в руках стаканы. И опять мне показалось, что все это происходит не сейчас, а где-то в другой жизни, давным-давно…

Музыка остановилась, вспыхнул яркий свет. Я услышал, что меня зовет Игорь. Я поднял голову и увидел Джона; он спал, положив голову на стол. Игорь стоял рядом с Джоном и держал что-то в руке. Я подошел ближе. Игорь протянул мне паспорт Джона. Я машинально открыл паспорт на последней странице и вздрогнул: на меня смотрела моя собственная фотография. Я подошел к зеркалу; нет, мы не двойники. Но тем не менее на фотографии был я: те же глаза, нос, волосы, та же виноватая улыбка. К нам подошла Анна, и Игорь показал ей паспорт. Анна сперва ничего не поняла, потом увидела фотографию, покраснела и протянула паспорт мне.

Мы стояли молча, и в голове у меня пролетали картины. Я прохожу мимо погранцов. Главное, ничего не говорить, только улыбаться. А завтра – свобода, ни колхозов, ни парткомов, ни КГБ… А Джон, что будет с ним? Я представил себе, как Игорь и сторож осторожно выносят Джона из дома и оставляют его на скамеечке в парке. Рано утром его обнаружат милиционеры. Нет ни денег, ни документов – все украдено. Дня через два, когда личность Джона подтвердят, консульство в Киеве выдаст ему новые документы, и его отправят ближайшим самолетом в Лондон…

А затем я увидел моих родителей, в Сочи на морвокзале, завтра утром. Я явственно увидел неживое, пепельно-серое лицо отца. И еще я увидел Курицу, жалкую, съежившуюся, и человека без лица, добивающего ее тяжелыми, как гири, словами…

Я вздохнул, улыбнулся и протянул паспорт Игорю, он ловко засунул его Джону в задний карман. Игорь быстро провел руками у Джона за ушами. Джон вскрикнул и открыл глаза. Он был совершенно трезв.

…Мы нашли шезлонги на верхней палубе, сели в ряд и стали смотреть на огни Ялты. Вера была рядом, я сжимал ее руку. Корабль вздрогнул, огни на берегу померкли, в лицо ударил холодный ветер. Ялта уходила все дальше и скоро стала точкой, мерцающей на горизонте. А вскоре погасла и она, и ночь поглотила все вокруг.

Гернсийская история

1

Саша Петелин не собирался ехать на Гернси. По правде говоря, он почти ничего не знал об этом острове. Где-то в Ла-Манше, у самой Франции. И еще что-то из детства. Кажется у Гюго. Да, «Труженики моря». Только в русском переводе остров почему-то назывался Гернсей.

Начинался август, и лондонская контора, где работал Саша, стремительно пустела. Каждый раз, когда его спрашивали о планах на лето, Саша пожимал плечами: «Не знаю. Еще не решил».

Это было странно, не по-английски. У всех коллег все было решено загодя. Тщательно обсуждено, взвешено, сосчитано. И сейчас они радостно разбегались: в Испанию, Италию, Грецию, на Багамы.

Саша предвкушал, как будет приходить в свою опустевшую контору, обмениваться привычными шутками с швейцаром. Что-нибудь писать на компьютере. Потом – привычным маршрутом домой. А на уикенд – куда-нибудь за город. Скорее всего, на Темзу.

Саша сперва не обратил внимание на объявление в «Ивнинг стандард», которую он обычно покупал по дороге домой: «Гернси. Полный пансион. 125 фунтов».

Вспомнил на следующий день. Нашел газету. Позвонил по телефону. Голос в трубке довольно убедительно рассказывал о прелестях Гернси. «Это удивительно дешево для августа, сэр. Я высылаю вам брошюру».

На следующий день Саша нашел красочный буклет в утренней почте. Он тут же позвонил:

– Вы меня убедили.

И продиктовал номер своей кредитной карточки.

– Не хотите ли взять машину, сэр? Очень недорого.

Кутить так кутить, подумал Саша и сказал:

– О’кей, давайте машину.

Это был тот случай, когда, как Саше казалось, за него принимал решение кто-то другой.

