Текст книги "Горм, сын Хёрдакнута"

Глава 80

Резьба на форштевне среднего корабля изображала морского змея с какой-то зверюшкой в зубах. Горм покрутил резьбу, вид стал порезче. После разговоров с Кирко и изучения книги с таинственным названием «Оптика,» кузнец построил новую зрительную трубу, в разы короче и легче использовавшихся ранее. Устройство увеличивало не так сильно, зато изображение не тряслось и не было перевернуто. «Зверюшка» в зубах змея оказалась восьминогим конем. Сам морской зверь, щедро отделанный серебром, не оставлял особенных сомнений в родовой принадлежности владельцев корабля. На помосте за форштевнем, с полдюжины воинов стояло за метательной машиной, один с дымившимся факелом в руке. В ложке машины лежал крест-накрест обшитый железными обручами деревянный шар. Паруса на обеих мачтах корабля были убраны. Между мачтами, четыре железных змеиных головы, слегка склоненных к корме, струили синеватый дым. Носовые украшения других кораблей пялились в стекло зрительной трубы медведем, черепахой, длинноносой птицей, и взъерошенным волком.

– И что же мы видим? – ярл указал в сторону кораблей, споро приближавшихся вдоль энгульсейского берега.

– Купцы говорили, винландский ярл на каждой энгульсейской верфи заказал по кнорру, – напомнил Родульф.

– Если это кнорры, то я Кром на панцирном единороге, – заключил Горм.

У прави́ла среднего корабля стоял вроде бы знакомый старец с окладистой бородой. Рычаг держал воин чужеземного вида, с темными волосами, заплетенными в косы. Каждый из приближавшихся кораблей был немного меньше Кормильца Воронов, но с бортами повыше и, судя по всему, с паровым ходом еще быстрее. К тому же, в их топках горел добрый энгульсейский уголь, а не полусырая трегорландская сосна.

– Поди, в шаре гардарский порох, – предположил Кнур, рассматривая заряд одного из камнеметов через старую добрую трубу на треноге. – Они так и не прознали?

– Вроде нет, – сказал Родульф. – Удами вялые, умами траченные дроттары какого-то стыдозамшелого зверингардского жреца выкрали и запытали, тот, ясно, не сказал ничего путного.

– Трудно раскрыть тайну, когда тайны нет, – позлорадствовал Кнур. – Вот как Йормунреку расправа над кузнецами-то икается.

– Сейчас ему вообще всё икнется, – радостно сказал Щеня.

– Правда, и нас заодно убьют, – несколько менее весело заметил Горм.

Сравнительно недавно, подобная возможность заботила бы его существенно меньше. Ярл оторвался от трубы и глянул по сторонам. Он и три товарища стояли перед мачтой Соснового Коня, шедшего на западном крыле флота, заметно позади Кормильца Воронов. Левее от Коня по ходу, строй кораблей завершал Осел Отлива.

– Как они подгадали здесь очутиться? – спросил Горма Родульф.

– А я почем знаю?

– Тролли в мамонтовой задроте меня утопи, это флот твоего удопихливого зятя, или чей?

– Если и моего, толку-то? Я его ни разу не встречал. Хотя… По логике вещей, – ярл не удержался и ввернул новое словцо, – вряд ли стоит корабли нового образца сразу посылать через море. Сперва надо слабину из снастей выбрать, щели найти, законопатить. А между Энгульсеем и Трегорландом как раз вода как зеркало, даже ранней весной. Да и ватагам время нужно, чтоб сработаться…

Горм вновь глянул в трубу. По вантам корабля с медведем споро лезли меднокожие молодцы в замшевых штанах и рубахах. Крайний справа боевой кнорр замедлил ход, в то время как самый левый, с волком, ускорился, пыхнув дымом из труб. Ярл сделал единственно возможный вывод:

– Сейчас гуськом выстроятся и наперерез пойдут.

– Кошки готовить? – Родульф не выказывал обычной радости в предвкушении боя.

