Текст книги "Сочинения"

(9) Это подтверждается тем фактом, что член Общества С. Г. Дыньков умел подписываться «под руку военного губернатора г. генерала от инфантерии Эссена» (ЦГА БАССР, ф. 100, ост. 1, д. 260, л. 237об.).

(10) Пушкинский Дом, ф. 604, д. 18 (5587), лл. 32-32об.; выделенное курсивом отсутствует в изданном тексте «Записок» В. П. Колесникова.

(11) Эссен стал на путь голословного отрицания самой возможности возникновения «крамолы» во вверенном ему крае.

(12) П. М. Кудряшев в это время был тяжело болен (ЦГВИА, ф. 9л, оп. 71, 1827, д. 65, л. 4).

(13) Пушкинский Дом, ф. 604, д. 18 (5587), лл. 20 об., 21, 23 об. (выделенное курсивом отсутствует в изданном тексте «Записок» В. П. Колесникова).

Николай Болдырев. Гений и злодейство
(Попытка виртуального расследования)

В «Апокалипсисе нашего времени» (в 1918 году) Василий Розанов с убийственной горечью и выворачивающей душу недоуменной болью писал, что Русь слиняла буквально в два-три дня, «разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей». Отчего-о-о? Уж не оттого, понятно, что мало было написано прекрасных стихов и рассказов. Этого было довольно. Красоты было создано немало, даже избыточно. Но много ли было нравственных трудов, что одно только и крепит отечество? Точно так же она слиняла в два-три дня на срезе восьмидесятых-девяностых уже на нашей памяти. И снова под пустозвонную риторику «свободы и равенства», к которым призывало Оренбургское (как и многие иные) тайное общество, возглавляемое Петром Кудряшевым. Мы говорим: они заблуждались. А заблуждались ли? Заблуждались ли Нечаев и Ульянов, ставившие перед собой предельно честолюбивые, устрашающе кровавые, да что там – воистину демонические планы? Ведь и Пестель мечтал стать диктатором. Вослед Наполеону. Сказочки о сострадании к простому народу, которое якобы двигало кем-то, сегодня неубедительны даже для малышей. Разумеется, никакой социализм ни Нечаев, ни Ульянов, ни Джугашвили строить не собирались. И никто его в России и не строил. Сталин мог строить лишь то, что он понимал, – казарменно-уголовную систему, ибо сам был уголовник по сути и по опыту, каждого человека постигая в этой (и ни в какой иной) ипостаси. Однако социализм таинственным образом просвечивал сквозь уголовно-казарменную систему, питая народную душу, не давая ей пропасть, ибо русский человек по самой своей сути был и оставался социалистом, поскольку испокон веков исповедовал главный его принцип: человек человеку – брат, и всякий другой – это ты сам. Этим чувством корневого, метафизического, целомудренно невыговариваемого братства Русь жила, питая наше святое (по выражению Т. Манна) искусство, изумляя иностранцев вплоть до последнего «перестроечного» Апокалипсиса.

Странным образом всё это касается судьбы Кудряшева, словно бы приближая меня к разгадке трагедии его жизни. Как литератор он, конечно, не стал фигурой сколько-нибудь значительной: легкое перо, быстро уловившее бытующие формы словесности и изящно их воспроизводящее. Легкость письма и чувство словесного такта – этот дар он получил безвозмездно. Пока что он играл в литературу, ничуть не поверяя бумаге настоящей жизни своей души, своих личных внутренних страданий, с чего только и начинается настоящая литература. Провинциальный офицер (к тому же из гущи народной), печатающийся в столичных журналах, – конечно, такое не могло остаться незамеченным сослуживцами и их родней, и этот отсвет в глазах, на него смотревших, не мог не льстить молодому человеку. Планы строить судьбу, во что бы то ни стало выходя за заранее отмеренные, предопределенные границы военно-служебной карьеры, мне кажется, рано поселились в этом прекрасного сложения человеке, легко усваивавшем языки, сумевшем стремительно подняться с самого социального дна. Мне кажется, я вижу момент, когда энергия Петра вполне сознательно пошла по честолюбивому руслу, а в один из дней этот соблазн сделал его внутреннюю раздвоенность (на одном полюсе изящная словесность, карьера литератора, на другом – тайное общество, то есть движение в направлении политической карьеры) предельно опасной.