Так случилось и семь лет назад, когда Саша попросил политического убежища в Англии. Он тогда приехал с туристской группой. Их пребывание уже подходило к концу, и настроение их руководительницы, нервной интуристовской дамы, явно улучшалось. Но вот однажды, выйдя из Британского музея раньше остальных, Саша заметил высоченного бобби, мирно прогуливавшегося вдоль решетки. Не совсем понимая, зачем он это делает, Саша подошел к полицейскому и произнес отчетливо:

– I am from Russia. I seek political asylum[17]17
  Я из России. Я прошу политического убежища (англ.).


[Закрыть].

Полицейский посмотрел на Сашу удивленно:

– Are you from Russia, sir?[18]18
  Вы из России, сэр? (англ.)


[Закрыть]

– I seek political asylum, – повторил Саша с отчаянной решимостью.

Полицейский наконец понял и, наклонив голову в шлеме, что-то сказал в микрофон.

Саша садился в полицейскую машину на глазах всей туристской группы. Обернувшись, он увидел руководительницу. Она бежала по направлению к машине и что-то кричала.

Решение Саши остаться в Англии было для всех неожиданным, включая его самого: Сашина жизнь в Ленинграде, по советским меркам, была достаточно благополучной. Он был инженером, работал в НИИ, проектировавшем машины для городского хозяйства. Его жена Лена – школьная учительница – вела математику в старших классах. У них был сын, тоже Сашка, болезненный мальчик шести лет. Жили они, правда, далековато, на Гражданке, но в отдельной двухкомнатной квартире с улучшенной планировкой, в кооперативном точечном доме. У них была даже машина, «Москвич». Они купили ее два года назад на деньги, оставшиеся после смерти Сашиных родителей – его родители умерли в один год.

Сашина достаточно налаженная жизнь была бедна событиями: работа, летом дача, обычно они снимали в Бело-острове, череда дней рождений зимой. У Саши и Лены было общее увлечение – Франция. Оба они закончили французскую школу и довольно прилично говорили пофранцузски. Дома у них было много французских книг и пластинок. Фестивали французских фильмов и редкие приезды французских театров – они их никогда не пропускали – были самыми яркими событиями в их жизни.

Когда родился Сашка, жизнь стала, конечно, труднее. Зимой он часто болел. Лена брала бюллетень по уходу. Когда Сашке исполнилось пять, его определили в хороший детский сад.

Ни Саша, ни тем более Лена не были диссидентами. Анекдоты, очень редко запрещенные книги потихоньку, осторожно, чтобы никто не подглядел и, не дай бог, не стукнул.

Путевку в Англию Саше предложили в месткоме. Предместкома, Сашин институтский приятель, встретил его в коридоре:

– Пиши скорее заявление, пока никто не узнал.

Райкомовскую комиссию Саша прошел не без труда. Пожилой общественник стал к нему придираться: «Беспартийный, мало общественной нагрузки…» Но сидевший в углу «куратор», заглянув в какую-то шпаргалку, сказал со значением: «С нами согласовано», – и общественник заткнулся.

– Смотри не останься, – говорила Лена, собирая чемодан.

– Не бойся, не останусь… – со смехом отвечал Саша. И остался.

Потом, уже в Англии, на неизбежной встрече, представитель посольства пытался воздействовать:

– А вы подумали о семье? У вас ведь в Ленинграде жена, сын.

– Я постараюсь их выписать сюда! – выпалил Саша наивно.

– Если вы не одумаетесь, пока не поздно, вы их не увидите никогда, – твердо сказал представитель.

Самым страшным был разговор по телефону с Леной. Саше было бы легче, если бы она плакала, ругала его. Лена говорила спокойно, но голос ее был чужой, отстраненный.

– Да, я слышу тебя, я понимаю, да…

А дальше все опять делалось как-то помимо Саши. О нем заботились. Выплачивали пособие. Устроили на языковые курсы.

Через год Саша уже работал в конторе. В фирме, которая проектировала насосы.

В тот год, когда Саша остался, отношения у Англии с Союзом были плохие. Он сразу же попал в категорию refugee[19]19
  Беженец (англ.).


[Закрыть]; ему выправили вид на постоянное жительство, обещали гражданство.

Газетчики несколько раз пытались у него взять интервью. Он отказывался:

– I have nothing to say[20]20
  Мне нечего сказать (англ.).


[Закрыть].

Его оставили в покое.

