Текст книги "Сочинения"

По прошествии означенного галапа, ниспустился на Землю Бурхан-Хубилган, имеющий возраст и красоту неописанные. Люди, удивясь этому, спрашивали: почему сей Бурхан столь прекрасен? Он отвечал: «Потому, что я превозмог все страсти и никакой души в пищу не употреблял: подражайте мне, и будете таковые же, каков я». Сей ответ обратил людей на путь добродетели, почему благоденствие их умножилось и они начали жить по 80 000 лет.

Прошло то счастливое время: люди снова впали в разные пороки и подверглись прежним переменам. После сих перемен на место Мавзуширипова галапа наступил галап Сакжи-Муни, который и ныне еще продолжается.

Главневших галапов четыре, которые называются: Аху-галап, Ебдереку-галап, Хоосун-галап и Токмоху-галап. Первый галап начался от 80 000-летнего долгоденствия и продолжался до десятилетнего умаления человеческой жизни. Второй галап происхождение свое имеет от того, что в аду никакое животное вновь рождаться не будет, отчего наружность Земли нашей должна повредиться, почему сей галап и получил название Ебдерека, т. е. разорительного. Третий галап произойдет оттого, что вся бездна опустится к низу и там снова утвердится, отчего он и назван Хоосун-галап, т. е. пустой. Четвертый галап начнется оттого, что по утверждении упомянутой бездны, от перворождения в оной всякого животного, воспоследует сильная буря, именуемая камандрал, которая более укрепит сказанную бездну, отчего этот галап и получил название Токтоху-галапа, т. е. утвердительного. Между сими четырьмя галапами находится восемь галапов малых, из которых седьмой кончатся огнем, а восьмой водою. Между малыми галапами еще случится до семи огненных и по одному водному галапу. Все галапы сии заключаются бурным галапом, от которого другой галап уже не разрушится, но снова примет свое начало.

Вот, любезный Даржа, вернейшие понятия о происхождении миров; теперь я объясню тебе будущий мир.

Каждый умерший должен предстать пред судилище Ирлик-Хана, престол коего находится между небом и землею и окружен тьмами черных Тенгров. При каждой душе, являющейся к Ирлик-Хану, будут находиться приставы – белые и черные Тенгры. Ирлик-Хан имеет древние записки, называемые Алган-голи, в которые вносится все то, что люди в жизни своей делают. Чтобы не быть обманутым от приставов, или от самого судящегося, Ирлик-Хан в упомянутые записки заглядывает нередко. Он при суждении в одну чашу кладет грехи, а в другую добрые дела и взвешивает: которая чаша перетянет, по тому чинится и расправа. В присутствии Ирлик-Хана каждому человеку должно помнить и объявлять все то, что он в жизни своей сделал доброго; в противном случае, вместо рая не мудрено попасть в му′ку: ибо приставы иногда могут забыть добрые дела судящегося, а Ирлик-Хан, обремененный множеством дел, не всегда может справляться с книгою Алган-голи. В подтверждение сего я расскажу тебе, почтенный Даржа, следующее:

Один распутный человек, по осуждении Ирлик-Ханом, был ввержен в мытарство, наполненное острым оружием, куда препроводили его Яргачи (приставы) по шести дорогам, убитым железными гвоздями. Он мучился и стонал ужасно. В это время властию Бурхана-Хонжи-Боди-Сани до 8000 мучеников были извлечены из всех восемнадцати мытарств за то, что они в жизни своей читали Доржу-Зодбу. Распутный вспомнил, что он сию книгу не только читал, но однажды списал, почему и начал молиться о своем спасении. Ирлик-Хан, по докладу приставов, приказал грешника представить к себе и спрашивал, действительно ли он в жизни своей сделал такую добродетель, что однажды списал Доржу-Зодбу. Распутный отвечал утвердительно, и ответ свой подкреплял многими клятвами. Ирлик-Хан, справясь с Алган-голи, нашел слова его справедливыми; просил извинения, что он безвинно был подвергнут мукам, и, желая вознаградить за это, посадил грешника подле себя на золотом престоле, показывал многие сокровенности и обещал возвратить ему жизнь, для того чтобы он проповедовал Доржу-Зодбу. Распутный отвергал сие благодеяние и отговаривался тем, что в мире каждое животное будет стремиться на его погибель, потому что он в жизни своей убивал овец, коров, лошадей, сусликов, крыс и других животных. Ирлик-Хан немедленно потребовал к себе всех животных, которых умертвил распутный в здешнем мире, и приказал, чтобы никакого зла упоминаемому распутному они не делали; но животные чрезмерно огорчились и таковым судом были недовольны. Тогда Ирлик-Хан прибегнул к весам правосудия: в одну чашу вместил всех животных, а в другую положил Доржу-Зодбу: она перетянула; животные извинялись и просили прощения, а распутный был возвращен в здешний мир для проповедования Доржи-Зодбы.

