Текст книги "Сочинения"

Елена созина. Возрождение поэта

Творчество оренбургского поэта Петра Михайловича Кудряшева представляет собой яркое и самобытное явление в литературе Урала первой половины XIX в., пусть даже в ряду общероссийской словесности его нельзя отнести к поэтам первого ряда. В фундаментальном труде Н. Трубицына «О народной поэзии» (1912) он назван «поэтом-самоучкой». Однако поэтические и прозаические произведения, статьи и очерки Кудряшева публиковались в столичных журналах: «Благонамеренном», «Отечественных записках», «Вестнике Европы», различных альманахах и сборниках середины 1820-х гг., и в этой разнообразной, поистине массовой продукции его сочинения – на своем месте, они ничем не хуже, а порой даже и лучше прочих, ибо дышат любовью автора к изображаемой предметности – оренбургским, верхнеуральским степям и «линиям», неподдельным интересом к населяющим их народам, их жизни и нравам. Песни Кудряшева «Как цветочек от засухи увядает», «Друг любезный, ненаглядный» Трубицын относил к числу весьма популярных в 20-е гг. и помещал их рядом со сходными вариантами жанра «русской песни» М. Дмитриева, Д. Глебова, Ф. Слепушкина, М. Яковлева, П. Ободовского, Ф. Глинки, А. Дельвига и др.[41]41
  Трубицын Н. О народной поэзии в общественном и литературном обиходе первой трети XIX в. СПб., 1912. С. 482.


[Закрыть] Известный русский ученый В. М. Жирмунский разбирал повести Кудряшева «Киргизский пленник» и «Абдрахман» в общем потоке романтических поэм, обильно создававшихся в русской литературе этого же периода по следу Байрона и Пушкина[42]42
  Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Л., 1979. С. 230, 278–279, 294, 326.


[Закрыть].

Незаурядность натуры Кудряшева подчеркивается во всех воспоминаниях современников, дошедших до нас. «Он был чиновник незначительный – аудитор; но человек честный, довольно образованный, любитель литературы, поэт про себя и мечтатель о свободе, о лучшей будущности своего отечества», – писал о Кудряшеве со слов его сослуживца, молодого офицера В. П. Колесникова, декабрист В. И. Штейнгель[43]43
  Колесников В.П. Записки несчастного, содержащие Путешествие в Сибирь по канату / Под ред. П.Е. Щеголева. СПб., 1914. С. 7.


[Закрыть].

Начальный период творчества Кудряшева характеризовался освоением системы устойчивых жанровых стилей, характерных для развития русской поэзии 1800-1810-х гг. Его шарады, рондо, элегии, песни обнаруживают тяготение к просветительской, запоздало-сентименталистской поэтике, и в силу короткости творчества автора он так и не вышел из этой системы окончательно. Образ поэта, стоящего за строкой его стихов, – это образ сторонника разумности человеческих отношений, иногда допускающего необходимую «чувствительность».

Подлинное новаторство Кудряшева проявилось в стихах на местную, национальную тематику: «Прощание башкирца с милой» (1822), «Песнь башкирца перед сражением» (1823), отрывки из поэмы «Абдрахман» (1826–1827), «Песнь башкирца после сражения» (1824, напечатано в 1828), «На смерть башкирского батыра» и «Мольба джяура» (1828, дата написания неизвестна), «К башкирской девушке» (опубл. 1829). Сам Кудряшев в письме П. П. Свиньину, издателю «Отечественных записок», называл их «переводами» с башкирского, но это такие же «переводы», как баллады Жуковского, стихи на мотивы Корана Пушкина и т. п. Кудряшев открыл в башкирских народных песнях оригинальную и самостоятельную идейно-эстетическую систему, которую он воплощал в своем творчестве в соответствии с законами русского стихосложения. П. П. Свиньину он писал об этом: «Я не могу утверждать, что песни и сказки башкирские имеют оттенок поэм Ариостовых; но я могу сказать, что в тех и других есть большое сходство с нашими народными песнями и сказками»[44]44
  [Свиньин П.М.]. Петр Михайлович Кудряшев, певец картинной Башкирии, быстрого Урала и беспредельных степей Киргиз-Кайсацких // Отеч. Зап. 1828. Ч. XXXV. № 100. С. 149.


