Текст книги "Снег в Техасе"

– Граф Ингвар Поссен, – пояснил Густав Густав-сон. – С ним фру Вера и фру Луиза Мария Брудберг, единственная дочь… – И добавил после паузы: – Граф поручил нашей фирме разыскать кого-нибудь из русских Поссенов…

В этот момент раздался звонок, и в квартирке появился Розенов. Костя его не ждал, но тот пришелся как нельзя кстати: сразу врубился в разговор про Поссенов.

– Минутку-минутку, граф Аксель Ульрих Мария был младшим братом Густава Эрика, а после его смерти майорат перешел к Кристану Адольфу…

Косте показалось, что Густав Густавсон был потрясен эрудицией Розенова и даже постарался перевести разговор на бытовые темы, не забывая подливать ему и Косте темной жидкости.

В какой-то момент по лицу Густава Густавсона прошла тень беспокойства. Он посмотрел на часы и сказал что-то по-шведски тете Вере. Та опять заохала.

– Беда, мальчики. На шесть часов машина у нас заказана. Паром у нас… Но ты не бойся, Костенька. Раз я тебя нашла, теперь ты мой…

И полезла целоваться.

А Густав Густавсон наклонился к Косте:

– Если можно, на пару слов. Приватно…

Угол, который Костя называл кабинетом, почти целиком занимало бюро красного дерева – единственное, что сохранилось из поссеновского добра. И на этом бюро Густав Густавсон и разложил пахнувшие сургучом документы. Объяснялся он долго и путано. Понял Костя только, что нужно ему в трех местах расписаться – Густав Густавсон приготовил уже «паркер» с золотым пером, – за это он, Костя, тут же получит приличную сумму – пять тысяч американских долларов. Густав Густавсон аккуратно пересчитал новенькие купюрки и перевязал их ленточкой. Таких денег Костя и в глаза до того времени не видел, глаза у него загорелись. Он уже и размахнулся для подписи, но вдруг почувствовал, что на его плечо опустилась тяжелая длань Розенова.

– А ну подожди! Дай сюда!

Розенов выпихнул Костю со стула и погрузился в чтение. Густав Густавсон с явным неудовольствием провел рукой по веснушчатой лысине, Костя смущенно улыбнулся. Минут через десять Розенов отложил документы и повернулся к Косте:

– Ты знаешь, что ты чуть было не подписал? Отказ от всех прав на майорат!

Костя совсем смутился.

– Да нет, здесь, наверное, что-то не так. Это правда, господин Густавсон?

К Костиному удивлению, Густав Густавсон спорить не стал.

– Это именно так и есть, господин Поссен.

– Но как же так, – не мог успокоиться Костя, – все-таки первородство…

– А так и есть, господин Поссен. Там – первородство, а здесь, – он указал на доллары, – чечевица. Так вы подписываете или нет?

– Нет, конечно, нет, – сказал Костя и решительно отодвинул к Густаву Густавсону доллары.

И тут на них навалилась тетя Вера. Она что-то кричала, пыталась засунуть Косте в карман доллары. Костя от нее отбивался. Наконец Густав Густавсон встал и взял тетю Веру за руку. Та замолчала и съежилась. Костя и Розе-нов стали быстро собирать разбросанные по комнате вещи и засовывать их в баулы и чемоданы. Потом вынесли их на площадку. Тетя Вера ушла, не прощаясь, и на Костю не взглянула. Минуты через три опять раздался звонок. В дверях стоял Густав Густавсон, один.

– Господин Поссен, я хочу вам сказать, что вы приняли правильное решение. Вы еще услышите обо мне.

А вскоре после этого заскрипела и посыпалась старая власть. Больших перемен в своей жизни Костя при этом не почувствовал. Он в то время работал в поликлинике. Сослуживцы жаловались на безденежье. Костя жил один, тратил на себя мало, и денег ему хватало. Страшно было другое. Как-то очень быстро уходили друзья.

Первым не стало Томилина. С перестройкой захирел его институт. Выборгскую экспедицию прикрыли: денег на нее больше не было. Томилину как-то удавалось наскрести какие-то крохи. Что-то находил Кранц – у него появились богатые спонсоры. Что-то подкидывали финны. Как-то раз Томилин вел делегацию финнов – показывал новые раскопки на Замковой горе. На верхней галерее наклонился – хотел показать старую кладку – и вдруг как-то странно опустился на каменный пол. Когда его подтащили к узкому окну, он уже не дышал.

