Текст книги "Сочинения"

Быстрокрылая молва известила Сеита о несчастии, случившемся с Искаком. Огорченный старшина, собрав подчиненных деревень своих и пригласив из соседственных до 200 человек татар и башкирцев, пустился преследовать хищников киргиз-кайсаков, которые переехали через Урал ниже Гирьяльского редута. Варвары разделились на многие толпы и отправились в разные стороны для произведения новых грабительств; с Искаком осталось только четыре человека, которые повезли его в киргизскую степь к вершинам речки Ори. Четверо уже суток прошло с того времени, как Искак попался в плен. Киргизцы взяли его не с тем, чтобы продать в неволю, ибо бухарцы и хивинцы никогда не покупают своих единоверцев, но взяли для того, чтобы он мог служить им проводником во время будущих набегов на линию.

Киргизцы, везшие Искака, приближались уже к вершинам речки Ори, но в пятый день следованья их были настигнуты партиею татар и башкирцев под предводительством старшины Сеита. Разбойники, увидев за собой погоню, бросили своего пленника и поскакали в разные стороны, с намерением укрыться от преследователей; но татары и башкирцы бросились за ними. Злодеи, желая избежать поимки, начали сбрасывать с себя шапки, потом халаты, кафтаны, нижнюю одежду и с лошадей седла; однако это не помогло. Башкирцы схватили разбойников, связали и отвезли в Оренбург, где они получили заслуженную ими кару.

Сеит, вместе с сыном своим, возвратился в Каргалинскую слободу. Искак в скором времени отправился в деревню Алмалы для разведывания о прекрасной Фатиме; но о ней не было, как говорится, ни слуху ни духу. Мать Фатимы, лишившись единственной дочери своей, была неутешна: она крутилась, горевала, плакала, рвала седые волосы свои, проклинала варваров киргизцев и умоляла покойного и чалмоносного пророка Магомета, чтобы он возвратил дочь ее. Но сей раз пророк, верно, сделался глухим или кушал беспечно бешбармак, пил кумыс и веселился с черноокими, вечнодевственными гуриями. Искак, не получив никакого сведения о Фатиме, полагал, что она увезена киргизцами. Молодой татарин, полюбивший в первый раз, был верен этой любви; он хотя привык торговать товарами и частовременно менять их одни на другие, но не хотел торговать своим сердцем, не хотел переменять предметов нежной страсти. Бедный любовник! Он едва только успел познакомиться с милою девушкою – и уже навек лишился ее! Мучительная тоска, тяжкая печаль и грозное отчаяние напали на влюбленного Искака и принялись терзать его. Молодой татарин потерял позыв на пищу, лишился сна, беспрестанно вздыхал, беспрестанно думал о прелестной Фатиме, беспрестанно твердил ее имя; он после многих разведываний открыл, что киргизцы, нападавшие на деревню Алмалы, принадлежали к Аргынскому роду, состоявшему в Средней Орде. Что же сделал Искак после сего открытия? Он нанял одного каргалинского татарина съездить в упомянутую Орду и там как можно стараться разведать о похищенной Фатиме. Татарин пробыл в Орде три месяца, которые показались нашему любовнику тремя годами. Не с таким нетерпением Эгей ожидал корабля с белым флагом, с каким нетерпением Искак ожидал своего посланного. Наконец сей последний возвратился; но с каким же известием? С самым неудовлетворительным, именно: что не токмо в Средней, но и в Меньшей Орде никто не видал Фатимы, никто не знает ее, никто не слыхал об ней. Какое горестное известие для влюбленного Искака! Молодой татарин проклинал разбойников киргизцев и желал, чтобы потоп или мор истребили этих варваров.

Любезные друзья! если вы были влюблены и лишились милого предмета, то, конечно, пожалеете бедного Искака; если же вы не знакомы с любовью, то желаю вам с нею познакомиться как можно короче; но не желаю, чтоб вы когда-либо лишились той, которую изберет ваше сердце.

