Текст книги "Горм, сын Хёрдакнута"
Автор книги: Петр Воробьев
Жанр: Жанр неизвестен
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 36 (всего у книги 55 страниц)
Глава 61
«Если не хочешь разрушать город, что привык жить свободно, надежнее всего сделать так, чтоб за тебя его удержали его же жители,» – вспомнилась Горму ненароком оброненная Йормунреком премудрость. Заодно, в голове у ярла продолжала прокручиваться бабушкина сказка про юродивого, помогшего купцу починить телегу, заканчивавшаяся словами юродивого: «Я безумец, а не дурак!» Незадача заключалась в том, что безумие конунга было крайне заразительно. Речь шла не только о том очевидном и удручающем обстоятельстве, что ранее вроде бы вменяемые карлы и лендманны принимались вдруг со странным огнем в глазах повторять ошметки из «Прорицания вёльвы» или «Речей Вафтруднира» и под зимнее солнцестояние украшать деревья повешенными собаками и овцекоровами. Это поветрие большей частью обошло Гормовых дружинников, хотя Щеня и молодой Скегги слегка подвинулись в противоположном направлении, без конца поминая Яросвета или Крома и вполголоса бормоча проклятия Одину. Другая сторона Йормунрекова безумия, не связанная с богами, а укорененная в земном круге, шептала хоть тише, но вкрадчивее и завлекательнее.
Несколькими днями раньше, Горм сам себя поймал на том, что обстоятельно обсуждал с Йормунреком, какое наказание больше подойдет Ологиту – сжечь город со всеми жителями, город оставить, а жителей повесить, город разграбить, а жителей пощадить, и так далее, и даже согласился с ним, что самое мудрое – пригрозить полным уничтожением, а затем сменить гнев на милость и в последний миг ограничиться разграблением без поджога.
Конунг остановился на наименее кровожадном решении из представленного им самим перечня, что весьма порадовало старшего Хёрдакнутссона, так как сильно уменьшало зряшный перевод жизней и добра. Но с какой стати вообще радоваться? Вся вина ологитцев заключалась в том, что они быстро продали воду и дрова Эгилю, чем слегка помогли его бегству, причем и в том участвовали не все ологитцы, а пара купцов, которые, будучи купцами, а не жрецами, никак не могли провидеть, что их покупатель дважды объявлен вне закона – опять-таки, непонятно за что. С Йормунрека могло статься, что у всей затеи с налетом на Ологит имелись и ведомые только ему причины, но какие?
Может быть, разграбление города в устье Тегары было небольшой частью сложного замысла, которым конунг по обыкновению ни с кем не поделился. Не было исключено, и что братоубийца просто решил поиздеваться над Гормом, заставив его сделать что-то претительное, или просто дергая за ниточки, как кукольщик, управляющий куклами змея и поединщика-змееборца в уличном представлении. Кстати, о поединках, бой с Биргиром на Килее оставил у Горма двойственное чувство. С одной стороны, палач ему отчаянно не нравился, и безусловно стоило указать ему на место именно мечом в нёбо. С другой стороны, у Хёрдакнутссона пару раз проскальзывала мысль, что конунг необъяснимо и даже вне зависимости от исхода поединка ухитрился заранее отстебаться и над ним, и над Биргиром. Возвращаясь к Ологиту, причиной налета могло оказаться и просто зло, затаенное Йормунреком на горожан за их помощь Бейниру. Конунга нельзя было назвать злопамятным, но отнюдь не потому, что он спускал кому-то обиды. Обиды сын Хакона помнил, а вот сделанные в отместку за них гадости как раз забывал, едва делал, и запросто мог расплатиться несколько раз за одно и то же уязвление, действительное или мнимое.