Дело не только в том, что политика и поэзия питаются из источников, друг другу враждебных, искажая при соприкосновении сущность как одной, так и другой. Созидая при длительном сосуществовании в одной душе хронический и разрушительный для художника конфликт. (Вот почему, например, декабристы инстинктивно не посвящали Пушкина в свои политические секреты, ценя в нем поэтическую свободу – высшую из всех свобод). Дело в том еще, что Кудряшев в продолжение многих лет позволял себе литературный и психологический авантюризм, созидая в себе два взаимоисключающих образа: с одной стороны – слугу отечества, преданного идее монархии, офицера, обожающего фигуру Императора, а с другой стороны – яростного и беспощадного хулителя этой монархии, призывающего к «истреблению тиранства, на троне российском сидящего». От подобного раздвоения личности мутится в голове даже стороннего этой истории наблюдателя. Что же сказать о не слишком образованной, кармически юной голове Петра Кудряшева? И в самом деле, это стиль какой-то окраинный, по тем временам (где честь, а тем более офицерская, еще не была лишь словом) дикий. Столичные заговорщики начала девятнадцатого века так не мыслили: декабристы, как мы знаем, на допросах не запирались, вели себя не как современные уголовники, научаемые адвокатами. В этом смысле Кудряшев напоминает мне отчасти героев «Бесов» Достоевского: ментальность здесь размытая, двоящаяся и даже троящаяся, сознание человека запутывается в собственных проектах и мотивациях. Повесть «Киргизский пленник» о славном казаке, победителе гнусного разбойника Пугачева прямо-таки светится любовью к царю и дворянству как его опоре.[34]34
  Характерно, что Пушкин, потомственный аристократ, имел смелость быть предельно искренним в выражении чувств, что называется амбивалентных. Пример с Пугачевым здесь более чем уместен. Как архивист и исторический наблюдатель он в «Истории Пугачевского бунта» рисует документально впечатляющую и вполне монолитную фигуру редкостного негодяя, отчаянного кровопийцы и душегуба по призванию. В то же время в «Капитанской дочке» он рисует образ героя народных чаяний, создает сказку о благородном Робин Гуде. Душа Пушкина раздвоилась перед зрелищем ужаса человеческих страстей и человеческого падения, но поэт не стал этот факт своей внутренней жизни скрывать, напротив, он эту свою раздвоенность обнажил перед всем отечеством. Солдатский сын Кудряшев явно не имел этой душевной выправки, этого монолитного благородства; юлить, скрывать свои подлинные чувства к тому же Пугачеву, играть в чувства, которые на самом деле не испытываешь, а затем, будучи пойманному, отрекаться от собственных «убеждений» (а были ли они?) – это уже судьба «новых людей», где вместо слова чести предлагалась и предлагается юридическая тяжба и риторическая изворотливость.


[Закрыть] Еще показательнее отчет Кудряшева о четырехдневном пребывании в Оренбурге Александра Первого, отправленный в «Отечественные записки». В отчете, начинающемся с эпиграфа из Ломоносова[35]35
  «О, коль монарх благополучен, / Кто знает россами владеть! / Он будет в свете славой звучен / И все сердца в руке иметь».