Терзают ли нас горести, окружают ли нас радости – время течет по-обыкновенному. В первом случае течение оного кажется очень медленно, а в другом – слишком быстро; в первом мы исчисляем это течение минутами и часами, а в последнем днями и месяцами. Прошла осень и прошла зима с того времени, как Искак лишился обожаемого предмета, но о Фатиме не было никакого известия. Тоска и горесть Искака не уменьшались, но день ото дня усиливались: он оставил все занятия, забыл торговлю и – кто поверит? – забыл все стихи Корана, затверженные во младенчестве. Взглянувши на отчаянного татарина, каждый подумал бы, что этот молодец страдает болезнью, иссушающею тело и называемою медиками маразм[26]26
  Сегодня за словом «маразм» закрепилось значение «старческое слабоумие», однако оно происходит от др. – греч. «истощение, затухание, угасание» и в эпоху Кудряшева означало «общее истощение организма, выражающееся в упадке питания (атрофии) всех тканей, различных расстройствах, исхудании и т. д. и развивающееся в старости («старческий М.») или ранее, вследствие болезней («преждевременный М.»)» (Словарь Брокгауза и Ефрона). – Прим. ред.


[Закрыть]; он более походил на скелета, или на тень, блуждающую при берегах баснословного Стикса, нежели на живого человека. Вот какова любовь: в ней заключаются счастье и несчастье смертного, она доставляет нам утехи и радости, и она же отравляет жизнь нашу ядом горести и отчаяния.

Старшина Сеит, заметив сильную перемену в сыне своем, подумал, что он страдает какою-нибудь болезнею; почему, для пользования его, пригласил целую толпу старух, которые, осмотрев мнимого больного, не теряя времени принялись за составление лекарства. Одна занялась варением каких-то кореньев, другая начала толочь древесную кору, третья стала шептать над чашею, наполненною чистою водою; но все лекарства, изобретенные и усовершенствованные престарелыми татарскими дамами, все их шептанья и наговоры не сделали Искаку ни малейшей помощи; почему госпожи последовательницы Иппократа и велемудрые служительницы Эскулапа решительно заключили, что пациент их страдает такою болезнею, которая начало свое получила не от физических или от моральных причин, но послана нечистою силою; что эта болезнь неизлечима и что молодой Искак должен отправиться в светлое жилище Магомета для того, чтобы там есть беспечно превкусную райскую салму, пить крепкий мед и утопать в удовольствиях с полногрудыми гуриями. Бедные старухи! Вы долго жили на белом свете, но не знали многого; вы жестоко ошиблись в своем заключении: молодой Искак действительно был болен; однако же болезнь его произошла не от нечистой силы, а от силы юной девической красоты, которая превыше всех нечистых сил, изобретенных досужим пустословием и уродливым воображением. Любовь – болезнь, но болезнь такая, которую не можно истребить или ослабить ни микстурами, ни тинктурами, ни порошками, ни пилюлями, словом, никакими лекарствами, нужными для ослабевшего человечества.

Хотя Искак был довольно образован, но зараза татарского суеверия коснулась и до него: он, как и прочие, верил гаданиям, предсказаниям, ворожбе и различным бредням, довольно глупым, довольно смешным, коим простаки верят так, как древние греки предсказаниям пифий. Молодой татарин призвал к себе башкирскую старуху, которая слыла величайшею мяскяй, и просил ее открыть то, что сделалось с прекрасною Фатимою. Колдунья наполнила ключевою водою огромную чашу, положила в нее три осиновых угля, щепоть какого-то порошка и начала шептать. Неизвестное шептание продолжалось около четверти часа, в которое время хитрая старуха внимательно смотрела в чашу и очень часто пожимала плечами, потом начала говорить следующее: «Слушай, Искак, ты не должен много печалиться: твоя любезная жена жива, только находится в большой опасности; ты ее увидишь, но не скоро; она со временем будет твоею женою, и вы станете жить счастливо, очень счастливо». Искак довольно щедро наградил старую колдунью: он от всей души поверил словам ее и – как бы вы думали? – совершенно успокоился, горесть его исчезла; место отчаяния заступила утешительная надежда, что прелестная Фатима жива и что со временем он будет обладать ею. Эта надежда произвела то, что молодой любовник как будто переродился снова: к нему возвратился сон, возвратился аппетит, и самая радость перестала быть чуждою. Люди всегда таковы: чего желают, тому верят охотно.