– Готовь, не готовь, их камнеметы наш саженей, поди, на пятьдесят-сто перекроют, – Кнур что-то чертил кончиком ножа на прямоугольном куске аспидного сланца. – Дерева у них толще, вершков пять против наших трех, стало, жилы вдвое с лишним потягловитее, да и выше стоят.

– А те, что на Кормильце Воронов? – спросил Горм.

– Там разница не такая большая, мне с ходу не прикинуть. Но сам рассуди…

– Твоя правда, Йормунрековых четыре против энгульсейских двадцати.

Над морем раздался низкий хриплый рёв, словно какое-то стародавнее чудовище всплыло из пучины на поверхность, бросая вызов сопернику за право обладания благосклонностью длинношеей чешуйчатой самки длиной с кнорр. К первой морской твари прибавили голоса еще четыре. Одновременно, Горм почувствовал, что кто-то пытается отнять у него зрительную трубу.

– Это что ж, они еще и морских змеев прикормили? – справился Родульф.

– Нет, тут умельческий замысел виден, не иначе, сам Бельдан руку приложил, – Кнур прильнул к выхваченному у ярла после недолгого сопротивления устройству. – Лепота! Часть пара отвели через рог!

– Белый щит! – закричал с мачты Хани.

Ярл отнял трубу обратно и повернул ее в направлении окованного железом корабля конунга, ненароком сбив резкость. Впрочем, белое пятно на черном форштевне было и так очевидно.

– Родульф, отбой кошкам, белый щит, – Хёрдакнутссон отвалил бухту конопляного каната, поднял с настила покрытый местами облупленными свинцовыми белилами деревянный круг, и сам перекинул его через борт, держа за кожаный ремень, чтобы Гирд на Осле увидел.

– Энгульсейцы то же вешают, – сообщил вновь прильнувший к трубе Кнур.

Пять высоких двухмачтовых кораблей, на парах и под парусами приближавшихся с северо-востока к Йормунрековым тридцати, завершили перестроение, но вместо движения навстречу, продолжили поворот, готовясь пересечь направление ветра. Ярл вновь скользнул трубой вдоль борта боевого кнорра с серебряным морским змеем, жрущим коня Слейпнира. Блеснуло стекло – седобородый кормчий, стоявший позади зрительного устройства раза в четыре побольше Гормова, висевшего на цепях под железной треногой, разглядывал Соснового Коня. Старец помахал рукой. Хёрдакнутссон наконец узнал Рагнарова шкипера Фьори, и помахал в ответ.

– Не верят нам, псы Хель их крой в безлунную ночь через три гнилых савана, уходят, – заметил Родульф.

– А что так? Сила ж на их стороне? – удивился кузнец.

– Не сила, а дальность. У нас больше тысячи воинов, у них, может, семьсот пятьдесят, и из них часть сильно зеленых, – объяснил ярл, наблюдая за тем, как один из шкотовых на борту медвежьего корабля зазевался и чуть не вылетел за борт, вовремя не дав своей снасти слабину. – Сблизимся, всяко может выйти. Как Сын Лысого от Витбира до Туле всем раструбил про Йормунреков неправедный суд, нашему конунгу в переговорах веры нет.

Глава 81

Зверь на соседней ветке посмотрел на Хакона желтыми глазами, поднял пушистую лапу с черными подушечками на пальцах, сложил в кулак, затем распрямил указательный палец с когтем на конце и коснулся им кончика собственной морды. Ученику Бельдана ничего не оставалось, как приложить палец к губам и кивнуть. Положение, в котором он находился, было крайне неудобным для ног и для спины и уязвительным для достоинства – прятаться с Нафни и тремя ниссе (если это были ниссе) в ветвях великанской сосны, в то время как по лесу внизу шествовали тролли.

