Текст книги "Горм, сын Хёрдакнута"

Глава 37

На холмах западной земли, оголенные от листьев ветви деревьев чернели над припорошенной снегом и подмерзшей почвой. У реки, впадавшей в залив, раскинулось небольшое поселение – пара длинных строений с полукруглыми крышами из вязовой коры, судя по виду, переживших уже не одну зиму, один длинный дом поновее под странно выгнутой двускатной кровлей, с десяток пристроек и ухожей, и причал, у которого качалась длинная лодка без мачты размером посередине между драккаром и снеккаром. Несколько суденышек поменьше были вытащены на берег, где снег был слизан приливом, пришедший за которым отлив обнажил сырой песок. Поселение было ограждено откровенно халтурным частоколом, рассчитанным, по его виду, на то, чтобы отвадить скорее крупных, но хилых и нелюбопытных четвероногих, нежели сильных и целеустремленных двуногих. Из дымоходов в крышах трех больших домов поднимались сизые струйки. Более мощный дым валил из каменной трубы рядом с одним из сооружений поменьше, откуда доносились удары молота.

– Смотри-ка, кузня! – Бойко указал в направлении ухожа с трубой.

– Сотник Вестимо, – просопел в бороду Дедило и вытер нос.

– Что они поют? – Птаха прислушалась.

Из дома под двускатной кровлей из дранки действительно доносилась песня. Ее пели и мужские, и женские голоса. Красивые звуки, правда, то ли наотрез отказывались складываться в слова, то ли складывались, но в полную бредятину.

– Блудницы, блудницы, серебра нет, – пытался разобрать Хельги с борта Губителя Нарвалов. – Понятно, на две оравы блудниц никакого серебра не напасешься. Нет, дальше про длинную осу… почему теперь блудницы мохнатые? Я сдаюсь. Это не танский, не венедский, не Само, и даже не язык, на котором до Фимбулвинтера говорили в Вёрдрагнефе.

– Можно подумать, ты его знаешь! – Аса состроила рожицу.

– Я знаю слова! С Виги учил! Мэхенеб. Цнотупрх. Нирнэф. Вуглускр. Совсем не так звучит…

Между тем, за кораблями тоже наблюдали – с берега Острова Многих Утесов у входа в залив, где уже несколько десятков лет проводились обряды, предназначенные для защиты поселения на берегу, называемого За Островом, или на языке жителей длинных домов, Ошнаге Менатеи[88]88
  В «языке» жителей длинных домов используются слова и фразы из реальных языков Онондага, Онейда, и Кайюга, а также из ныне по большей части мертвого делаварского языка.


[Закрыть]. Шаман клана медведя находился в полной уверенности, что появление гостей издалека было прямо связано с участием в обряде двух приезжих гененов с холодного севера, одного из которых, очень сильного в мире духов, сопровождал «анирни́к» – призрак убитого и неотмщенного путешественника с востока, нуждавшийся в переправке за море.

– Такие большие, – Объелся Кеты был исполнен трепета. – Почти как умиак-гора.

– Похожи?

– И да, и нет, – Защитник Выдр задумчиво погладил длинный хвост Длинного Хвоста. – Внешне сходство очень большое, особенно с тем, что пониже и подлиннее. Но про́клятый умиак, вмерзший в лед, был совсем другой. От одного взгляда от него бросало в холод, собаки боялись к нему подходить, а в мире духов вокруг воем выли атшены. А это просто умиаки с полезными волшебными прибавками, чтобы умилостивить инуа северного ветра, и сильно меньше огромной перевернутой лодки у стойбища рядом с заливом.

– Истинно верно. Видишь вертящиеся крылья и резьбу с медведями? Это тотем Йа-О-Га, совершенно необходимая вещь, – с пониманием сказал Идущий в Собственной Тени. Для жителя длинных домов, он говорил на языке Инну очень неплохо. – Га-О, великан ветров, призвал медведя первым. Тот поклонился перед великаном, и великан сказал ему: «Йа-О-Га, ты силен, и поэтому я доверю тебе северный ветер, самый свирепый. Одним дуновением, ты будешь покрывать льдом реки и озера, и охотники будут дрожать от одного твоего вздоха[89]89
  Здесь используются некоторые мифы федерации шести племен (Ходеносони, «жители длинных домов»).


[Закрыть].» У меня тоже такой есть, правда, поменьше.

