Текст книги "Сочинения"

Старшина Сеит, как выше сказано, принадлежал к числу первостатейных богачей казанских. Темное, сбивчивое предание говорит, что будто бы богатство Сеита было приобретено через посредство насилия, грабежа и убийства; что один из предков старшины был величайшим разбойником и что награбленное сим злодеем имение, переходя из рук в руки, досталось наконец Сеиту, который знал о средствах, служивших к приобретению этого имения. К сему преданию некоторые прибавляют, что упомянутый предок Сеита назывался Мустафой; что он, женясь на дочери одного богатого мурзы, происходящего от рода царей казанских, поступал с нею весьма жестоко; потом, чтобы воспользоваться приданым жены своей, убил ее и сделался разбойником – таким разбойником, который не щадил ни пола, ни возраста, ни старого, ни малого; нападал на села и деревни, грабил и выжигал их; который дышал злодейством и забыл Аллу, великого Пегамбера (пророка) и всех авлиев (святых), не почитал ничего священным, – который, похитив дочь какого-то русского боярина, девушку прелестную, милую, лишил ее жизни и труп несчастной изрубил на мелкие части. Не знаю, справедливо ли такое предание, и, к чести Сеита и его потомков, думаю, что оно вымышлено завистию или злоязычием – сими подлунными фуриями, которые, не уступая в злобе фуриям ада, очерняют невинность и причиняют ей множество горестей и несчастий.

Старшина Сеит имел трех жен и несколько детей, в числе коих был сын, по имени Искак, герой нашей повести. Сей сын Сеита был молодой, прекрасный мужчина, который имел высокий, стройный стан, черные, огненные глаза, образованный ум, добрую душу; он обучался в Казани и хорошо знал языки, персидский и арабский, арифметику, историю, начальные основания физики и философию по системе Аристотеля; был очень набожен, читал Алкоран и часто посещал мечеть. Занятия и упражнения Искака, по обыкновению большей части каргалинских татар, состояли в торговле. Необыкновенное счастие молодого татарина в коммерческих оборотах удивляло многих. Искак, занимаясь торговлею, мало жил дома, но ездил по разным местам, а особливо по Башкирии: он был во всех четырех частях ее¹, был в знаменитых волостях Бурзянской, Тамьянской и Катайской. Сия последняя волость по местоположению своему замечательнее всех волостей кантона; в ней природа представляется во всей красоте и во всем ужасе: на одном шагу встречается картина самая прекрасная, самая восхитительная, а на другом – самая дикая, самая угрюмая. Проезжая Катайскую волость, нельзя миновать высоких гор и огромных камней. Первые возносятся к облакам, а последние, в виде ужаснейших скал, во многих местах висят над дорогою и падением своим угрожают раздавить дерзкого путника, который между тем подвергается другой опасности – опасности сорваться с узкой дороги и слететь в неизмеримую пропасть! На покатостях гор растут непроходимые леса, обитаемые дикими зверями. Катайскую волость орошают реки Инзер и Белая; многие источники соединяются с сими реками. Башкирцы означенной волости не знают ни колес, ни телег, а ездят только верхом и, в зимнее время, в санях; они не имеют никаких промыслов, кроме скотоводства и пчеловодства. Последнее у них столь обширно, что многие из башкирцев имеют по 80 ульев и более. Мед, получаемый из Катайской волости, почитается лучшим во всем Оренбургском краю.

Я был в тебе, прекрасное село Ташла; я помню хлебосольство доброго помещика твоего, Е. Н. Тимашева; я помню картинное местоположение твое, которое восхищало меня. По скату горы, подошву коей орошает излучистая и быстрая речка Ташла, расположены правильные улицы, состоящие из опрятных крестьянских домиков. Главнейшими украшениями села должно почитать каменную церковь новейшей архитектуры и господский дом, который выстроен в один ярус, со многими службами, и заключает в себе большое число комнат. На горе, возвышающейся близ села Ташлы, покрытой вековыми дубами, огромными вязами и развесистыми березами, находятся ямы, в коих производится жжение угля. В небольшом расстоянии от сих ям простирается кудрявая и зеленая роща, которая во время летнего зноя под тень свою приманивает прелестных поселянок. В стороне от сей рощи, лежащей к юго-востоку, находится винокуренный завод, расположенный на большом пруде, который наполняется от речки Ташлы. По берегам сего пруда растут печальные ветлы, кои, отражаясь в прозрачном зеркале вод, рисуют тени огромных великанов. Другая речка, называемая Ключом, извивается по покатости горы и соединяется с водами Ташлы. На этой речке построен красивый мост, в некотором же расстоянии от оного находится пропасть, приводящая в ужас всякого, кто осмелится взглянуть в нее. На другой стороне села Ташлы выстроены пильная и мучная мельница, а в дали белеется село Ивановское, принадлежащее г-ну же Тимашеву.