День начинался обнадеживающе. Накануне, за пару часов до рассвета, вернулись ямты-разведчики, вроде бы нашедшие селитряницу, где под присмотром дроттаров рабы с вырванными языками приготавливали из дерьма летучих мышей, конской мочи, березовой золы, и прочей дряни белую смесь, шедшую на начинку громовых бочек. Хакон взял Нафни и отправился в направлении, указанном низкорослыми лесовиками, чтобы определить наилучший порядок для выведения производства из строя. Селитряница оказалась спрятана на краю Хёрдаланда, рядом с обрывом, которым кончалась большая возвышенность с верхушкой, плоско срезанной ледниками, мало чем примечательная, кроме стад диких оленей и прорвы рябчиков. Трудность заключалась в том, что добраться до срубов под крутыми крышами, где хранилась готовая селитра, можно было или снизу, для чего требовалось всего-навсего залезть саженей сто пятьдесят по отвесной голой скале, или со стороны реки Маан, текшей в ущелье глубиной всего в две трети высоты скалы. Через ущелье, правда, шел мост, но его днем и ночью охраняли воины, ходившие взад-вперед по настилу и сидевшие в сторожевой башне. Нафни предложил спрятаться в одном из возов с дерьмом, исправно прибывавших с юга, но поскольку выяснилось, что охрана под пристальным взглядом дроттара остервенело тычет в пахучий груз особо для того отведенными копьями, от этого замысла, к счастью, пришлось отказаться. Само, жившие на плоскогорье до того, как их изгнали Йормунрековы дружинники, рассказывали, что задолго до постройки моста, в ущелье была проложена тропа, заканчивавшаяся бродом через реку, где ловился «во-от такой» (следовало раздвигание рук) лосось.

Хакону и Нафни удалось, не привлекая внимания стражей, спуститься к воде. Рыба в реке и правда водилась – молодому тану удалось вытащить из-под нависшего над берегом камня здоровенного налима. На «тропе,» правда, не разминулись бы две горных козы, а попытка в одиночку перейти «брод» без страховки веревками с берега выглядела, как один из менее приятных способов самоубийства. Но полудюжина ловких и надлежаще оснащенных молодцов вполне могла достичь дальнего края ущелья, где виднелись ряды селитряных куч, жалкие полуземлянки рабов, виселица, построенная за неимением подходящего священного дерева, дома поприличнее, где жили дроттары и дружинники, и наконец, высокие двойные срубы, где хранились бочки с селитрой. Разведчики заметили, что запряженные лосями телеги с дерьмом, известью, и так далее шли на юг порожняком – видимо, за селитрой время от времени приходил охраняемый поезд. Оставалось вернуться под ночь с хорошо отобранным отрядом, медленно и почти без дыма горящими фитилями, и перетопленным тюленьим салом для облегчения поджига дерева, тихо снять часовых, запалить срубы, и наблюдать за последующим светопреставлением с безопасного расстояния.

Вождь восстания против Йормунрека и его соратник переночевали у воды, стуча зубами, кутаясь в меховые плащи, и не смея развести огонь. Поутру они поднялись обратно к кромке плоскогорья и, скрываясь в тенях и за камнями, осторожно выбрались из круга видимости сторожевой башни. Двое, где пешком, где бегом, где на снегоступах спустились с холодного плоскогорья в лес. Поначалу путь был легким, выглянула Сунна, уже уверенно выправившая колесницу на весну, но после полудня, пошли косяки.

Сначала, через лес проскакала полностью обезумевшая от страха и в кровь исхлестанная ветками пегая кобыла без всадника. Хакон долго слушал, и поворачивая голову по ветру, и прислоняя ухо к земле, не слышен ли топот других коней или звуки битвы. Через некоторое время, ему стали мерещиться почти понятные голоса из-под земли, повторявшие что-то похожее на: «Ви коммер, ви коммер кнуллафёр бьорнунген!» Полетели всполошенные птицы, потом по нижним ветвям деревьев побежала, словно спасаясь от чего-то, живая волна белок, бурундуков, и даже рысей. Откуда-то донесся медленно нараставший гул, теперь точно складывавшийся в «Ви коммер, ви коммер!» По лесу приближалась какая-то напасть: не понятная беда, например, стая оголодавших за зиму волков или лесной пожар, а угроза на грани сверхъестественной, странной дрожью сотрясавшая лесную почву и ветви деревьев. В надежде разглядеть причину переполоха, лазутчики забрались на вековую сосну, только чтобы саженях в десяти от земли встретить трех пушистых не просто зверей, один из которых и призвал Хакона к тишине.

