Текст книги "Снег в Техасе"

В тот год, как и сейчас, осень стояла теплая. Все последующие дни Вадик с парой школьников из старших классов обследовали дно озера напротив коровинского дома. Там было неглубоко, метра полтора-два, но дно покрыто толстым слоем ила, и видимости никакой. Они ныряли по очереди и разгребали ил руками. После второго или третьего погружения школьники подняли со дна большие обломки сосудов, покрытые странными орнаментами. Потом нашли костяные наконечники гарпунов и предметы, вырезанные из окаменевшего от времени дерева. Вадик отплыл чуть подальше от берега и нырнул. Ила там не было, а вода казалась прозрачнее. Присмотревшись, он увидел ряд черного цвета деревянных кольев, выступавших из песка и уходивших на глубину…

На следующий год Вадик приехал во Всехсвяты в мае. Весна тогда выдалась на удивление сухой. Вода в озере упала не меньше чем на метр, и дно напротив коровинского дома обнажилось. Из застывшего на воздухе ила явственно проступили деревянные сваи. Они торчали на равном расстоянии друг от друга, образовывая правильные ряды. Кое-где они были сочленены перекладинами, а в одном случае между сваями виднелись дощатые настилы.

– Господи! – вырвалось у Вадика. – Никак свайное поселение?.. Точь-в-точь, как в Швейцарии…

С Вадиком было несколько студентов из университета. Они поставили на возвышенном месте теодолит, принесли рейки, стали снимать план. И тут откуда-то возник Иван Никифорович. Он был в крайнем возбуждении.

– Вот здесь. Точно здесь. Немец с трубой, фашист проклятый!

Беззубый рот Иван Никифоровича выплевывал нечленораздельные звуки. Он указал рукой в сторону озера:

– А там лес… доска к доске…

Когда они вернулись в дом Тимофея Семеныча, солнце садилось, и над озером поднимался туман. Тимофей Семеныч и Вадик сидели в столовой, обсуждали одним им интересные дела и случаи.

Сережа подошел к книжной полке. Его внимание привлекла маленькая книжечка. На желтом кожаном переплете золотыми готическими буквами было вытеснено: «Bibel». «Надо же, Библия по-немецки», – подумал Сережа и открыл книгу наугад. В молодости он изучал немецкий и все еще помнил готические буквы. Текст показался ему странным. Что-то не похоже на Библию. Стал читать внимательнее, перевернул несколько страниц; на обрезе одной страниц стояло: «Adolf Hitler. Mein Kampf»[37]37
  Адольф Гитлер. «Моя борьба» (нем.).


[Закрыть]. Сережа вернулся к началу книги. Титульный лист был вырван, но на верху первой страницы четко читалась сделанная мелким почерком подпись: «Paul Heinrich von Hedicke».

Сережа закрыл книжку и аккуратно поставил ее на место.

Всю неделю они бурили берег озера: определяли границы культурного слоя. Запущенный на глубину челнок неизменно приносил мелкие обломки керамики, угольки и деревяшки. Когда скважины нанесли на план, оказалось, что площадь поселения была не меньше двухсот метров.

Работа подходила к концу. Как-то вечером они сидели у Тимофея Семеныча, пили чай с вишневым вареньем. Сережа вдруг спросил:

– А я бы хотел взглянуть на хорошую карту вашей местности.

– Хорошую карту? Это можно, – сказал Тимофей Семеныч и подошел к книжному шкафу. Порылся в каких-то папках. Достал вчетверо сложенную бумагу, протянул Сереже: – По-немецки читаете?

– Читаю, – ответил Сережа и развернул бумагу на столе.

Перед ним был очень подробный топоплан с названиями по-немецки. На верхнем обрезе стояло: «Reichswehr»[38]38
  Вооруженные силы Германии (нем.).


[Закрыть]. Чуть ниже: «Wsechswjatgebiet»[39]39
  Область Всехсвят (нем.).


[Закрыть]. А у правого нижнего обреза виднелась уже знакомая подпись: «Paul Heinrich von Hedicke».

Сережа погрузился в чтение карты. Его внимание привлекло большое зеленое пятно на севере, судя по всему, огромный верховой торфяник. Из него во все стороны вытекали ручьи, некоторые из них доходили до Всехсвятского озера. На болоте синими буквами стояла надпись: «Tschistyi, 8 m».