Умиаки с прибавками сблизились. Влияние их тотемов на духов воздуха было настолько велико, что даже в тихую погоду, ветры громко свистели, пыхтели, и сопели, помогая двигать огромные лодки по воде. Путешественники на умиаках были неплохими охотниками – их добротная одежда незнакомого покроя была сшита с использованием белого меха нануков, серых волчьих шкур, двухцветных росомашьих, и мехов неизвестных зверей. Как знак нарочитого богатства, одежда многих была не просто украшена металлами, а отчасти из них сделана.

– Пошли к причалу? – спросил Хельги у Ушкуя.

– Стоило бы, чтоб застать их врасплох, но это плохое какое-то начало для знакомства, – ответил тот. – Обратно же, застань мы их врасплох и всех перебей, они нам потом вряд ли что расскажут про Йоарра, во-первых, от обиды, во-вторых, по причине полного отрупения. Встанем на острове, потом на лодке подойдем, когда на берегу кто-то будет.

– Даже если нам про Йоарра и расскажут, как мы поймем, что это они про Йоарра? Слушай, опять про блудниц да про длинную осу затянули…

– Знаешь землю за Наволоком на восток?

– Бьярмаланд?

– Перемь сиречь Чердынь, – Ушкуй кивнул. – Там мы торговали с парой народцев, которые не то что по-нашему – вообще ни на каком языке не говорят, может статься. И без языка объяснялись. Хотя здесь скорее придется тыкать в вещи пальцем и слова учить по одному. Тоже путь не без трудностей, потому что местные не всегда правильно понимают, что ты от них хочешь. Я так один раз купил лыжи, бочонок меда, палатку из шкур, елку, одноместную лодку, козу, и маленького шустренького мальчишку, – Ушкуй мотнул головой в сторону Бойко. – Луну вот мне продать отказались, она им самим была нужна. Обогнем остров, встанем с юга, а то западный берег зарос, как шерстью – нигде не приткнешься. Я его Мохнатин-островом назвал. Бойко, дуй на форштевень с лотом!

– Их шаман, тот, что с птицей, дело знает, – сказал Тадодахо из клана черепахи, названный в честь своего великого предшественника. Правда, у первого Тадодахо жила в волосах злая гремучка, а не синяя с тремя желтыми полосками подвязочная змейка. – На берег сразу не идут, к острову подходят. Посмотрим, какой у них обряд очищения после морского перехода.

– А эти точно не прокляты? – Оквахо из клана волка, что было очевидно по имени, наклонил голову. Одно ухо его меховой шапки оттопырилось, придавая шаману завидное сходство с его тотемным животным.

– Очень навряд ли, – Идущий в Собственной Тени пыхнул длинной трубкой и обвел рукой приближавшиеся огромные лодки. – Смотри, с ними женщины, они их слушают, и дитя. Защитник Выдр, что говорят тебе духи?

После недолгого раздумья, северный шаман дал ответ, помогая себе движениями рук:

– Духи молчат, но лицами они похожи на Рыбьего Глаза, которого я встретил в стойбище за перевернутым умиаком с гору. Рыбий Глаз – один из гененов путешественников с запада, ставших жертвой проклятия. Мерзлые Сопли и Блестящая Рыба из того стойбища гостили в нашем, и рассказали мне, как Рыбьего Глаза и Верную Руку спасли, приняли в племя и частично сняли наговор, но полностью с колдовством не справились. Верную Руку съел на охоте нанук, а Рыбий Глаз остался без глаза и с шрамами от когтей, – генен показал, откуда и докуда. – Дух без лица сказал мне, что это был не просто нанук. Верная Рука был предводителем охотников, и проклятье на нем лежало сильнее, чем на Рыбьем Глазе, которого защищал его дух-охранитель.

– А какой у него дух-охранитель? – спросил Тадодахо.

– Собака белая, большая, чье имя нельзя называть.

– Эр-Хар, сильная защитница! – выпалил Оквахо.

Тадодахо тут же хлопнул его по затылку:

– Нельзя же называть! Духов разозлишь!

– Мууууу! – раздалось с более высокой лодки, уже почти достигшей южного берега. Звук был глубок, силен, и пронизан нездешней печалью.

– Что я говорил! – шаман клана черепахи устроил сонную змейку в своих волосах поудобнее.

– А ну, все хапнули! – шаман клана медведя добавил чего-то в чашку трубки и пустил ее по кругу.