Снаряжение не просто зверей сводилось к заплечным мешкам и добротным поясам, с которых свисали непонятные, но заманчиво отделанные предметы. По исключении всех других объяснений, сын конунга отнес странных существ к ниссе, скрытному лесному народцу, по слухам, изредка помогавшего жившем в глуши бондам. По тем же слухам, лесовики при случае могли и напакостить по мелочи, в основном, чтобы отвадить чрезмерно любопытных. Один из ниссе вытащил из сумки, висевшей на поясе, прямоугольную коробочку, нажал на нее сбоку, отчего из коробочки высунулся подвижный хоботок с чем-то вроде зажигательного стекла на конце.

Снизу раздались треск ветвей и хриплые, утробные возгласы: «Ви коммер!» Лесовик направил коробочку с хоботком вниз. Хакон глянул в том же направлении. Сперва ему показалось, что по лесу шли охотники с собаками. И охотники, и собаки, впрочем, были сильно не как положено – первые почти одинаковые в высоту и в ширину, коротконогие, и длиннорукие, вторые отчаянно косолапые и почти бесхвостые. Подлесок высотой в добрых пару аршин был некоторым из шагавших на двух ногах ниже пояса, другим вообще примерно по колено. Одна из «собак» подняла бурую круглоухую голову и взревела.

Если собаки – это медведи… Среди последних имелось много бурых, время от времени попадались пещерные, белые, и зверюги, выглядевшие, как помеси между бурыми и белыми. Кто же тогда охотники, выкрикивавшие «Ви коммер?» К их нечесаным волосам примешивались нити лесных мхов, изо ртов торчали клыки и капала слюна, чудовищные ручищи сжимали каменные молоты и дубины из цельных дубовых стволов. Кроме того, поднимавшийся от страшилищ смрад перебивал даже сырую вонь медвежьей шерсти. Хакон не слышал о троллях ничего хорошего – в сказках, встретившийся с ними путник зачастую оказывался обманутым, заведенным на погибель в болото, а то и вовсе съеденным. Еще говорили, что у одного из ярлов Йормунрека Братоубийцы в служении был тролль, рвавший своих многочисленных жертв (преимущественно беззащитных дев из старинных родов, прихотью безумного конунга впавших в немилость) на части.

За троллями с медведями последовал тролль, ведший за цепь, петлей наброшенную на рог, шерстистого носорога. На спине великана, покачиваясь, шатко возвышался грубо связанный из ветвей каркас, с которого свисали изодранные кольчуги, помятые шлемы, и истрепанные дроттарские плащи с клобуками. Черепа бывших владельцев, нанизанные на веревки, постукивали друг об друга при каждом шаге носорога. То же, что замыкало шествие, было лишено названия в круге земном и скорее всего не имело права быть – зверь немного поменьше носорога, покрытый длинной желтой шерстью, с толстенными, почти как у слона, ногами, задние заметно короче передних, и с головой саженной длины, состоявшей в основном из длинной пасти с утыканными четырехвершковыми зубами челюстями. С высунутого на аршин языка на землю, пузырясь, падала зеленоватая пена. Поперек широкого у основания и длинного хвоста, несомого вдоль земли и плавно сужавшегося к концу, шли кольца более темной шерсти. На спине твари кулем сидел тролль, до того жирный, что его брюхо свешивалось по обе стороны покрытого жесткой желтой гривой хребта. В маленьких, глубоко посаженных глазах на темном грубом лице светился ехидный ум.