Верстах в восьми от села Ташлы, к востоку, в огромной горе, покрытой с северо-восточной стороны непроходимым лесом, состоящим из дубов, вязов, берез и небольших кустов казацкого можжевельника, находятся пещеры, которые начинаются с самой половины горы; первая из сих пещер, по-видимому, обработанная рукою искусства, состоит из правильной четырехугольной комнаты, имеющей свод, высеченный из дикого камня. Отверстие, находящееся в этой пещере, ведет в другую, страшной глубины. Вход или спуск в сию последнюю пещеру очень затруднителен: удушливый газ, наполняющий оную, не дозволяет долгое время оставаться в ней. За несколько лет перед сим один из любопытных испытателей природы спускал в глубину означенной пещеры лодку, в которой находилось три человека. Сии смельчаки, запасшиеся горящими факелами, ничего не нашли во внутренности пещеры, кроме глубокого озера, наполненного самою холодною водою. Надобно полагать, что сия пещера имеет особый выход, который поныне никому еще не известен, ибо во время нахождения в ней очень ощутительно стремление воздуха, входящего в открытое отверстие и склоняющегося к противоположной стороне горы. В некотором расстоянии от этого места, при подошве означенной горы, зеленеются прекрасные луга, орошаемые речками Ташлою и Раковкою. Между сими речками возвышается другая гора, посредине коей находится особая пещера. Отверстие оной ведет во внутренность продолговатой комнаты, имеющей пол из огромных плит булыжника. На сем полу находится еще отверстие, показывающее другую пещеру, никому не известную, ибо вход в нее невозможен. Камень, пущенный в сие отверстие, доказывает большую глубину пещеры, и от падения оного потрясается пол ее, который, кажется, близок уже к совершенному разрушению. Между башкирцами и татарами есть темное предание, что будто бы в вышеописанных пещерах укрывался предок Сеита разбойник Мустафа, вместе с боярскою дочерью, и что прах сей несчастной находится в одной из тех пещер, а в другой хранится часть сокровищ, награбленных упоминаемым разбойником у разных народов.

В одну из поездок своих по делам торговли сын старшины Сеита, молодой Искак, остановился на берегу и, плененный красотою местоположения, решился основать на том месте селение. По приглашению его из деревень Верхних и Нижних Чебенек явилось несколько татар, которые основали деревню и назвали ее Искаковою, или Ташлою. Первое из сих известно не многим, а последнее сохранилось доныне. Татары недолго находились в деревне Ташла: разбойники киргизы принудили их оставить сию деревню и возвратиться в прежние жилища свои. Ташла вскоре занята была русскими, которые распространили ее и много украсили. Ныне упоминаемая деревня составляет самое лучшее село во всем Оренбургском уезде.

Душа младенца, по словам одного известного автора, подобна листу белой бумаги, на котором можно изобразить все, что угодно. Это совершенная правда. Юная Фатима лишилась отца в то время, когда не имела от рождения одного года, но умная мать заботилась о воспитании ее и мудрыми советами, мудрыми наставлениями начертала в душе дочери правила, которым не стыдно бы подражать всем матерям при воспитании дочерей их не токмо в деревнях, но даже и в столицах. Фатима выросла и была украшением татарских девушек: прелестна как роза, умна как ученый мулла, тиха как овечка; она нежно любила престарелую мать свою и была ее утешением и отрадою. Дряхлые старушки, бывшие в детстве подругами милой Фатимы, по старинной охоте говорить рассказывают об ней чудеса: они утверждают, что юная девушка была первая красавица из всех татарских девушек; что добродушие и скромность ее пленяли каждого, кто имел только случай с нею познакомиться; что многие из мужчин влюблялись в молодую красавицу, но она не любила никого, кроме своей матери. Где родилась Фатима? Она родилась в татарской деревне Алмалы, которая принадлежит ныне г-ну Тимашеву.