[Закрыть], автор называет себя «истинным сыном Отечества, преданным монаршьему престолу и любящим сохранять и в памяти, и в сердце деяния столь милосердного и великого Императора, каков Александр Благословенный». И мы знаем сегодня, сколь действительно велик душою был этот царь, победитель Наполеона, тайно ушедший в монахи, а затем ставший безвестным странником после беспримерной душевной борьбы. «Здешние зрители пришли в неописуемый восторг, и все желания их слились в одно, чтобы как можно скорее наступил тот вожделенный день, в который они могут наслаждаться лицезрением добрейшего из Царей земных». И многое в таком стиле. Разве ж это холодно-бесстрастный, каким он вполне мог быть, отчет? Нет, это панегирик. И ведь никто не принуждал Кудряшева к столь большой статье в таком стиле. Но (и здесь начинается бесовщина) в это же самое время аудитор Петр Кудряшов, укрывшись в кабинете, писал (за тем же самым столом и тем же самым пером) в проекте прокламации: «…Внушать рядовым и казакам чувства ненависти к правлению и царствующему поколению. Говорить о том и о другом с презрением…» Цель общества – политический переворот, уничтожение монархии. Способ действия – подстрекательство в войсках, средь казаков и инородцев, лавинно растущий бунт и далее военные действия по сценарию вполне пугачевскому. Да иного и не бывает. Возникает вполне по-человечески законный вопрос: когда же Кудряшев был вполне искренним? Какой из этих двух дискурсов был для него подлинным, а какой фальшиво-игровым?

Итак, солдатский сын Кудряшев, «выбившийся в люди», действует в двух направлениях: играет на двух флангах одновременно по принципу: где больше повезет. Во всяком случае, такова моя версия, моя гипотеза. Актерско-артистическая сущность в аудиторе-литераторе набирает обороты, и насколько его дневное сознание понимает всю опасность, всю растленность для души такого эксперимента – сказать, разумеется, трудно. Мне думается, рьяно принявший пост председателя Тайного общества в 1821 году (когда ему было всего лишь 24 года, а может быть и меньше), Кудряшев заглотил слишком большую порцию тщеславного соблазна, того самого, что блестяще описан у Достоевского, а также в многочисленных отчетах о деятельности российских революционеров и террористов 19 и 20 веков. Повелевание людьми, когда исключительно от тебя зависит их жизнь, повелевание с помощью немногих слов и намеков – да, здесь особый для русского спиритуалистический яд, яд смертельной тайны. В Клятве общества, написанной самим Кудряшевым, значилось: «…слепое повиновение председателю». Он – абсолютный монарх: и устав, и все бумаги, и печать, и касса – у него.

Вероятнее всего, он слишком поздно понял истинный масштаб случившегося с ним, всей произошедшей метаморфозы души. Где-то в своих играх он перешел неписанную границу, преувеличил свой «двойной» авторитет и «навлек на себя гнев» оренбургского генерал-губернатора П. К. Эссена, который подал рапорт о разжаловании Кудряшева в унтер-офицеры, одновременно возбудив судебное преследование по статье «уклонение от должности», то есть отлынивание от основной работы. Подробностей столь жесткого решения и подлинной его подоплеки мы не знаем. Однако ясно, что удар по честолюбию молодого человека был сильный. Два года (1824–1826) шло следствие, и именно в это время Кудряшев стал чрезвычайно физически болезненным. Суть недуга неясна, если верить финальному вердикту, что умер он от апоплексического удара в тридцать лет (по версии П. Свиньина – в двадцать шесть). Наблюдения Свиньина, навестившего Кудряшева в госпитале, весьма интригующе-амбивалентны. С одной стороны, он фиксирует выразительный взгляд, «полный кротости, добродушия и откровенности». С другой стороны, «величавое чело, омраченное какой-то меланхолиею, показывало болезненное состояние души его – и точно: злоба и зависть ввергли его в то плачевное состояние, в котором я нашел его! Действие их ужасного яда скоро довело его до могилы, несмотря даже на участие, принятое в судьбе его добрым, великодушным начальником (вероятно, имеется в виду непосредственный начальник. – Н.Б.)…» Ясно одно: здоровье Кудряшева было разрушено колоссальным затяжным душевным конфликтом. «Злоба и зависть ввергли его в плачевное состояние», – пишет Свиньин. Чья злоба и зависть? И по правилам грамматики, и по здравому смыслу выходит, что злоба и зависть кудряшевские, ибо не мог же генерал-губернатор, аристократ Эссен завидовать безродному младшему офицеру. И чему? Тому, что тот раз в два года печатал свои опусы в журналах? «Да кто ж ныне не печатается?»