[Закрыть]. В этом плане уральский поэт шел в русле подлинно интернациональной тенденции русской литературы. В то время даже в массовой печати происходил активный поиск не только общеславянских, но и греческих, римских корней русской культуры. Н. Трубицын указывал, что в первой четверти XIX в. в отечественной культуре совершается поворот от иностранной (в основном ориенталистской) этнографии к местной: «…пестрят темы с действием на Кавказе, в Крыму, Бессарабии, Малороссии…»[45]45
  Трубицын Н. Указ. соч. С. 245.


[Закрыть] Кудряшев расширяет этот диапазон русской «отзывчивости» – напоминает о «ближнем» своем – о башкирах, крупнейшем народе Российской империи.

Судя по публикациям Кудряшева в печати, он внимательно следил за развитием отечественной литературы и неустанно развивался сам. Для русского романтизма 1820-х гг. ведущим жанром выступала романтическая (байроническая) поэма, образец которой задал А. С. Пушкин поэмой «Кавказский пленник» (1821). Кудряшев вливается в поток пушкинских последователей и подражателей, но он не просто подражает: он стоит у начала перевода кавказской темы в тему степную, киргизскую или «киргиз-кайсацкую» (на языке того времени), ставшую наиболее актуальной для отечественной литературы в ее романтическом изводе со второй половины 1820-х гг. И в этом – безусловная оригинальность оренбургского поэта даже на фоне тогдашней, изобилующей поэтическими талантами разных масштабов эпохи. В 1826 г. в «Отечественных записках» П. П. Свиньина была опубликована его повесть «Киргизский пленник. (Быль Оренбургской линии)». Произведение прозаическое, но, как и многие «повести» 1820-х гг., создано по матрице романтической поэмы. Вместе с тем, оно обнаруживает очевидную ориентацию автора не только на литературный канон, но и на так называемую «правду жизни» и факта – на наблюдения писателя за действительной жизнью «оренбургской линии». Об этом свидетельствует сам эпизод пленения главного героя повести, казака Ивана, степняками, разнообразные бытовые детали его плена, обнаруживающие прекрасное знакомство автора с жизнью степных народов. Своим произведением Кудряшев проложил дорогу последующим романтическим повестям с сюжетом «киргизского пленника»: это такие мало известные современному читателю произведения, как «Киргизский пленник» Н. Муравьева, «Пленник» П. Родиванского, «Беглец» Вельтмана и мн. др. За сочетанием литературного романтизма и интуитивно нащупываемой струи достоверного повествования, определяющим своеобразие повести Кудряшева, стояло будущее русской прозы. А из совокупности таких произведений, как его «Киргизский пленник» и идущие следом повести-поэмы, вырастало реалистическое повествование о разного рода «пленниках»: «Очарованный странник» Н. С. Лескова, рассказы и очерки В. И. Даля, «Кавказский пленник» Л. Н. Толстого – вплоть до современного нам «Кавказского пленника» В. Маканина.