Второй жертвой перестройки стал Акакий Акакиевич. Он всегда помаленьку поворовывал, а тут расхрабрился, слямзил по-крупному и засыпался. Сажать его, ввиду военных заслуг, не стали, но из техникума поперли. И Акакий Акакиевич обомжел. Шлялся целыми днями по городу полупьяный, небритый, в грязной шинели с оторванным хлястиком. А как-то зимой его нашли замерзшим в нетопленом подвале.

Зато карьера Кранца взметнулась ослепительно. Кранц вошел в политику, баллотировался в мэры. Говорили, что за ним – мощная мафиозная структура, но другая, не менее могущественная, ему противостоит. Весь город был завешан яркими плакатами. На них был изображен Кранц на фоне Выборга, с удочкой, а через весь плакат шла надпись: «С нами Кранц, все будет клево!» В газетах писали, что у него довольно высокий рейтинг. За несколько дней до выборов его «крайслер» притормозил у светофора на углу Маркса и Ленина. К машине подбежал молодец в тренировочном костюме и что-то бросил на крышу. Тут же рвануло, и всех разнесло в клочья: Кранца, его шофера-телохранителя и молодца в тренировочном костюме.

А Розенов утонул на пароме «Эстония». Казалось, сбылась его давняя мечта: его пригласил Стокгольмский архив. Денег было мало, и он поехал через Эстонию. У него было много друзей в Таллинне: несколько дней не вылезали из кабаков. Когда паром отчаливал, на терминале его провожала толпа. Плясали, горланили песни. Пели и плясали и на пароме: ехала, в основном, молодежь. А ночью, где-то на траверсе Аландских островов у парома отлетела задняя стенка. Розенов стоял на верхней палубе, когда паром дернулся и стал крениться на правый борт, и он, как был, прыгнул в черную воду. Доплыл до маленького плотика. Там уже притулились две эстонки: одна совсем молоденькая, другая постарше. Ту, молоденькую, спасли. Она рассказала, что Розенов или кто-то очень похожий на него отдал той, что постарше, свой пиджак и все время рассказывал что-то смешное. Под утро девушка задремала. А когда проснулась, увидела, что на плотике, кроме нее, больше никого нет. И тут же подошли спасатели…

Пошли траурные вести и из Швеции: в конвертиках с черными каемками. Сперва о тете Вере. «Семья графа Поссена и дом престарелых в Лилленхаммере… о безвременной кончине… фру Веры Поссен, урожденной Девяткиной…» Костя вздохнул и аккуратно положил траурное сообщение в ящик стола. Больших эмоций это сообщение в нем не всколыхнуло.

Известие о безвременной кончине графа Ингвара пришло месяц спустя. Конверт был побольше и открытка побогаче. Костя положил его в тот же ящик.

А вскоре пришло письмо от Густава Густавсона – краткое и очень деловое. Так и так, фирма «Густавсон, Густавсон и Густавсон» в лице Густава Густавсона, стряпчего, просит разрешения у Константина Поссена представлять его интересы… И краткая приписка от руки: все возможные расходы фирма берет на себя и на гонорар претендует лишь в случае положительного исхода… Посоветоваться Косте было теперь не с кем. Недолго думая, подмахнул он бумаги в тех местах, где Густав Густавсон поставил птички, отослал письмо и забыл о нем думать.

Большой пакет пришел уже ближе к весне. Там было несколько бумаг, напечатанных на гербовой бумаге. В одной из них было сказано, что Палата по гражданским искам Королевского суда в Стокгольме на своем заседании рассмотрела прошение Бромберг Луизы-Марии, урожденной Поссен, об опротестовании завещания покойного графа Ингвара Поссена ввиду его, графа Поссена, старческого слабоумия. В другой бумаге говорилось, что на том же заседании, по представлении Густава Густавсона, стряпчего из конторы «Густавсон, Густавсон и Густав-сон», представлявшего интересы Константина Поссена, данный суд подтвердил правомочность завещания покойного графа Ингвара Поссена, согласно которому к названному Константину Поссену, как к единственному наследнику по мужской линии, переходят титул, имение и состояние графов Поссен.

