Текст книги "На самом краю леса"

Сначала я, конечно, трусил, возводил стены, придумывал какие-то глупости, чтобы эту идею отбросить, отбиться от нее. Боялся, как бы не залететь, точнее – не вылететь. А потом понял, что вот он, момент истины – сейчас или никогда. Вы спросите о родителях? Ну, я же вам сказал, позорить я их не собирался. Ни работать на русских, ни торговать наркотиками из посольского секретариата. Но вообще, знаете, мне их было не жалко. Сейчас – да, жалко. А тогда я действовал в каком-то совершеннейшем эгоистическом ослеплении, словно безумный влюбленный. И все время у меня в голове вертелось: «Чтоб они провалились, исчезли». Исчезли? И вдруг я понял, что весь этот Бонн, эта случайность, ошибка истории, стоит на одном-единственном допущении, которое сонму дураков вокруг меня кажется вечным, а почему? И вот таким образом я придумал свою идею, нет уж, позвольте, ИДЕЮ, – повторяя это слово, Каппо приподнялся на локтях, – а потом текст первого донесения, точнее, докладной. И после этого, поверите ли, уснул совершенно спокойно. Впервые за достаточно долгое время. А, проснувшись, тут же вспомнил его до последнего слова. Как надпись на постаменте Мемориала Революции. Я ведь порешил не записывать ничего, потому что, если это по-настоящему, то я с утра все вспомню, а не вспомню – значит, и вспоминать нечего. Ох, как они тогда забегали.

Лица Каппо было не видно, но Роберт слышал, как он улыбается.

– А потом, когда телега поехала, терять стало нечего. Ну, я и развернулся на все сто, и меня, конечно, понесло. Такая в голове возникала невероятица, только успевай заносить на бумагу. Я потом оттуда ничего и не вычеркнул, что не делает мне чести. Не было, понимаете, профессиональной редакторской закваски, смотрел в восторге на свои каракули и думал: «Ну, какой же я умница!» А может, и правильно сделал – вы слышали о том, что совершенных текстов нет? Ну, кроме коротких стихотворений самых великих поэтов, а из остальных книг всегда можно что-нибудь вычеркнуть или, наоборот, туда вписать. Поэтому сколько над текстом не работай, он всегда останется незаконченным. Самое главное – вовремя прекратить правку, чтобы не выдать на-гора полуфабрикат, но и не увязнуть в переделках.

Я тогда этого не знал – отбарабанил по клавиатуре, сохранил файл, перечитал, пришел в радостное исступление, распечатал и послал по всем мыслимым официальным адресам. Наверно, даже перебрал слегка с прогнозами, то есть не «наверно» – наверняка. Порасписал про мир во всем мире, совсем как Махатма Ганди, но со ссылочками, обоснованиями и цитатами, чтобы им пришлось это рассматривать по всем установленным канонам. Ну и что, сей опус до сих пор можно читать? Я себе даже копии не оставил: был, что называется, в упоении от одержанной победы и не нуждался в ее вещественных подтверждениях. Так вы не смеялись? Потешьте мое самолюбие. Нет, я не шучу. Если честно, то ничего более вдохновенного мне сочинить не удалось. И не хотелось. Наверно потому, что никто больше меня не загонял в угол – я научился предвидеть подобные ситуации и с успехом их избегаю уже двадцать лет. И жизнью своей доволен. Даже вполне.

– Знаете, – добавил он после некоторой паузы, – я уже давно об этом не вспоминал, а вот сейчас, пересказав вам, испытываю особое удовольствие и гордость за себя, храброго малолеточку. И ведь сработало, на сто пятьдесят процентов, не меньше. Даже уволить меня не смогли, не к чему было придраться. Писал им прошение об отставке, все честь по чести. Правда мама моя, – тут он хмыкнул, – поверила каждой моей закорючке. Решила, что ее сын – политический гений. Я-то обо всем забыл и спокойно работал в школе, преподавал историю в младших классах, а тут началось: Горбачев, новое мышление, свободные выборы.