Искак недолго утешался предсказанием башкирской колдуньи, новое несчастье ожидало его. Старшина Сеит, узнав о заключении старух, пользовавших Искака, не поверил им, а подумал, что сыну его наскучило одиночество, что он желает подруги, которая может разогнать тяжкую грусть молодого человека, может возвратить ему прежнее здоровье и доставить новые радости, новые наслаждения, кои жизнь его сделают приятною и счастливою. Основываясь на сем мнении, Сеит отправился к мещеряцкому старшине Мухаметрахиму Юсупову, которого имя и поныне уважается многими из единоверцев, потому что он, во время шестого бунта, происшедшего в Башкирии, оставался верным русскому престолу и за сию верность убит мятежниками близ города Оренбурга. Этот старшина был очень богат и имел дочь, которая почиталась редкою красавицей. Мухаметрахим жил в деревне Иштугановой, которая давно уже не существует. Сия деревня находилась при реке Ярузане, близ горы Зигальги, отстоящей в 30 верстах от завода Катайского. Зигальга принадлежит к числу высоких гор Уральского хребта, вершина ее покрыта вечным снегом, а на покатостях растут непроходимые леса, в которых обитают волки и медведи. Из горы вытекают две реки – Ярузань и Катай[27]27
  Современные названия: Юрюзань и Катав. – Прим. ред.


[Закрыть] и множество небольших источников, по берегам коих растут печальные тополи, трепещущие осины и развесистые ветлы, склоняясь к водам, смотрятся в прозрачное зеркало оных.

Старшина Сеит, как человек богатый и многим известный, по прибытии к Мухаметрахиму без всяких околичностей начал сватать дочь его за Искака. Мещеряцкий старшина обрадовался таковому сватовству и тот же час объявил, что он с удовольствием готов вступить в родство со столь знаменитым старшиною, каков Сеит. После этого сделано условие о выкупе за невесту, известном под именем калыма, который назначен в десять тысяч рублей. По окончании условия Мухаметрахим сделал богатый пир и пригласил на оный всех однодеревенцев своих. Игра на дудках, называемых чебызгами, веселые песни, пляски, разные шутки, рассказы о глубокой древности и суждения о будущем продолжались в течение целой ночи. С наступлением утра гости, охмелевшие от меда, разошлись по домам.

Сеит, возвратясь в Каргалинскую слободу, объявил сыну своему о высватанной за него невесте и о том, чтобы он приготовился к поездке в деревню Иштуганову. Громовой удар, неожиданно раздавшийся над головою Искака, не столько бы устрашил его, сколько объявление, сделанное Сеитом. Молодой татарин, зная строгость и вспыльчивый нрав своего отца, не смел делать ему никаких возражений, не смел открыться, что он не властен уже располагать своим сердцем, но в глубокой задумчивости пошел из дома на берег речки Каргалы, там сел под ветвистое дерево и предался размышлению. «Как несчастлив я, – думал он, – едва только познакомился с милою Фатимою – и вдруг лишился ее. Слова башкирской колдуньи справедливы: собственное сердце мое предвещает, что я найду незабвенную красавицу, которую люблю столь нежно, столь пламенно и без которой не могу быть счастлив. Теперь отец мой принуждает меня жениться на дочери Мухаметрахима: пусть она будет первейшая красавица в мире, но не могу любить ее, потому что не могу разделить своего сердца, которое принадлежит одной Фатиме. Что мне делать, на что решиться? Противиться приказаниям отца – я не имею духу. Мне жаль бедной дочери Мухаметрахима: она, сделавшись моей женою, будет несчастна, так же как и я буду несчастлив с нею. Ах, если бы поскорее отыскалась моя милая Фатима! Я согласился бы с нею жить в какой-нибудь ветхой лачуге, ходить в рубище и питаться одним хлебом. Что богатство, что дорогая одежда и лакомая пища? Они мне наскучили, не могут нравиться без прелестной подруги, которую избрало мое сердце и которая необходима для моего счастья».

Вот размышления влюбленного и печального Искака. Между тем Солнце склонилось к западу, наступил вечер: легкий ветерок повеял от востока и начал шептать с древесными листочками, светлая Каргала лениво катила тихие струи свои, громкие трели соловья раздавались в отдаленной роще, звезды заблистали на ясном небе, и луна показывалась на лазоревом своде. Искак с прежнею задумчивостью, с прежнею печалью возвратился домой, но не мог, в продолжение всей ночи, сомкнуть глаз своих: мечты о прелестной Фатиме не оставляли его ни на минуту.