– Есть у вас тут такое болото – Чистое? – спросил Сережа.

– Есть такое, – ответил Тимофей Семеныч, – за селом Церковищи.

– Я бы хотел туда попасть, – сказал Вадик, – интересное оно. Все на нем тут завязано.

– Туда дороги нет, – сказал Тимофей Семеныч, – дорога кончается в Церковищах.

– А как же местные по грибы-ягоды ходят?

– Местные на Чистое по грибы-ягоды не ходят. Слава у него дурная.

– Поясните, поясните, Тимофей Семеныч! – в один голос попросили Сережа и Вадик.

Тимофей Семеныч помолчал, пожевал губами.

– До войны там был концлагерь. Силами зеков проводили мелиорацию. Народу положили видимо-невидимо… А во время войны, при немцах, здесь был партизанский край. Немцы стояли лишь в крупных поселках да высылали время от времени карательные экспедиции. К востоку от Всехсвят – из Минского генерал-губернаторства, а к западу – из Курляндского. Карательные экспедиции проводились поочередно, партизаны знали о них заблаговременно и, соответственно, меняли дислокацию. А Чистое оказалось в нейтральной полосе. Партизаны там проложили дорогу на Большую землю. Немцы туда редко совались, но, говорят, все кругом заминировали. И еще…

Тимофей Семеныч опять помолчал, собираясь с мыслями.

– Немцы на Чистом понастроили доты. Посылали туда проштрафившихся офицеров и унтеров. Были у них и такие… Приковывали бедолаг цепями к пулеметам. Перебили их всех партизаны. Так и лежат они там в своих дотах. Нет, не ходят наши на Чистое…

– Надо ехать! – решительно сказал Вадик. – Вы с нами? – спросил он Тимофея Семеныча.

Тот отрицательно замотал головой.

– На чем поедете? – спросил Тимофей Семеныч.

– Поедем на велосипедах, – ответил Вадик.

Велосипеды нашлись в сарае у Тимофея Семеныча. Один – совсем новый, другой – постарше, но оба на ходу. К велосипедным рамам прикрепили штанги бура, к сиденьям – спальные мешки. Долго собирали небольшой походный рюкзак: взяли бинокль, компас, карту, саперные лопатки, рулетку, кое-что из еды. Вадик долго колдовал над бутылью со спиртом – в рюкзак она не помещалась. Отлил из бутыли спирт в водочную бутылку, слегка разбавил водой, опустил на веревке в колодец – для охлаждения. В результате, когда выезжали на следующее утро, про бутылку забыли. Сережа вспомнил, когда они отъехали от дома, но возвращаться не стал: примета плохая.

До Церковищ доехали быстро – в кузове попутной машины. Там, как и говорил Тимофей Семеныч, дорога кончилась. Они сориентировались по карте, нашли ведущую в сторону Чистого тропинку, вскочили на велосипеды и заработали ногами. Как оказалось, ехали они по старой заброшенной дороге. Она то расширялась, у нее даже проступали обочины и что-то вроде твердого покрытия, то превращалась в узкую стежку, сжатую со всех сторон зарослями орешника. Тропинка понемногу поднималась в гору. Лес стал реже, все чаще попадались березки с кривоватыми стволами. Потом лес расступился, и перед ними открылась гладь огромного болота, поросшего неестественно зеленой травой. Под порывами ветра трава прижималась к земле, и казалось, что болото дышит. Кое-где виднелись холмики, на них росли чахлые кустарники и кривоствольные березы.

У края болота тропинка прерывалась. Сережа и Вадик слезли с велосипедов. Солнце палило по-летнему, было жарко. От болота поднималось душное марево. Они осмотрелись по сторонам. Невдалеке на берегу, на пригорке, виднелась покривившаяся избушка. Они подошли к ней, открыли ветхую дверь. На них пахнуло гнилью. В маленькой комнатке виднелся топчан, полуразвалившийся столик. Они бросили на топчан спальники и рюкзаки, развязали бур.