Все эти годы Саша пытался вызволить Лену и Сашку. Он несколько раз встречался с английскими депутатами, писал в Красный Крест и «Международную амнистию». В Союзе менялись руководители; генсеки умирали, появлялись новые, но на все запросы приходил одинаковый ответ: «Не считаем целесообразным…»

Саша много работал. Через год он уже свободно говорил по-английски. Коллеги удивлялись: «Алек, вы знаете, у вас французский акцент…»

Он быстро освоил компьютер и часто просиживал допоздна на работе, разбирая новые схемы. С коллегами у Саши были отношения ровные. Он ни с кем не сходился близко. На вечеринках мало пил и старался уйти пораньше.

Как ни странно, больше, чем с другими, он подружился с менеджером, рыжим ирландцем Кевином О’Лири. Саша как-то обратился к Кевину в конце дня с каким-то техническим вопросом. Стали разбираться вместе, одно потянуло другое, а когда посмотрели на часы, было уже полдесятого. Кевин позвонил жене и сказал со смехом: «Ты не поверишь, Хиллари, мы сидим с Алеком за компьютером, и что интересно, совершенно трезвые…»

Потом Саша поделился с Кевином одной своей идеей. Они стали работать над ней вместе и через несколько месяцев запатентовали новую систему насосов. Несколько раз Кевин приглашал Сашу к себе на уикенды. У Кевина был дом недалеко от Виндзора и большая семья – Хиллари и пятеро одинаковых рыженьких мальчишек.

Кевин же пристрастил Сашу к рыбной ловле поанглийски. Они уезжали затемно; весь день с раннего утра бродили с удочками по высокой траве вдоль реки, подсекали бьющихся в судорогах серебряных чудищ, тщательно взвешивали и отпускали обратно в холодную и прозрачную воду.

Несколько раз Сашу повышали по службе. А сразу после получения патента Сашин счет в банке вырос солидно. Тогда Саша купил себе квартиру в Сохо и машину – почти новый «ровер».

Лене Саша звонил каждую неделю. «Скажи, какой размер теперь у Сашки?» Слал посылки с каждой оказией. Прислал видик и старательно подбирал фильмы: французские – для Лены, вестерны – для Сашки. Он знал, что внешне жизнь Лены не изменилась. Ее не выгнали с работы, даже, кажется, прибавили нагрузку. Сашка учился в школе с углубленным изучением английского языка. Все хорошо, только вот… «Не считаем целесообразным…»

Получив по почте билет на Гернси, Саша сразу же почувствовал неловкость и стыд. «Собрался отдыхать, а они…»

И все-таки Саша знал, что ехать ему действительно нужно. Хотя он привязался к своей квартирке и очень любил эту часть Лондона, но последнее время ему становилось все труднее открывать дверь, входить в пустые комнаты, зажигать свет. Он чувствовал, что ему необходимо переменить обстановку, сменить декорации. Хотя бы ненадолго.

Было еще одно обстоятельство, из-за которого ему было бы лучше на какое-то время исчезнуть. Месяца два назад Кевин собрал у себя небольшое совещание. Оказывается, этот последний год дела фирмы шли хуже. Не так уж чтобы очень плохо, но заметно хуже. И как ни странно, как раз после того, как в конструкцию насоса были внесены улучшения.

Саша и еще двое инженеров перелопатили огромное количество данных, дотошно проанализировали всю статистику, просмотрели тысячи бумаг, обзвонили десятки контор. В результате появился отчет – триста страниц убористого текста, таблицы, графики. Смысл отчета состоял в том, что их здорово потеснила одна немецкая фирма, базирующаяся в Эссене. При том, что немецкие насосы были и хуже, и дороже. В заключение Саша и его соавторы предлагали практические меры: улучшить рекламу, работать с клиентами, искать и осваивать новые рынки.

Отчет был напечатан в трех экземплярах; Кевин прочитал, завизировал его и отправил в главную дирекцию. До сентября этот отчет там никто читать не станет. А до того, как начальство не примет какого-то решения, чем им заниматься, было не ясно. Поэтому самое лучшее было смыться. Кевин так и поступил. Усадил все свое многочисленное семейство в микроавтобус, собрал все возможные рыболовные снасти и укатил в Ирландию, к старикам.