И начала она мне понемногу намекать, что надо подавать прошение о пересмотре дела, триумфально возвращаться на службу, даже начала предпринимать некие действия, заводить интриги. Пришлось, – он, перед кем-то извиняясь, развел руками, – бежать. Вот так. Из угла на волю. Так и не довелось мне больше испытать творческих мучений. Но это был, – и Каппо поднялся со стула, – исключительно удачный побег. Вы видели мою Джульетту? Не хочу хвастать, да и моей собственностью она не является, скорее, я при ней состою, но такие женщины оправдывают наше существование на земле, наши глупые мужские игрушечки, бег наперегонки и танцы вокруг костра, включая всю эту чертову дипломатию, будь она неладна.

* * *

Дорогу в аэропорт Роберт помнил плохо. Песок, туман, упрямо изогнутая колючая растительность сменились картографической отчетливостью спинки автобусного кресла. Голова почему-то не болела, а неутомимо следовала за сложным узором на потрескавшемся кожзаменителе эпохи позднего социализма. «Какая-то ясная пустота», – сказал он сам себе, отнюдь не зная, что под этими словами надобно понимать. Снова под колесами самолета оказалась неровная грунтовая полоса, потом асфальт – правда, на взлете почему-то трясло меньше, чем при посадке. Расхлябанный русский самолетик тридцатилетней давности опять тащился над непроницаемыми джунглями, кока-кола в пластиковом стаканчике немного дрожала и пенилась во рту.

Вдруг лес резко исчез, они пошли на снижение. Столичный аэропорт казался настоящим возвращением к цивилизации: диспетчерская башня с антеннами, ровные размеченные дорожки и переходы, цепочка магазинов, самолеты европейских и американских компаний, стюардессы в разноцветных формах. Роберт бесцельно гулял по терминалу, подобрал позавчерашнюю «Интернэшнл геральд трибьюн», но читать почему-то не смог и автоматически развернул страницу спортивной статистики. Неожиданно ему в голову пришла совершенно очевидная мысль и, мельком поглядев на расписание, он почти бегом бросился к билетным кассам.

Межконтинентальный рейс был заполнен лишь наполовину. «Не сезон», – подумал Роберт. Ему очень хотелось растянуться на соседнем сиденье, но через пустое кресло от него тоже устроился пассажир, аккуратно одетый немолодой европеец, читавший книгу, на обложке которой ровными парами блестели умлауты. Немец тут же поймал его взгляд.

– Пожалуйста, пожалуйста. Вы меня нисколько не стесните.

Почему-то Роберту было даже тяжело открыть рот, он благодарно кивнул, скорчился на креслах и с головой зарылся в плед. Проснулся, с удовольствием вытянул ноги, протер глаза, пригладил волосы и поглядел на часы – они были уже совсем недалеко от Франкфурта. Разносили завтрак.

– А таможенная декларация вам нужна? – немец был сама любезность. – Вы ведь американец?

– Нет, – Роберту по-прежнему не хотелось разговаривать, но теперь отмалчиваться было неудобно. Он представился.

– О, очень рад, – немец неожиданно расцвел. – Я к вашей стране испытываю особенные чувства.

Такого Роберт слышал предостаточно. Сейчас скажет про кипарисы на центральной набережной, про оперный театр…

– Вы не поверите, как-то раз я попал в сложную ситуацию… – казалось, немец не знал, стоит ли продолжать. «Что поделать, будем слушать». Тот продолжал молчать, и, казалось, о чем-то спрашивал, но вовсе не случайного соседа по самолету. Впрочем, мысль об этом пришла Роберту несколько позже. А тогда ему больше всего хотелось, что называется, отстреляться. «Чего это они все обязательно хотят мне что-нибудь рассказать?»

– Да, да, – Роберт сделал заинтересованное лицо.

– Это было около двадцати лет назад, нет, чуть раньше. – «Вот-вот, mein lieber Herr[13]13
  Здесь: мой дорогой друг (нем.).


[Закрыть] только этого и ждал». – Я, молодой человек, тогда разводился, – продолжал сосед, тщательно посыпая мелкой солью желтоватый огрызок цыплячьей тушки. – Вы не женаты? И не торопитесь. Разводов без свадеб обычно не бывает. Правда теперь всякое случается. Нынешние законы, знаете… Могут и так признать. Так вот, все двигается как обычно. Денежные затруднения, дрязги по мелочам, гонорары адвокатам, прочие непременные сложности. Дела мои шли плоховато – да, это важно упомянуть: я владею небольшой компанией. И вот судья тянет, вы ведь осведомлены о скорости германского судопроизводства? Нет? Ну, можете поверить мне на слово. Все мои фонды заморожены, притока средств никаких, кажется – конец.