Кто не пленится местоположением твоим, прекрасная деревня Алмалы? Кто не похвалит тебя? Я помню высокие горы и густые леса, окружающие тебя, веселая Алмалы; я помню излучистые речки и змеистые ручейки, орошающие бархатные луга, в недальнем расстоянии от тебя лежащие; я помню резвые табуны прекрасных татарских лошадей и веселые стада коров, овец и коз, бродивших на тучных пажитях; я помню милых, застенчивых красавиц, с которыми мне случалось встречаться на широких улицах твоих, прекрасная деревня Алмалы; я не забыл того удовольствия, с которым рассматривал и тебя, и твои пленительные окрестности, и твоих веселых жителей, вернейших почитателей безвласого Магомета!

Однажды молодой Искак находился в деревне Алмалы. Сердце юного татарина до того времени не знало потребности любить: он видел многих красавиц, но не чувствовал к ним ни малейшей страсти, ни малейшего природного влечения, которое называется симпатией. Пора хладнокровия, пора невнимания к милым прелестям юных красавиц, к пламенным устам, к румяным щекам, к прелестной улыбке, трепету девственных грудей, – эта пора скоро проходит. Наступает роковое время – и сердце юноши воспламеняется огнем сильнейшей, томительной любви. Прежде меня очень много говорили и после меня слишком много говорить будут о силе первой любви, о ее мучениях, о ее желаниях, о ее надеждах. Эта страсть столько уже известна, что не токмо мужчины, но и даже юные девушки, – сии последовательницы строгой Дианы, – даже девушки, говорю, в томительной тишине, под родными кровами, часто, очень часто мечтают о прелестях любви, о ее неизъяснимых удовольствиях, о ее пламенных восторгах. Усладительница жизни нашей, священная, всесильная любовь! Я уважаю тебя, и уважаю всем сердцем, всей душою; но не хочу много говорить о тебе, не хочу повторять чужих мыслей, чужих выражений. Пусть какой-нибудь досужий пиита гремит на своей неугомонной лире, пусть прославляет любовь и наводит сон на своих читателей и на своих читательниц! Я не хочу утомлять ни тех, ни других, а потому и приступаю к делу. Молодой Искак, во время нахождения в деревне Алмалы, увидел нечаянно прелестную Фатиму, увидел и полюбил ее. Сердце молодого татарина очень ясно растолковало ему, что без милой девушки он не найдет в жизни счастья и будет скучать, скучать ужасно!

Где и каким образом увидел молодой Искак прелестную Фатиму? Он повстречался с нею на улице близ дома ее матери. По обыкновению татарских девушек, на лице Фатимы развевалось тонкое белое покрывало, висевшее до самых колен и скрывавшее от любопытных взоров мужчины все прелести юной девической красоты. Старинный угодник молодых людей, игривый зефир, резвясь, сорвал легкое покрывало с головы юной девушки – и лицо ее открылось во всей красоте. Что же сделалось с героем нашей повести? Он остолбенел от удивления, увидев такое милое личико, такой прекрасный стан, каких до того времени никогда не видывал, никогда не встречал ни в деревнях татарских, ни в кочевьях обширной и картинной Башкирии. Искак взглянул на Фатиму, – покраснел; Фатима взглянула на Искака, – покраснела, и оба почувствовали друг ко другу то, что называется любовью. Тот и другая хотели бы остановиться, тот и другая хотели бы сказать друг другу несколько слов, тот и другая… Но всего не перескажешь! Искак и Фатима не могли остановиться, не могли сказать друг другу ни одного слова – и принуждены были расстаться. Один возвратился в свою квартиру, другая возвратилась в дом своей матери, – возвратились для того, чтобы мечтать друг о друге: мечта прелестная, утешительная! мечта тягостная, утомляющая! Мечты прелестной девушки были тихи, пленительны: она думала о какой-то неведомой любви, о каких-то неведомых наслаждениях; мечты молодого татарина были пылки, порывны: он думал также о любви и наслаждениях; однако же мысли его были яснее, понятнее. Но что говорить, но что рассуждать нам о мечтах любовников. Сии мечты бывают столь упоительны, столь беспонятны, как стихи одного новейшего самозванца-поэта, которого не хочу наименовать здесь.