2

Маленький самолет долетел до Гернси всего за полчаса. Саша едва успел дожевать неизбежный бутерброд, как зажглось объявление: «Пристегните ремни!» Саша взглянул в иллюминатор: внизу мелькали зеленые поля и игрушечные домики. А еще через несколько минут Саша сидел за рулем маленького пахнущего пластмассой «метро».

Сверившись с картой, он медленно выехал на узенькое шоссе. Дорога петляла между низкими каменными оградами и кустарниковыми изгородями, за ними виднелись аккуратные садики и большие добротные дома. Саша улыбнулся, увидев французские названия, старательно выведенные над воротами. Минут через десять он разобрал название своего отеля на придорожном указателе. Въехал в обширный двор, припарковался у кирпичной стенки. Мальчик в форменной курточке проворно вытащил чемодан из багажника. Высокий прилизанный блондин за стойкой – явно хозяин – попросил расписаться в гроссбухе и торжественно вручил ключ:

– Welcome to Guernsey, Sir![21]21
  Добро пожаловать на Гернси, сэр! (англ.)


[Закрыть]

По выговору Саша догадался, что хозяин сравнительно недавно перебрался сюда из Южной Англии.

У Саши была маленькая комнатка с ванной, два окна выходили на юг. За густыми деревьями виднелось синеватое море с яркими разноцветными точками яхт. Быстро переодевшись, Саша побежал петляющей по склону дорожкой мимо кафешек и ресторанчиков. Море открылось неожиданно, за поворотом: глубоко вдавшаяся в берег бухта с водой темно-зеленого цвета. Саша сбросил сандалии и подошел к воде по острым, режущим ступни камням. Море было пустынно. Довольно далеко от берега он различил женскую фигурку, медленно рассекавшую зеленые волны. Сделав большой прыжок, Саша погрузился в прозрачную воду и тут же с криком выскочил обратно на берег: вода была ледяная.

Переодевшись в сухое и растеревшись полотенцем, Саша стал медленно подниматься по крутой дорожке. Обернувшись, он еще раз посмотрел на бухту. Женская фигурка спокойно передвигалась по зеленой воде.

Первые дни на Гернси были на редкость размеренными. Саша вставал рано и, поплескавшись в бассейне, шел завтракать. За его столом расположилось говорливое семейство из Северного Йоркшира – муж, жена и двое детей. Проглотив «британский завтрак» – сок, яичницу с ватными сосисками, тост с джемом и безвкусный кофе – и обменявшись незамысловатыми шутками с соседями, Саша шел к машине. Развернув большую карту острова, он выбирал маршрут.

Погода его явно баловала. Шедшие с моря низкие облака часам к двенадцати расходились. Было тепло, но не жарко. За первые три дня Саша объехал почти весь остров. Он выбирал тихие бухточки с песчаными пляжами. Часами лежал неподвижно, смотря на светло-голубое небо. Когда наступал отлив и море стремительно уходило, он шел ему вслед между быстрыми ручейками по рифленому мокрому песку.

Вдоволь находившись и належавшись, Саша садился в машину и ехал в глубь острова. Он находил симпатичную харчевню со звучным французским названием и, предвкушая экзотический обед, заходил под старинные каменные своды. Обычно его ждало разочарование. Харчевня была полна крикливыми туристами, хозяин говорил на южноанглийском диалекте, а набор блюд мало отличался от «Макдоналдса».

Вечера Саша обычно проводил один в своей комнате. Раз, выйдя в коридор, он столкнулся со своим соседом-йоркширцем. Тот затащил Сашу в бар. Пришлось целый час пить пиво и слушать анекдоты из провинциальной жизни. Саша с трудом отделался от него – сосед, к счастью, нашел более благодарного собеседника. Захватив бутылочку хорошего вина, Саша удалился в свой номер. Настроил транзистор на France-Inter (телевизор принимал только Англию) и принялся читать купленные в деревеньке французские газеты.

Затем Саша принялся систематически исследовать главный город: Порт Сент-Питер. Оставив машину на одном из близлежащих паркингов, Саша спустился по крутой улице к центру города, заполненного пестрой толпой туристов. Бросались в глаза добротность зданий, богатство и разнообразие магазинов и лавок. Особенно заметным было обилие банков и обменных контор. Саша вспомнил, что Гернси, как и другие Нормандские острова, пользовался налоговыми льготами, а торговля и банковское дело издавна были любимым занятием островитян. На фасадах банков и отелей висели огромные гернсийские флаги: белые полотнища с красно-желтым крестом.