Шли они точно по азимуту, каждые сто метров погружая бур в трясину. Бур издавал чавкающие звуки и легко уходил в глубину, пока не упирался в твердый грунт. Глубина медленно возрастала: метр, два, три… Часам к шести небо заволокло, подул холодный ветер, начался мелкий дождь. Они прошли еще с полчаса, взяли еще одну точку: твердый грунт пошел с четырех метров с копейками. Дождь усиливался. Вести дневник стало невозможно, бумага на дожде промокала. Они собрали бур и побрели назад. Их следы были отчетливо видны, а на местах, где они бурили, образовались небольшие озерца. Дождь усиливался, вскоре он перешел в град, затем повалил мокрыми хлопьями снег. Стало совсем темно, ветер сбивал с ног.

– Еще чуть-чуть, – подбадривал Сережу Вадик, – а там и спиртик для сугреву.

В избушке Вадик три раза перерыл содержимое рюкзака.

– Где спирт? – спросил он сдавленным голосом.

– В колодце у Тимофея Семеныча, – спокойно ответил Сережа, – охлаждается.

– И ты знал?

Сережа кивнул.

– Почему не вернулся?

– Примета плохая.

Лицо Вадика перекосила гримаса. Было видно, что он силится сказать все, что думает по этому поводу, но не может найти подходящих выражений. Он молча махнул рукой, не раздеваясь, залез в спальник и отвернулся к стенке.

Ночью случилась редкая в тех местах осенняя гроза. Избушка ходила ходуном, почти без перерывов гремел гром, через ветхую крышу ручьями лилась вода. Несколько раз где-то близко вспыхивали разряды молний, и почти сразу же раздавался оглушительный треск. Сережа взглянул на Вадика. При свете молнии он увидел его лицо. Вадик мирно спал, лежа на спине, губы его сладко причмокивали.

Сережа встал и приоткрыл дверь. Ему показалось, что болото светится фиолетовым цветом. Вдруг небо раскололось. Один за другим его прорезали три разряда молний, и нестерпимый грохот потряс все вокруг. Сережа закрыл глаза и ясно увидел отпечатавшееся на сетчатке изображение креста…

Утром опять светило солнце. Они взяли бур и вошли в болото.

– Смотри! – Вадик указал вдаль. На холмике, где еще вчера стояли кривоствольные березки, виднелись лишь обгорелые головешки.

Они подошли к холмику. От него в глубь болота вела полоса выжженной травы. Они прошли по этой полосе метров триста, время от времени беря азимут и отмечая свой путь на карте.

– Посмотри направо, – сказал Вадик.

На горизонте показался островок. Сережа поднес к глазам бинокль. Солнце уже было высоко, и от болота поднималось липкое марево. Очертания острова в бинокле все время менялись. На островке виднелось расплывчатое белое сооружение. Когда подошли ближе, сооружение приобрело отчетливые очертания.

– Это немецкий дот, – уверенно сказал Вадик.

Они осторожно заглянули в черную амбразуру. В нос ударил пряный запах сгнивших листьев. Вадик достал из рюкзака фонарик, тусклый луч пробил темноту. Сережа подтянулся на руках и осторожно опустился под бетонный колпак. Вадик, зажав фонарик во рту, последовал за ним. Они медленно пробирались, расчищая завалы из веток и листьев. Внезапно руки Сережи наткнулись на холодный металл.

– Посвети сюда, – сказал он Вадику.

Сережа разгреб руками листья, и в луче фонарика появился ствол пулемета. Проведя руками вдоль заржавевшей плоскости, он нащупал щит и замок. Когда их глаза привыкли к темноте, они различили человеческие останки. Металлическая цепь соединяла щит пулемета с лучевой костью трупа.

Они несколько раз выбирались наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха, и снова забирались в амбразуру. Внимательно осмотрели шлем с двумя пулевыми отверстиями, им точно соответствовали отверстия в затылочной части черепа, собрали истлевшие остатки мундира. Когда они влезли в амбразуру в последний раз, Сережа различил тускло поблескивающую возле черепа коробочку. Он аккуратно откопал ее и вынес на поверхность. Поддел крышку лезвием перочинного ножа. В коробочке оказалась книжечка в кожаном переплете. На первой странице было написано мелким почерком по-готически:

«Paul Heinrich von Hedicke».