Я уже приготовился увольнять двух-трех людей, которые работали со мной почти всю жизнь, фирму-то еще мой отец основал, сразу после войны… Ну а потом самому прямая дорога в тот же муниципальный суд, но уже в финансовую секцию – объявлять о банкротстве. И подавать на пособие по безработице. Если не хуже. Долгов-то накопилось достаточно, я ведь не сразу понял, какова ситуация, не предпринял вовремя некоторых совершенно необходимых действий, запустил все, если честно… Депрессия была, наверно, вот и плоховато отреагировал на меняющиеся обстоятельства жизни, так сказать.

И тут мы неожиданно получили отменный заказ, который обеспечил нам стабильный доход на несколько месяцев работы. А потом все пошло как-то легче, в общем, мы выправились. Так вот… – цыплячья грудка была методично разрезана крест-накрест. «Можно ли отличить представителей разных наций по тому, как они едят?» – мелькнуло в голове у Роберта. – …Этот самый заказ был от вас.

– От какой-то нашей компании? – не то чтобы Роберту это было важно, но он просто ничего не понял.

– Нет, нет, – от вашего правительства. Видите ли, мы – строительная фирма, – он профессионально извлек визитку и протянул ее Роберту, – и расположены в пригороде Кёльна. Кёльн-то после войны был разрушен подчистую, развалина на развалине. Моему батюшке необычайно повезло, да и нам всем заодно: не смог снять квартиру в центре города, дорого было. Мать еще любила вспоминать, как неделями пилила его, недотёпу. А в итоге мы оказались на окраине, почти в деревне, и уцелели во время бомбардировки. Тогда много людей погибло. Его и призвали поздно – возраст. Опять повезло, хотя говорил, что раз пять должны были убить – и наши, и союзники. А в конце войны попал к англичанам, потому и вернулся так быстро. И сразу – за дело. Начинал скромно, всё своими руками, но в итоге отвоевал себе, что называется, некоторый сегмент рынка.

Наша главная специализация – отделка помещений, можно сказать, строительный дизайн, мы и шкафы делаем встроенные, и двери, и отдельные детали, если нужно – перила на лестнице, даже дверные ручки… Но это не типовые проекты, тут нам по стоимости услуг с большими фирмами не потягаться, у них расценки заметно дешевле. Наоборот, мы работаем с индивидуальными заказчиками, это могут быть богатые люди, компании средней руки, решившие построить новую штаб-квартиру, ну, вы понимаете…

Роберт кивнул. «Это будет очень, очень смешно», – еще успел подумать он.

– Так вот, – немец вытер губы салфеткой, сложил ее вчетверо и закрыл пластиковую коробку с мусором, – нас спас заказ на отделку вашего нового посольства. Это ведь тогда было в Бонне, совсем неподалеку. Честно скажу, я уж не знал, что подумать… Дело, конечно, прошлое, но его, скажу вам честно, строили с заметными излишествами. Не подумайте, с нашей стороны никаких, – он поискал нужное слово, – никаких трюков не было, просто сам заказ представлял, как бы это сказать, весьма обширный фронт работ. Я поначалу даже не верил, что нам так повезло.

– Подумать только, – Роберт, словно в дурном детективном фильме, изо всех сил наморщил лоб, изображая напряженную работу мысли, – значит, это было еще до падения Стены?

Немец утвердительно высморкался в своевременно вынутый носовой платок.

– Конечно.

– Ну, значит, все пошло прахом, – Роберт сделал извиняющуюся гримасу. – Нет, я не имею в виду вас. Получается, наши бюрократы угрохали кучу денег, а теперь там даже посольства никакого нет. Все впустую.

– О, нет-нет! – сосед даже не заметил стюарда, подошедшего за подносом. – Я об этом слышал, да и газеты писали. То есть, насчет денег я не знаю, но само здание теперь находится на балансе муниципалитета, там какой-то культурный центр, что ли, это довольно известное в городе место. Вы, кстати, в Бонн не собираетесь?