Вот, почтенный Зайсанг, сколь полезно читать Доржу-3одбу! Повторяю: чтобы заслужить благоволение великих Бурханов, надобно удаляться от всех пороков и быть добродетельным. Не знатность, не богатство, но одни только добродетели могут нам открыть дорогу в светлое жилище Бурхана Абида».

Молодой Даржа от души, от сердца благодарил Гелюнга за наставление и, подарив ему трехлетнего жеребенка, отправился к своей возлюбленной Мянгат. «Сахын тапта байнита!»¹⁰ – воскликнул Даржа, вошед в кибитку своей невесты и садясь подле ее постели. Девушка улыбнулась и ласково отвечала: «Мянду» (здравствуй). Она в руках своих держала тюнгырчик (табачный мешок), во рту имела ганзу (трубку) и курила тамки (табак). Тонкий дым выходил из ганзы и извивался в черных волосах красавицы.

Жених и невеста остались одни и ласково разговаривали друг с другом. Не ждите от меня повторения этого разговора. Ветреная Ниса[23]23
  Ниса – условное поэтическое имя для обозначения ветреной возлюбленной. – Прим. ред.


[Закрыть] сделала то, что я любовных разговоров страшусь более, нежели рассказов Ничтовича или стихов Вралева. Так, любезные друзья, признаюсь вам: когда Ниса твердит мне о любви, мороз подирает меня по коже и уши мои страдают! Не столько радуется бородатый миллионщик, коварный Жид, ужаснейший скряга, сбывши с рук фальшивый гривенник, сколько радуюсь я в то время, когда красавица Ниса прекращает свои любовные уверения.

Болезнь Мянгаты продолжалась. Глухие Бурханы не внимали усердным молитвам черного Даржи: он напрасно посещал Хурул, напрасно пожертвовал для оного пятилетнюю кобылицу, напрасно угощал Гелюнгов, Гегилей, Малжей и Гебку куйна-маханом, куря-маханом и мурня-маханом (бараниной, говядиной и кобылятиной); напрасно угощал их жирными сурками, вкусными сусликами и большими крысами, – ничто не помогало!

Наступил годовой праздник, называемый Сага-Сара, который у калмыков обыкновенно бывает в начале мая месяца, с коего у них начинается новый год. По окончании дня все Зайсанги, все нуины (начальники), все калмыки собрались в молитвенную кибитку, называемую цаца[24]24
  Кажется, отсюда произошло малороссийское слово «цаця» – детская игрушка, и польское «цацки» (cacko) – всякая блестящая вещица; а также глагол «цацкаться» – любоваться чем-либо, играть. – Примечание издателя «Отечественных записок».


[Закрыть], которая была украшена различными тканями, именуемыми «кип». Посредине кибитки стоял стол, на котором были расставлены идолы Бурханов. Перед ними горели свечи, плошки и стояли шесть чаш, называемые такилсиин-цегуце, которые были наполнены сарацинским пшеном и мясом разных животных. Началось моление: загремели медные цены[25]25
  Суна (цына) – на польском значит всякая оловянная посуда. – Примечание издателя «Отечественных записок».


[Закрыть], блюда, заиграли кангырчи (трубы), зазвучали кенгерцы (бубны); Гелюнг читал молитвы, а черные калмыки ходили вокруг цацы и, останавливаясь против дверей оной, кланялись безмолвным Бурханам. Даржа молился усердно; он повторял молитву, известную уже моим читателям: но Тенгры и Бурханы не внимали усердной молитве – и болезнь Мянгаты продолжалась. Прекрасная девушка очень ослабела и не могла есть ни молока, ни масла, ни сметаны, ни круту: проклятая болезнь мучила ее ужасно!

Даржа, видя страдание своей невесты и не имея возможности помочь ей, решился отправиться на богомолье к священной пещере, находящейся среди Саратовской степи, при Соленом озере, в пятидесяти верстах от Черноярска, где в древности было калмыцкое капище, называемое Киде. Нетерпеливый жених собрался поспешно, простился с прекрасною Мянгатою, простился со своими родными, с друзьями, приятелями и отправился в путь.