Обстоятельства, встречающиеся с нами в мире, имеют большое влияние на жизнь нашу. Но где замечается любовь, там все переменяется, все принимает новый вид. Любовь кружит головы многим, а головное кружение не производит ничего доброго. Не одни любовники из европейцев, – наши модные селадоны, наши сентиментальные плаксы, – не одни они, но и пылкие татары, и воинственные башкирцы в таких случаях, когда сердце производит какой-то шепот, какой-то говор, не для всех понятный, не для всех удобоизъяснимый, прибегают к старухам. Не в осуждение сих особ, давно окончивших путешествие свое из царства Цитеры, должно сказать, что они производят чудеса: умеют возбудить чувствительность в самой хладнокровной девушке, – хотя девушки почти никогда не бывают хладнокровны, – умеют истреблять застенчивость и возбуждать страсть в таких сердцах, которые никогда не бились сильнее обыкновенного, умеют рассорить молодых супругов, умеют посеять раздор в добром семействе и проч., проч.

Любовь очень сильна, наглая предприимчивость еще сильнее, а деньги той и другой сильнее. Справедливо ли это? По крайней мере, так говорят безбожный Богатонов и бездушная Щемилкина, а им, кажется, можно поверить.

Через посредство денег Искак успел познакомиться с одною старухою, которую, по хитрости ее, можно сравнить с самим Протеем и которой имя встречалось некогда в огромном списке услужниц всесильной Киприды. Эта старуха была Меркурием влюбленного Искака; она умела распалить воображение Фатимы и довела ее до того, что застенчивая красавица назначила тайное свидание молодому татарину. Как обрадовался влюбленный Искак, узнав о назначении, сделанном милою девушкою! В голове его родилось множество планов, множество предположений: но планы, наши предположения сбываются?

Густой, сырой туман осенней холодной ночи одел угрюмые Рифейские горы и пленительные долины. Ветер выл ужасно: сильные порывы его потрясали вершины гор и преклоняли высокие деревья. Устрашенные медведи ревели в своих берлогах; стада испуганных волков выли ужасно в глубине леса. Все татары, все башкирцы, трепеща от страха, умоляли покойного Магомета о прекращении страшной бури и дрожали в объятиях жен своих. Никто из них не имел смелости выглянуть в окошко своего дома, никто из них не имел смелости оставить мягкую постель свою. Наступила угрюмая полночь; ветер завыл ужаснее, деревья заскрипели сильнее.

Ни темнота ночи, ни порывы ветра, ни скрип деревьев не страшили могучего черного рыцаря, называвшегося по-башкирски Кара-батыром². Он сидел в ужасном ущелье горы между грозными нависшими скалами и был в полном рыцарском вооружении – в тяжелом стальном шишаке, в крепких вороненых латах, в длинной блестящей кольчуге и в железных перчатках. На коленях батыра лежала таинственная книга, сочиненная в тамуке (в аду); в правой руке он имел окровавленный нож, а в левой держал зарезанную птицу; близ ног его сидела сова. Черный рыцарь занимался в тогдашнее время чародейством – делал страшные заклятия и вызывал какого-то сильного демона, неизвестного по имени ни татарам, ни башкирцам. С каждым словом, произносимым мощным чародеем, ветер делался сильнее, деревья скрипели ужаснее, густота ночного мрака увеличивалась. Вдруг блеснула страшная молния, опламенившая весь горизонт, грянул ужасный гром – высокая гора заколебалась, и гранитные скалы покатились вниз с необыкновенным стуком, с необыкновенным треском. Ни одна из сих скал не могла приблизиться к тому месту, где сидел Кара-батыр. Вскоре после громового удара разверзлась земля, и из-под корней огромного старого дерева показался демон, принявший на себя вид чудовища, – с огромными огненными глазами, с длинными зубами, с большим висячим языком и с пламенем, выходящим из уродливой пасти. «Чего ты хочешь?» – взревело чудовище. Стоустая молва, любящая повторять все предания, все рассказы и выдумывать разные небылицы, не знаю почему, молчит об ответе, сделанном чудовищу Черным батыром. «Дни твои сочтены, наступило роковое время: приготовься!» Так возразило чудовище; но возражение его не произвело в чародее ни малейшего действия: он остался совершенно хладнокровным.

Повествование о чародействе Черного рыцаря основано на предании седобрадых башкирцев и морщиноватых старух, которые, клянясь Магометом и всеми авлиями, уверяли меня, что сие происшествие не принадлежит к числу вымыслов, изобретенных пустословием. При всем уважении, какое имею к добрым башкирцам и к добрейшим старухам их, должен я думать, что те и другие очень суеверны. Многие из них утверждают, что в ту ночь, в которую ярилась ужасная буря, все жители деревень, приближенных к той горе, где производил чародейство могучий Кара-батыр, чувствовали сильное землетрясение. По мнению башкирцев и обветшалых башкирских красавиц, причиною этого землетрясения было подземное путешествие одного их святого, имеющего привычку частовременно прогуливаться на белом коне, вскормленном в самом уджмахе (в раю) и подаренном этому святому великим пророком Магометом. Те же башкирцы, те же обветшалые красавицы их рассказывают, что все скалы, свалившиеся с высокой горы, упали в большое озеро, орошающее подошву означенной горы, которая впоследствии времени названа Кара-батыром и сохраняет сие имя поныне.