– Могу заехать. – «И почему это я все время всем лгу – неужели в этом суть журналистской профессии?»

– Хотите, дам вам адрес? Помню наизусть с тех самых пор, вот ведь причудливо устроен наш мозг, вы не находите? Если концерта нет, то вход свободный. Рекомендую посетить – не из-за нас, конечно. Мы делали что просили. Хотя там пришлось кое над чем помозговать. Само здание весьма любопытно. Ведь знаете, его проектировал какой-то известный архитектор.

– Вот как? – безразлично откликнулся Роберт и тут же протянул визитную карточку, которую по-прежнему держал в руках. Немец вынул из нагрудного кармана сувенирную авторучку и четким почерком вывел адрес на обратной стороне глянцевого четырехугольника.

* * *

Поезда в Германии ходят строго по расписанию, а наиболее удобные для пересадок маршруты отправляются с соседних платформ, времени никто не теряет. Об этом глупо напоминать, но почему-то все равно смотришь на часы и проверяешь: а вдруг опоздает, и удовлетворенно усмехаешься, когда одновременно с последним кругом секундной стрелки в окне неумолимо показывается чистенькая станция. Боннский вокзал давно не обновляли. «Сделают через несколько десятилетий, к какой-нибудь годовщине переезда столицы, – подумалось Роберту, – тогда и музей построят, и экскурсии станут водить по местам дипломатических схваток времен Холодной войны. Действительно, кто бы мог подумать, что будет “боннский период” истории Германии? А теперь трудно вообразить, что он действительно был, этот боннский период».

Роберт почему-то хотел прийти к зданию посольства пешком. По висевшей перед вокзалом схеме ближайших кварталов установить его местоположение не удалось. Пришлось тут же в газетном киоске купить подробную карту города. Развернув ее на ветру и изрядно помяв, Роберт долго не мог найти нужную улицу в обозначенном квадрате, но в конце концов определился с направлением. Идти оказалось не больше пятнадцати минут. Был полдень, и осеннее солнце торопилось проскочить между неподатливыми блеклыми тучами.

Бывшее посольство находилось на углу небольшой площади в новом районе. Четырехэтажные жилые дома постепенно наползали на утратившую свое предназначение дипломатическую цитадель. Вход в здание был с боковой улицы. Почему-то Роберт забыл сделать то, что собирался – подойти помедленнее, оглядеться, может быть, даже выполнить полный круг. «Почета?» Над радикально загнутым козырьком крыльца красовались явно более позднего происхождения, еще немного блестящие и чуть стилизованные под готику буквы, складывавшиеся в неумолимо слитное «Das Beethovenkindermusikzentrum»[14]14
  «Детский музыкальный центр имени Бетховена» (нем.).


[Закрыть]. «Конечно, Бетховен – кто же еще? Композитор – Бетховен, художник – Пикассо, скульптор – Микеланджело. Правильный ответ – призовая игра». Роберт взялся за ажурную ручку двери и вспомнил соседа по самолету.

Слабо освещенное фойе пустовало. «Конечно, сейчас же они еще в школе. Все должно начинаться ближе к вечеру». Действительно, внутреннее убранство здания было более чем оригинально. В нерешительности Роберт сделал шаг, другой. Да, неплохо сохранилось, хотя… «Однако, признаемся, немного старомодно это теперь выглядит. Но все равно любопытно».

Из-за стеклянной двери выглянула сухощавая женщина неопределенного возраста и что-то спросила по-немецки. «I am just a visitor»[15]15
  Я просто посетитель (англ.).


[Закрыть], – пробормотал Роберт. Она тут же перешла на английский. «Вы хотите увидеть главный зал? Концертов до пятницы не будет». «Да, но… – смешался Роберт и не нашел ничего лучше обычного извинения неудачливого туриста, – я ехал…» «Ну, только если на пять минут, – мгновенно смилостивилась женщина – а откуда вы?»