Но пик драмы и затем трагедии пришелся на годы 1826-27-е, когда состоявший в тайном обществе И. Завалишин решился на раскаяние. Исследователь М. Д. Рабинович в русле советско-большевистской традиции подавал этого человека, конечно же, как бесчестного провокатора и доносчика. На самом же деле следует предположить здесь драму немалой глубины и подлинного трагизма. Начать с того, что «доносил» Завалишин прежде всего на самого себя, и не случайно он был разжалован царем Николаем в рядовые, а затем был наказан жесточе всех заговорщиков, даже и не думавших раскаиваться. В жизни именно так часто и бывает. Далее, когда в июне 1826 г. юнкер И. Завалишин писал реляцию на имя Николая I, то он не пощадил и своего брата, сообщив, что декабрист лейтенант Д. И. Завалишин во время своего двукратного пребывания в Казани и Симбирске основал там тайное общество, имеющее «цель, сообразную с целью обществ, до сих пор открытых». Здесь, конечно, не история о Павлике Морозове, но нечто от древнегреческих трагедий. Здесь рвутся струны, рушатся миры. Ибо человек вынуждаем сам, на свой собственный страх и риск заново принимать решение, что есть подлинная честь, а что есть социальное моралистическое клише. Сообщая о заговорщицких делах Оренбуржья, Завалишин пытается спасти Русское царство, как сказал бы православный человек Розанов. Является ли подлостью оповещение царя о том, что новый Пугачев замышляет цареубийство? Если ты верноподданный, а не лакей, то это твой безусловный долг. М. Д. Рабинович: «Однако предательская деятельность И. Завалишина была обнаружена раньше, чем начались аресты». Предательская по отношению к кому? К предателям родины, предтечам Нечаева, Троцкого и Свердлова?[36]36
  Альтернативный взгляд на личность и роль Завалишина можно найти, в частности, на посвященной ему странице в Википедии, где скупыми штрихами, с многочисленными ссылками на источники, набросан портрет бездушного авантюриста, разнузданного и циничного Хлестакова-Азефа:
  http://ru.wikipedia.org/wiki/Завалишин,_Ипполит_Иринархович – Прим. ред.


[Закрыть]

И вот с одной стороны счастливый, а с другой стороны ужасающий для Кудряшева финал. После ареста 80 человек и допросов, отпустили всех (в том числе Кудряшева, который свою причастность к подготовке революции решительно отрицал), за исключением семерых (не считая Завалишина), чьи подписи были обнаружены под текстом Клятвы тайного общества. То есть все зачинщики общества и важные в нем фигуры, включая председателя, уничтожили компрометирующие их бумаги. И лишь этих семерых либо никто не предупредил, либо они сами не захотели избавляться от улик. Кто же эти семеро? Совсем молодые люди, мелкопоместные и беспоместные дворяне и разночинцы, совсем недавно завербованные Кудряшевым. И как ни парадоксально, первым в этом списке обреченных – И. Завалишин, затем Колесников, Дружинин, Старков, Ветошников, Дыньков, Шестаков, Таптиков. Всем им, кроме последнего, которому 33 года, от девятнадцати до двадцати двух лет. Мальчики. Что чувствовал председатель общества поэт Кудряшов во все время следствия над теми, кто скорее всего плохо осознавал суть подписей, которые они поставили по юношеской инерционной горячности? Что чувствовал, когда узнал приговор? Первоначальный: И. Завалишина, Колесникова, Таптикова, Дружинина и Старкова – к четвертованию, а Ветошникова и Шестакова – к повешению. Окончательный: «лишить дворянства и сослать на каторжные работы в Сибирь» – И. Завалишина навечно, Колесникова на 6 лет, Таптикова – на четыре, Дружинина на три года; остальных разжаловать в рядовые и определить на службу в Кавказский корпус без права выслуги.