Прекрасный май украшал природу. Поля и луга блистали приятною зеленью травы и пестротою цветов, разливающих ароматический запах; кристальные источники, вияся по песчаному дну, легким шумом наполняли воздух; птички громогласным хором прославляли прелести весны и могущество Зиждителя небес; узорчатые мотыльки и красивые бабочки быстро кружились в воздухе и проворно гонялись друг за другом; неповоротливые сурки сидели на солнышке и громко свистали. Прелести природы и веселость животных не имели ни малейшего влияния на влюбленного Даржу: он ехал тихо; думал о прекрасной Мянгате и часто, очень часто повторял следующую песню:

 
Увидев прелесть Мянгату,
Узнал я страсть любви опасной!
С тех пор, без девушки прекрасной,
Ни в чем утех я не найду!
 
 
Я, без девицы дорогой,
Уже не дотронусь до цура
И в руки не беру думбура¹¹:
Тоскую пламенной душой!
 
 
Я, без девицы дорогой,
С собакой резвою, друзьями,
Не езжу в поле за сурками:
Тоскую пламенной душой!
 
 
Ах! без девицы дорогой
За тяжкою кумысной чашей
Я не сижу в дружине нашей:
Тоскую пламенной душой!
 
 
Я, без девицы дорогой,
С дружиной доброй не гуляю,
Веселья, радости не знаю:
Тоскую пламенной душой!
 
 
Увидев прелесть Мянгату,
Узнал я страсть любви опасной!
С тех пор, без девушки прекрасной,
Ни в чем утех я не найду!
 

Даржа приближался уже к священной пещере и заблаговременно твердил имена Тенгров и Бурханов. Вдруг молодой Калмык был окружен десятью киргизцами, скрывавшимися в большом овраге. Сии варвары давно уже находились на правом берегу Урала и производили грабежи. Злодеи схватили изумленного Даржу, посадили на лошадь, связали арканами и повезли к берегам Урала. Напрасно молодой, несчастный калмык призывал к себе в помощь Бурханов и Тенгров: они, как видно, с двухтысячных небес не смели явиться к полудиким чтителям Магомета, боясь их острых сабель, длинных пик и крепких арканов! Разбойники киргизцы приблизились к берегам быстрого Урала и смело переехали через оный вплавь, выше Гурьева городка. Недели через три они прибыли в свой аул, расположенный на берегу Каспийского моря, в недальнем расстоянии от Туманных гор. Даржа поступил в невольники к киргизскому батырю, славному разбойнику Бурюбаю.

…Жестокие, продолжительные страдания прекрасной невесты миновались; проклятая болезнь прекратилась – и Мянгата выздоровела совершенно. Молодая девушка снова начала кушать жирных сурков, вкусных сусликов и больших крыс – желудок ее не приходил уже в расстройство. Красавица часто думала о любезном Дарже и с нетерпением ожидала возвращения его. С нетерпением? Да! с нетерпением; ибо 19-летней девушке, в подобных обстоятельствах, нелегко иметь терпение. Мянгата с часу на час ожидала прибытия Даржи, а Даржа находился в тяжкой неволе. Он, среди пустынных степей, был принужден пасти киргизских баранов: положение самое нестерпимое! Голод и жажда нередко мучили бедного калмыка; раскаленные лучи полудневного солнца нередко жгли обритую голову его, приводили в бешенство. Несчастный Даржа не мог забыть прекрасной Мянгаты: он думал о красавице; однако же – сказать правду – не столь часто, сколь часто думал о пище, о жирных сурках и вкусных сусликах. Любовь сильна, но голод еще сильнее: с тощим желудком не всегда придет охота мечтать о прелестях красавицы, хотя бы она была первейшею и единственною в обеих половинах земного шара. Так ли, друг мой? Так ли, не так, по крайней мере верно то, что Даржа довольно редко вспоминал свою невесту. Житье несчастного калмыка было самое худое, самое несносное: редкий день проходил без того, чтобы плети и палки не имели жестокого спора с его бедною спиной. Одно только калмыцкое терпение могло переносить ужасное варварство жестокого киргизца Бурюбая!.. Глухие Тенгры, бестолковые Бурханы! Вы, по словам Гелюнга Балдана, любите сына почтенного Зайсанга-Нури, молодого черного калмыка Даржу: почто же не поспешите явиться к нему? Почто же не поспешите избавить Его Зайсангское Благородие от плетей и палок? Вы, в течение первого Галапа, кормили людей сладкою, вкусною травою шиме и красным медовым маслом: почто же теперь допускаете своего любимца глотать одни кости и томиться голодом? Милосердый Бурхан Санжи-Муни! Ты, превращенный в зайца, некогда отдал себя на съедение одному голодному: почему же теперь не превратишься в крысу, в сурка или в суслика? Почему не явишься к несчастному Дарже? Почему не утолишь мучительный голод черного калмыка?..