Остальные бумаги были от фирмы «Густавсон, Густавсон и Густавсон». После цветистых поздравлений его сиятельству графу Поссену покорнейше сообщалось, что, действуя, в соответствии с полномочиями, любезно предоставленными его сиятельством, фирма взяла на себя управление имуществом его сиятельства. Учитывая крайне запутанное состояние дел дома Поссенов и причитающийся ей гонорар, фирма приступила к ликвидации части имущества, дабы иметь возможность удовлетворить наиболее срочные долговые обязательства. В связи с просрочкой платежей по закладным в пользу кредиторов отчужден дом в провинции Норчеппинг (приписка Густава Густавсона: «Это большой дом на фотографии»), равно как и часть имения с лесом и охотничьими угодьями. В то же время во владении графа остается оранжерейный дом (опять рукой Густава Густавсона: «Тот, где жила фру Вера») и прилегающий к нему вишневый сад. В конверте Костя нашел заверенное в полиции приглашение на въезд в Швецию.

Косте очень захотелось выпить. Дома у него не нашлось ни капли, а денег, как назло, – ни копейки. Наскреб по карманам мелочь, хватило на бутылку «Невского». Высадил он ее одним духом тут же, у ларька, немножко потолкался по улицам и пошел к себе спать.

Визу в шведском консульстве Костя получил быстро. Сложнее оказалось с билетами. На Стокгольм дешевых рейсов не было, а одалживаться Костя не хотел. Как он понял из посланий Густава Густавсона, больших капиталов ожидать ему в Швеции не приходилось. Знакомая девушка из турагентства нашла ему дешевый рейс из Хельсинки: «Финны пропустят по шведской визе».

Ну что же, поеду через Хельсинки, решил Костя.

Из Питера Костя уезжал поздним майским вечером. Было еще светло. Автобус бесшумно скользил по широким и уже опустевшим улицам. Костя прижался к стеклу. Город был болезненно красив. Когда проехали Лахту, небо заволокло и потемнело. Костя задремал.

Он открыл глаза. Автобус стоял у вокзала в Выборге, и прямо на него шла Лизка. Костя смотрел на Лизку во все глаза. Да, это, конечно, она, Лизка. Но что-то в ней изменилось. Короткая стрижка. Морщинки вокруг глаз. Увидела Костю. Заторопилась к нему – серенький чемоданчик застрял между рядов, не пройти. Костя бросился помогать, забросил чемоданчик наверх, на сетку. Взял Лизку за руки, посадил рядом с собой. Лизка говорит, не переставая, как-то странно подхихикивая, морщинки расходятся вокруг глаз.

И тут остановка. Погранцы. «Господа, приготовьте паспорта на проверку…»

– А ты куда собралась, Лизка?

– Как – куда? Замуж выхожу за шведа. Приглашение мне прислал.

Пограничник берет у них паспорта. Сперва у Кости. Потом у Лизки. Долго рассматривает. Потом возвращает. Они трогаются. Костя знает: здесь где-то песчаная дорога на остров. Темно, не видать.

– А за какого шведа ты собралась, Лизка? За того самого?

– Да нет, какого-то другого. Столько их было! Всех не упомнишь…

– Но зовут-то как?

– Да странно как-то. Пассе́н.

– Чего ты говоришь, Лизка? Какой Пассе́н?

– Да вот такой и Пассе́н. Смотри, если не веришь…

Костя разворачивает бумагу с печатью: «Константин Поссен настоящей приглашает Елизавету Ивановну Кунину… Подпись руки Константина Поссена заверяю. Густав Густавсон, стряпчий…»

Костя поднял голову. И вдруг не стало автобуса. Старинный экипаж трясется на каменистой дороге. Он тронул себя за лицо и почувствовал, что у него усы и длинные волосы выбиваются из-под шляпы. А на Лизке длинное платье с рюшами и шляпка соломенная. Экипаж подпрыгнул, Лизка вскрикнула, Костя взял ее крепко за руку, что-то сказал по-шведски. Лизка улыбнулась и по-шведски же ему ответила. Костя высунулся из окна, за ними поспешал другой экипаж, поменьше. Там Гильд и Стерн, один – с флейтой, а другой – со скрипкой. Увидели Костю, поклонились почтительно. А Костя наклонился к Лизке и что-то сказал, а она засмеялась. Небо светлело, вот и солнце показалось из-за сосен. Экипаж остановился. Подбежал кучер. Отворил дверцу. Стащил треуголку с лысой, как у Акакия Акакиевича, головы. Произнес шепеляво:

– Приехали, господа хорошие. Аэропорт Вантаа!