– Чем это тянет с острова? – Фьори принюхался.

– Может, это дым из деревни? – предположил Карли.

– Нет, тут особый запах… Шли мы раз к югу от Лолланда, там на берегу конопляное поле горело, потом тюлени стали из моря выныривать и над нами смеяться, а дальше мы как-то за вечер недельный запас еды сожрали, – старый кормчий улыбнулся, вспоминая. – Заслонка заднего хода, готовьсь! Так вот, перед ехидными тюленями пахло похоже, только здесь еще какой-то запах примешан. Задний ход! Водомет – отбой!

Киль Губителя Нарвалов проскреб по песку. Рядом, Пря́мый встал на якоря в нескольких саженях от берега.

– Сходень до песка достанет? – Аса с отвращением посмотрела на холодную воду.

– Достанет, но ты погоди – дай сначала стражу определим, чтоб чего не вышло. Карли, отбери себе двоих-троих воинов, сходите в разведку. Краки, Локке – ставьте сходень! Али, Энгуль, Скари – мечи, щиты, Торкель, Соти Маленький – луки!

По приближении, стало заметно, что огромные корабли были основательно потрепаны дальним переходом. В ряду разноцветных щитов вдоль борта одного зияли прорехи. На другом, наклоненный вперед ствол могучей сосны, поддерживаемый путаницей веревок, был криво сколот наверху, и вдоль него примотана деревяшка, заметно уступавшая в толщине.

– Из немирных краев они приплыли, – Тадодахо обвел взглядом оружие пришельцев. – Видно, к ним Поворачивающий Реки не приплывал на белой долбленке и не учил миру.

– А может, у них там зверье злее? – Оквахо был настроен менее подозрительно.

– Зверье – оно везде зверье? – не сдавался шаман клана черепахи.

– Не скажи, змееносец, – Идущий в Собственной Тени почесал лоб. В отличие от своих собратьев по искусству, утепленных меховыми плащами поверх красиво расшитых замшевых рубах и штанов, заправленных в сыромятные сапоги, он был одет только в набедренную повязку из медвежьей шкуры и бос. – Если на севере белый медведь узнаёт вкус мяса, ходящего на двух ногах, он запросто может по одному перетаскать и сожрать весь народ из незащищенного стойбища или из маленькой охотничьей ватаги. Так, Защитник?

– Бывало, – не очень уверенно подтвердил генен, одновременно делая утвердительное движение руками и головой. Он говорил на языке жителей длинных домов еще не так давно, и ему приходилось изрядно подумать, прежде чем что-либо сказать. – Правда, обычно оказывалось, что это не просто нанук. А по дороге к стойбищу Мерзлых Соплей и Рыбьего Глаза, я видел трех неизвестных зверей. Они ехали на нарте. Без собак.

– Смотрите! Они из лодки вытаскивают еще одну лодку! – Объелся Кеты не знал, верить ли своим глазам.

– Ставьте три сходня в ряд, Сварогова молота ради! – взмолился Дедило.

– Ты что это? – Живорад поднял бровь.

– Корову на берег свезти! Все, натерпелся я с этой вонючей скотиной!

– Можно подумать, это ты за ней дерьмо выгребал по четыре раза на дню, – сказал Бойко, но достаточно тихо, чтоб туговатый на ухо и тяжелый на руку правильщик не расслышал.

– Дерьмо выгребал, дерьмо выгребал, – принялся злорадствовать напугай, у которого со слухом все было в порядке.

Букан на руках у Птахи протянул ручонки к зловещей птице и засмеялся, гордо показывая полный набор молочных зубов.

– Верно, пусть коровушка-кормилица землю под ногами ощутит, – неожиданно поддержала старого ушкуйника дочь наволокского воеводы. – Она-то как раз натерпелась!

– Идущий, ты не переложил защиты от злых духов в священную трубку? – Защитник Выдр пытался понять, что за животное, заплетаясь копытами и шатаясь из стороны в сторону, перемещалось по гладкому деревянному настилу более высокой лодки в сторону досок с прибитыми на них поперечинами, опущенных в лодку более или менее обычного размера, но по сравнению с двумя другими казавшуюся игрушечной. Животное напоминало укороченного в высоту бизона, но отличалось отсутствием горба, огромным выменем, и вопиющей раскраской, вызывавшей обоснованные предположения о его связи с миром духов: бело-рыже-пятнистой. Несколько охотников в мехах и металле бросились поддерживать его, а то ли жена, то ли сестра шамана с птицей передала младенца старому охотнику и принялась гладить странное существо по морде и говорить ему непонятные, но успокоительные слова. Подпираемая с каждой стороны, неведомая тварь была отведена по доскам в маленькую лодку. За ней последовал шаман в металлической шапке, таща что-то округлое и деревянное, возможно, барабан. Тем временем, несколько охотников с другой большой лодки уже спрыгнули с бортов и по колено в воде брели к берегу, оружие наизготове.