«Ви коммер! Ви коммер!» стало помаленьку затихать. Свежий запах сосновой смолы постепенно перебил медленно рассеивавшееся зверино-троллиное зловоние. Хакон заметил, что его плащ прилип к стволу.

– Это сам Рифвадер? – один из ниссе показал предводителю повстанцев коробочку с хоботком. Над ней каким-то волшебством высветилось обличие тролля на желтом звере.

– Про троллей ты бы лучше у троллей спросил, я-то не знаю!

Говорящие звери редко, но попадались, говорящие птицы встречались даже чаще, ничего особенно удивительного в том, что ниссе обладали даром речи, не было.

– Как же так, в одном лесу живете, – укорил лесовик.

– Мы не из этого леса, – объяснил Хакон. – А вы здесь что делаете?

Все три ниссе посмотрели на него. Зверь с коробочкой вдруг негромко застрекотал, как какая-то птица. К стрекоту присоединились его товарищи. Звук смолк.

– Мы разгадываем тайны, – не без гордости сказал первый зверь, желтоглазый.

– Какие? Куда идут тролли? – спросил Нафни.

– И это. Или почему наша порода, когда вместе соберется, мы все решаем лучше, а вы бесхвостни лысопузые поодиночке вроде ничего соображаете, а вместе соберетесь – наоборот дуреете. Ну, это мы вроде узнали.

– И почему? – снова встрял Кьяров племянник.

– Потому что мы помогаем друг другу думать, как… как… – зверь щелкнул пальцами. – Ну нет в танском таких слов, и все. А вы мешаете. Вот, например…

– Как мешаем? – перебил Нафни.

Хакон тихо рассмеялся:

– Вот так и мешаем. А еще какие тайны?

– Главная тайна – то, что вы называете зимой великанов, – объяснение начал зверь с коробочкой, а закончил за него желтоглазый, словно оба каким-то образом вместе думали одну мысль.

– Тайна? – удивился сын конунга. – Там же вроде все просто. Боги нарушили клятвы, и тем вывели круг земной из равновесия.

Все три ниссе покачали головами:

– Холод пришел оттого, что течения изменились. Большой остров к западу от Энгульсея…

– Ут-Рёст, – обрадованно сказал Нафни. – Под воду ушел.

– Просто уйди он под воду, мы бы его нашли, – возразил третий ниссе, этот по синим глазам и по черно-белой раскраске немного похожий на ездовую лайку Само. – На дне бы остались очертания берегов, развалины, остатки деревьев. А там, где должен был быть Ут-Рёст, большая подводная гора, никогда на поверхность не поднималась.

– Как не была? С него корабли ходили, вон у красных конунгов там даже родня водилась!

– В том-то и дело. Корабли ходили, остров был, а потом стало так, – три зверя закончили вместе, хором. – Что его никогда не было.

– Погодите, не понимаю, – Хакон не совсем удачно отлепился от ствола, оставив несколько пучков волчьей шерсти с плаща в смоле.

– В танском языке, время идет только так, – похожий на лайку двинул лапой снизу вверх, одновременно растопыривая когтистые пальцы. – А те, кто жил на острове, они как-то его пустили так!

Зверь замахал вкривь-вкось, то сжимая, то разжимая… не сказать, чтобы пятерню, поскольку лапа была четырехпалой, с когтем прибылого пальца на запястье.

– И очень нечисто, – добавил серый и желтоглазый. – Как вам объяснить… Когда лодка просто движется по течению, она волны не поднимает. А когда против течения на веслах идет, за ней волна будет, понимаете?

Хакон и Нафни, в общем-то не особенно понимая, к чему их мохнатый собеседник приплел лодку, кивнули.

– Вот те, кто жил на Ут-Рёсте, поплыли по реке времени поперек течения. И волну погнали. Большую. От нее вам неприятности. Со дна всякая дрянь всплыла. Понятно?

– Дрянь? – повторил Нафни.