Мы почти ничего не сказали о дочери старшины Мухаметрахима: познакомим наших читателей с юною мещеряцкою девушкой. Она имела от роду 16 лет и называлась Зюлейкой. Мещеряцкие песнопевцы, подражая стихотворцам роскошного Востока, самыми отборными, самыми кудрявыми фразами выхваляли юную Зюлейку. Они называли ее девою рая; стан ее уподобляли молодой пальме, которой никогда не видывали; гибкость этого стана сравнивали с лентою, развевающеюся в воздухе; черные глаза называли светилами ночи; высокие полные груди применяли к холмам, покрытым белейшим снегом; о зубах ее говорили, что они белизною превосходят все перлы, о голосе утверждали, что это голос весеннего соловья, о походке, что это походка павы, и, словом, столько написали похвал прекрасной Зюлейке, что ежели бы мы решились перевести их по-русски, то начинили бы оными несколько фолиантов. Оставим наружные прелести юной девушки и скажем о ней несколько слов в другом отношении. Досужие мещеряцкие пииты, выхвалявшие прекрасную Зюлейку, все единогласно утверждают, что она имела душу ангельскую – была тиха, скромна, умна, невинна, добродетельна, короче сказать, они почитали ее украшением девушек, живших в тогдашнее время во всех пяти мещеряцких кантонах. Молодые люди, имевшие случай видеть Зюлейку без покрывала, приходили в восхищение от ее несравненных прелестей.

Любезные друзья! Прочитав описание прекрасной Зюлейки, вы имеете полное право подумать, что Искак лишь только увидит сию красавицу, тот же час влюбится в нее и милую Фатиму забудет навсегда. Нет, вышло напротив. Сын Сеита, по приказанию отца своего приехав в деревню Иштуганову, отдал Мухаметрахиму половину калыма, назначенного за Зюлейку, и получил дозволение посещать свою невесту, говорить с нею, пользоваться некоторыми вольностями, но не правами супружества. Сие дозволение очень выгодно как для жениха, так и для невесты: они, в продолжение свиданий, знакомятся между собою, узнают нравы друг друга, и в случае, если невеста почему-либо не понравится жениху, он может от нее отказаться, только с тем, что должен лишиться половины заплаченного калыма; если же и жених замечен будет родственниками невесты с худой стороны, то получает отказ и ему немедленно возвращается полученный от него калым. Упомянутое дозволение – видеться жениху с невестою – известно у татар под именем «хождение за пазуху».

Искак, при первом свидании с Зюлейкою, хотя и удивился красоте ее, но не почувствовал к ней ни малейшей склонности; юная девушка приняла его также довольно холодно: щеки ее не вспыхнули алым румянцем, глаза не устремились в землю, сердце не затрепетало, колена не дрожали, кровь не пришла в волнение и слова не замерли на устах. Это удивительно, друзья мои: мы уже знаем, что Искак влюблен; следственно, он не хотел или, лучше сказать, не мог влюбиться снова, но Зюлейка, юная Зюлейка? Как могла она остаться хладнокровною, увидя Искака, такого молодца, которому не было подобных ни между татарами, ни между мещеряками? По праву верного повествователя, я должен изъяснить хладнокровие молодой девушки: она была влюблена – в кого же? В сына одного мещеряцкого тархана (дворянина), по имени Давлеткула, и любима была им взаимно; следовательно, в сердце ее не осталось ни малейшего местечка для Искака. Теперь я мог бы сделать пространную выходку противу родителей, которые женят или выдают детей вопреки желания их; но об этом говорили и писали многие, только не многие слушали то, что было говорено, и не многие читали то, что было писано.

Молодой Искак уже более месяца жил в доме старшины Мухаметрахима и каждодневно виделся с прекрасною Зюлейкою. Во время сих свиданий жених и невеста, по обыкновению, сидели друг подле друга, разговаривали о погоде или о чем-нибудь тому подобном, но никогда ни одного слова не упоминали о любви: следовательно, означенные свидания были скучны, однообразны, утомительны, принужденны. Молодые мещеряки почитали счастливым Искака, молодые девушки почитали счастливою Зюлейку; но те и другие ошибались; ни жених, ни невеста не были счастливы – первый беспрестанно мечтал о милой Фатиме, а последняя беспрестанно думала о своем возлюбленном Давлеткуле. По прошествие полутора месяцев Искак возвратился в Каргалинскую слободу с теми же чувствами, с какими из оной поехал.