– Да нет, в самый раз, – шаман клана медведя пыхнул, чтобы удостовериться. – В лодке с тотемом я вижу резьбу двух кланов – медведя и еще какого-то птичьего, может, бекаса, а вторая лодка – вся в резьбе одного, но у наших племен такого клана нет – морской змей?

– А кто шаман во второй лодке? – змееносец присматривался одновременно к охотникам уже на берегу и к перевозке бело-рыжего священного животного.

– Я думаю, старец с кусками хрусталя на носу. С такой бородой-бородищей, ему должно быть лет триста, – Оквахо печально подергал свою жиденькую бородку.

– Пошли их встретим, – сказал Защитник Выдр.

– А не лучше ли… – начал змееносец.

– Верно, северный брат, – Идущий в Собственной Тени подсыпал в трубку еще какого-то порошка, сделал пару длинных и медленных затяжек, костяным пестиком поправил содержимое чашки, дунул в отверстие на другом конце, еще раз чуть-чуть затянулся, и передал сладко дымящееся волшебное орудие генену. – По чуть-чуть, чтоб не обторчаться невзначай, но духов увидеть, если какие покажутся, и пошли. Это наш остров, и какой обряд они тут ни затеют, мы должны помочь.

– Упала, бедная! – Живорад и Бойко, каждый со своей стороны, помогли корове подняться с колен. Как выяснилось, скот тоже мог страдать от морской болезни. Челодрыг, один из отобранных Карли в разведку, с сочувствием посмотрел на отощавшую, аж ребра торчали, пеструху, и бросился ей на помощь, приговаривая:

– Вставай, вставай, матушка-боденушка!

– Что такое? Два-ста рогаста, четыре-ста ходаста, один хтырок, да два ухтырка? – спрашивала Птаха у Букана.

– Яросвете спаси, такой ворожбы и я не знаю, – посетовал знахарь Глум, только поднявшийся на палубу.

– Дурилка ты толстинная, это ж корова, – нянька Новожея хлопнула его по плечу, так что из вотолы знахаря полетела пыль.

– У нас заведено, по случаю удачного перехода, на берегу для ватаги раскупорить бочонок, – Ушкуй ступил на крупный песок, зимнее пиво на одном плече, напугай на другом. Птица вспорхнула и отправилась в облет окрестностей. Достигнув края леса, напугай сделал пару кругов и вернулся, сообщив:

– Коварные кролики!

– Мы не одни! – пояснил шкипер Пря́мого, и его правая рука потянулась к рукояти меча.

Из леса вышли пятеро. Шедший впереди и самый высокий был почти наг и то ли от природы темен лицом, то ли так раскрашен – на его коже проступал сложный узор. В правой руке высокого был отделанный перьями, раковинами, и еще не пойми чем жезл, загадочно исторгавший дым. За ним следовали четверо, одетые более по погоде и ростом пониже. У одного из них, узкоглазого и плосколицего, на широких плечах, как воротник, сидела здоровенная выдра с длинным хвостом, короткими перепончатыми лапами со здоровенными когтями, толстой мордой, и любопытными глазками.

– Шеко́лиакве́ку, – сказал голый. – На́хтене́йун?

– Коварные кролики, – подтвердил напугай, вспархивая Ушкую на плечо.

Воины с Губителя Нарвалов подняли мечи и копья. Рука одного из пришельцев с разноцветной ленточкой в буйных волосах приблизилась к топору, заткнутому за кожаный кушак.

– Эй, полегче с копьями, – Хельги шагнул на берег. – Да будет в ваших сетях рыба, незнакомцы.

Копья опустились. Плосколицый с выдрой развел руками и белозубо улыбнулся. На берегу стояли пятеро из леса (не считая выдры), Живорад, Бойко, Ушкуй с напугаем на плече, Водима, Бобырь, и корова с Пря́мого, Челодрыг, Краки, Карли, Энгуль, Скари, и Хельги с Губителя Нарвалов.