Всё это, безусловно, навалилось на психику Кудряшева слишком весомой и отнюдь не игровой и не эстетической тяжестью. К кому он испытывал злобу и кому завидовал? Что его ждало в будущем? Я думаю, что он был раздавлен уже только тем, что, пусть и не желая того, подставил молодых людей и не сумел найти в своей душе мужества, чтобы встать рядом с ними, неизмеримо менее чем он виновными, и претерпеть их судьбу. Не мог же он, столь романтически мыслящий в своих стихах и прозе, не понимать, как на его месте поступил бы действительно благородный герой? Тот герой, которого он любил словесно живописать. Он, русский офицер, вдохновил горстку бойцов и отправил их в атаку, а сам?.. Разве так уж несправедливо будет сказать, что председатель спрятался в окопе/больнице? Да, разумеется, это бессознательное (по Юнгу) спрятало его там: тупик для психики был слишком очевиден.

Если же говорить о самой возможности совмещенности ипостасей поэта и революционера, то в этом случае, вне сомнения, формула Пушкина «гений и злодейство – две вещи несовместные» с необходимостью работает. Революционер всегда убьет поэта. Мы это видели на примере юного Артюра Рембо и не очень юного Маяковского. Поэт не может планировать ничье убийство уже хотя бы потому, что единственно по-настоящему поэтическая тема есть тема жизни/смерти в их изначальной метафизической сплетенности.

Октябрь 2012

Д. А. Сафонов. Оренбургское тайное общество

Печатается по: «Уральская историческая энциклопедия», Екатеринбург, 2000. Электронная версия: http://www.ural.ru/spec/ency.

Оренбургское тайное общество возникло в Оренбурге предположительно в конце XVIII в., как «отрасль» (филиал) Новиковского общества в Москве, организованного по правилам масонства. Основатель неизвестен, в начале XIX в. [Обществом] руководил П. Е. Величко, начальник Оренбургского таможенного округа. Оренбургское тайное общество долгое время сохраняло масонские атрибуты. После 1822 оно пошло по самостоятельному пути – сохраняя элементы масонства, усиливало радикальные идеи. План Оренбургского тайного общества предусматривал восстание в Оренбурге и марш на Казань, объединение военных сил Оренбургской пограничной линии, Уральского казачьего войска, башкирских полков. После победы – отмену крепостного права, прощение недоимок, изменение монархического правления в России. В декабре 1826 в Оренбург был привезен И. Завалишин, из юнкеров артиллерийского училища разжалованный в солдаты. Завалишин познакомился с офицерами В. П. Колесниковым, Д. П. Таптиковым и другими членами Общества. Сообщив губернатору Эссену о существовании в Оренбурге тайного общества, Завалишин стал добиваться оформления документов этой организации, для придания аргументированности своим домыслам предложил Колесникову и Таптикову составить устав, список членов и подписать клятвы. Подлинники всех документов Завалишин представил Эссену. Но П. М. Кудряшев успел предупредить всех и уничтожить компрометирующие документы. В ночь с 25 на 26 апреля 1827 более 30 человек было арестовано. Вскоре большинство было отпущено, за исключением семи, писавших клятвы. Эссен, не заинтересованный в раскручивании дела, принял версию, что Общество было создано самим Завалишиным. Корпусной суд (04–14.05.1827) приговорил шестерых к четвертованию, двоих – к повешению. При конфирмации приговора И. М. Старков, В. В. Ветошников, А. Г. Шестов, С. Г. Дыньков – направлены солдатами в Кавказский корпус, Х. М. Дружинин, Д. П. Таптиков, В. П. Колесников и И. Завалишин – в каторжные работы. Кудряшев во время следствия умер от апоплексического удара.