Какова ни была настоящая причина, по которой Йормунрек послал Горма с дружиной, четырьмя дроттарами, и полудюжиной громовых бочек к Ологиту, набег, строго говоря, представлял собой нарушение обычая, обоснованное очень убедительно, но на поверку совершенно безумное. Грабить город, на который ты уже наложил руку, из-за неприязни к одному потомственному лысому, купившему там бочку воды и пару козел дров? Вероятно, и Родульф кумекал о чем-то похожем. Дюжий воин, для которого в Гуталанде не сыскалось лошади, подъехал к Горму в отобранной у очередного гутанского лендманна или ярла колеснице, запряженной парой лосей, и спросил:
– Как ты думаешь, Эгиль, лысоеж удоголовый, к отцу в Туле подался, или еще куда?
– Вряд ли в Туле, хотя Грим Лысый старше моего отца лет на тридцать. Без Эгиля с Торольвом, вряд ли он хорошо управится с хозяйством. Сдается мне, Сын Лысого пошел прямиком на Альрексстадир, а то и на остров Хёрдле – поднять восстание против Берг-Энунда или разграбить вотчину самого Йормунрека.
Родульф рассмеялся:
– Я бы палец, нет, два пальца на правой руке отдал, чтоб примкнуть к этому налету. Стыдогундливый остров Хёрдле распердолить, как мамонт овцу…
– Сам знаешь, мы скованы цепью клятвы. А вот Эгиль… – Горм завистливо вздохнул. – Теперь он не только никому не должен, ему в общем-то и терять нечего.
– Не скажи. Асгерд.
– Тоже правда.
– Кто о чем, вшивый о бане, а вы все о девах? – на вершину холма въехал Кнур на белом осляке.
Кузнец окинул даль взором. У Ологита, Тегара текла с северо-востока на юго-запад. Ее устье открывалось в бухту, где легко могла бы затеряться тысяча кнорров. Город стоял на мысу, выступавшем из скалистого северного берега. В поверхности камня природа обозначила два уступа, словно подготовив место для замка на верхнем и для посада на окружавшем его кольцом нижнем. Замок был не гутанской, а более древней постройки, со стеной пониже и пошире окружавшей более высокую внутреннюю стену с прямоугольными башнями. Огромные камни кладки выветрились за века, так что полоски известки между ними выступили вперед. Внешняя стена вокруг посада была сильно новее и в целом не производила внушительного впечатления, хотя сдвоенная воротная башня, через которую шла главная дорога в город, возвышалась-таки на полтора десятка саженей. Точнее, этой высоты теперь достигала одна из башен-близнецов, а вторую на треть укоротил взрыв громовой бочки, пущенной из оксибела, стоявшего на холме, где собралась Гормова дружина.
– Им надо бы на этом холме тоже крепостцу поставить, – вслух сам себе сказал кузнец. – Тогда бы врасплох не застали.
– Все равно вышло бы врасплох, – возразил Скегги. – Кто же ждет нападения от собственного конунга? Так что ты в точности им велел, ярл?
– Я сказал городскому голове: «Йормунрек послал меня разграбить ваш город, потому что вы помогли его врагу бежать. Всем, кто до заката и безоружный выйдет через северные ворота, я сохраню жизнь. Каждый, кто выходит, может взять с собой только то добро, что унесет в руках или на спине.»
У ворот наметилось движение. Вереница жителей со скарбом на спинах медленной поступью двигалась по дороге.
– Мудро, – признал брат бесследно пропавшего Рандвера. – Йормунрекова воля, так что и их кровь будет на руках Йормунрека.
– Я надеюсь, много крови не прольется, но что мы делаем, за то и отвечаем, кто бы приказ ни отдал. – Горм покачал головой. – Жизнь моя в руках Норн, клятва моя в руках конунга, но мой дренгрскапр – только мой.
– Арр, – согласился Хан.
Впереди покидавших город шел Гундисальв, председатель совета купцов, управлявшего Ологитом. Называть его головой, как в Хроарскильде, или посадником, как в Альдейгье, было б не совсем правильно, поскольку председатель не выбирался тингом или вече, а по очереди назначался на два года из членов совета. Так или иначе, купец был простоволос, его голова посыпана в знак печали пеплом, за плечами – простой мешок из льняной частины. За ним шли две его жены, ведя за руки плачущих детей, за теми – другие торговцы с семьями. Плакали не только дети. Точили слезы и их матери, и даже матерые мужи без стыда рыдали.