Время летело. Прекрасная Мянгата удивлялась, почему ее жених столь долго не возвращается. Проходили дни, проходили недели, прошел месяц, другой, третий – но о Дарже не было никакого известия. Девушка начала беспокоиться, начала тосковать, горевать, плакать. Калмыцкие песнопевцы сохранили от забвения плачевную песню, в которой красавица изъявляла горесть свою и отчаяние. Сообщаем вернейший перевод этой песни:

 
Вот прошло уже три месяца
С той поры, как друг возлюбленный,
Мой Даржа, мой молодой жених,
В степь печальную отправился,
Чтоб Бурханам благодетельным,
Тенграм мощным и таинственным
Поклониться, помолиться там
О моем здоровье, счастии.
Где теперь мой друг возлюбленный,
Мой Даржа, мой молодой жених?
Ах, не знаю я, не ведаю,
Где красавец мой находится.
Почему не приезжает он,
Почему не возвращается
Ко своей невесте плачущей?
Верно тяжкое несчастие
С другом миленьким случилося,
Что ко мне не приезжает он,
Что ко мне не возвращается!
Без Даржи, дружка сердечного,
Я тоскую, я кручинюся,
Проливаю слезы горькия!
Сердце бедное, влюбленное
Замирает во груди моей,
Кровью хладной обливается!
Без Даржи, дружка сердечного,
Не резвюся я с подругами,
Песен громких их не слушаю,
Все тоскую, все кручинюся,
Все горюю, все печалюся!
Без Даржи, дружка сердечного,
По ночам совсем не спится мне!
Без Даржи, дружка сердечного,
Мало пью я, мало кушаю:
Я кумызу не пила давно,
Крыс, сурков и вкусных сусликов
Я давно уже не кушала!
Без Даржи, дружка сердечного,
Все тоскую, все кручинюся,
Все горюю, все печалюся!
Ах! почто, почто, злосчастная,
Не могу быть резвой птичкою?
Я взвилася, полетела бы —
Своего дружка отыскивать!..
 

Даржа целый год томился у варваров киргизцев; наконец ему удалось избавиться из тяжкой неволи бегством, и он благополучно прибыл в свой цугар-аль (в кочевье). Отец, мать, родственники, друзья и приятели Даржи чрезмерно обрадовались возвращению его. Нетерпеливый любовник поспешил увидеться с прекрасною Мянгатой, которая, при появлении его, по уверению калмыцких сказочников, едва не умерла от сильной и неожиданной радости.

Молодой Даржа и прекрасная Мянгата, с дозволения родителей своих, явились к Гелюнгу и просили его совершить брачный обряд. Гелюнг немедленно приступил к исполнению сей просьбы: он привел жениха и невесту к бурханской присяге в хранении взаимной верности и согласия, потом вывел их из кибитки, приказал глядеть на Солнце и начал читать молитвы.

В продолжение сего чтения жених и невеста беспрестанно делали земные поклоны. По окончании молитв как на Даржу, так и на Мянгату Гелюнг возложил свои руки – и брачный обряд кончился.

После брачного сочетания Мянгату посадили в кибитку за занавес, а Даржа сел впереди оного. Собрались гости. Женихова родня находилась в кибитке, а невестина вне оной; обе взялись за сырую овчину и старались перетянуть друг друга. Первая сторона одержала верх, т. е. втащили родственников невестиных в кибитку, почему сии последние должны были потчевать гостей на свой счет. Начался огромный пир: гости ели и пили как нельзя больше, потом загремели звонкие балалайки, зазвучали длинные дудки и началась пляска, которая продолжалась до самой полуночи.

Примечания автора

(1) Тенгры – какие-то странные, неизъяснимые духи. Они, кажется, должны занимать среднее место между духами и людьми. Сии духи разделяются на белых и черных (добрых и злых) и, сверх того, имеют многие смешные подразделения.

(2) Все калмыки, не принадлежащие к духовенству их, называются черными. Зайсанг – род дворянина.

(3) Бере – миля, протяжение, имеющее около восьми верст.

(4) Ганга, Шидра, Байча, Антара – калмыки говорят, что сии реки протекают посреди земли; но где именно, никто не знает.

(5) Галапы – века, периоды, эпохи или что-то подобное этому.

(6) Бурханы – идолы, божества.

(7) Доржа-Зодба – священная книга, содержания которой никто из калмыков не знает: ибо толковать ее почитается за большое прегрешение.