Дурная экспедиция

Василь Егорычу Елдырину эта археологическая экспедиция не понравилась сразу. А попал в нее он случайно. Василь Егорыч был топограф-съемщик, старый экспедиционный волк. К своим сорока двум годам он объехал всю Сибирь: от Урала до Чукотки. В экспедицию он уезжал по весне, а в Питер возвращался на октябрьские. Если не считать пары недель в прокуренных комнатенках на экспедиционной базе, вся летняя жизнь Василь Егорыча проходила в палатке. Он со своей палаткой сжился, стала она частью его самого, вроде как домик у улитки. Все там было у Василь Егорыча налажено, пригнано, пристроено – и печурка в уголке с хитрым дымоходом, и освещение, и проигрыватель со старинными наушниками и набором пластинок: Василь Егорыч собрал неплохую коллекцию оперной музыки, а больше всего любил он слушать «Хованщину». Под нее и засыпал. А когда просыпался ночью и выключал наушники, в палатку входили неприятные таежные звуки – к ним Василь Егорыч так и не привык. Он глубже забивался в спальник, но звуки не уходили, мучили Василь Егорыча до утра.

А в городе было ему неуютно. Маленькая однокомнатная квартирка на Гаванской ему досталась, когда после смерти родителей удалось разменять большую коммуналку на Первой линии. «Ну теперь ты у нас жених», – в один голос шутили бывшие соседи, сильно поддавшие на отвальной, а сам Василь Егорыч, надо сказать, почти не пил – ни в экспедиции, ни тем более в городе.

Соседи как в воду смотрели – Василь Егорыч вскоре женился, на Серафиме Чуркиной, лаборантке из экспедиции. Они прожили два года – вместе ездили на север. На базе им выделили отдельную комнатку. Потом Василь Егорыч отправлялся в поле, а Серафима оставалась на базе. Слала ему посылки с оказией. Возвращались они вместе – долгими осенними рейсами. А потом Серафима ушла. Собрала в чемоданчик вещички.

– Ты надолго? – спросил Василь Егорыч.

– Я насовсем, – сказала Серафима.

Больше Василь Егорыч не женился. Старался меньше бывать в городе.

И надо же – незадача: в тот год экспедицию закрыли, и всех отправили в отпуск. Весной Василь Егорыч кое-как себя занял – устроил ремонт в квартирке: драил стены, клеил обои, шпаклевал пол. А когда с ремонтом было покончено и квартирка засверкала как новенькая, понял Василь Егорыч, что в ней ему не жить. Ночью ему было душно, стены сжимали, гудела голова. Он одевался и уходил из дома. Шел светлыми пустыми улицами, выходил на Неву, смотрел, как тянутся к заливу сухогрузы.

Как-то он зашел в городскую железнодорожную кассу на канале Грибоедова. Народу было мало. Очереди стояли лишь за билетами на ближние направления. На дальние – мест навалом. «В Сочи, что ли, махнуть?» – лениво шевельнулась мысль в голове у Василь Егорыча. И тут же мысль его была услышана. Кто-то сзади взял за рукав и отсоветовал решительно: «В Сочи не надо! Обдерут как липку и отправят, откуда пришел, пешком и в чем мать родила…»

Василь Егорыч обернулся испуганно и тут же оказался в объятиях Гешки Сорокина, университетского кореша, забулдыги и балагура.

А еще через несколько минут сидели они в пивбаре на углу Невского, пили пиво и заедали креветками.

– Значит, в городе заскучал. – Гешка Сорокин отпил пива и захрустел креветками. – Теоретически это возможно. – А потом добавил: – Слышь, Василь Егорыч, а поезжай ты к археологам. Мне кто-то сказал, им топограф требуется. Вон и телефончик дали. Спросить Игоря Кириллова. Это, конечно, тебе не Сибирь…

Через день восседал Василь Егорыч в зале большого, сильно потрепанного великокняжеского дворца на Дворцовой набережной и вел беседу с Игорем Кирилловичем Кирилловым, научным сотрудником отдела славянских древностей. Научный сотрудник был высок, худ и не по годам лысоват; говорил он отрывочно, несколько сбивчиво и при этом не выпускал из рук портфель, перетянутый ремешком.

– Работа у нас интересная, места восхитительные. Зарплата, правда, небольшая, полевые шестьдесят процентов…

– Нужна ли палатка? – поинтересовался Василь Егорыч.

– У нас там помещение. А впрочем…

– Палатку я возьму! – решительно сказал Василь Егорыч.

А они уже ехали ночным поездом на Вышний Воло-чек. В купе их было четверо. С Игорем Кирилловым была жена Дуся, художница. Четвертым был Женя Гуслицер, аспирант. Едва тронулись, Игорь Кириллов полез за портфелем, отстегнул ремешок.

«Будут пить», – подумал Василь Егорыч и не ошибся. Из портфельчика появилась бутылка недорогой водки и загодя припасенные стаканчики. Дуся развернула завернутую в кальку жареную курицу, стала резать помидоры…

– Чем бог послал, – сказал Игорь Кириллов, разливая водку.

– Со знакомством! – поднял стаканчик Женя Гуслицер.

Василь Егорыч хотел было сказать, что ему не надо, но понял, что его не одобрят, и показал пальцем, до какой метки ему наливать. Выпили, закусили. Василь Егорыч решительно прикрыл свой стакан рукой, когда стали разливать по второй. Археологи не настаивали, допили бутылку сами.

Игорь Кириллов опять покопался в портфельчике, оттуда появились папки и чертежи. Разложил бумаги на столике, между объедками курицы, стал увлеченно рассказывать Василь Егорычу про экспедицию. Василь Егорыч слушал внимательно. Понимал он не все, но не перебивал. Уловил главное. Раскопки финансировали строители автодороги областного значения. На трассе дороги случился курган, самый крупный в Северо-Западной России, высотой почти в шестьдесят метров. Курган этот обнаружил и описал граф Бранденбург еще в 1861 году. С тех пор курган несколько раз шурфовали, но находили только поздние, «впускные» погребения. Раскопать курган целиком ни у кого не хватало денег. И вот впервые вышла такая уникальная возможность… Рабсила у них дешевая – старшеклассники из местной школы-интерната. Школа эта недалеко от места работ, в селе Коростель, в старом барском доме; там размещается и база экспедиции. Директор школы, он же учитель истории, Сиповский Леонид Осипович – его вы завтра увидите – их опора и поддержка, сам краевед и археолог-любитель. Игорь Кириллов еще долго говорил, но Василь Егорыч уже его не слушал. Вышел в коридор, стал смотреть в окно. Было совсем темно. Густой лес подступал к самой дороге.

Когда Василь Егорыч вернулся в купе, Игорь Кириллов и Женя Гуслицер все еще что-то обсуждали, шелестели чертежами. Дуся мирно спала, притулившись за спиной у Игоря Кириллова. Василь Егорыч быстро стянул сапоги, скинул пиджак и легко забросил свое тело на верхнюю полку. Он повернулся к стене, но долго не мог заснуть. Снизу доносились возбужденные голоса археологов, а где-то над головой неумолчно шумел лес.

В Вышний Волочек приехали рано утром. На мокрой платформе стоял средних лет человек в шляпе и в прорезиненном плаще.

– Знакомьтесь – Сиповский, – представил человека Игорь Кириллов.

Экспедиционная машина с фургоном стояла тут же, у вокзала. Капот у машины был поднят; в ее пахнущем соляркой чреве копалась согнутая фигура в замасленной спецовке. Когда они подошли, фигура выпрямилась во весь могучий рост, сжимая в руке огромного размера ржавый болт.

– Встречай, Никифорыч, гостей! – приветствовал фигуру Игорь Кириллов.

– «Беломора» привез? – спросила фигура вместо приветствия.

– Ой, прости, Никифорыч, закрутился-закрутился, из головы вон…

– «Закрутился-закрутился…» – передразнил Игоря Кириллова шофер, игриво подбрасывая болт.

Василь Егорыч кинул в кузов рюкзак и палатку, запрыгнул сам. С ним рядом оказалась Дуся, а чуть поодаль у борта – Гуслицер и Сиповский. Из города выехали не сразу. Сперва завернули на рынок. Весь кузов заставили мешками и ящиками с продуктами.

– У нас в Коростеле магазин уж несколько лет как закрыли, – пояснил Василь Егорычу Сиповский. – Да в городе и дешевле…

Ехали долго. Разбитый асфальт кончился примерно через час: пошла грунтовка. Чем дальше они по этой грунтовке ехали, тем хуже она становилась. Василь Егорыч подложил под себя спальник, но это помогало мало, он отбил себе все бока. Последние несколько километров они тащились вообще без дороги. По полю шли глубокие колеи, наполненные водой. По этим колеям, тяжело урча, продиралась машина. Несколько раз их заносило, машина опасно кренилась, мешки и ящики летели в сторону. Василь Егорыч обнаружил, что Дуся пристроилась у него на коленях, крепко ухватилась за него обеими руками. Гуслицер и Сиповский вскочили на ноги и, как обезьяны, повисли на распорках под потолком. Вдруг качка резко прекратилась – машина выбралась на твердую землю. Василь Егорыч выглянул из кузова – они ехали по селу. Вдоль дороги тянулись мрачного вида деревянные строения.

Машина свернула с дороги и остановилась. Василь Егорыч спрыгнул через задний борт. Они стояли во дворе большого дома. Их окружали дети – человек двадцать, в основном девочки. На вид им было лет десять – двенадцать, все светловолосые и очень худые. Сиповский деловито ходил среди ребятни.

– Познакомьтесь, Василий Егорыч, все – будущие археологи.

– А не молоды ли они для раскопок? – поинтересовался Василь Егорыч.

– Ну что вы, – успокоил его Сиповский, – выпускной класс, шестнадцать лет…

Они вошли в дом. Дом был большой, очень старый и, судя по всему, давно не ремонтированный. Половицы скрипели под ногами, двери плохо закрывались. Пахло едой и дезинфекцией.

– Вот ваше помещение. – Сиповский привел Василь Егорыча в небольшую комнатку на верхнем этаже.

Здесь стояло несколько сломанных парт. В углу раскладушка. Василь Егорыч бросил на нее рюкзак, спальник и палатку.

Они спустились в столовую. На длинных столах стояли алюминиевые миски с ячневой кашей.

Игорь Кириллов наклонился к уху Василь Егорыча:

– Не желаете ли принять по граммульке?

Василь Егорыч отрицательно покачал головой. Судя по выхлопу, начальник и аспирант уже успели принять по граммульке и даже чуть-чуть сверх того.

После обеда Василь Егорыч отправился осматривать село. Мрачные дома вдоль главной улицы были нежилые: окна и двери заколочены досками. Кое-где были выбиты стекла, выломаны двери. В один из таких домов Василь Егорыч заглянул: на полу валялись рваные тюфяки и обрывки газет. Только на боковых улицах были дома с признаками жизни – избушки с покосившимися заборами и с поленницами дров у ветхих стен. На скамеечке у одного из таких домиков сидела старушка. Василь Егорыч подошел поближе и поздоровался. Старушка смотрела на Василь Егорыча светлыми невидящими глазами и что-то бормотала спекшимися губами.

Василь Егорыч повернул к дому. Во дворе стояли и о чем-то рассуждали Игорь Кириллов и Сиповский. Увидели Василь Егорыча.

– Ну как вам Коростель?

– Коростель как Коростель, – отшутился Василь Егорыч, – да сколько живых душ в нем осталось?

Сиповский вздохнул:

– По списочному составу – пятьсот с лишком.

– А реально?

– А реально двадцать пять дворов… Что поделать! Припозднились они с этой дорогой. Кончился Коростель. Вымер, разбежался…

Василь Егорыч заснул сразу, как добрался до раскладушки. Но спал недолго. Проснулся. Посмотрел на часы – полвторого. Было душно. Он выбрался из спальника и, двигаясь на ощупь, вышел в коридор. Услышал тихие голоса, и тут вспыхнул свет. У стены стоял Сиповский в свитере и шортах, с ним две девицы в длинных майках и шортиках, с распущенными волосами. Увидев Василь Егорыча, они нагловато засмеялись.

– А ну быстро спать! – нарочито строго сказал, обращаясь к ним, Сиповский. – И чтоб духу вашего тут не было!

– Да бог с вами, Леонид Осипович, время же детское, – томно вздохнула одна из девиц.

– Ой доиграешься ты у меня, Крапивина, ой доиграешься… – Сиповский хорошо изображал возмущение.

Девицы нехотя потянулись по коридору. Сиповский, не отрываясь, смотрел им вслед. Потом повернулся к Василь Егорычу:

– Глаз да глаз за ними нужен. Один вид, что маленькие.

И добавил деловито:

– Пойдем глянем, чем мужики занимаются.

Комната мужиков была в конце коридора. Сиповский дернул дверь – она не поддавалась. Он дернул сильнее. За дверью с грохотом рухнул стул, подпиравший дверь. Трое парней в накуренной комнате прятали что-то под кроватью.

– А ну, что у вас там? Федоров, доставай!

Федоров, блондин с впалой грудью, не спеша вытащил двухлитровую банку с мутноватой жидкостью.

– Не побрезгайте откушать, Леонид Осипович. От Авдотьи брали.

Сиповский взболтал и понюхал жидкость.

– От Авдотьи, говоришь? А ну давай кружку!

Он сделал большой глоток и протянул кружку Василь Егорычу:

– Очень рекомендую. Отменное пойло. На кореньях бабка настаивает.

Василь Егорыч покачал головой:

– Благодарствую. В другой раз как-нибудь.

– Напрасно. А впрочем, как знаете.

Сиповский допил содержимое кружки и потянулся за банкой.

– Ну вот что! Вы – спать, а предмет конфискуется в пользу казны!

Парни завопили в один голос:

– Помилуйте, Леонид Осипович! Как можно? На свои же кровные!

– Кровные или не кровные, а порядок есть порядок!

– Так ведь День археолога на носу!

Этот аргумент показался Сиповскому убедительным.

– Тогда так. Тащите бадью на кухню и заприте в шкафчик. И чтоб до Дня археолога ни-ни. Узнаю – убью.

Парни весело подхватили банку и рванули к выходу.

– Постойте, школяры! А как у вас с девками?

Парни замялись.

– Да что вы, Леонид Осипович! Мы не по этому делу…

– Ну, смотрите у меня! Обрюхатите кого – всю школу в дерьме утопят!

Парни уже были в дверях.

– Не извольте беспокоиться, Леонид Осипович! Чай не маленькие!

Сиповский повернулся к Василь Егорычу:

– Пошли, подышим воздухом.

Они вышли во двор, и Сиповский повел Василь Его-рыча едва заметной дорожкой в большой парк, что темнел за домом. Оттуда доносился звук гитары и чуть слышное пение. Деревья расступились, и Василь Егорыч увидал беседку. В ней он различил Игоря Кириллова и Гуслицера. Гуслицер пел высоким фальцетом и подыгрывал себе на гитаре. Игорь Кириллов сидел, закрыв лицо руками, и плечи у него вздрагивали.

А Сиповский вел Василь Егорыча все дальше в темноту парка. Просветлело, и в конце аллеи проступил пруд. Они подошли ближе, и на самом берегу перед ними встал огромный дуб. Сиповский дотронулся рукой до коры:

– Это знаменитый дуб. Исторический.

Он, видимо, ожидал вопроса, но Василь Егорыч молчал. – Согласно распространенной в этих местах легенде, на этом дубе в 1881 году повесился местный помещик и отставной майор Иван Павлович Чичиков.

Они развернулись и пошли назад, в темноту.

– Школьное здание, в котором мы пребываем, не более чем служебный флигель чичиковского дома. Сам каменный дом стоял здесь, в парке. Его сожгли крестьяне в 1918 году, а что осталось, разобрал колхоз на хозяйственные нужды. Род Чичиковых не особо древний, прослеживается лишь с петровских времен. Отец майора, Павел Иванович, сделал в николаевские времена большое состояние на земельных спекуляциях. Сын благополучно прокутил без остатка папенькины деньги. Потом в полку, где он служил, вышла нехорошая история. Не смог Иван Павлович отчитаться в вверенных ему суммах. Дело до суда не дошло, но из полка пришлось спешно ретироваться. Вот и удалился Иван Павлович на заслуженный покой в родовое имение Коростель, да не просто так, а прихватил с собой ученицу из Императорского балетного училища. Но и здесь у Ивана Павловича, как говорится, не сложилось. Балеринке жизнь в Коростеле не приглянулась. Мотались они каждый год в Париж, покупали ей наряды и драгоценности. А где денег-то взять? Имение заложено-перезаложено. Вот и прокрутил Иван Павлович аферу. Взял под просроченные векселя ссуду в Дворянском банке. Денег этих хватило ровно на месяц парижской жизни. А когда все раскрылось, Иван Павлович повесился. На том самом дубе.

Они шли по невидимой в темноте дорожке.

– А балеринка ненадолго пережила Иван Павловича, в тот же год померла от чахотки. И похоронены они вместе. Вот здесь.

Василь Егорыч заметил, что рядом с дорожкой стоит большой камень, а на верхушке его улавливаются очертания креста.

На раскоп отправились рано утром. Было туманно, холодно, и мучительно хотелось спать. До кургана ехали не менее получаса. Дорога была получше, чем вчера, во всяком случае, суше, но трясло не меньше. Когда они наконец остановились, Василь Егорыч выскочил из машины, огляделся по сторонам, но кургана не увидел. Кругом был лес, песчаная дорога в рытвинах, кучи балласта по обочине. Чуть дальше на дороге виднелся брошенный скрепер.

– А где курган-то? – спросил Василь Егорыч вышедшего из кабины Игоря Кириллова.

– Так вот он, красавец. Весь перед вами!

Они сделали несколько шагов в сторону от дороги по тропинке, среди мокрой ольхи. Василь Егорыч заметил, что тропинка резко идет в гору, ольха растет реже, и вот они уже у подножия огромного холма, а вершина его прячется в тумане.

– Это вот и есть курган Коростель.

А чуть выше увидал Василь Егорыч раскоп. Часть холма была срезана, и взору открывалась утыканная колышками песчаная площадка. Там ковырялись ножичками несколько сонных девиц в ватниках, надетых поверх купальников, а трое не менее сонных парней в плавках и тельняшках совковыми лопатами собирали песок на носилки.

– Расчищаем «впускное» погребение, – пояснил Игорь Кириллов.

– Что нужно будет делать мне? – спросил Василь Егорыч.

Игорь откашлялся.

– Прежде всего, я попрошу вас составить карту местности. Привязать сопку к селищу на озере, я покажу вам его чуть позже. Потом мне нужен инструментальный план сопки. Пока что все планы у нас делает Дуся.

Василь Егорыч обернулся и увидел Дусю. Она стояла, ежась от холода, чуть поодаль и держала в руках огромные папки с ватманом.

В двенадцать был перекус. Ели еще теплые пирожки с рисом и пили жидковатый чай, который Дуся разливала из большого термоса. Потом парни отошли в сторонку покурить, а девицы сбились в кружок и о чем-то тихонько защебетали.

Игорь махнул Василь Егорычу, и они пошли в лес. Василь Егорыч заметил, что лес поменялся. Они поднялись по песчаному косогору и вошли в сухой сосновый бор. В лесу было тихо. Пахло хвоей и черникой.

Озеро открылось внезапно. Василь Егорыч долго стоял и смотрел на него с высоты. Потом сбежал по крутому склону, подошел к песчаному берегу. Тронул прозрачную воду рукой. Вода показалась ему теплой.

– Вот это и есть наше озеро. А вот и селище.

Они прошли метров сто по песку, перешли вброд речку и вышли к холмику, поросшему очень зеленой травой. Игорь нагнулся и нащупал в траве покосившийся кол.

– Здесь был раскоп.

Они постояли несколько минут. Василь Егорыч, не отрываясь, смотрел на озеро. Игорь тронул его за рукав:

– Идемте, я покажу вам что-то интересное.

Они поднялись на высокую сопку, которая возвышалась над озером.

Игорь Кириллов закурил.

– Это не простое озеро, а карстовое. Уровень в нем меняется каждый год. Бывает, что вода зальет всю котловину. Видите белую линию на том берегу? Там вода стояла весь прошлый год. А бывает, что озеро высохнет совсем. Остаются пруды на самых глубоких местах.