Кудряшев не остановился на отмеченном сюжете о пленнике. В близком жанровом русле им написаны «Искак. Татарская повесть», «Даржа. Калмыцкая повесть», «Абдряш. Башкирская повесть», «Сокрушитель Пугачева, Илецкий казак Иван. Оренбургская повесть», в 1828–1830 гг., уже после смерти автора, опубликованные в отечественных журналах. В письме от 13 октября 1826 г. П. П. Свиньину, редактору-издателю «Отечественных записок», в 1824 г. посетившему Оренбург и там познакомившемуся с Кудряшевым, поэт сообщал: «Я написал 4 повести под названием: 1) Кучак-Галий, 2) Иван и Дарья, 3) Федор, 4) Даржа. <…> Сверх посылаемых теперь фолиантов я имею возможность написать еще несколько исторических повестей: татарскую, мордовскую, чувашскую, черемисскую, даже камчадальскую и другие, но до получения уведомления Вашего не буду приниматься за сочинение их»[46]46
  Кудряшев П.М. Письма Павлу Петровичу Свиньину. 1825–1826 гг. Оренбург. 15 л. // РО РНБ. Ф. 679 (Свиньин П.П.). Оп. 1. Ед. хр. 76. Л. 12, 13 об.


[Закрыть]. Продуктивность Кудряшева и та быстрота, с которой он писал свои повести (П. Е. Размахнин, учитель Оренбургской гимназии и его друг, не всегда успевал переписывать их набело для пересылки в журналы), во многом обусловливались запросом со стороны «адресатов» этих произведений. В 1820-е гг. Россия заново открывала свои даже не окраины, а внутриколониальные владения, так что интерес к жизни азиатских народов был велик. Его активно стимулировали журналы. Редактор-издатель «Отечественных записок» П. П. Свиньин, посвятивший Кудряшеву полноценный очерк, где опубликовал его письмо и дал описание своей встречи с поэтом, писал: «После нескольких свиданий наших, открыв в Кудряшеве большие сведения о башкирцах, киргис-кайсаках и прочих соседственных азиатских народах, коих и язык ему был совершенно знаком, – я посоветовал ему не предаваться исключительно Поэзии, а заняться такими трудами, кои бы со временем принесли очевидную пользу ему и Словесности Русской, обогатив ее новыми произведениями роскошного Востока»[47]47
  [Свиньин П.П.] Петр Михайлович Кудряшев, певец картинной Башкирии, быстрого Урала и беспредельных степей Киргиз-Кайсацких. С. 169.


[Закрыть]. Откликаясь на запрос аудитории, Кудряшев поставил жанр «восточной повести», что называется, на конвейер, становился массовым писателем и переводил высокопросветительскую литературу о различных народах империи в сугубо беллетристическую, рассчитанную на читательский интерес, объединяющую знание и вымысел буквально под одной обложкой. «Если бы Вы при „Отечественных Записках“ издавали прибавления литературные, – пишет он Свиньину, – тогда бы я был ревностным сотрудником Вашим и в течение года, каждомесячно присылал бы по одной прозаической повести и по целой тетради стихотворных пиес»[48]48
  Кудряшев П.М. Письма Павлу Петровичу Свиньину. Л. 14 об.


[Закрыть].

Однако судьба распорядилась иначе. Поэт, писатель, этнограф, военный человек П. М. Кудряшев умер буквально «во цвете лет», не довершив начатого. Вероятно, сегодня наступило время возрождения поэта – не буквального, но в его произведениях, которые наконец-то станут доступны читателю ХХI века.

Вячеслав Лютов сто первый прапорщик с мятущейся душой…
(о жизни и творчестве Петра Кудряшева)

 
Когда существенность бедна,
Мечта – в утеху нам дана…
 

Петр Кудряшев

«Господи, как много шума в одном человеке!» Так, перелицовывая классика, можно было бы сказать о творчестве Петра Кудряшева, чьи произведения лишь два века спустя удалось собрать воедино под одной обложкой.

Молодой человек александровской эпохи, современник А. С. Пушкина, вот только родившийся в маленьком Верхнеуральске и затерянный в степной пыли Оренбургской губернии, Кудряшев ворвался в литературу словно без руля и ветрил. Чего только не сплелось в его творчестве! Дань классической литературной традиции сопрягалась с поиском просторечной ясности слова; подробная историческая фактура пугачевского бунта перемежалась с любовным придыханием главных героев еще задолго до пушкинской «Капитанской дочки»; этнографические зарисовки переплетались с сентиментальным шумом вековых осокорей на берегу Урала; географическая точность вплоть до указания координат соседствовала с героическими легендами о рыцарях и батырах, а переводы из Вальтера Скотта и Байрона – с башкирским, татарским, киргизским песенным богатством: благо, национальные уральские языки он знал прекрасно.