2

Пауль Генрих фон Гедике вступил в нацистскую партию в возрасте 22 лет. В тот год он блестяще закончил историко-филологический факультет Геттингенского университета по специальности «Археология восточных стран» и был оставлен на кафедре для подготовки к профессорскому званию. Отец Пауля, Людвиг фон Гедике, был майор; его убили под Ипром в 1916 году. После войны в их дом пришла нищета. Инфляция превратила военную пенсию матери Пауля в ничего не стоящие бумажки. Мать продавала за бесценок семейные реликвии, по ночам вышивала бисером кофточки, которые ей приносили богатые торговки.

На решение Пауля вступить в партию сильно повлиял дядя Отто, младший брат отца, лейтенант рейхсвера. Как-то раз они сидели с дядей Отто в уличном кафе на тенистой Фридрихштрассе. Дядя пил пиво из высокой кружки, а Пауль тянул через соломинку сельтерскую воду. Дядя Отто закурил дешевую сигару и произнес слова, которые глубоко потрясли Пауля:

– Нельзя допустить, чтобы шиберы[40]40
  Schieber (нем.) – валютный спекулянт в 1920-е годы.


[Закрыть] превратили Германию в общественный сортир…

Паулю было шестнадцать лет, когда с ним произошел прискорбный случай в общественном сортире на Клаузевицплац. Было довольно рано, часов одиннадцать, и сортир был пуст. Пауль зашел в кабинку и не запер за собой дверь. Внезапно дверь распахнулась, и в кабинку ворвался мужчина лет сорока. По виду типичный шибер: дорогой костюм, на пальцах – перстни. Он что-то возбужденно говорил и совал Паулю в руки деньги. Пауль никогда не видел таких денег – новенькие хрустящие банкноты зеленого цвета. Он глядел на них, как завороженный. А мужчина затолкал Пауля в угол, встал перед ним на колени. Пауль попытался оттолкнуть его, но не успел. Ему стало больно, и он с ужасом почувствовал, что он руками прижимает к себе потную лысую голову. Через мгновение все было кончено. Мужчина исчез так же внезапно, как и появился. Пауль стоял некоторое время неподвижно, сжимая в руке деньги. Потом бросил их в унитаз и спустил воду.

На партийные собрания Пауль ходил редко. В основном, там были рабочие и отставные офицеры, те, кого больнее всего задела инфляция. На собраниях ругали правительство, евреев и шиберов. Пели песни, взявшись за руки. Как-то раз, по просьбе районного организатора, Пауль прочитал реферат: «Арийский вопрос и археология». Реферат одобрили, хотя в нем мало кто разобрался.

Когда нацисты победили на выборах и к власти пришел Гитлер, Пауль перестал ходить на собрания. Однако в 1939 году, когда началась война, он пошел записываться в армию добровольцем. Его послали на ускоренные офицерские курсы, где готовили кадры для оккупационных служб.

Первое свое назначение обер-лейтенант фон Гедике получил во Францию, в тихую деревушку в Шампани. Работа была не тяжелой, французский язык Пауль знал с детства. Он переводил на французский распоряжения коменданта: о введении комендантского часа, о реквизиции лошадей… Секретарь мэрии, он же школьный учитель месье Гиньоль, поправлял неправильные согласования и рассыпался в комплиментах:

– У вас изумительное чувство стиля, месье Гедике!

Пауль поселился в доме на окраине деревушки. Его хозяйку звали Мадлен, она жила одна, муж ее не вернулся с войны. В столовой стояло пианино. Однажды вечером с разрешения Мадлен Пауль сел за пианино и стал подбирать старинную мелодию. Мадлен села рядом, и они стали играть в четыре руки.

Той же ночью, набравшись храбрости, Пауль поднялся по скрипучей лестнице в спальню Мадлен. Она лежала в большой супружеской постели совершенно голая и, казалось, ждала Пауля. В тот момент, когда Пауль сжал ее в своих объятиях, со звоном разлетелось окно. Чьи-то руки схватили Пауля, бросили на пол. Он почувствовал страшный удар в пах и потерял сознание. Пришел в себя только утром. Он был в крови. На кровати лежала Мадлен с перерезанным горлом. Рядом виднелась бумажка. На ней крупными буквами было написано: «НЕМЕЦКАЯ ШЛЮХА».