– Мууууу, – известила корова, увидев торчавшую из-под снега изрядно пожухшую зелень.

Пришельцы, почему-то очень впечатленные мычанием, расступились перед животным, сопровождая его почтительными взглядами. Корова понюхала, потом щипнула траву и принялась жевать. Ее вроде перестало качать из стороны в сторону. Хельги присмотрелся к лицам пятерых – каким-то таинственным образом, узоры были не просто нанесены на их кожу, а выступали из-под нее, устрашающе у плосколицего, загадочно у полунагого, и потешно у второго плосколицего, наделяя его неуловимым сходством с барсуком. Вдобавок, барсуковатый плосколицый держал в руках дудку из кости, когда-то поднимавшей моржовый уд – и кто только придумал в эдакое дуть.

– Разделите с нами, чем боги послали, – Ушкуй поставил бочонок на песок и указал на него.

– У́насу́на? – справился потешный плосколицый поменьше ростом у своего товарища с выдрой, глядя на бочонок.

– Спроси что полегче, – ответил генен ученику, полностью смутив того своим незнанием ответа. – Я думал, это барабан для обряда, а в нем, оказывается, что-то налито…

– Слушай, что мы на этих диких да крашеных будем зимнее пиво губить? Дадим им чего другого, им и невдомек, может, молока? – предложил Бобырь.

– Я тебе дам молоко изводить, Бобырище-упырище красноносое, – вступила с Пря́мого Птаха. – Молоко для дитяти!

– Локке, скинь-ка нам еще шкуру вина, – Хельги поежился. – Али, Скари, как насчет костерка?

– На самом деле, кто это такие? – Энгуль, для которого это было первое путешествие за пределы Танемарка (как, впрочем, и для Хельги и многих других), с удивлением оглядывал лесных выходцев.

– По моему разумению, шаманы, как у Само, например. Ведуны, с духами знаются, и за то все их почитают. Кружек на всех не хватит, делитесь с соседями, – Ушкуй вытащил затычку и уже разливал пиво. – За ветер, чтоб дул, за корабль, чтоб шел, и за деву, чтоб любила!

Поклонившись в сторону Пря́мого и Птахи, он пригубил свое зимнее пиво и передал деревянную кружку голому с дымящимся жезлом. Тот осторожно попробовал напиток и повторил поклон Ушкуя. Глаза голого шамана слегка расширились, и он сказал что-то длинное и звучное своим спутникам.

– Обряд очищения у пришельцев с востока… кхе… необычный, – потрясение Идущего в Собственной Тени было до того сильно, что даже ненадолго отразилось на его лице. – В чаше, судя по вкусу, сжиженный лесной пожар. Попробуй, только осторожно.

Приняв чашу, Защитник Выдр сперва понюхал напиток. Запах был растительным и довольно сложным, с горчинкой. Потом он сделал маленький глоток и поперхнулся.

– Хо-о-роший обряд, – Оквахо обтер бороденку и передал пустую посудину обратно желтоволосому и синеглазому охотнику с востока. – Надо с ними тоже чем-нибудь волшебным поделиться?

– Глаза цвета фиалок, с кем же я про это недавно говорил, – пробормотал Тадодахо, пристально глядя на Хельги. – А может, это я уже обкурился?

Идущий в Собственной Тени протянул трубку шаману в железной шапке и с птицей. Тот повертел ее в руках, очевидно не зная, что с ней делать. Шаман западного клана медведя взял трубку обратно, курнул, выпустил колечко дыма, и предложил своему предположительному восточному собрату повторить.

– Много не вдыхай, не знаю, чего они еще туда напихали, но гломушу я точно чую, – предупредил Бойко.

Ушкуй больше для виду пыхнул и протянул трубку обратно голому. Тот знаками дал ему понять, что ее следует пустить по кругу. Передав дымящееся устройство Бобырю, шкипер спросил мальчишку:

– А ты откуда знаешь?

– Шаман чердынский меня за гломушей только и гонял. Она еще пьяными огурцами называется.

– Похоже, то же самое, что наша дурман-трава, – предположил Хельги. – Если так, мы сейчас с нее да с зимнего пива натощак окосеем не по-детски, держитесь.

– Бобырь, выдыхай, выдыхай! – Бойко тянул красноносого ушкуйника за рукав. У того пошел дым из ноздрей и даже как будто из волосатых ушей, он глупо захихикал и, чуть не уронив, сунул трубку в руки Хельги.