Но именно эта «непричесанность» творчества, где мысли, сюжеты и жанры топорщатся в разные стороны, является удивительной и, пожалуй, главной характерной особенностью «дней александровых прекрасного начала», переросших в бунт на Дворцовой площади. И именно здесь, в оренбургской провинции, психологические изломы эпохи проступили гораздо острее, ярче, грубее.

Главная печаль молодого «александровского поколения» в том, что они «опоздали родиться» и «минуты роковые» обошли их стороной. Петру Кудряшеву, сыну старого верхнеуральского солдата, было всего 15 лет, когда началась Отечественная война с французами, и 18 лет, когда южноуральские станицы и города встречали вернувшихся с победой из Парижского похода оренбургских казаков. Встречал и он, молодой унтер-офицер – всего лишь бригадный верхнеуральский писарь…

«Послевоенный синдром» – а в его наличии не приходится сомневаться – оказался достаточно ядовит. Инвалиды войны перебивались на скромных должностях при казачьих крепостях; захолустная тишина прерывалась бравадой о прошлых сражениях. Молодые души уязвлялись с легкостью, если даже блестящему офицеру и герою Отечественной войны Петру Чаадаеву было незазорно уколоть «штафирку» Грибоедова:

 
Почто на бранный дол я крови не пролил,
Почто великих дел свидетелем не был?..
 

В Оренбурге, куда Петр Кудряшев перебрался в 1822 году, назначенный аудитором Оренбургского ордонансгауза и Кизильского гарнизона, подобные упреки слышать приходилось, и немало. Кроме того, несмотря на красивое название, должность была невелика собой, а потому спутником Кудряшева становилось безденежье – то самое «прозябание», которое одних заставляет пресмыкаться перед начальством, ползя вверх по карьерной лестнице, других – толкает на бунт. Оренбург – город военный; и «военщина» в нем процветала.

Ничего особенного не сулил и другой – административный – характер города. Столица огромного «бескрайнего края» словно топталась на месте. Военный губернатор Оренбурга П. К. Эссен ничем особенным не выделялся и жил по принципу: «лишь бы ничего не случилось». Власть мерно плесневела и не искала великих дел.

Может быть, поэтому Петр Кудряшев из повести в повесть будет поминать добрым словом «знаменитого мужа, посвятившего себя на пользу Отечеству» – Ивана Ивановича Неплюева, устроителя линии крепостей и его родного Верхнеуральска. Вот если бы ему, Кудряшеву, работать при Неплюеве, да в том кипящем государственными трудами времени! Увы, приходилось «подвизаться» в другую эпоху и подле других лиц.

Творчество, безусловно, было отдушиной, давало возможность выместить на бумагу героические чувства. Он постоянно отсылает читателя к рыцарям круглого стола, ищет богов и героев в национальных легендах и преданиях, восторженными красками описывая, как полумифический черный рыцарь расправлялся со вполне реальными киргиз-кайсацкими разбойниками. Он пишет о любви, обильно «награждая» своих героев испытаниями: разлукой, мытарствами, взятием в полон, – и просто благоговеет перед молоденькими башкирками и татарками. Он буквально грезит башкирскими батырами – даже если те с легкостью превращаются из военных предводителей в разбойников с большой дороги. Зато как хорош, как прекрасен этот могучий разбойник с чертами языческого благородства!

Стоит ли удивляться, что исторического героя, взбудоражившего уральские края, ему искать долго не пришлось – именно Пугачеву будет посвящена большая повесть и несколько стихотворений. Именно Кудряшев одним из первых введет этот разбойничий образ в русскую литературу.