Пауль долго лечился в немецком военном госпитале под Парижем. Ходил с тросточкой, припадал на левую ногу. А в июле 1941-го он получил новое назначение: в Россию, в городок Всехсвяты.

…Поезд медленно тащился среди лесов и болот. Пауль сидел у окна с томиком Достоевского. Время от времени заглядывал в словарь. В соседнем купе играли на губной гармошке и нестройно пели ехавшие на фронт новобранцы.

На платформе Пауля встретил немолодой сержант. Они перешли мощенную булыжником площадь, вошли в приземистое кирпичное здание комендатуры. До войны там был райсовет – вывеску не успели снять. Поднялись по деревянной лестнице на второй этаж. Сержант открыл ключом дверь, они вошли в комнату, заваленную бумажными папками.

– Ваш кабинет, герр обер-лейтенант.

Пауль сел за крашенный масляной краской стол. Осмотрелся. На противоположной стене висел большой портрет Карла Маркса.

– Я уберу, – сказал сержант.

– Оставьте, – сказал Пауль.

В дверь постучали. Сержант открыл дверь, и в комнату вошел невысокий плешивый человек лет сорока.

– Господин Коровин, Вениамин Александрович, – представил его сержант, – бургомистр.

Работы здесь было больше, чем во Франции. Всехсвяты – транспортный узел. Через него на фронт идут воинские составы, поезда с продовольствием и вооружением. Коменданта, капитана Штойбля, чаще всего на месте нет, он постоянно в разъездах, и все дела приходится вести Паулю. Сплошная писанина. Прибыло столько-то, убыло столько-то, получено столько-то, отпущено столько-то… Под его командой сержант и два писаря. А постоянный гарнизон во Всехсвятах маленький – всего двадцать человек и примерно столько же в фельд (полевой) – жандармерии. За порядком следят русские полицейские – десяток мрачного вида парней в черной форме с белыми повязками, на которых готическими буквами написано: «Polizei». А начальник над ними Коровин, бургомистр.

С Коровиным Пауль встречается каждый день. Переводят приказы и распоряжения. Как во Франции, только еще строже. «Запрещается, запрещается, запрещается…» За неповиновение – расстрел.

Коровин приходит обычно в конце дня, под вечер. Сидит долго, говорит всякую ерунду. Пауль его не гонит. Торопиться Паулю некуда, а все-таки языковая практика.

– Где вы квартируете, господин обер-лейтенант? Все еще в гостинице? Я вам квартирку тут подыскал. Чистенькую. У местной учительницы немецкого языка. Антонины Ивановны Геллер.

Пауль слушает, не перебивая.

– Одно небольшое обстоятельство… Муж у нее, некто Семен Иосифович Геллер… Из евреев…

Пауль насторожился.

– Торговец? Спекулянт?

Коровин замахал руками.

– Какое там! Учитель географии. А по совместительству, поверите ли, археолог!

Пауль слушал Коровина внимательно.

– Представляете, весь берег перед моим домом расковырял. Натащил всякой дряни. Дать ему волю, весь двор бы мне разнес. К счастью, не позволили, осадили…

– Как осадили? – не понял Пауль.

– Да посадили его за всякие там разговорчики. Недалеко сидел, тут же, у нас. Мелиорацию на болоте проводил. Канавы рыл. А как война началась – на фронт драпанул. Давали тогда зекам такую возможность. Кровью, так сказать…

– А где он сейчас?

– Пропал, не вернулся. Из штрафбатов редко кто возвращается…

– Покажите мне дом учительницы, – попросил Пауль.

Дом этот стоял чуть в стороне от дороги, прятался за разросшимися кустами бузины с гроздьями красных ягод. Коровин постучал в дверь:

– Антонина, открывай! К тебе гости!

Антонина была крупная женщина с правильными чертами лица. На голове – деревенский платок. Она поклонилась Паулю и сказала очень чисто по-немецки:

– Проходите! Чувствуйте себя, как дома.