(8) Сузюкти – род монахов; Гегили, Манжи и Гебку – род диаконов, дьячков и пономарей.

(9) Юсун – калмыцкое уложение, или собрание законов.

(10) Сахын тапта байнита – пожелание доброго здравия.

(11) Цур – дудка, гудок; думбур – балалайка.

Искак
Татарская повесть

Печатается по: «Отечественные записки», 1830, часть 43, № 124; часть 44, № 126.

Старожилы Оренбургской линии по сие время с благоговением вспоминают покойного Ивана Ивановича Неплюева, который, по всей справедливости, заслужил сие воспоминание, основанное на чувствах истинной благодарности. Этот знаменитый муж был первым губернатором Оренбургской губернии и основателем большей части здешней Линии, которая многим, очень многим ему обязана; он принадлежал к числу самых заботливейших начальников, посвящавших себя на пользу отечества. Никто не пекся столько о заселении линии и о распространении на оной коммерческих оборотов, сколько пекся о сем г-н Неплюев. Он приглашал из разных мест купцов и других людей для поселения на линию, обещая им значительнейшие выгоды и пособия. Таковое приглашение имело желаемый успех. В скором времени народонаселение линии увеличилось и торговля распространилась до такой степени, что, вместо получаемых с оной до того времени трех тысяч, начало поступать в казну пошлинных сборов каждогодно до 50 000 руб.

По означенному приглашению Неплюева приехал в Оренбург из города Казани тамошний татарин Сеит, который принадлежал к числу первостатейных казанских богачей и пользовался между единоверцами своими отличнейшим уважением. Он начал просить И. И. Неплюева дозволить как ему, так и некоторым сотоварищам его поселиться близ линии и, получив желаемое дозволение, избрал для этого место в 18 верстах от Оренбурга, на правом берегу реки Сакмары при впадении в оную речки Каргалы. На сем месте упомянутый татарин и его товарищи основали жительство, которое от сих последних, в честь первого, названо Сеитовским посадом, или Каргалинскою слободою, по имени вышеупомянутой речки Каргалы. Местоположение сей слободы прекрасно. С одной стороны протекает быстрая и широкая река Сакмара, а с другой – игривая и светлая Каргала; при самой слободе зеленеется кудрявая роща, а вдали от оной, по правую сторону, возвышаются горы, имеющие многие ущелья и расселины; между сими горами извивается небольшая речка, именуемая Малою Каргалкою.

Из числа многих каменных и деревянных домов, составляющих слободу, всех примечательнее дом татарина Сеита, бывшего впоследствии времени старшиною в новозаведенном посаде. Этот дом построен в два этажа, из диких, огромных камней и близок уже к совершенному разрушению. Ныне, вместо прежнего многолюдства, обитают в нем пустота и безмолвие; одни угрюмые филины и печальные совы гнездятся в расселинах стен, покрытых седым мохом; ночной, холодный ветер часто дует в растворенные окна древнего дома и пронзительным свистом приводит путников в неописанный ужас. Не одно время приближает к разрушению дом Сеита: по уверению татар, жителей Каргалинской слободы, есть другие причины, которые непременно должны превратить упоминаемый дом в развалины, ибо благословение Магомета не осенило его. Ежели кому-нибудь из татар случается проходить в ночное время близ дома Сеита, то каждый из них не оставляет хватать себя за подбородок или бороду, читает молитвы или бормочет некоторые стихи из Корана. Всех и каждого объемлет какой-то неведомый страх; все и каждый спешат удалиться от ужасного места. Что за причина, которая заставляет татар страшиться приближения к дому Сеита? Страшное предание, о коем скажем нашим читателям в продолжении сей повести.

В один из мусульманских праздников татары, соединясь в толпу, приближаются во время полуночи к дому Сеита и молча останавливаются под окнами оного. Женский плач, глухой вой, прерывистый стон, соединенный с хрипением умирающего человека, и какой-то непонятный шум раздаются под сводами опустелого дома, приводят любопытных татар в ужас и заставляют их с большою поспешностью удаляться и толковать в домах своих о таком чуде, которого изъяснить никто не может. Некоторые почтенные и говорливые старушки уверяли меня, что в доме старшины Сеита присутствуют злые духи, которые во время ночей поют разные песни, играют на чебызгах, пляшут, ломаются, кривляются и веселятся с какими-то бездушными красавицами. Многие из сих духов, по словам старух, делают разные проказы: пугают людей, проходящих мимо сеитовского дома, дуют в окна, от чего происходит пронзительный свист, принимают вид огненных змеев, посещают некоторых татарок, с коими наслаждаются удовольствиями любви, и проч. и проч.