– Дрянь не очень верное слово, – все три зверя переглянулись. – Не для всех время идет одинаково. Есть древние, у них часы почти встали, они на дно времён пошли. Возвращать их в поток с нами вместе – им в докуку, а нам на беду.

– А кто они, те, кто жил на Ут-Рёсте? Боги? Волшебники? – спросил молодой тан.

Второй зверь спрятал коробочку в сумку на поясе, очень выразительно развел лапами, повел носом, и неожиданно сменил предмет разговора:

– Что за рыба свежая у вас с собой?

Глава 82

Чегарский замок, без боя занятый Йормунреком (хозяева вдруг решили срочно отлучиться), был построен в самом начале отступления льдов, и снаружи напоминал приземистую груду кое-как сваленных вместе исполинских глыб. Чтобы лучше противостоять ветрам и холодам, сооружение было наполовину врыто в землю на вершине пологого холма. То, что сходило за пиршественный покой, больше походило на вместительный погреб. Сырость разгонял огонь, горевший в огромной круглой печи, сложенной из грубо обтесанных каменных плит посередине помещения. Низкий потолок, поддерживаемый сланцевыми столбами, приземистые столы и скамьи – все окружение словно сдавливало участников пира, заставляя их говорить приглушенными голосами, несмотря на то, что мёд и зимнее пиво лились рекой. Неоднозначно влияло на веселье и главное украшение покоя. Строители замка поголовно истребили венедское племя, чье поселение находилось ранее на холме, содрали с трупов кожу, набили чучела, а затем использовали черепа убитых вместо камней при кладке участка стены, вмазав их в известковый раствор[174]174
  Подобное безобразие учинили османские турки, например, в сербском городе Ниш в 1809 году.


[Закрыть]. Как сказал бы Хёрдакнут: «Зимы были долгие, забавы простые.» Йормунрек, в полном восторге от стены черепов, явно подумывал при возможности повторить опыт, а вот некоторые карлы и даже ярлы украдкой делали знаки от сглаза и боязливо косились в сторону пялившихся на них разноразмерных пустых глазниц.

Особенных поводов для праздника у Йормунрековых ватаг, собственно, не было. После несостоявшегося вторжения на Энгульсей, войско захватило землю между Трегорландом и Танемарком, не имевшую ни устоявшегося названия, ни заслуживавших внимания источников добычи. Почва была песчаной и неплодородной, местами поросшей редким лесом, местами не ахти как расчищенной под поля и пастбища.

– Смотрю я на эти черепа, – неуверенно начал Каппи.

– Если ты смотришь на череп, череп смотрит на тебя, – изрек Кнур.

– Вовсе необязательно, – заметил Ингимунд. – Ты можешь смотреть. На затылок черепа.

– Будет вам, – бросил из-за соседнего стола Горм. – Каппи, говори.

– Ни у одного зубов нет.

– Точно! – восхитился Йормунрек.

– Это что же, им всем их после смерти повытаскивали и на обереги пустили? – сапожник опустил руку под стол, чтобы спрятать от дроттаров пальцы, чтоб чего не вышло сложенные в кукиш.

– Время было голодное, может, еще от цинги повыпадали, – предположил Щеня.

– Все сразу у всех сразу? – Йормунрек покачал головой. – Нет, их им наверняка живым повыбивали. Смотри, у некоторых глазничные кости сколоты, скуловые сломаны. Точно, зубы повыбивали и глаза повыковыривали. Надо будет где-нибудь то же самое сделать.

– Договорился, – негромко, чтобы не услышали сидевшие за соседним столом, упрекнул Каппи знахарь. – И где то «где-нибудь,» куда конунг наш отправится новое злодейство чинить?

– Весенние шторма флот здесь пересидит, а там или в Свитью, или на Танемарк, – так же вполголоса ответил скальд-сквернословец. – И то плохо, и другое, но что еще ему остается, кардачься всё конем? В Энгульсее нас ждут, Гуталанд гузночавкающий потеряли, с Тингеборгом темностыдным едва договорились, что те на год пятьсот воинов прислали, да и то Гормова заслуга. Остальное войско за доброе слово воевать не будет, а дань только Килей заплатил. На Танемарк было бы вернее. Ближе, добычи больше.