– Ничего не скажешь, виноватят нас, хоть сквозь землю провались, – признал Кнур. – Гутаны, они все норовят сделать…
– Гутанисто, – подсказал Горм. – Одна беда, они так любят, чтоб все было красиво и зловеще, что решили, что и Йормунрек им чета. На Килее он в войско бондов с земли сгонял под страхом смерти, а здесь сами сотнями напрашиваются. Хотя тут еще помогает, что конунг горазд чужими руками жар грести. Ярлом в Толаборге посадил Птуо. Так глянешь, сын Реккаредов. По-другому повернешь, черномордый пришлец и отцеубийца. Тролио Маймуну Йормунрек просто подставил, чтоб все видели, как тот поджег чертог богов на Фергуни Хайлаг со всеми тулами и жрицами внутри. Теперь гутаны кого ненавидят? Не Йормунрека, а васмулонов и с ними всю красную державу. Когда Йормунрек разошлет ратную стрелу на Этлавагр идти, с Гуталанда к нему ему еще тысячи две карлов со справой соберутся, если не три.
– И то, – Скегги наморщил лоб. – Дал ему хитрости Свартспрут, глубин владыка, и власти над душами в этом круге. Умей Йормунрек еще висы складывать или петь, гутаны бы в своей простоте его вообще живым богом объявили.
– Чем обделен, ме, тем обделен, – признал до того молчавший Адальстейн, подобно Родульфу, стоявший в колеснице, правда, запряженной парой добрых караковых коней. – Чудное дело. Как заговорит, так любому глаза отвести может, будто из полого холма вышел. А вот со скальдическим складом – хуже, чем никак.
Энгульсейский ярл прикинул расстояние до дроттаров у оксибела – саженей сто, и продолжил, все равно убавив голос:
– Не верится мне, что Один – его покровитель. Один – хозяин меда Суттунга, про то сложено… Нертус мне в помощь… ме, не помню.
– Ме? – переспросил Хан.
Родульф помог:
– Про что это они? – вполголоса справился у Горма Кнур.
– Один сперва сам хлебнул меда скальдического дара, отнятого им у великанов, а потом отдал кубок с этим медом нынешнему богу скальдов.
– Так вот почему того бога зовут то Боян, то Браги, а в чаше у него – мед Одина. Незадача, поди, выходит – Одинов первый радетель его же меда не пригубил. Верно Адальстейн заметил.
Кузнец одобрительно глянул на толстяка. Горм кивнул. Обжору и пьяницу Адальстейна легко было недооценить, на чем ленивый, но отнюдь не глупый ярл не раз довольно успешно выезжал. Например, Йормунрек не вешал на него никаких сомнительных заданий из разряда «А укради-ка мне эту корову.» С другой стороны, толстяк уже обеспечил себе место в памяти потомков, подарив Эгилю быстроходный пароходик, в благодарность за что скальд увековечил его такой похвальной драпой, что и про Сигварта или Скьефа никто лучше не складывал. Кроме того, обжора или нет, он вполне убедительно защитил Энгульсей от относительно недавнего набега с северо-востока – ни один из трех ярлов, возглавивших ту вылазку, не вернулся назад в Свитью или в Хёрдаланд. Стоившая жизни Торольву Гримссону разборка с альбингами тоже не повредила славе племянника Адальфлейд. Хёрдакнут не стал бы возражать против такого зятя, но вот Аса скорее всего бросила один взгляд на пивное брюхо, несомое кривенькими ножками, наморщила нос, оттопырила нижнюю губу, и вместе с Хельги тут же отправилась за море. Ярл засопел. Отсутствие вестей от брата и сестры начинало его основательно волновать.