– Точно, мне уже кажется, что у этого в волосах не ленточка, а змея, и шевелится, – поделился Ушкуй, усиленно моргая глазами.

– Это не кажется, – сказал Карли. – Странный народ мы встретили. Один со змеей, другой с выдрой, третий с удом моржовым…

– То ли дело мы, народ прямой, безыскусный, с голимым напугаем да пестрой коровой, – рассудил Бобырь и икнул.

Глава 38

Железная заслонка вычурной работы (как испокон заведено, в виде слона) в высокой отделанной изразцами печи была приоткрыта, внутри жарко горел огонь. Его свет казался красным и слабым в сравнении с пламенами над фитилями в двух высоких стеклянных трубках на столе, питаемыми китовым жиром. За слюдой в свинцовом переплете высокого двустворчатого окна летали снежинки. У тяжелого резного стола в белом покое Святогорова терема сидели семеро.

Гуннбьорн повертел на красиво разрисованной приключениями Семаргла столешнице новую шапку из белодушки – подарок тестя. Рассказывай он новости только Святогору, Быляте, и старому новому посаднику Селимиру, он бы так не стеснялся, но присутствие Званы-вестницы и Бушуихи действовало на него подавляюще, как и сама мысль о том, что последняя теперь неисповедимой волей богов приходилась ему какой-то родственницей. Впрочем, и неподвижный мрачный взгляд наволокского воеводы Люта, о чьей кровожадности аж в песнях пелось, не особенно помогал.

– Так какие ж последние вести с Энгульсея в Роскильду пришли? – вывел его из состояния полной потерянности вопрос Быляты.

– Флот Йормунрека день простоял у входа в Гримсфьорд, там встретился с одним кораблем, что пришел с юга, и тоже отправился на юг, не заходя в Гримсбю. С Йормунрековой ватагой пошло и несколько десятков дружинников из Танемарка, так что Хёрдакнут, Торлейв, и Йормунрек по-прежнему друзья. В той же грамоте, что витбирские кузнецы послали с вестником в Хроарскильде, говорилось, что Губитель Нарвалов и Пря́мый вместе стояли в гавани, взяли на борт большой запас угля, сушеного мяса, клюквы, и пива, и пошли в Кромсхавн. Вестник еще привез песню про печаль хранительницы Меркланда, и как ее мольбы так растрогали двух молодых шкиперов, что они отправились навстречу буре на поиски пропавших меркландских кораблей.

– Под зиму, да в Завечернее море, – Былята недоверчиво покачал головой. – Мое разумение, они на Скеггьяре зазимовали. У Трондура Рыжего в его чертоге Гёта, если тот жив еще.

– Жив Трондур, скорее всего. Да и не так еще стар, тебе, Былятко, в сыны годится, – сказала Звана.

– Ты, Былята свет Прилукович, зятя моего не знаешь, – впервые за долгое время вступил в разговор воевода с севера. – Он один раз потехи для с дружком своим Живорадом-разбивалой с корабля на камусных лыжах посреди зимы пошел на Лось-звезду снизу поглядеть, да проверить, правда ли, что прямо под ней из земного круга ось торчит, а подле нее два ушкуя спят.

– Так правда? – с заметным любопытством спросила Звана.

– Сорок рёст не дошли из-за торосов, к Груманту свернули. Я о том, что ему и зима в Завечернем море может забавой показаться.

– Верно ли говорят, что он за десять лет, как по северу ходит, ни одного ватажника не потерял? – продолжила расспрос вестница.

Лют только кивнул в ответ, трижды стукнув по столу костяшками пальцев. Его кулачищи были разве что самую малость поменьше Святогоровых.

– Хельги с Ушкуем повстречались, это вторая добрая весть, – заключил Святогор.

– Что-то я первой не слышала, – возмутилась Бушуиха. Перед ней на столе лежал сложенный втрое и запечатанный воском, смешанным со смолой и суриком, кусок веленя – весть от Хёрдакнута, переданная кузнецом.

– Первая – Ерманарек на юг пошел.

– Что ж в том хорошего? Внучек у меня там!

– Клятву держит внук, – с одобрением сказала вестница и обменялась взглядами с бабушкой Горма. – Ждану с Седьмушей из неволи вызволил, за Чарушей и Беляной пошел. Седьмуша сказывала, Беляна к тому же Ерманарекову лиходею на корабль попала, что Барсука-корчмаря убил. Так скажи, Гунберн кузнец, вправду ли Хёрдакнут с Ерманареком дружен?