– Значит, нашему ярлу против собственного отца идти? – Кнур, судя по выражению лица, сомневался в этой возможности.

– До войны вряд ли дойдет. У Хёрдакнута на любую хитрую задницу сыщется уд винтом, скорее отбрешется и дань заплатит. Хотя конунг может и на север повернуть, со злобы на брата. Мало еще на кого у него такой зуб.

– А на Эгиля? – знахарь взглянул в направлении железной клетки, в которой, скрючившись, на полу сидел голый, грязный, и избитый до полусмерти Сын Лысого.

Если бы не заступничество Торлейва и Бьорна Маленького, скальд и волшебник в лучшем случае уже был бы убит, а в худшем – еще был бы вовсю убиваем. Маловероятный оборот обстоятельств привел Волка Бури, потрепанного штормом, с топкой, залитой водой, к берегу острова к северу от Энгульсея, на другой стороне которого остановился, чтобы набрать пресной воды, снеккар Эцура Большеротого. Рассказ жабообразного работорговца, теперь сидевшего за Йормунрековым столом, о том, как он пленил Эгиля, был отчаянно неправдоподобен, даже с учетом того, что за Большеротым водилась слава единственного воина, пережившего хольмганг с Гормом Хёрдакнутссоном. Так или иначе, один бывший изгнанник теперь пил мед из подаренного конунгом серебряного кубка с позолотой, а другой сидел в слишком маленькой клетке – накануне, Бьорн предложил Йормунреку оставить скальда в живых и даже пока особенно не калечить, чтобы тот сочинил в честь конунга хвалебную драпу: «Лучше, чем Адальстейну!» Естественно, Сын Лысого наотрез отказался, да так, что многократно переплюнул Родульфа в сквернословии.

– До недавнего времени, я сказал бы, его больше Фьольнир не жалует, – рассудил переплюнутый. – Как более успешного собрата по ремеслу. Но Йормунрекову дань Сын Лысого ко дну пустил, может, как раз себе на погибель. Хотя, если Эгиль наказ нашего ярла послушает…

– А что такое Горм ему наказал? – удивился Кнур.

Вместо ответа, сквернословец поднял руку. Через стол, конунг собрался говорить.

– Эгиль сын Грима, мне не стоит перечислять тебе твои дела: их столько и они таковы, что любого из них с лихвой довольно, чтобы ты не вышел отсюда живым. Ты очень виноват передо мной, но Торлейв и Бьорн оба за тебя просили. Начинай свою песнь.

– Что, прямо так в клетке? – издевательски спросил Эгиль.

– Ясная трупорешина, прямо в клетке! Я себе вообще возьму в обычай, всем скальдам выступать в клетках!

– Нет такого обычая, – усомнился Бьорн, сидевший через одно место от Йормунрека, справа от Торлейва.

Йормунрек странно посмотрел на него:

– Я сказал, значит, есть.

– Если конунг говорит. Скальдам в клетке выступать. Значит, надо в клетке[175]175
  Р. Габриадзе и Г. Данелия.


[Закрыть], – примирительно предложил Ингимунд.

– Мёда дай, – потребовал Эгиль.

Бьорн встал из-за стола и отнес ему свой кубок под пристальным взглядом конунга. Опорожнив просунутое сквозь прутья, скальд вернул кубок, нарочито отхаркался, плюнул на пол, и начал:

 
– Приплыл я, полн
Распева волн
О перси скал,
И песнь пригнал.[176]176
  Здесь и далее – фрагменты «Выкупа головы,» сочиненного Эгилем Скаллагримссоном в качестве выкупа за свою голову. Пер. С. Петрова.


[Закрыть]
 

– Ух ты, дротткветт! Сложный склад! – разинул рот Эцур.