Я сказал уже, что прекрасная Фатима назначила тайное свидание молодому Искаку. Влюбленный татарин с величайшим нетерпением ожидал наступления ночи, сей старинной покровительницы всех тех, которые имели счастие или несчастие записаться в число поклонников богини Пафоса. Солнечный свет не столько несносен для угрюмого филина, сколько казался несносным для влюбленного Искака: он досадовал, что Солнце долго не закатывается… Наконец, Солнце закатилось, наступил вечер; Рифейские каменистые горы и обширные долины покрылись мраком; филин оставил гнездо свое, и пустынная сова вылетела из дупла полусгнившего дерева; на высоте мечети раздался последний дневной азан, или приглашение усердных читателей Магомета на молитву; по окончании оной все жители деревни Алмалы предались сну; на улицах не видно было ни одного человека, не слышно было никакого звука, кроме необыкновенного воя собак, предчувствовавших что-то чрезвычайное.

Ночь была самая темная: густые облака заслонили собою горизонт; ни одна звезда не сияла в неизмеримом пространстве воздуха. Такая темнота и повсеместная тишина, нарушаемая воем собак, были очень благоприятны для молодого пылкого Искака: он прокрался к тому дому, где жила юная Фатима. Прелестная девушка не заставила долго ждать себя; она скоро вышла и, не говоря ни слова, бросилась в объятия восхищенного татарина… Опустим на любовников наших непроницаемую завесу тайны, и не будем объяснять, что они говорили, что делали; в противном случае это объяснение было бы повторением того, что написано уже во многих и премногих романах, начиная от милорда Георга, английского дворянина, и до Фоблаза, французского кавалера.

Вдруг безмятежная деревня Алмалы озарилась ярким светом… многие дома запылали… начался ужасный шум… испуганные татары, полуобнаженные, вскакивали со своих постелей. «Киргизцы! Киргизцы!» – повторяло множество голосов… Искак и Фатима, устрашенные необыкновенным криком, хотели скрыться, но были окружены варварами, которые схватили их, завязали глаза, посадили на лошадей и повезли с собою. Большая же часть злодеев осталась в горящей деревне и занималась распространением пламени, грабительством и убийством невинных татар.

Варвары, схватившие Искака и Фатиму, поспешно поехали к горе, которая ныне именуется Кара-батыром. Здесь, противу чаяния, они были встречены могучим Черным рыцарем, о котором мы говорили выше. Эта встреча была очень неблагоприятна для киргизцев: Черный рыцарь напал на них с величайшею яростью… острая, тяжелая сабля его заблистала как молния, и киргизская кровь полилась ручьями… Варвары смешались и, устрашенные, спешили удалиться; но Черный рыцарь преследовал их и поражал с большою яростью, с большим остервенением… Более двухсот киргизцев сделались добычею лютой, преждевременной смерти… Между тем разбойники, остававшиеся в деревне Алмалы, подоспели на помощь к своим товарищам. Всех киргизцев собралось более 500 человек; они окружили могучего Черного рыцаря и, несмотря на храбрость и ужасную силу его, сшибли с лошади, отсекли ему голову, сняли с него все воинские доспехи и обезглавленное тело изрубили на маленькие части, потом отправились к берегам Урала.

И так пал могучий Черный рыцарь: ни сила, ни чародейство не защитили его от лютой смерти! Башкирцы и татары говорят, что этот рыцарь, через посредство таинственной книги, узнал о разорении киргизцами деревни Алмалы, а потому и поспешил навстречу варварам для того, чтобы отомстить им, и сие мщение запечатлеть собственною своею кровью, ибо так предрекло чудовище, в виде которого, за десять дней перед тем, являлся рыцарю демон, имя коего никому неизвестно. Многие утверждают, что будто бы тень черного рыцаря каждую ночь блуждает при подошве горы Кара-батыра, но никому не делает ни малейшего вреда, только громким голосом, подобным порывам бури, распевает воинские песни, в коих предвещает гибель разбойникам киргизцам.