Крутой улочкой Саша вышел к морю, узким молом прошел к старинной крепости, запиравшей вход в бухту. Волны лениво лизали стены, обшитые рваным камнем, в темно-зеленой воде качались сотни яхт всех цветов и размеров. Пахло смолой и водорослями.

Спускаясь в город на следующий день, Саша слегка изменил маршрут и оказался у дома с огромным французским триколором на фасаде. Подойдя ближе, он разобрал надпись по-французски и по-английски:

Дом Виктора Гюго

Собственность Парижского муниципалитета

Помявшись у входа, Саша вошел в тяжелые двери и оказался в тесном вестибюле. Приветливая девица за стойкой прощебетала:

– Билет три фунта. На каком языке предпочитаете экскурсию?

Едва Саша успел взять протянутый ему билет, как откуда-то сверху, с лестницы до него долетел женский голос, отчетливо произнесший по-французски:

– Месье, дам! Следуйте за мной!

И сразу же, как из стены, появилось множество французов, аккуратных старушек и старичков в шортах, в ярких рубашках и майках, с рюкзачками на сутуловатых спинах. Смешавшись с туристами, Саша стал подниматься по лестнице. Они шли из комнаты в комнаты по старому, словно растрескавшемуся от времени дому. Солнце проникало через причудливо расположенные окна то сверху, то сбоку, высвечивая потускневшие картины, тарелки на стенах, дубовые столы и кресла, искусно выточенные руками Гюго.

Комнаты наполняла быстрая и красочная французская речь гида. Саша поймал себя на том, что он почти не вникал в смысл того, что она говорит, ему просто нравилось слушать ее голос, чистый, с переливами. Саше долго не удавалось ее рассмотреть за спинами с рюкзаками. Он почти столкнулся с ней на лестнице, когда они поднимались на последний этаж. Невысокая женщина лет тридцати, довольно стройная, в облегающих лосинах. Они проходили мимо лестничного окна, и яркие лучи солнца осветили ее волосы: каштановые с золотыми струнками. Они остановилась, и она, засмеявшись, показала Саше дом на противоположной стороне улицы:

– А вот там жила любовница Гюго, все эти годы. А жена не знала. Во всяком случае, делала вид…

На верхнем этаже была только одна комната – рубка, le cockpit. Из глубокого эркера открывался вид на порт, на море, на далекие острова.

Они опять оказались рядом на лестнице. Саша о чем-то ее спросил, и она отвечала долго и обстоятельно. Саша обратил внимание на то, как она произносила название острова: «Гернессей». Наверное, Гюго произносил так же, подумал Саша и спросил некстати:

– Простите, как вас зовут?

– Меня зовут Соланж, – ответила она спокойно и тут же проскользнула в дверь с надписью: «Personnel»[22]22
  Служебное помещение (англ.).


[Закрыть].

Выйдя на улицу, Саша долго стоял в растерянности, не зная, куда повернуть. Неожиданная экскурсия выбила его из привычного ритма. Потом стал медленно спускаться в сторону гавани.

Подняв глаза, Саша увидел Соланж. Она шла решительной походкой в нескольких шагах впереди него. Поравнявшись с ресторанчиком, вошла внутрь. Саша прочитал название: «Les Travailleurs de la Mer» («Труженики моря») – и вошел вслед за ней.

Ресторанчик был почти пуст, и Саша сразу разглядел Соланж: она сидела за столиком у окна, погрузившись в меню.

Саша подошел к столику:

– Я вам не помешаю?

Она посмотрела на него без удивления и без улыбки:

– Нет.

И протянула ему меню, когда он сел.

Саша перевернул глянцевые страницы:

– Может быть, вы мне скажете, что любил Гюго? Я первый раз на Гернси…

– А откуда вы?

– Я из Лондона.

– Вы англичанин? – спросила она с интересом.

– Не совсем, – скромно ответил Саша.

Они ели нежные устрицы, обильно политые лимонным соком, и суп из мидий. Саша неумело раскрывал створки раковин, чем рассмешил Соланж.

– Надо же, русский. Я никогда не видела русских, по крайней мере здесь, на Гернессей.

Они сидели еще довольно долго, медленно потягивая белое вино.