Тут он заметил, что она попросту не пользуется косметикой, а так ей не больше тридцати пяти. Или даже тридцати. Он назвался. Ее лицо задвигалось. «Ах…» – и она сразу же сказала про Национальную оперу Республики. Роберт ждал, что последуют кипарисы, но нет – она начала вспоминать «Макбета» Верди, которого слушала у них в столице четыре года назад, когда была в отпуске. Ставил знаменитый заезжий дирижер, кажется, русский. Не слишком разбиравшийся в музыке Роберт смущенно поддакивал и еле поспевал за своей проводницей, оказавшейся весьма резвой. Перила лестницы сдержанно волновались у него под рукой.

– Вот мы и пришли, – женщина распахнула дверь. Роберт почему-то ожидал, что зал будет заметно больше, хотя с какой стати? Она включила свет и тут же его выключила: – Дневной свет все-таки лучше, вы не находите?

В сводчатом потолке неровными треугольниками белели окна, за сценой скрещивались какие-то трубки или балки, стулья для зрителей изящно шаркали изогнутыми ножками цвета «металлик».

– Да, любопытно… – Роберт решил говорить как можно меньше. Но потом понял, что выглядит невежей, и все-таки выдавил: – Весьма, весьма оригинально, ведь это недавняя постройка, правда? Тут наверно специально прорабатывали акустику?..

– А вот и нет, – почему-то обрадовалась женщина. Это вообще правительственное здание! – и победно посмотрела на него.

Роберт издал нейтрально-удивленное восклицание, хотя для довершения издевательства над собой, любимым, его так и подмывало патетически воскликнуть: «Не может быть!»

– Да-да, представьте себе, нечего сказать, хороши слуги народа. Чего здесь только не понастроили в столичное время. Но акустика хорошая, не то слово – здесь вы правы. Только как это получилось – ума не приложу. Это же никому было не нужно, а такие вещи необходимо специально проектировать, вы понимаете? Тут вообще интересная история. После того, как стало ясно, что столица – тю-тю, в Берлин, цены сразу упали, все избавлялись от недвижимости, всучивали ее за бесценок, даже дарили федеральному правительству В итоге у них на балансе образовалась куча мала. Они терпели-терпели, а потом стали распределять, так сказать, излишки. Сразу слетелось множество стервятников. Им только дай… Я уверена, вы считаете, что в Германии все неподкупные, но мы-то знаем наших красавцев. Тут, правда, им не выгорело. Наш директор, покойный герр Маркусен, – она сделала почтительную паузу, – один раз выступал здесь с концертом на каком-то приеме и знал, что в этом зале поразительная акустика. Он тут же развернул кампанию за передачу здания в ведение муниципалитета и открытие нашего центра. В правительстве долго сопротивлялись, они наверняка заранее обещали кому-то из своих, но потом герр директор договорился с мэрией и они решили, что легче будет от него отвязаться. И вот мы здесь уже двенадцатый год. У нас даже выступал кое-кто из известных музыкантов. Да, зал совсем небольшой, но, знаете, мы несколько раз в год проводим благотворительные концерты в пользу школы, по предварительной подписке. Многие соглашаются… Все-таки Бетховен здесь родился и вырос, вот мы этим и пользуемся. Вы уже были в музее? Ах, так ведь там сегодня выходной, – в ее голосе сквозило взаправдашнее сожаление.

«Вот-те на, – подумал Роберт, – а я и не знал. Решил, так просто назвали свой центр, пошляки несчастные… И как она щебечет. Я-то полагал, что немки всегда молчаливы. Интересно, на каком основании? Что еще я о них “знал”? Скучны, да, неинтересны. Маршируют строем. Всегда. Мускулисты и поджары. Любовью занимаются молча. Очень хорошо, не хуже остальных моих познаний. Зачет».

– Спасибо большое, – он повернулся к ней. – А вы здесь давно работаете?

– О, уже почти десять лет, – пришла сразу после консерватории. Знаете, – она пропустила его вперед, закрывая дверь в зал, – кто-то ведь должен учить детей музыке, не всем выступать в…

– Карнеги-холле, – подсказал он и тут же об этом пожалел.

– Все так говорят, – она засмеялась, – но есть еще множество замечательных залов. Я, например, очень люблю Концертгебау в Амстердаме. Вы там когда-нибудь были? А «Карнеги»… Это все равно, что в ответ на слово «физика» выпалить: «Эйнштейн», – а в ответ на «Эйнштейн» обязательно сказать: «Относительность».