Торлейв отвесил ему затрещину. Скальд продолжал:

 
– Воспеть велите ль,
Как наш воитель
Славит своими
Делами имя?
 

– Что-то сильно слабее, чем обычный Сын Лысого, – шепнул Родульфу Каппи. – Созвучья затасканные, ни одного путного кеннинга.

 
– Твой грозный пыл
Врагов разил,
И Один зрил
Одры могил.
 

– И Один зрил одры могил, – одобрительно повторил ворон на плече Фьольнира.

Эгиль говорил еще некоторое время. Пара-тройка вис, не упоминавших Йормунрека, даже была сравнима с обычным для него качеством скальдического склада, особенно слова про себя самого (ясное дело, от этого он не смог удержаться даже в чужой хвалебной драпе). Но все, где упоминался конунг, было или двусмысленно, или не по-Эгилеву плоско и холодно, несмотря на отточенность конечных созвучий. В некоторых местах, Родульф невольно поморщился. Наконец, сидевший в клетке усилил голос, чтобы сказать последнюю вису:

 
Соколу сеч
Справил я речь
На славный лад.
На лавках палат
Внимало ей
Немало мужей,
Правых судей
Песни моей.
 

Повисла неловкая тишина. Эцур был первым, кто ударил по столу рукоятью ножа, и на некоторое время единственным, так что Большеротый уже начал оглядываться по сторонам, пытаясь сообразить, а не спорол ли он в очередной раз какую чушь. За ним тот же стук одобрения, только кубком, произвел вернувшийся на свое место за столом Бьорн, а чуть после него – Горм, Торлейв, и Родульф. За признанием знатоков скальдического искусства последовал всеобщий грохот.

– Двадцать вис – это самая длинная драпа рунхентом! – прокричал на ухо Йормунреку Торлейв.

– В мою честь! – конунг тоже несколько раз долбанул по столу чашей, сминая драгоценное красное золото. – Песнь исполнена превосходно. Я решил теперь, Бьорн, как поступить с Эгилем. Ты так горячо защищал его, что готов был даже стать мне врагом. Так пусть будет по-твоему, пусть Эгиль уйдет от меня целый и невредимый. Но ты, Эгиль, вперед путешествуй так, чтобы, покинув сейчас эту палату, ты больше никогда не попадался на глаза ни мне, ни моим ярлам, а на этот раз я подарю тебе жизнь. Достаньте его из клетки.

Эгиль ответил:

 
– Голову я
Не прочь получить:
Пусть безобразна,
Но мне дорога.
Йормунрек конунг
Мне отдал ее —
Кто получал
Подарок богаче!
 

Кстати, а как насчет моего меча, прозванного Ехидной?

– Вот это наглость, – восторженно пробормотал Каппи.

– Я дам тебе мой рунный меч, Драгвандиль, только чтоб ты заткнулся, – Бьорн Маленький поднялся с места.

Он подошел к вытащенному карлами из узилища нагому и дурнопахнущему скальду, обнял его, и перепоясал его своим поясом с мечом. Тот хотел еще что-то сказать, но верный товарищ вытолкал Сына Лысого из покоя. Бьорновы дружинники поднялись из-за столов и повалили вслед.

– Похоже, Йормунрек вскорости окончательно недосчитается еще одного ярла, – очень негромко заметил Родульф. – Недолго Бьорн сын Торира с нами пробыл. Его, я слышал, Адальстейн в Йорвик звал…

– А что вообще он у Йормунрека потерял? – спросил Каппи.

– Отцы их. Друзьями были, – пояснил Ингимунд.

– Так скажи, что за совет дал Горм Эгилю? – шепнул Родульфу Кнур.

Ответом была едва слышная отдельная виса:

 
– Драпу сложи,
Полную дрянь:
Хвалишь кого
В драпе дрянной,
Значит, дурак
Драпы предмет.
Думает, медь —
пламя воды.[177]177
  Пламя воды – скальдический кеннинг золота.


[Закрыть]