Искак не сходит со сцены, но где же Фатима? Об ней ничего не знает любовник ее и ничего не знают наши читатели. Представляем первому отыскивать милую девушку или, по крайней мере, беспрестанно мечтать об ней, а последним должны сказать, что с нею сделалось.

Есть люди, которые хотя не сражаются, подобно Дон-Кихоту Ламанчскому, с ветряными мельницами и не делают нападений на стадо баранов, так по крайней мере нисколько не уступают ему в искании приключений. К числу таковых искателей принадлежал знаменитый башкирский батыр, Бурзянской волости, по имени Муслюм, о котором исторические записки башкирцев говорят, что он был мужчина лет 45, ростом выше трех аршин, плечи имел чрезмерно широкие и силу необыкновенную. Этот великан, пользуясь беспорядками, возникшими между его земляками, беспечно разъезжал по обширной Башкирии и по деревням татарским для того, чтобы встретить что-либо чрезвычайное, например, какого-нибудь батыра, с которым было бы можно сразиться, или какую-нибудь красавицу, с коей было бы можно свести знакомство, и проч.

Перед рассветом того дня, в который могучий Черный рыцарь сражался с варварами киргизцами и пал в пылу битвы, последователь Дон-Кихота, великорослый Муслюм без всякой цели приехал к подошве Каргалы и, въезжая на сию гору, увидел множество киргизских трупов и между ними женщину. Удивленный батыр поспешно слез с лошади и с большим вниманием начал рассматривать незнакомку, которая не была убита, но только находилась в бесчувственном состоянии. Муслюм, заметив в незнакомке признаки жизни, мгновенно бросился к озеру, почерпнул в шишак свой воды и опрыскал оною лицо красавицы. Незнакомка открыла глаза и томным голосом спросила: «Где я?» Изумленный батыр не отвечал ни слова: он в жизнь свою не видел таких прелестей, какие увидел в эту минуту; ледяное сердце его растаяло от сильного восторга, и по всем жилам разлился пламень.

Вы, конечно, догадались, друзья мои, кто такая незнакомка, которой Муслюм возвратил чувства? Догадались, что это Фатима. В то время, когда Черный рыцарь сражался с киргизцами, один из сих варваров ударил ее сабельным эфесом и ударил столь сильно, что она без чувств упала на землю и оставалась в таком положении до той минуты, о которую Муслюм опрыскал лицо ее водою. Юная Фатима, совершенно опомнясь и рассмотрев незнакомого батыра, спросила его об имени, о месте рождения и о том, не знает ли он, где находится Искак? На сии вопросы Муслюм ответствовал, что он странствующий башкирский батыр, разъезжающий без всякой цели, единственно для своего удовольствия, и что никакого Искака не видал и не знает. Девушка вздохнула и начала просить батыра отвезти ее в деревню Алмалы, к матери.

Не подумайте, друзья мои, чтобы Муслюм был подобен рыцарям Льва, Храма или Круглого стола; не подумайте, чтобы он был врагом порока и записным защитником новых Дульциней – нет! Башкирский батыр не имел понятия о законах рыцарства и о правилах добродетели. Короче сказать: Муслюма можно скорее почесть разбойником, нежели странствующим рыцарем, ибо он, разъезжая по Башкирии и татарским деревням, не столько заботился о прославлении себя, сколько о наполнении своих карманов.

Муслюм, плененный красотою юной Фатимы, посадил ее на заводную лошадь и повез – но куда же? Не в деревню Алмалы, а в неизвестную сторону. Фатима, заметив это, спросила Муслюма: куда он везет ее? Батыр не говорил ни слова. Девушка начала беспокоиться и говорила, что она не хочет ехать далее, а пойдет пешком в деревню Алмалы, почему и просила Муслюма остановиться. Батыр бросил грозный взор на Фатиму и безмолвно указал на саблю. Девушка затрепетала и не смела сказать ни слова; она принуждена была повиноваться варвару. Что может сделать робкая горлица перед хищным ястребом?

Несчастная Фатима находилась в жалком положении: она не знала, с кем и куда едет, и беспрестанно боялась лишиться того, что берегла по настоящее время; но фершта (ангел) невинности сохранит ее от всех бесстыдных покушений сластолюбивого башкирского батыра.