Имя Пугачева, пусть и запрещенное высочайшим указом, в Оренбурге было не просто на слуху – очень многие участники восстания и свидетели тех событий были живы и в здравой памяти, и совсем не походили на ту старуху, которая о Пугачеве рассказывала Пушкину. Оттого историческую фабулу Кудряшев выписывает старательно, подбирая тщательно сверенные, сопоставленные факты.

На поверку кажется, что «верхнеуральский Пушкин» не тешит себя никакими иллюзиями в прочтении образа Пугачева. Разбойник и самозванец, не щадивший «ни пола, ни возраста», злодей и нечестивец, словно «самый ад улыбался деяниям своего любимца», Пугачев должен быть казнен, уничтожен. Кудряшев даже не «жалеет» своего героя Ивана, который, поступив на службу «ординарцем» якобы к царю Петру, разочаровывается, все понимает и в конце концов предательски сдает своего командира и покровителя в руки Уральскому коменданту Симонову и знаменитому Суворову.

Но в итоге повести имя злодея, которое следовало бы предать забвению, – напротив, воскрешено. Психологическая подсказка такого воскрешения, где столь отчетливо звучит личный мотив, спрятана в поэтическом отрывке о Пугачеве:

 
Рожденный с пламенной душой,
Себя желаньем славы мучил,
Желал лететь в кровавый бой!
Его ум буйный, своевольный —
Покоем, миром недовольный —
Был занят грозною войной…
 

Не стоит сбрасывать со счетов еще одну – уже чисто оренбургскую – особенность в отношении к пугачевскому бунту. Восстание многие сравнивали с «врачом», который для спасения больного прописал пустить кровь. Южноуральские земли не столько восстанавливались, оправлялись от бунта, сколько обновлялись, выходили на «другой качественный уровень», как сказали бы сегодня. Было много работы, идей, планов, перспектив. Административный Оренбург кипел – да к 1820-м годам выкипел весь. Но память осталась, и то и дело проявлялась в различных досужих разговорах, перераставших, как это обычно бывает в России, в тайные общества.

Молодого Петра Кудряшева судьба словно вела в эту стихию. Ему было чуть больше двадцати лет, когда он попал «под крыло» Павла Величко, директора Оренбургской таможни и «по совместительству» руководителя Оренбургского тайного общества, выстроенного вполне в масонском стиле конца екатерининских времен. Вот только быть «хранителем ключей и печатей» молодой мятущейся душе не хотелось. Уже к середине 1920-х годов, «на пороге декабря», общество наполнится молодыми разночинцами и офицерами, а прежние «либералы» уйдут в тень.

Именно тогда писательский дар Кудряшева, словно найдя новый вдохновенный выход, устремится на подготовку устава общества и крайне радикальной его программы – с подстрекательством к бунту расквартированных в Оренбургской губернии гарнизонов и казачьих полков и самым настоящим новым пугачевским походом на Казань.

Этого ничего не будет. Зато будет грустное и жестокое высказывание Грибоедова, которое подведет черту под мятежным романтизмом целого поколения: «Сто человек прапорщиков хотят изменить весь государственный быт России». Будет и провокатор (как без них-то!), сдавший в 1827 году всех участников оренбургского заговора – и лишь в самый последний момент Кудряшев успеет уничтожить компрометирующие документы и предупредить друзей. Наконец, будет безнадежная болезнь, оставившая поэта вечно тридцатилетним…

Незадолго до смерти поэта в 1827 году, издатель «Отечественных записок» П. П. Свиньин встретился с Кудряшевым – в военном оренбургском госпитале. «Несмотря на изнеможение от болезни и одежду больного, я нашел в нем стройного молодого мужчину высокого роста, с темно-голубыми глазами и выразительным взглядом, полным кротости, добродушия и откровенности». Так напишет издатель уже в некрологе. Напишет и не удержится от добавления: «Величавое чело, омраченное какою-то меланхолией, показывало болезненное состояние души его – и точно: злоба и зависть … довели его до могилы».