Коровин был прав. В этом доме было очень чисто. На полке в ряд стояли книги в кожаных переплетах. Пауль наугад вытащил одну. Это была старинная Библия на немецком.

– Вы читаете Библию?

Антонина замялась.

– Редко. Эта книга осталась от бабушки. Она была из колонистов.

Они сели за стол. На белоснежной скатерти стояли миски с борщом. На темно-красной поверхности медленно растекались горки сметаны.

Следующий день был выходным, и Пауль с утра отправился к дому Коровина. Это был последний дом на Озерной улице, его двор выходил к озеру. Коровин долго не открывал, спрашивал, кто, зачем пришли… Узнал Пауля, загремел запорами.

– Чем обязан такой чести, господин обер-лейтенант?

– Пришел поблагодарить. Вы нашли мне прекрасное пристанище.

– Заходите в дом. Извините за беспорядок.

В доме Коровина было сумрачно. На столе и на полу стояли пустые бутылки.

– Я на минуту, господин бургомистр. Вы говорили, что муж учительницы находил возле вашего дома какие-то предметы. У вас не сохранилось что-нибудь?

– Да я все выбросил. Впрочем, постойте…

Они прошли в сарай, там были в беспорядке свалены рыболовные снасти, сети, разобранные лодочные моторы. Где-то в углу нашелся ящик, на котором явственно читалась надпись: «Геллер». Коровин вытащил его на свет, поковырялся в нем и через некоторое время извлек три коробочки из-под папирос «Герцеговина Флор».

Пауль разложил коробочки на столе и раскрыл одну за другой. В двух из них были обломки темной керамической посуды, покрытой странными геометрическими узорами. В третьей коробочке лежали проложенные ватой костяные ножи с чуть видимыми насечками.

– Что-нибудь интересное? – поинтересовался Коро-вин.

– Это исключительно интересно, – сказал Пауль, – мне нужно изучить, посоветоваться с коллегами. Вы не возражаете, если я некоторое время подержу это у себя?

– Да берите их насовсем! – замахал руками Коровин.

Пауль аккуратно положил коробочки в свою полевую сумку.

– А теперь покажите мне место, где производили раскопки.

Они шли по берегу озера мимо перевернутых рыбачьих лодок. Вокруг деловито расхаживали, непрестанно крякая, утки.

– Это было где-то здесь.

Они стояли на небольшом мысу, вдававшемся в озеро. У самых ног плескалось озеро. Подул свежий ветер, и по озеру пошла рябь. Зашуршали камыши.

Пауль достал небольшую лопатку и несколько раз ковырнул песок. Образовалась ямка и тут же заполнилась водой.

Ровно через неделю Пауль пришел на озеро опять. С ним было пятеро солдат и пожилой сержант, Эрих Кемпке. Они привезли с собой шанцевый инструмент и теодолит, одолженный в армейском топографическом взводе. Солдаты вырыли неглубокий шурф. Как и в прошлый раз, в него сразу же пошла вода. Эрих Кемпке покачал головой, вскочил на мотоцикл и куда-то уехал. Через час он вернулся со шлангом и мощной электропомпой.

Работа пошла веселее. Помпа быстро откачивала воду. Дно шурфа было теперь почти сухим. Через час начались находки. Солдаты вытаскивали из вязкой тины большие обломки сосудов, покрытые странными узорами.

Пауль распорядился расширить раскоп. Поставил теодолит на возвышенном берегу. Солдат с рейкой отмечал места находок. Пауль замерял азимуты и расстояния на теодолите. Записывал показания в журнале.

С первого же дня вокруг них роились местные мальчишки. Среди них выделялся вихрастый паренек лет тринадцати по имени Ваня. Он постоянно бегал вокруг работающих и что-то кричал. Несмотря на холодную погоду, он несколько раз плюхался в воду и приносил поднятые со дна диковинные предметы. Однажды он заплыл дальше, чем обычно, и нырнул. Через несколько минут его голова появилась среди камышей. Он что-то орал, размахивая над головой деревяшкой. Пауль достал из рюкзака надувную лодку, подключил ее к помпе. Подгребая себе маленькими веслами, он быстро доплыл до того места, на которое указывал Ваня. На дне сквозь зеленоватую воду проступали черные точки. Пауль быстро разделся и прыгнул в озеро. Вода показалась ему теплой. Пауль набрал в легкие воздуха и нырнул. Открыв глаза, Пауль увидел выступавшие из песка правильные ряды почерневших от времени свай.