Она немного рассказала о себе. Из Нанси. Училась в Париже. Сорбонна, Faculté des Lettres[23]23
  Филологический факультет (фр.).


[Закрыть]. Потом случайные заработки. Потом дом Гюго, Гернессей…

Из окна виднелись кусочек гавани и лес мачт с разноцветьем флагов, болтавшихся на ветру.

Саша, разомлевший от французского языка, зачем-то прочитал строчку из Бреля про стяги в Амстердамском порту.

– Вы знаете Бреля? – удивилась Соланж.

– Когда-то знал наизусть почти всего.

– Правда? А у меня есть почти все его альбомы. Здесь. – Соланж показала рукой в пустоту.

Потом они вышли в город и смешались с многоязычной пестрой толпой. Они о чем-то говорили, но Саша плохо помнил о чем; у него слегка кружилась голова от вина, от Соланж, от ее французского языка. Они несколько раз заходили в какие-то забегаловки – темные, пропахшие кофе и ликерами. Соланж ела мороженое или пила сухой мартини. Саша неизменно заказывал виски со льдом. Каждый раз, когда они выходили опять на солнечные улицы, Саше казалось, что прошло уже очень много времени и что он очень давно знает этот город и женщину, весело щебечущую по-французски.

В какой-то момент город опустел, витрины магазинов закрылись ставнями и створками жалюзи, и только разноцветные огни кабачков по-прежнему сверкали призывно. Похолодало, и улицы стали наполняться холодным и влажным воздухом с моря.

Саша и Соланж стояли на какой-то горбатой улице и смотрели на быстро темнеющее море, видневшееся внизу, между деревьев и крыш.

– Я живу здесь. – Соланж показала на маленький двухэтажный домик.

Она быстро набрала код, дверь открылась, и Саша проскользнул на лестницу, устланную пушистым ковром. Соланж открыла дверь на втором этаже, и Саша оказался в маленькой уютной квартирке. Он подошел к окну и долго смотрел на уже совсем черное море в оправе тысяч разноцветных огоньков и на маяк, мерно вспыхивавший на невидимом горизонте.

Саша обернулся, услышав знакомые звуки Бреля, мягко лившиеся откуда-то сверху. Перед ним стояла Соланж с двумя рюмками коньяка. И опять Саше показалось, что это не он, а кто-то другой живет и двигается в нем. И этот другой осторожно взял рюмки из рук Соланж, а потом прижал ее к себе и поцеловал в губы.

Саша открыл глаза: маленькая спальня была наполнена светом; Соланж протягивала ему поднос с дымящимися чашечками кофе.

Все остальные дни у Саши слились в один, и Соланж наполнила их целиком… Она исчезала днем часа на два: дом Гюго был совсем рядом. Потом они уезжали на какой-нибудь пустынный пляж, валялись на песке или, взявшись за руки, бродили по устричным мелям. Соланж находила удивительные рестораны, повисшие на скалистых утесах над морем. Они садились за столик в полутемном зале, и при свете свечей бесшумные официанты кормили их необыкновенной величины крабами и подливали прозрачное душистое вино в хрустальные бокалы. А потом опять была маленькая спальня, звуки Бреля и Соланж…

В тот день, когда Саша улетал, с утра шел дождь. Саша заехал в отель, собрал чемодан, расплатился. Хозяин-блондин заученно улыбнулся:

– Я надеюсь, что вы хорошо провели время, сэр. Приезжайте опять.

Он остановился у дома Соланж. Дождь лил как из ведра. Она, завернувшись в плащ, выскочила из подъезда и села рядом с ним.

– Прямо. Теперь направо. Опять прямо.

Саша сдал машину и зарегистрировался. Они молча стояли в углу аэровокзала несколько минут, пока не объявили Сашин рейс.

– Скажи мне твой телефон, – попросила Соланж.

– Я запишу.

– Не нужно. Я запомню.

Она подставила ему губы, и они поцеловались.

Случайно обернувшись, Саша увидел совсем рядом соседа-йоркширца. Тот что-то громко говорил детям, подчеркнуто не замечая Сашу.

Маленький самолетик сильно болтало. Саша развернул газету, но читать не смог: строчки прыгали. Он откинулся в кресле, закрыл глаза и просидел так все полчаса, до Лондона. Его не беспокоили.