Литература: Колесников и его товарищи в Оренбурге // Полярная звезда, 1862. Кн.7. (в двух вып.). М., 1968; Колесников В. П. Записки несчастного, содержащие Путешествие в Сибирь по канату / Ред. и вст. статья П. Е. Щеголева. СПб., 1914; Большаков Л. Н. «Отечеству драгие имена»: триптих о декабристах на Урале. Челябинск, 1975. Ч. 1–3; Матвиевский П. Е. К вопросу о революционной ситуации 20-х г. XIX в. и отзвуках движения декабристов в Оренбургском крае // Ученые записки Чкаловского государственного пединститута. Вып. 6. Чкалов, 1952; Рабинович М. Д. Декабристы в Башкирии и Оренбургской губернии // Материалы научной сессии, посвященной 400-летию присоединения Башкирии к русскому государству. Уфа, 1958.

Часть III
Диалог сквозь время. Современники и потомки – о Кудряшёве

П. П. Свиньин. Петр Михайлович Кудряшев, певец «картинной Башкирии, быстрого Урала и беспредельных степей киргиз-кайсацких»

Печатается по: «Отечественные записки», 1828, часть 35.

…Возбужденный нетерпением познакомиться с творцом сего умного послания[37]37
  Этот свой текст – дань памяти уральского литератора – Свиньин поместил в «Отечественных записках» вслед за письмом к нему Кудряшева от 1824 года (см. стр. 58 нашего издания). – Прим. ред.


[Закрыть], я тотчас же пустился в госпиталь[38]38
  Оренбургский госпиталь на 300 кроватей может послужить образцом чистоты и порядка, в особенности офицерская палата, где, кажется, все придумано для спокойствия и утешения страждущего человечества. – Прим. П. П. Свиньина.


[Закрыть]. В человеке, сидящем в углу комнаты за письменным столом, легко узнал я Кудряшева. Несмотря на изнеможение от болезни и одежду больного, я нашел в нем стройного молодого мужчину, высокого росту, с томными темно-голубыми глазами и выразительным взглядом, полным кротости, добродушия и откровенности. Величавое чело, омраченное какою-то меланхолиею, показывало болезненное состояние души его – и точно: злоба и зависть ввергли его в то плачевное состояние, в котором я нашел его! Действие их ужасного яда – скоро довело его до могилы, несмотря даже на участие, принятое в судьбе его добрым, великодушным начальником! Но, увы! то был уже поздний луч благотворного солнца, который несилен был воскресить подкошенный цветок: Кудряшев скончался 9 мая 1827, на 26 году! «Кудряшев (пишет ко мне друг его, г-н Размахнин), как бы предчувствуя свою кончину, накануне выехал в отдаленную рощу – сказать вечное „прости!“ обновлявшейся природе, коей был он самый пламенный чтитель и вместе с тем любимый ее питомец».

Отец нашего поэта – престарелый воин, живший в Верхнеуральске, – лишен был возможности дать приличное образование своему сыну, одаренному от природы счастливою памятью и удивительною способностию к стихотворству. Но мудрая и благодетельная природа, наградив щедро дарами избранного своего любимца, вывела его из безвестности – и Кудряшев, подобно ясной звезде, рано явился на горизонте нравственного мира, и сладостные звуки златострунной его лиры, врученной ему в младенчестве музами, раздались на пустынных берегах Урала шумящего.

Первоначально Кудряшев поступил в Верхнеуральское военно-сиротское отделение, и в непродолжительном времени, оставя за собою всех своих товарищей, обучился Закону Божию, арифметике и грамматике. В 1815 году он вступил в службу унтер-офицером; в 1817 году сделан бригадным писарем. Необыкновенною деятельностию по службе и неусыпными трудами Кудряшев заслужил по справедливости особенное к себе расположение своего начальника – любителя наук, у которого Кудряшев имел удобный случай читать разные полезные книги. Особенное внимание он устремил на исторические науки и словесность. Первые опыты его музы читались в кругу знакомых и исчезали в безвестности и равнодушии; только немногие из его легких стихов помещаемы были в журналах. В 1820 году Кудряшев произведен аудитором с заслугою за сей чин шести лет, а в 1822 году из Верхнеуральского гарнизонного батальона переведен аудитором в штат оренбургского ордонанс-гауза. Следуя внушениям собственного своего гения, Кудряшев на новом месте, занятый многими разнообразными делами, требующими постоянных трудов и усилий, с терпением Сократа и твердостию стоика преодолевал все преграды, все неприятности, обиды, – и, перенося самую бедность, уделял иногда время для занятий по словесности. В укромной своей хижине, при слабом мерцании светильника, он беседовал со знаменитыми стихотворцами Парнаса российского и, наслаждаясь неизменными красотами цветущей поэзии Державина, Дмитриева, Жуковского, Крылова, Батюшкова, А. Пушкина и других, – забывал мрачную свою существенность, переносился в мир идеальный и был счастлив в мечтательном своем воображении.