Впрочем, для одинокой и мятущейся натуры, которой «чего-то главного в жизни не достает», а серая «существенность» будней ест поедом, иного исхода, пожалуй, трудно придумать…

Челябинск, 2012

Михаил Фонотов. Верхнеуральский самородок

Может быть, самое невероятное то, что его имя – Петр Михайлович Кудряшев – сохранилось, и теперь, через 185 лет после его смерти, некий долг «принуждает» меня размышлять о нем.

Кудряшев родился на берегу Урала, в Верхнеуральске, на далекой окраине России, в безвестной глуши, у границы неугомонной, кочевой, стадной и табунной степи. От Петербурга до Верхнеуральска было очень далеко, и еще дальше – от Верхнеуральска до Петербурга.

Он жил при Пушкине, и был на два года его старше. У них были общие знакомые, и очень возможно, что Александр Сергеевич кое-что читал «из Кудряшева» в «Отечественных записках». Они бы наверняка встретились, когда Пушкин приезжал в Оренбург, но это случилось через шесть лет после смерти Кудряшева.

Он жил через 50 лет после Пугачевской войны, но Пугачев был ему остро интересен, как и Пушкину, да и вся Россия, судя по всему, не забывала о нем.

При нем шла Отечественная война: в 1812 году ему было 15 лет.

При нем декабристы вышли на Сенатскую площадь: в 1825 году ему было 28 лет.

Как он сам признавался, у него было, если грубо прикинуть, 20 счастливых лет жизни в Верхнеуральске и десять «других» лет – в Оренбурге. Незабвенному Верхнеуральску он посвятил проникновенные строки любви, проникновеннее которых город, пожалуй, и не знал с тех пор. Одна фраза из того лирического отступления: «Все, что было для меня мило, что было для меня драгоценно, – осталось в тебе, незабвенный Верхнеуральск».

На все, про все Кудряшеву было отведено 30 лет жизни.

Что он сделал в жизни, этот Петр Кудряшев, которому судьбой было предрешено рано умереть и рано быть забытым? Почему он не забыт?

Наверное, он рано дал о себе знать как самородок. Сын солдата, уже сирота, ему ничего не оставалось, как быть солдатом. Другого пути не было, как – в военно-сиротское отделение. Без такого отделения не обходился ни Верхнеуральск, ни, тем более, Оренбург. В те времена было много войн, много воинов и много сирот. Учеба давалась ему легко. Он был жаден на знания. Тем и выделялся среди других. Майор И. Г. Тихонский «подкармливал» Петра книгами из своей, будто бы богатой, библиотеки. Недолго было ждать чина унтер-офицера, бригадного писаря, аудитора – в Верхнеуральске, а вскоре, переводом, в Оренбурге.

Однако что он нам, Петр Кудряшев?

Может быть, нас к нему привлекает его чистота. Чистая душа, чистые помыслы, чистая возвышенность, чистая доброта, чистая наивность – он был очень чистым человеком. И нам не очень понятно, откуда, тогда и там, она – эта чистота. Но – такое бывает. Очень редко. И всегда – непостижимо. И всегда – беззащитно и обреченно.

Я не хочу сказать, что там и тогда добрых и чистых людей было меньше, чем теперь. Вообще, вопрос о том, сколько их в мире, – не прояснен. Считается, что их мало, очень мало, единицы, но, может быть, это не так. В каждом из нас есть доля чистоты и доброты, но она, почему-то, припрятана. И только единицам, таким, как Кудряшев, дана отвага быть самими собой. В любом случае, наши души теплеют, когда жизнь дает нам, дарит встречу с чьей-то чистотой и чьей-то добротой.