– Так дружен, что родную дочь скорее пошлет в море сгинуть, чем ему отдаст. Я слышал, что он Хельги говорил, когда они на корабль садились: «Десять раз сдохни, сын мой, но Асу от него сбереги.» Такие дела.

– Верно наказал, – вестница Свентаны кивнула. – Темен Ерманарек, навьей тьмой темен, и других тьмой облаченных к себе приближает. Фьольнира дроттара с вороном и его присных, Барда порчельника, на руку нечистого…

Гуннбьорн снова принялся возить шапку по столу.

– Есть сказать что, говори, кузнец, – подбодрил его Святогор.

– Барда Кетильссона убил Эгиль Скальд.

– Что ж ты раньше молчал?

– А ну, расскажи!

– Когда?

– Выкладывай, да все по порядку, – кузнечный староста поднял руку, чтобы остальные замолкли и дали Гуннбьорну начать рассказ.

– По порядку, было так. Бард Кетильссон родился на острове Атли. Эгиля, его друга Альвира, и еще двенадцать гребцов на Альвировом снеккаре буря пригнала к этому острову. А Бард как раз был там, и ждал прибытия Йормунрекова флота из Ситуна. Я еще забыл рассказать про злодейство, что Йормунрек учинил в Ситуне.

Святогор помрачнел:

– Про это некоторые из нас уже слышали, потом расскажешь, что тебе было поведано. Сперва доскажи про Эгиля и Барда.

– Бард впустил Эгиля и Альвира отогреться[90]90
  Вольный пересказ событий, первоначально описанных в исландской «Саге об Эгиле.»


[Закрыть], посадил их и гребцов в кухне, дал им хлеб с маслом, какую-то горячую еду попроще, простоквашу, и еще сказал: «Не могу вас угостить, как хотел бы, пиво да мед кончились.» Эгиль и его спутники устали, выгребая против бури, поели, согрелись, и все легли спать в ухоже у кухни, на соломе. Тем временем, к острову подошел Йормунрек по пути из Ситуна к Энгульсею. Йормунрек и Бард принесли на пристани жертвы Одину, как обычно, задушили каких-то горемык и покидали в море, потом вошли в Бардов чертог, а там был приготовлен обед…

– Кто из вас не знает, Бард знаменит умением готовить пищу, особенно в поход, чтоб долго не портилась, – добавила Звана. – Продолжай.

– Йормунрек конунг услышал, что в ухоже спят Альвир и Эгиль, и велел позвать их и гребцов к столу. Встретил обоих приветливо, посадил от себя недалеко, за соседний стол, а гребцов за дальние. Всех стали обносить пивом. Начали поминать умерших и погибших в походах, а когда пьешь в память погибшего, обычай сноргов пить из рога. Рог нельзя поставить на стол, значит, надо пить до дна. Скоро все крепко напились, а Альвирову ватагу с устатку так развезло, что кто там же, за дальним столом, заснул, кого рвать стало, одни смогли за двери выйти, а другие прямо в покое весь пол заблевали…

– Ты, Гунберн, рассказчик честный, если кого рвало, так и говоришь: «Их рвало.» А не, например: «Они срыгивали[91]91
  Навеяно одним русским переводом К. Саймака. Оригинал в сравнении сильно проигрывает.


[Закрыть],» – с некоторым одобрением заметил Лют. – Мы поняли, гребцы ужрались в три дуги с колокольцами и обблевались в поросячий визг, дуй дальше про Барда.

– Бард все продолжал им наливать, как некоторые бы сказали, из издевательства. Гостеприимный хозяин перепившего гостя уложит спать, а не будет делать из него посмешища. Конунг, тот как раз смотрел и веселился. Эгиль заметил, что Альвир уже хорош, и следующий рог, поднесенный ему, выпил сам. Бард тут же ему подсунул еще один полный рог. Эгиль и его тут же опорожнил и сложил вису. Я ее не помню точно, но смысл был: «Как для обычных гостей, так у тебя ни баранины, ни пива нет, а как конунг за стол, так и пиво сыскалось, и пир горой?»

– Как же так, Эгиль вису сказал, чтоб с первого раза да не запомнилась? – опечалился Селимир. – Не иначе, нарезался в лоскуты, хоть и вида не казал.