 
О, прелесть сладостной мечты!
Могу ли что равнять с тобою?
Друзья! согласны ль вы со мною:
Ведь сладко тешиться мечтою,
Когда существенность бедна?
Мечта – в утеху нам дана!
 

После нескольких свиданий наших, открыв в Кудряшеве большие сведения о башкирцах, киргиз-кайсаках и прочих соседственных азиатских народах, коих и язык ему был совершенно знаком, – я посоветовал ему не предаваться исключительно поэзии, а заняться такими трудами, кои бы со временем принесли очевидную пользу ему и словесности русской, обогатив ее новыми произведениями роскошного Востока. Кудряшев почувствовал истинное направление своего таланта, и, в течение двух лет после того, несмотря на болезненное и неприятное положение свое, написал: в прозе, повести: башкирские «Айдар» и «Абдряш», киргизскую «Кучак-Галия», татарскую «Искак», калмыцкую «Даржа», оренбургскую «Иван и Дарья» и «Киргизского пленника»; «Историю Башкирии» и «О предрассудках и суевериях башкирцев»; в стихах, повести: «Абдрахман, или Картина башкирских обыкновений», и «Мятежник Пугачев»; сверх того довольное число разных стихотворений, которые благозвучием, легкостию стихов, глубокими чувствами и живописными картинами доказывают прекрасный талан сего питомца муз[39]39
  Стихи Кудряшева помещаемы были: в «Вестнике Европы», в «Благонамеренном», в «Памятнике отечественных муз», в «Новой детской библиотеке» и в «Календаре муз». – Прим. П. П. Свиньина.


[Закрыть]. Он беспрестанно занимался чтением разных периодических изданий и журналов, кои получал он посредством искреннего своего друга и всегдашнего собеседника, г-на Размахнина, и которые содействовали, может быть, более всего к скорейшему развитию его способностей.

Кудряшев, имея случай познакомиться с жизнию кочующих народов и их древними преданиями, изобразил в своих повестях в живописных и совершенно новых картинах их веру, нравы, занятия, обыкновения, страсти и жилища.

Картинное местоположение Верхнеуральска; заоблачные горы Башкирии, покрытые вечными снегами и окруженные волнующимися туманами и сизыми облаками; быстрый Урал, клубящий свои волны между златозеленых берегов и утесистых скал и, подобно голубой ленте, препоясывающий беспредельные степи; во глубине дремучих, мрачных лесов гремящие водопады и их ужасные отзывы между скалами, висящими над кипящим Уралом; туманный Иремель-тау, – сии величественные красоты природы сильно действовали на живое воображение Кудряшева. В уединенной комнате военного госпиталя, среди безмолвной тишины, в виду однообразных степей и синеющейся отдаленности, Кудряшев, сидя за маленьким зеленым столиком, находил себе утешение в воспоминании прошедшего, в воспоминании очаровательной Башкирии, которую называл он по справедливости азиатскою Швейцариею и передавал картины своего воображения в следующих стихах:

 
Во мне ты, Муза, оживила
Воспоминанья прошлых дней;
Со мной, игривая, бродила,
Где грозный исполин Рифей,
Алмазными венчанный льдами,
За вековыми облаками
Главой скрывается своей;
Со мною часто ты сидела
На теме каменной скалы
И вниз задумчиво глядела,
Как молния из сизой мглы
Рекой огнистой разливалась!..
Ты блеском молний любовалась,
Громов трескучих не боялась…
Ты видела стихий раздор:
Как тучи ливень ливмя лили,
Как бури дерева′ губили,
Тряслись вершины страшных гор
И загорался черный бор!
Оставя мрачные картины,
Подруга милая моя!
Со мной спускалась ты в долины,
Садилась на брегу ручья…
Там смелых батырей встречала,
Простые нравы замечала
И слушала простой напев
Башкирских юных, милых дев.
Ты их невинностью пленялась,
Ты их красою любовалась, —
И воспевать стремилась ты
Башкирцев игры и забавы,
Проворство, ловкость, жажду славы
И прелесть юной красоты!..
 

Кудряшев, как выше замечено, более всего занимался природою; она производила на него сильнейшее впечатление; в природе находил он источник неисчерпаемых для себя удовольствий и наслаждений; с природою, как с утешительным другом, он любил беседовать и передавать свои чувства в прекрасных стихах:

 
Люблю я с высоты холмов
Смотреть весеннею порою,
Как ночь незримою рукою
С полей снимает свой покров;
Как мрак редеет, исчезает,
Заря бледнеет, умирает;
Как Солнце, выплывши из вод,
Рисует яркими лучами
Лазуревый, небесный свод,
И меж зелеными кустами
Зефир вспорхнет и полетит,
Наморщит водные равнины
И, негой вея на долины,
Траву, цветы зашевелит,
……………………………………….
Люблю вечернею порой
Ходить за ближнею горою
И слушать, как шумят ручьи,
Как ветерок в кустах играет
И свищут в роще соловьи;
Люблю смотреть, как разливает
Заря огнистые струи;
Как месяца лучи златые,
Проникнув воды голубые,
В прозрачном озере дрожат
И звезды на небе горят.
Люблю в часы полночи темной,
Под кровом хижины укромной,
Люблю я в тишине мечтать;
Люблю Фантазии прелестной,
Благой посланнице небесной,
Все тайны сердца поверять;
Она умеет исцелять
Печаль, тоску – души недуги;
Могуществом ея услуги,
На место горести презлой,
Утех примчится резвый рой. – и проч.
 

Вдохновение редко оставляло Кудряшева, одаренного живым воображением и нежною чувствительностию: он никогда не изыскивал, не назначал особенного времени для сочинения; но когда, бывало, вздумается ему, иногда и в болезни и при шумных разговорах, принимался за перо и писал почти всегда набело, а особенно стихи, которых в одни сутки производил он легко более 250-ти; в чем удостоверяли меня многие почтенные особы, знавшие Кудряшева, в особенности г-н корпусный оренбургский штаб-доктор Пятницкой, ревностный любитель наук и каждый день два раза посещавший Кудряшева в госпитале, и г-н Размахнин, бывший учителем в Оренбургской гимназии. В их дружеской беседе любимым предметом его разговора были суждения о нынешнем ходе словесности и критические разборы некоторых авторов, где он являл необыкновенную проницательность, строгий вкус и беспристрастие.

Мир праху твоему, певец незабвенный! Когда из прекрасного вертограда Неплюевского разольются лучи просвещения в Башкирии и в степях полудиких киргиз-кайсаков, тогда новые курайчи передадут твое имя от древнего Урала до берегов Сыр-Дарьи в своих песнях единоплеменникам и потомству![40]40
  Неплюевское училище, в котором обучаются и киргизские дети, находящееся под особенным влиянием попечительного и ревностного к общему благу государства г-на оренбургского военного губернатора Петра Кирилловича Эссена, быстрыми шагами идет к совершенству. Без сомнения, в скором времени благодетельные лучи просвещения разгонят мрак невежества и одичалости буйных сынов земли киргизской. – Прим. П. П. Свиньина.


[Закрыть]