Первые плачущие горожане достигли вершины холма. Пара дроттаров под локти вытащила из толпы старенького тула, шедшего в обнимку с серебряным истуканом бараноголовой змеи. Горм поехал троице наперерез:
– А ну отвели старца обратно!
– Он жрец ложного бога! – возразил один из дроттаров, для убедительности подняв посох.
Хан, чья морда возвышалась над Гормовым стременем, наморщил верхнюю губу, показывая клыки. В целом пес выглядел менее впечатляюще, чем обычно – выстриженная Щеней шерсть еще не успела отрасти, – но служитель Одина с посохом задумался. Этот был, подобно своему богу, одноглаз. Его товарищ продолжал тащить тула к обрыву. Что-то подсказывало Горму, что он перся туда не показывать старикашке вид на залив. Ярл переставил коня, преграждая путь дроттару. Хан глухо зарычал.
Громко, старший Хёрдакнутссон сказал:
– Мы дали клятву сохранить всем жизнь. О клятвах, Один сказал:
Потише, чтоб слышали только тул и дроттар, ярл добавил:
– Соглашайся с почетом, а нет… Я твою мертвую тушку отдам троллю на съедение.
Сожранные троллями отправлялись после смерти, естественно, в Тролльхейм, где продолжали сжираться троллями. Фьольнир Ингвефрейссон в ответ на такую угрозу, ясное дело, простер бы вперед руку, ворон на его плече каркнул бы «Штуша-Кутуша[145]145
Страшный зверь (Б. Заходер).
[Закрыть]!» или еще что-нибудь, и Горм с конем превратились бы, например, в бокра верхом на жаблацмоке. Второй жрец, приставленный к оксибелу, был сильно пожиже закваской, и, похоже, вырос где-то на севере, где троллей боялись. Тем не менее, для сохранения лица, он процедил:
– Верно, как недавно прознал один не в меру говорливый дроттар по имени Храфси, – неожиданно согласился Горм. – Ну что, пошли обратно?
Возражений не последовало.
Из ворот вышли последние ологитцы, эти вообще без скарба, поскольку их руки были заняты жердями носилок, на которых лежали больные и ветхие. С одного переносного одра приподнялась на локте, что-то шепча, старуха непредставимой древности. «Наверняка застарелые проклятия,» – решил ярл. Гутаны, наряду с более известными божествами, поклонялись и странным богам, издревле почитавшимся в Гуталанде, еще когда он назывался по-другому – Кернуну Рогатому, Эсу Дровосеку, Таране Громовику.
– Все здесь? – Горм оглядел горожан. – Теперь кидайте барахло в кучу!
На миг, толпа замерла. Дружинники Горма шагнули вперед.
– А потом твои копейщики нас с обрыва столкнут? – предположил один из купцов.
– Не подавай им мыслей, разрази тебя кроты! – шикнула на него жена.
– Но ты же обещал… – начал Гундисальв.
– Обещал не убивать, не мучать, и не насиловать. Обещал грабить. Я слово держу. Кидай мешок!
От падения, ткань лопнула. По начавшей выгорать на летнем солнце траве рассыпались серебро и золото, блеснули самоцветы.
– Это ж Кернунов венец! – указал на странное золотое изделие старый тул. – Сто лет над алтарем висел, двадцать лет как пропал!
– Не отвлекайтесь, не отвлекайтесь, всё в кучу! – напомнил Горм. – Уже ограбленные, вставайте к югу! Обручи, кольца, и серьги не забываем! Не толкаемся, очередь, очередь!
Через некоторое время, на вершине холма возникла изрядная гора драгоценностей, мехов, пузырьков с благовониями, йорвикских и толаборгских скиллингов, этлавагрских номисм, и серебряных и золотых истуканов. Пожитки попроще, как то запасные носки, ручных крыс, вяленую рыбу, сушеные грибы, деревянные плошки, и железные котелки, дружинники тут же отдавали обратно владельцам.
– Коня можешь себе оставить, – сказал ярл детенышу, с плачем прощавшемуся с расписной деревянной лошадью. – Всё.
– Фто вфё? – прошамкала старуха с носилок.
– Идите обратно в город.
– Так ты же его собирался разграбить… – напомнил тот же незадачливый купец. – И сже…
Жена отчаянно дернула его за рукав, купец заткнулся.
– Здесь на каждого из нас эйриров по шесть золота, даже с Йормунрековой, чтоб он моржовой удоподъемной костью поперхнулся, долей, – прикинул размер кучи Родульф. – Неплохо за полдня работы. Притом, твоей смекалкой, да с этими гутанами, двуста удами их ети девять раз по девяти, никакого тебе перевода добра, самоубийств, и спаленных дворцов, как в Толаборге.
– Ме, и клады под полами искать не надо, – согласился Адальстейн. – Горм, скажи слова. Тебя-то медом Трора боги не обделили?
– Вот так сразу возьми и скажи?
– Начать вису тремя кеннингами на золото? – сказал кто-то из горожан. – Это свежо.
Там и сям, в толпе ограбленных закивали.
– А рунхентом[148]148
Рифмованный скальдический размер.
[Закрыть] можешь? – спросил еще кто-то. – Чтоб спеть.
– Нет, это как ни попробую, все через раз отстой выходит, – пожаловался Горм. – За рунхентом – к Родульфу.
Негромко, ярл добавил, обратясь к последнему:
– По возможности без многоярусных слов. Здесь народ довольно суеверный, еще решат, что это колдовство такое.
– Как это «еще решат?» Многоярусное слово, особенно венедское, оно силу имеет, и не только в нашем круге отзывается! – возразил Родульф. – Но хоть и говорят, что из песни уда не выкинешь, я те слова по строкам не расставляю и рунами не записываю, как раз чтоб ненароком йотуна не вызвать или драугра не оживить. Ладно. Как Горм сказал. Только за рунхент не ручаюсь – что получится, то получится.
Над кучей сокровищ воздеты мечи.
Так сталь возгласила: злато, молчи.
Плачешь, торговец, но цел твой дом.
Мы тебя грабить снова придем.
Чтоб жить вольным, снимай с рук кольца.
Чтоб жить вольным, очелье отдай.
Блеск злата мешает тебе видеть солнце.
Наземь злато кидай!
– По домам, по домам, горожане, пока ярл не передумал! Эй! Это подождет! – Кнур отправил в сторону ворот нескольких почтенного вида купцов, явно намыливавшихся остановиться и бить Гундисальва.
В полной растерянности, гутаны, которых Родульф только что походя словесно отымел немногим более шестнадцати тысяч раз (всех и каждого раза по два точно), а затем одарил рунхентом (если это точно был рунхент), потянулись обратно к воротам. Где-то в голове вереницы, кто-то жидковато, но чисто запел: «Над кучей сокровищ воздеты мечи…» Древний тул указал на серебряную змею с бараньей головой, лежавшую наверху горы сокровищ, и наказал:
– Кернунову овечку Йормунреку не отдавай! Себе забери!
– Город, что привык жить свободно, никто так за тебя не разграбит, как его же жители, – напоследок переврал конунгову безумную мудрость Горм. – С песней.
– Ыа, – согласился Хан.
Глава 62
– С тех пор и говорят: если твоя дочь не пришла ночевать, утром на сеновале полегче маши вилами, – закончил Ньолл, и под общий смех окарачь скатился со стога.
– Первый стог сметали, теперь надо Сунны в честь лепешку съесть, – Нидбьорг пошла к возу, где в туесе как раз для этого случая было запасено несколько особых ярко-желтых лепешек из ячменной муки, замешанной на овцекоровьем масле. – Пару молодцам, пару девам, одну лошадкам…
– А последнюю кому? – спросила поморянка Дубрава, жена Снари.
– Лесовикам, – ответил Снари Эгильссон, ставя на межу глиняный кувшин с деревянной крышкой. – И простоквашу им же. А нам пиво.
– Пиво, как последний стог смечем? – предположила Унн.
– Вы оба правы, – рассудил Ламби, бруском правивший косу. – После первого стога – пиво. И после последнего – пиво.
– Вот такая жизнь мне по душе, – через некоторое время заключил Снари, спиной прислонясь к стогу, левой рукой приобняв за упругий бочок Дубраву, а в правой держа уже полупустую кружку.
– Посмотрите на него, расселся, как морской посадник в янтарном дворце, – пробурчала Благута, теща удачливого кормчего, допив собственное пиво. – Сено само себя метать не будет, время к полудню!
Снари, Ламби, Нафни, племянник Кьяра, и еще несколько карлов разобрали вилы и грабли и отправились копнить следующий валок. Нафни кисло посмотрел на Благуту и негромко спросил Снари:
– Не жаль тебе, что не пошел с Ослом обратно на юг?
– Нет, с меня хватит спать под мокрой шкурой у прави́ла, есть всякую дрянь, и пить дрянь еще хуже. Гирд меня заменил, низкий ему поклон. По мне, спать надо дома, с собственной женой, на пуховой перине, под тремя медвежьими шкурами, плотно завтракать, сытно ужинать, и добрым пивом запивать.
– А слава?
– Не части граблями! Слава… – Снари ненадолго замолчал. – Со славой, верно, не совсем ладно выходит.
– Как это? – Нафни продолжал сгребать полусухое сено с излишним рвением, так что чуть не половина разлеталась.
– Если ты ярл, или кормчий, или скальд, и свое дело знаешь, слава тебя найдет. Или даже, к примеру, кузнец… Вон, на новых хейдабирских мечах «Ульфберт» по лезвию прописано[149]149
Именные рунные мечи из мастерской Ульфберта хорошо известны археологам и историкам.
[Закрыть]… А если ты просто сено косишь, ячмень или рожь сажаешь, овцекоров доишь… Дело твое идет, так будешь сыт да богат, а вот славы не увидишь. А ведь мы, бонды, и ярла, и скальда, и кузнеца – всех кормим.
– Так на каждом зернышке имя свое не напишешь, – попытался найти объяснение Йокуль.
– Погоди. Вот ты сам, один год бонд, другой воин, третий кормчий, теперь опять бонд, и славой не обойден! – Нафни с восторгом глянул на Снари, чуть не споткнувшись о собственные грабли.
– Тоже верно, – подтвердил Ламби. – Карли из-за Скулистофта тебя, может, на два года старше. Сперва гаевщик, потом разведчик, потом гребец, а теперь Хельги ярл его лендманном поставил.
– Или вот дядя Кьяр… Пять лет назад, мы так же с ним сено косили, как сейчас с тобой косим, а теперь о нем песни поют… Надо было мне с ватагой пойти на юг, мою долю славы искать!
– В другое время, всяк бы тебе сказал: «Иди!» – ловчий подравнял копну, перекошенную неосторожным движением Кьярова племянника. – Но на юге странные дела творятся. Йормунрек и его дроттары словно на весь круг земной в набег пошли.
– Не только на юге. Йокуль с Хемингом да Хеминговым братом, как его зовут… – Снари вытер тыльной стороной правой руки лоб. – Неважно. Они в Свитью за дегтем ходили, рассказывали, что на деревьях мертвецы висят, хутора пустые стоят, откуда тех, кто новую подать конунгу не платил, выгнали, а по слухам, дальше на север один ярл своих же бондов в рабство обращает.
– Точно, и троллям продает! – Ламби кивнул. – Там, говорят еще, самой холодной зимой, под солнцеворот, Один ездит по лесам на санях и проверяет, кто какие жертвы ему приносит, так что у каждой деревни, дроттары наряжают для него большую ель коровами, оленями, собаками, лошадьми, и беглыми рабами. Сани запряжены восьмеркой оленей, а сам он в красной шапке с горностаевой оторочкой, в шубе, крытой красным сукном, и с мешком, а в мешок он живые души собирает, всех, кого в его честь замучили.
– Верно, но ты вот какой страхоты от Йокуля не слышал, – удовлетворившись состоянием копны, Снари побрел грести следующую. – В самую долгую зимнюю ночь перед солнцеворотом, когда устраивают пир в честь Одина, блот, к тому же священному дереву живьем привязывают красивую деву, тоже в красной шубке, шапочке, и сапожках. Замерзнет за ночь, или волки ее уволокут – значит, Один принял жертву.
– Так дёготь в Свитье купили-то? – спросил ловчий.
– На Нёт-острове у венедов взяли, – объяснил Йокуль. – Мало и дорого.
– Нуитская дурь, она всей торговле вредит, – ввернула Благута.
Ламби кивнул, не то в согласии, не то чтоб зря не связываться, и вновь обратился к Нафни:
– Раз уж тебе, молодец, так дома не сидится, мог бы на пару лет за славой податься не на юг, а на запад, с Любопытным Зверем или еще каким кораблем в Винланд. Там у Асы с Ксамехеле-ярлом во Фрамиборге охотиться на лютых волков, или древние альвские сокровища искать. Хотя с такими делами прямо через море от нас, сильные бойцы с мечами и поближе к дому…
Ламби замолчал и прислушался:
– Снари, помоги мне с колотушкой у телеги, а то у граблей что-то ручка ослабла.
Дойдя до телеги, ловчий вытащил из-под шкур на колотушку, а лук и стрелу, тут же нацелив оружие через межу в сторону кустарника в перелеске. Кормчий схватил копье и встал рядом.
– А ну выходи! – Йокуль погрозил в направлении перелеска двузубыми вилами. Поскольку зубцы были на две пяди окованы железом, а рукоять перехвачена железными кольцами, те же вилы могли запросто сойти и за боевую рогулину.
Кусты зашевелились.
– А, это медведь пещерный жирует! – нарочито громко сказал Ламби. – Сейчас я его стрелой подниму, а ты на рогатину примешь!
– Не стреляй, лендманн, – раздалось наконец из кустов.
Ветви ирги, на которых качались почти созревшие синеватые яблочки размером с крупную малину, раздвинулись. Взорам карлов предстали двое в некрашеных туниках из конопляной холстины со следами недавнего погружения в воду, путешествия через колючки и, судя по бурым пятнам, катания по куче свежего кабаньего помета. Он был подпоясан мечом, благоразумно оставленным в ножнах, с мешком за плечами. Она несла в руках изрядных размеров корзину с крышкой. Возрастом пришельцы оказались примерно посередине между Снари и Нафни, низкорослые, всклокоченные, со странным цветом кожи. Если про Рагнхильд поговаривали, что кто-то из ее предков на женской стороне сблуднул с альвом, при виде вышедших из кустов возникали подозрения, что их бабушки крутили шуры-муры с двергами, а то и с троллями, из тех, что помельче.
– Кто вы такие и почему по кустам прячетесь? – ловчий чуть опустил лук, теперь целя приземистому карлу с мешком не в грудь, а в ноги. – Насчет медведя я не шутил, мог ведь и стрелу пустить – они до ирги охочи!
– Я Эйстейн, а это жена моя Кромхильд. Мы из Оверхогдаля, что в Ямталанде.
– Это ж до Квенмарка рукой подать! – удивился Йокуль. – Сюда вас как занесло?
– Через Фрёсён, там мы челн украли, дальше вниз по реке, вдоль берега, и через проливы. В Вейлефьорде у устья реки челн перевернулся, дальше лесом.
– Ничего себе! Это вы долиной Грейса шли? А где в дерьмо вляпались? – полюбопытствовал Нафни.
– Погоди ты с дерьмом! С какой стати их из Ямталанда в Танемарк понесло, да еще через проливы на краденом челне? – перебил Ламби, наконец отпустив тетиву.
– Пришли дружинники Йормунрека конунга, сказали, кто из бондов не заплатит двадцати эйриров серебра, тех они с земли сгонят! У меня половины не хватило, я просил неделю отсрочки, в Мьяллеборг съездить, волчьи шкуры продать. А Рагнфрёд, кого Йормунрек над дружиной поставил… – Эйстейн замялся.
– Так что Рагнфрёд? – подбодрил его ловчий.
Карл с землистым лицом продолжал молчать. Вместо него, ответила его спутница, чьим щекам гнев даже придал какой-то цвет:
– Не отпустил, а взамен предложил Эйстейну за меня десять эйриров в счет недостачи!
Лица слушавших бондов вытянулись от удивления. После падения Слисторпа, на южном берегу Янтарного Моря понятие «рабыня» стало относиться почти исключительно к красою лепым, но диким, девам, не говорящим по-тански, изредка привозимым из-за морей каким-нибудь незадачливым карлом для плотских утех. После нескольких месяцев подхихикиванья соседей, полонянка обыкновенно осваивала танский язык и превращалась в вольноотпущенницу, а затем жену того карла, что ее привез. Впрочем, иногда, она становилась женой и совершенно другого карла. В последнем случае, хихиканье над бывшим рабовладельцем, естественно, возобновлялось. Но чтоб мужу предложили продать собственную жену, причем по цене, за которую нельзя было бы купить и хорошего щенка, например от знаменитого Хёрдакнутова волкодава Хоппа – это просто ни в какие ворота не лезло.
– Такого обычая отроду не было! Что ж вы Ямтамот[150]150
Так называлось собрание жителей древнего Ямталанда на границе современных Швеции и Норвегии. Теперь Йемтланд входит в состав Швеции, но с оговоркой о его особенном статусе как «Республика Йемтланд,» официально признанной на 51% серьезной. Честное слово.
[Закрыть] не созвали? – Йокуль не на шутку рассердился.
– Что такое Ямтамот? – шепнул Нафни.
– Это вроде тинга, но могут участвовать и тролли, – шепотом же объяснила ему Нидбьорг.
– Рагнфрёд с дружинниками Ямтамот разогнали, мьяллеборгский всполошной колокол скинули с колокольни, а законоговоритель спрятался у троллей, чтоб его не убили, – объяснил Эйстейн. – Мы решили, хутор так и так потеряем. Лосей и овцебыков я выпустил, пошли через мост над озером во Фрёсён, там Рагнфрёд спал пьяный в корчме…
– Ну, что опять мнешься? – сказал Ламби. – Ты разбудил его и вызвал на поединок?
– Да нет, на поединке он бы меня уложил. Просто горло перерезал, а потом мы лодку украли и от озера вниз по реке пошли.
Ловчий снова стал поднимать лук.
– Погоди. – Йокуль задумался. – Если Рагнфрёд Ямтамот разогнал и собирался законоговорителя убить, он сам был уже вне закона, стало быть, резать можно? Но лодку-то красть все равно нельзя? Тьфу, ямталандцы дикие, нам вас теперь судить, что ли?
– Чур меня от нуитских лешаков, – внесла свое веское слово Благута. – Пусть проваливают, откуда пришли!
– Какие ж они нуитские, – обоснованно возразил Йокуль. – Ямты – они не нуиты и не снорги, они сами по себе. Или были сами по себе, пока Йормунрек дружину не послал. И на Ямталанд хочет руку наложить? Сдается мне только, плохонько у него это выйдет.
– Вот что, – решил Ламби. – Оставаться здесь вам и впрямь не след, а через пару недель, из Хейдабира еще один корабль в Винланд пойдет. Его несколько беглецов с севера уже ждут, двумя больше, двумя меньше… Пусть у Карли голова болит – брать вас, или нет.
– Простокваша! – неожиданно воскликнула Дубрава.
Кувшин и положенная поверх лепешка исчезли. В отдалении, ветви нескольких деревьев качались, как от ветра.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