На берегу Эрих Кемпке растер Пауля одеялом, дал хлебнуть коньяку из фляги. Накинул на Пауля шинель и отвез на мотоцикле домой. Пауля бил озноб. Он забрался в кровать, натянул на себя толстое одеяло. Озноб не проходил. Антонина появилась ближе к вечеру. Дотронулась до лба Пауля, дала ему выпить что-то из кружки и ушла. Она появилась через час. Взяла Пауля за руку:

– Ступай за мной!

Они прошли по выстланной досками дорожке к домику, из которого валил густой дым. Пауль наклонил голову и вошел в низкую комнатку, наполненную горячим паром. В нос ему ударил острый запах распаренных березовых веток. Сознание Пауля замутилось, и то, что с ним происходило потом, он помнил неотчетливо. Ему привиделось, что он, голый, лежит на горячих сосновых досках и корчится, стонет под градом хлестких ударов.

Пауль пришел себя среди ночи. Он лежал на широкой кровати в длинной белой рубашке. Рядом с ним на кровати сидела Антонина, тоже в длинной рубашке, и махровой тряпочкой вытирала ему со лба пот. Он потянул ее к себе, и она покорно легла рядом с ним.

Так обер-лейтенант Пауль Генрих фон Гернике совершил один из основных своих должностных проступков. Подписанное им предписание под страхом сурового наказания запрещало офицерам вермахта вступать в половую связь с лицами туземного происхождения на оккупированных территориях.

Первое время у Пауля и Антонины физической близости не было. Они лежали рядом на широкой кровати и почти не касались друг друга. «Как Зигфрид и Брунгильда», – мысленно произнес Пауль и улыбнулся.

После удара, полученного им в Шампани, Пауль заметил, что его половое чувство угасло. Женщины его больше не волновали. Он сказал об этом своему лечащему врачу, и тот назначил ему сеанс гипноза. После сеанса Пауль специально отправился в армейский публичный дом в Париже. Результат был нулевым. Девочки старались изо всех сил, но Пауль ничуть не возбуждался. Так и сейчас. Он лежал рядом с молодой женщиной и не чувствовал ничего, кроме глубокого спокойствия.

Это случилось на вторую или на третью ночь. Пауль проснулся от сильного сердцебиения. Он повернулся на бок и почувствовал, что Антонина тоже не спит, смотрит на него. Он протянул к ней руку, и она бросилась к нему, сорвала с него рубашку, покрыла его тело поцелуями. Она придавила его своей тяжестью, и Пауль с радостью почувствовал, что их тела слились.

После этого в голове Пауля что-то сдвинулось. Скорее всего, потому, что за свои 28 лет ему так и не довелось по-настоящему узнать женщин. Мать всегда была холодна с ним, особенно когда они обеднели. У него был непродолжительный роман с кузиной Луизой, который окончился ничем. Кузина вышла за пехотного офицера, своего дальнего родственника. В начале войны его убили в Польше. Луиза уехала в другой город, и больше они не встречались. В студенческие годы он несколько раз отправлялся в бордель и каждый раз уходил оттуда с чувством омерзения. Потом тот дурацкий случай в общественном сортире и фиаско в Шампани.

А теперь Пауль считал часы и минуты, чтобы поскорее убежать из своего затхлого кабинета. Он не подозревал, какое счастье может принести близость с женщиной. Они занимались любовью часами на кровати, на полу, в жарко натопленной бане.

И наверное, это и было причиной второго служебного проступка Пауля фон Гернике. Чтобы побольше быть рядом с Антониной, он все чаще сказывался больным и приносил в портфеле домой папки, на которых стояли жирные штампы: «Для служебного пользования». Антонина устроила ему кабинет: притащила с чердака письменный стол, где-то раздобыла старинную лампу с зеленым абажуром.

Пауль часами просиживал за столом, делал пометки: такой-то состав придет тогда-то, простоит столько-то, отбудет тогда-то. Иногда подходила Антонина, садилась на край стола. Пауль закрывал папки, становился на колени, целовал ей ноги.