– Вы изучали физику? – «Ну отчего я говорю одну глупость за другой?»

– Нет, у меня муж физик. И всегда, когда мы с кем-нибудь знакомимся и начинается разговор о его профессии, то сразу же слышно «Эйнштейн» и «относительность». Мы с ним даже пари заключаем, на какой минуте разговора это произойдет – первой или второй?

Они вернулись в фойе. Отчего-то Роберту стало грустно, но он изо всех сил не хотел бы ей этого показать.

– Vielen Dank[16]16
  Большое спасибо (нем.).


[Закрыть], – он поклонился. Она удивилась, но ответила. И, кажется, немного улыбнулась. Все равно получилось церемонно до идиотизма. «Мы ведем себя с другими так, как мы полагаем, им пристало. Мы думаем, что знаем, как они ведут себя, когда нас нет. Делаем то, что им должно, по нашему мнению, понравиться, – додумывал он уже на улице. – Я вел себя сухо и чопорно, как немец, воображенный мной немец. Но сух-то и неинтересен был я сам. И что я о них вообще знаю? Что я знаю о Германии – да бог ты мой, при чем здесь Германия?»

Походно размахивая руками, он свернул раз, другой, потом остановился и огляделся. Местность, естественно, была незнакомая, и не походила на дорогу к вокзалу. «Почему я не пошел обратно?» Карта по-прежнему оттопыривала карман пальто. «Ладно, разберемся». Далеко забрести он не мог – прошло минут пять, если не меньше.

«Ну и чего я, спрашивается, добился? Хороша сенсация. Никакой статьи из этого, конечно… А времени сколько угрохал… – он остановился. – Нет, давай начистоту. Ты ведь только что за одну секунду убедил себя, что вся эта катавасия случилась с тобой ради давешней сухощавой немки и полностью, подчеркиваю, – он вздохнул, – полностью в это поверил. Даже нарисовал в своем воображении некоторые привлекательные картины, не будем и этого скрывать. А она – спустя две минуты – оказалась замужем. За физиком. Человеком почтенной, в отличие от твоей, профессии. Делающим что-то, а не описывающим то, что сделали другие. И ты обиделся непонятно на кого. На жизнь? Глупо. На себя? Бессмысленно. И все равно обидно, даже если уговорить себя, что обижаться не на кого и незачем».

Роберт попытался сосредоточиться, а потом развернулся и уверенно зашагал назад. Посольство оказалось за ближайшим углом. К нему уже тянулась маленькая стайка детишек с музыкальными футлярами в руках. Первый из них прыгнул сразу через две ступеньки и изо всех сил толкнул дверь. Она раскрылась медленно и беззвучно. В светящийся проем бросились остальные. Неожиданно для себя Роберт им страшно позавидовал. «Вот еще чего не хватало». Ему захотелось навсегда распрощаться с этой историей, он резко повернулся к зданию спиной и посмотрел на часы. Так, времени достаточно.

До отхода франкфуртского экспресса оставалось почти полтора часа. Можно было не спешить, а спокойно съесть бутерброд и запить его чашечкой кофе. По дороге, или лучше даже рядом с вокзалом. «В Германии всегда кормят сытно, а иногда даже вкусно… Может быть, когда я перестану повторять чужие глупости, а начну говорить от себя, то результат будет выглядеть несколько приличнее. Только вот со статьей действительно придется что-то придумать. Или, наоборот, ничего не надо придумывать?.. Ладно, посмотрим. Говорить от себя – неплохая идея…»

Ветер немного усилился. Квадраты пешеходной дорожки были ровно расчерчены, но указатели – он только теперь это заметил – отсутствовали. Вот тебе и Германия. «Или они с утра сняли старые знаки, а повесят новые только к вечеру? Тогда мне повезло. Снова».

На каждом пересечении асфальтовых тропинок Роберт останавливался и вертел головой во все стороны. Он поспорил с собой, что сумеет найти дорогу к вокзалу без помощи карты. «Главное – не подсматривать». Почему-то ему казалось, что если это удастся, то с ним обязательно произойдет какая-нибудь необыкновенная неожиданность. В самом скором времени.

Где-то далеко играла музыка.

2007