– Бард сильно обиделся на правду и пошел к конунгу, – продолжил кузнец. – Он сказал, что Эгиль позорит его гостеприимство – сколько бы ни пил, все не напивается. Конунг ему ответил: «Те, кто позорит мою правую руку, навлекут гнев Одина.» Тем временем, Эгиль повел Альвира к выходу – тот был так пьян, что едва на ногах держался. За дверями, их встретил Бард, а пригожая дева поднесла Эгилю и Альвиру два рога – мол, от него на сон грядущий. Эгиль снова выпил Альвиров рог, а второй поднесенный понюхал и сказал:

 
«Руны на роге режу,
Кровь их моя окрасит.
Рунами каждое слово
Врезано будет крепко.
Брагу девы веселой
Выпью, коль захочу я,
Только на пользу ль будет
Брага, что Бард мне налил?[92]92
  Эгиль Скаллаггримссон, пер. А. Корсуна.


[Закрыть]»
 

– Нет, лысого сын и в подпитии гранесловием горазд! – снова перебил Гуннбьорна Селимир, неожиданно оказавшийся любителем творчества скальда-забияки.

– Тут Эгиль и вправду вырезал руну на роге ножом, потом тем же ножом уколол себе палец, окрасил руну кровью, и только он это сделал, рог разлетелся на куски!

– Сильное волшебство, – с уважением сказал воевода.

– Эгиль, он и это может, – одобрительно добавил посадник.

Бушуиха сложила руку в кукиш, для отвадки сглазов, наговоров, и случайных отскоков всевозможного волхвования. Былята, Святогор, и Звана видимо не отозвались на упоминание о сверхъестественном и продолжали слушать.

– Едва рог разлетелся, Эгиль мигом выхватил свой меч и по самую рукоять вонзил Барду в грудь. Тут подоспели конунг и его челядь, и увидели, что покой рядом с пиршественным разгромлен, ублеван Альвировыми гребцами чуть не до потолка, Бард валяется у дверей мертвый в луже собственной крови, поодаль Альвир стоит на четвереньках и раскидывает дополнительные харчи, а Сына Лысого след простыл. Конунг велел искать его с факелами по всему острову и оцепить гавань. Искали до рассвета, не нашли, решили, что он или вплавь перебрался на соседний островок Саути – ночью, осенью, в бурю, с оружием, – или скорее утонул. Конунг на следующий день на Энгульсей ушел с флотом, но велел на всякий случай послать на тот остров девятерых на лодке. Девятерых с лодкой неделю не было, за ними еще лодку послали. К тому времени, от девятерых на лодке осталось шестеро на берегу. Троих скальд зарубил и уплыл на их лодке, такие дела.

– И он в лицо и при свидетелях назвал Барда Кетильссона отравителем и убил, – с удовлетворением заключила Звана.

– А с Альвиром что Ерманарек сделал? – спросил Былята.

– Ничего, дал ему и гребцам опохмелиться и отпустил.

– Знаете, как про него говорят: «Суров, но справедлив?» – с дрожью ненависти в голосе сказал Селимир. – Ты девять невинных сгуби, десятого прикончить позабудь ненароком, и про тебя так скажут. Что еще за гнусь он в Ситуне уделал?

– Ситунского цеха кузнецов больше нет, – буркнул Святогор. – И кожевенников.

– Зачем же он цеха-то разогнал? – посадник развел руками.

– Не разогнал, – цеховой староста повернулся к Гуннбьорну, скрипнув искусственной ногой. Костяшки на его огромных кулаках, покрытых шрамами и следами от ожогов, побелели. – Говори.

– Всех кузнецов и плотников в Ситуне Йормунрек подрядил работать – строить флот. Старались целую луну день и ночь, пока не падали. Потом плотницкая работа мало-помалу кончилась. Плотники ему построили самый большой корабль из всех, что ходили по Янтарному морю, с помостами под четыре камнемета и подводным тараном. Кузнецы остались работать, а за ними Йормунрек и всем кожевенникам дело нашел – да не с кожей, а дрянь какую-то вонючую собирать, мешать, и толочь. Так было, пока его флот не ушел к Энгульсею. Поутру в Ситуне жены ремесленные видят, корабли уходят, а мужья домой все не возвращаются. Пошли к верфям, оказалось, из кузнецов Йормунрек треть с собой свез, то же с пятой частью кожевенников, а остальных…