Это случилось примерно через месяц после начала их романа. Была поздняя осень, на дворе дождь и сильный ветер. Пауль проснулся среди ночи и протянул руку: Антонины рядом с ним не было. Он поднялся и увидел полоску света под дверью. Стараясь не шуметь, он встал и приоткрыл дверь. Он увидел Антонину; она сидела за письменным столом и при свете маленького фонарика листала его папки и что-то выписывала в тетрадку.

Пауль вернулся в кровать, лег, закрыл глаза. В голове у него было пусто. «Неужели она меня обманывала?» Утром Антонина была нежна, как обычно. Портфель лежал на месте. Все папки в нем были в порядке. «А может быть, мне это приснилось?» – успокаивал себя Пауль.

Вскоре после этого на железной дороге произошли диверсии. Несколько воинских эшелонов недалеко от Всех-свят подорвались на минах. Были убитые и раненые. В самих Всехсвятах застрелили из засады двух полицейских.

Были усилены меры безопасности. Продлили комендантский час. Установили дополнительные патрули на вокзале и на железнодорожных переездах. По настоянию начальника фельд-жандармерии во Всехсвятах расстреляли десять заложников. Списки готовил Коровин.

Почему-то он решил согласовать этот список с Паулем.

– Все эти люди – советские активисты, сотрудники НКВД и евреи.

– Здесь нет ни одной еврейской фамилии, – сказал Пауль.

– Это ложнорусские, – ответил Коровин, – они за взятки меняли свои имена.

Пауль знал, что спорить и протестовать бесполезно. Заложников расстреляли на центральной площади.

Погода неожиданно наладилась. По ночам были заморозки, земля покрывалась инеем и гулко стучала под сапогами. Днем было тихо и солнечно. Возвращаясь домой, Пауль услышал клекот и поднял голову. В сероватом небе, тяжело хлопая крыльями, клином летели большие птицы.

Пауль вошел в дом. За столом сидела Антонина. Рядом с ней – бородатый мужчина в черном ватнике. Пауль сразу узнал его. Это был Геллер, Антонинин муж. Пауль опознал его по фотографии в семейном альбоме. Правда, там Геллер был в костюме, при галстуке и без бороды.

Они сидели втроем за столом и тихо разговаривали, как старые знакомые. Антонина принесла горячий самовар. Разлила чай.

– Что вы хотите от меня? – спросил Пауль.

– Немногое. Остановить движение поездов на всехсвятском перегоне. Задержать как можно больше составов.

– Если я откажусь?

– Тогда умрете вы, она, я. В конечном счете погибнут все.

Пауль помолчал.

– Господин Геллер, зачем вам это нужно? Насколько я помню, вы сидели…

Геллер говорил долго и путано. Пауль запомнил только одну его фразу: «…после войны мир будет другим…»

Они опять помолчали. Геллер сказал:

– Вы нам только укажите место и время. Наши люди сделают все.

Пауль сказал:

– Сделать это смогу только я.

Геллер протянул Паулю коробочку:

– Последняя американская разработка. Магнитная мина с часовым механизмом.

Пауль кивнул и спрятал коробочку в полевую сумку.

Перед тем как уйти, Геллер протянул конверт:

– Вам как археологу это может быть интересно. Я сидел в здешних местах. Наш лагерь был на болоте Чистое. Мы проводили там мелиорацию. Меня назначили начальником участка. Однажды мы наткнулись на это. – Он достал из конверта фотографию и рисунок.

Геллер поднес их к глазам.

– Судя по очертаниям, это викингская ладья.

– Совершенно точно. Болото соединялось с Двиной и Днепром.

– Что сталось с этой находкой?

– Я сообщил начальству. Предложил произвести раскопки.

– И что дальше?

– Меня обвинили во вредительстве. Разжаловали в рабочие. А потом из Москвы приехали подрывники. Решили проложить трассу взрывами. Что-то не так рассчитали. Взрыв был слишком сильным. Несколько зеков погибло. На месте канала образовалась воронка. Теперь там озеро…

После того как Геллер ушел, Антонина долго мыла посуду, прибиралась на кухне. Не поворачивая головы, сказала Паулю: