Текст книги "Горм, сын Хёрдакнута"

Кода историографа

Конунг Горм Старый стоит у начала танемаркской истории. Хотя ему и предшествует череда полумифических правителей, Горм был первым, кто оставил о себе неизгладимую память в письменной форме – камень на вершине йеллингского погребального холма с четырьмя рядами рун, по преданию, высеченных самим Гормом в память о его жене Тире Осфосдоттир. Рядом с этим рунным камнем стоит еще один, поставленный Харальдом и Гуннхильд Матерью Конунгов в честь самого Горма, а чуть поодаль – гранитное изваяние, вытесанное гросс с небольшим лет позже. Скульптура изображает длиннобородого старца, спящего в кресле с открытой книгой в руках, молодую женщину, ласково смотрящую на старика сверху через спинку кресла, и большую собаку, свернувшуюся у его ног.

Этот образ начинает внушительных размеров иконографию, посвященную Горму Старому – коленопреклоненный Горм, на морском песке оплакивающий смерть своего младшего сына Кнута, Горм, кладущий венок полевых цветов к подножию рунного камня Тиры, Горм, под зимний солнцеворот дарящий внукам пряники (автор последней картины, похоже, слегка сомневался, изображает он Горма, Одина, или Погоду), и так далее. Живопись и скульптура в согласии показывают благородного старца, обычно в сопровождении огромного лохматого пса. К его непременным атрибутам также можно отнести меч и книгу. С Гормом нередко присутствуют Тира, обычно выглядящая на несколько десятков лет моложе супруга, Гуннхильд (следует заметить, что памятник на холме изображает с Гормом именно Гуннхильд, а не Тиру, как часто думают), Хельги Освободитель, Харальд, Кнут, Тихомысл Зоркий, Кирко Хронист, или Кнур Дурная Слава.

Довольно легко заметить, что среди всех этих изображений нет ни одного прижизненного, что неудивительно, если учесть время, когда жил Горм, когда портреты даже популярных фигур были большой редкостью. Даже на скиллингах, чеканившихся в Танемарке в то время, на одной стороне изображался пес, а на другой – руны с именами законоговорителя (Горм, кстати, пережил трех) и конунга.

Здесь следует сделать некоторое отступление. В немногих уцелевших под натиском ледников фрагментах предшествующих эр, нас часто удивляют отдельные черты сходства с позднейшей эпохой[201]201
  Эта глава – дань автора Н. Эйдельману, и использует вкрапления из его работ.


[Закрыть]. Очарование Кудиопартено, спрыгивающей с коня в объятия Алазона на одном из пиматолумских рельефов, конечно, усиливается дюжинами веков, отделяющими нас от влюбленных. Штурвал аэронаоса, разбившегося в дебрях Нотэпейро вскоре после прихода льдов, вряд ли привлек бы столько внимания, если бы речь шла об одном из первых воздухолетов Альдейгьи.

Что же касается сравнительно недавних времен – веков после отступления льда, тут мы, наоборот, чаще представляем прошедшее более «современным», чем это было на самом деле: ведь участники тогдашних событий от нас всего в дюжине с небольшим поколений.

И тем важнее в менее давнем прошлом вдруг заметить нечто особенно неожиданное, непривычное.

В Танемарке времен Хёрдакнута, отца Горма, вероятность того, что новорожденный младенец не доживет до двух лет, была около одной трети. Высшим достижением техники был примитивный паровой водомет, запаса топлива для которого хватало на то, чтобы приводить корабль в движение в лучшем случае несколько дней. Бумага была неизвестна за пределами багряной гегемонии, и саги изустно передавались сказителями. Да что там, когда внука Горма и правнука Хёрдакнута Свейна за год пригласила на свою свадьбу Рин, владетельница замка Целой Бяпли на Изогнутом Острове, выяснилось, что представления просвещенной госпожи кипарисового трона о размерах круга земного были настолько приблизительными, что к моменту торжества, Свейн с поездом только начал пересечение Великой Степи. Сегодня его путешествие заняло бы примерно три часа – час на ванскипе от Йеллинга до космодрома Уседом, час на суборбитальном челноке до космодрома Китсилано, и час оттуда на гидроптере. Кстати, в Гормовы времена, время мало где велось по часам – у большинства бондов, ложившихся с темнотой и поднимавшихся с рассветом, ни солнечных, ни тем более механических часов не было и в помине. В тех же немногих городах, где были башенные часы, знали только свое время: в самом деле, как согласовать стрелки во Фрамиборге, в Глевагарде, и в Альдейгье – не по радио же? Да и зачем? Во времена Горма земной круг казался больше и медленнее нынешнего в сотни раз, и час нередко был пренебрежительно малой единицей для измерения времени, не говоря уже о меньших его составляющих.

Хоть часть приведенных здесь примеров не очень важна, она приближает удаленного на века исследователя к его главной, по сути, цели: пониманию, «общему языку» с прошлым; напоминает об осторожности, осмотрительности даже в сравнительно недалеком историческом путешествии.

Поэтому можно сказать, что совершенно современная на вид и потрясающая своим реализмом картина времен законоговорительства Сварта на серебряном зеркале работы Йигино, считающаяся (с некоторой исторической обоснованностью) изображением супруги Горма Тиры, скорее представляет исключение, чем правило. Ясный взгляд ее зеленых глаз пронзает густую пелену: в прошлом, даже не отделенном от нас темной эрой оледенения, многое туманно. Так, несмотря на то, что Горм был первым правителем, объединившим Танемарк и через лендманнов и епархов контролировавшим значительные территории на юге, сохранилось на удивление мало достоверных исторических документов о первом конунге Танемарка. Ему приписывается авторство нескольких поэтических фрагментов, передававшихся несколько веков в устной традиции и впервые записанных фольклористами, уже когда колонисты Хейма заселяли Драйген. Он несколько раз упоминается в Первой Островской Летописи, в Саге об Эгиле, и в Коннахтском Свитке. Единственный первоисточник, где жизнь Горма изложена более или менее подробно, это Закат Гегемонии Кирко Хрониста, но достоверность событий в изложении Кирко ставилась более поздними историками под сомнение как в связи с активным участием в событиях духов и говорящих животных, так и в связи с его предвзятостью, действительной или кажущейся.

То, что достоверно (не из фольклора) известно, это что в последние годы законоговорительства Сварта Каменное Слово, Горм захватил Слисторп (затем переименованный в Хейдабир), таким образом объединив Танемарк. Он участвовал в набегах Йормунрека Хаконссона на Килей, Гуталанд, и Лимен Мойридио (правда, источники расходятся в описании его роли). В конце концов, Йормунрек был убит Гормом в поединке за право жениться на Тире анассе (здесь источники еще резче расходятся: и Первая Островская Летопись, и Закат Гегемонии вообще дают существенно более отрицательную оценку правления Йормунрека конунга). После смерти Йормунрека, его брат Хакон Добрый стал конунгом Свитьи, женившись на одной из сестер Горма, брат Горма Хельги и его сестра Аса возглавили Фрамиборг и Совет Семи Племен в Винланде соответственно, а остатки войска Йормунрека бежали в Лейган, где были разбиты Брианном из Коннахта и Гормом, провозглашенным конунгом на тинге Хроарскильде в первый год законоговорительства Роала Сурового. Затем Горм был конунгом Танемарка восемьдесят три года, до самой своей смерти, после которой его сменил Харальд Диковина в Ухе, к тому времени уже очень немолодой, кто вскоре просил тинг передать правление своему сыну Свейну Вилы. В течение этих восьмидесяти с лишним лет, очень мало известно о том, чем занимался Горм. Он вновь упоминается в летописях и свитках уже по достижении глубокой старости. Подобно патриарху Туле Эгилю, Горм пережил одного из своих сыновей, Кнута, погибшего при испытании подводной лодки. Трогательно оплакав его смерть, Горм вскоре похоронил и Тиру, украшение Танемарка. Согласно Первой Островской Летописи, сам Горм умер спустя один год и один день после Тиры, закончив вытесывать ее рунный камень, и был погребен Харальдом, Гуннхильд, и Свейном, рядом с супругой, в соседнем погребальном покое от Хёрдакнута и его двух жен.

Таким образом, как о жене и детях Горма, так и о многих его родичах, современниках, и друзьях, начиная с Эгиля Скальда и заканчивая Всемилой Посадницей, источники сообщают гораздо больше, чем о самом конунге, хотя он был не только первым признанным владыкой всего Танемарка, но и конунгом, облеченным тингом властью на самый долгий срок в истории, не говоря уже о богатой фольклорной традиции, окружающей Горма и Тиру. Ранние историки, начиная с Сакси Долговязого, не делали большой разницы между хроникой и фольклором, и в их работах Горм предстает идеализированным образцовым властителем, воином и поэтом, щедрым к друзьям, милостивым к побежденным, справедливым судьей на тинге, и ревнителем прав бондов. Ему же (и в равной степени Тире) в заслугу ставили начало объединения земель севера, северо-востока, и Мидхафа в союз. В значительной степени, такое представление было навеяно не только народными балладами и Закатом Гегемонии, но и желанием самих историков поставить Горма в пример современным им ярлам, например, как это сделал Сьеффри О'Финве в Истории Конунгов Севера, чтобы устыдить Адальреда Неготового.

В более поздних работах, авторы которых уже понимали разницу между хроникой и сказанием, встречается и более скептическое отношение к Горму. Одним из обоснований для такой переоценки как раз и служит то, что восемь десятков лет его правления так небогаты упоминаниями о делах конунга. Кстати, у начала такого толкования стоит сам Сакси Долговязый, с упоением рассказывающий о ранних походах Горма и ставящий ему в упрек полное неучастие в набегах в последовавшие десятилетия скучного, с точки зрения Сакси, мира. Форсвар Хестр обходится с Гормом еще суровее, доходя даже до того, что называет его не Гормом Старым, а Гормом Ленивым. Форсвар же, а за ним и Пард Сын Вдовы существенно пересматривают отношение предшествовавших историков к Йормунреку Хаконссону, в основном питавшееся описаниями его злодейств в Первой Островской Летописи, в Закате Гегемонии, и в Горьких Слезах, Проливаемых над Камнями Фергуни Хайлаг. С точки зрения Парда, Йормунрек был носителем нового, объединившим своими завоеваниями значительную часть круга земного и тем ответственный за последовавший взрыв в развитии науки, а его жестокость была обусловлена необходимостью преодолеть сопротивление нововведениям. Таким образом выходит, что Горм, убив Йормунрека, как раз вернул Танемарк к более размеренному и архаичному укладу. Другие историки упрекают Горма и за недостаточную прогрессивность по сравнению с его младшим братом Хельги, объявившим рабовладение в Винланде вне закона и начавшим нещадную охоту за кораблями работорговцев, пересекавшими Завечернее море.

Хронист Кальмота Палача Вёрд Анкас, заодно с описанием Горма как лентяя и подкаблучника, идущего у жены на поводу, заявил, что политические и управленческие методы Йормунрека, афористически сформулированные в его высказываниях, по-настоящему опередили свое время. Заодно Вёрд попытался и приуменьшить Йормунрековы зверства, обвиняя гардарских летописцев и хронистов Гуталанда и багряной гегемонии в предвзятости. Согласно Вёрду, Йормунрек был не более жесток, чем та же Тира, незадолго до падения Лимен Мойридио безжалостно подавившая бунт в городе.

Иронически, от такого толкования истории предостерегал современников уже Тихомысл Зоркий в Отповеди Фафыжникам. «На переправе через Фрёсён-реку, дожидаясь парома, говорил один нуитский рядович другому: “Вот при Йормунреке, при нем порядок был, и паром не опаздывал.” Эйстейн же старец, услышав эти слова, возразил так: “Помню я те времена. Верно, паром не опаздывал, потому что Йормунрекова дружина его потопила, а паромщика повесила.”»

Дело даже не в том, что жестокость Йормунрека была бессмысленной, хоть ему и впрямь удалось объединить значительную часть северного материка – преимущественно в страхе перед собой и ненависти к себе. Первой и главной ошибкой, в конечном счете оказавшейся для него смертельной, было то, что он не желал и не умел хозяйствовать, считать, и рассчитывать. Пока его войско продолжало завоевывать новые города, захватывая их богатства, это сходило конунгу с рук, но одной задержки с завоеванием Энгульсея хватило, чтобы пустить в действие цепь последующих необратимых событий, начиная с восстания Хакона, приведших к закономерному (я употребляю это слово неспроста) концу в Боргене в предпоследний год законоговорительства Сварта Каменное Слово. Там, если следовать описанию, приведенному в Закате Гегемонии, Йормунрек допустил свою вторую ошибку, в присутствии своих дружинников противопоставив закон, бывший на стороне Горма (пусть и схитрившего), своему произволу. Это противостояние происходило не впервые – конунг уже разогнал не один тинг, но на этот раз оно оказалось роковым, и не случайно, что на стороне закона выступили (и оказались победоносны) именно Горм и Тира.

В этом смысле правы историки, утверждающие, что Горм был традиционалистом. Он действительно следовал традиции – традиции закона и народовластия Севера. Но слова тех же историков, касающиеся бездействия Горма на протяжении последующих десятилетий, не совсем верны. Вспомним, что творилось в то время в Танемарке и вокруг. Произошел взрыв рождаемости, вследствие чего за время правления Горма Старого численность танов удвоилась. Сельскохозяйственное производство начало переходить на интенсивную основу. В Хейдабире и Хроарскильде было налажено поточное производство кузнечных изделий. Началось воздухоплавание. Чуть дальше, в Альдейгье, расцветала астрономия с использованием зрительных труб. В Энгульсее было изобретено книгопечатание с наборным металлическим шрифтом. Ушкуйники совершили кругосветное плавание.

Мир, в котором жил Горм, стремительно преображался, вступая в эру открытий и изобретений, путь в которую открыли воздушный шар Кнура Дурная Слава, зрительная труба Тихомысла Зоркого, стилос Кирко Хрониста, и прокипяченный скальпель Щени Мудрого. Отнюдь не случайно, четыре этих имени связаны с именем Горма Старого, как и имена Родульфа Сквернослова, Ингимунда Рассудительного, Саппивока Защитника Выдр, Хельги Освободителя, Асы Хранительницы, и, конечно, Тиры, Красы Танемарка. Заслуга Горма Хёрдакнутссона перед историей заключается как раз в том, скольким талантам он помог развиться.

Иронически, со временем, имена и дела друзей и ближайшего окружения конунга полностью затмили его самого. Миф прав в том, что Горм был, судя по всему, храбрым воином, но не таким, как Боривой Руянский, неплохим поэтом, но куда менее изобретательным и плодовитым, чем Эгиль Сын Лысого или Родульф Сквернослов, и отличным руководителем – но тут ему трудно тягаться уже с блеском Тиры. Конунг прожил долгую жизнь, насыщенную событиями – разбором тяжб бондов на тинге, строительством, дипломатическими усилиями, направленными на поддержание мира, разведением собак и лошадей, поездками в Винланд и на Килей, и так далее. Но как этим повседневным делам сравниться на суде времен, например, с перелетом Кнура из Трегорланда в Глевагард на паровом аэрокеркуросе, или с путешествием, вдогонку которому было написано «Хождение за пять морей Ушкуя Овсяниковича и Букана Ушкуевича Мохнатинских, с рассуждением о разнообразии тварей и его причинах?»

Один из примеров деятельности Горма, забытой летописцами, изустно, а затем и в форме лубка, передавался лютичами. По их преданию, Горм был приглашен Домославом Лютичским, чтобы рассудить его тяжбу с Годником из Шапок. При этом, так как гордый Годник наотрез отказывался признавать не поморянина в качестве судьи, роль конунга в переговорах была сведена к переводу. «Зачем переводить с венедского на венедский?» – спросит читатель. Лютичский и поморянский варианты языка и вправду были взаимно понятны во времена законоговорительства Роала Сурового, хотя некоторые слова значили по-лютичски вещи, противоположные их поморянским значениям, например – «запомнить» – «забыть,» или «поправить» – «казнить.» Хуже того, стук на одном языке соответствовал пуку на другом, а карман и вовсе оказывался задницей. Так или иначе, Горм сидел за столом вместе с Домославом и Годником, осыпавшими друг друга бранью, и смиренно ее «переводил.» «Псицы сын!» – кричал Домослав. «Ты неправ,» – говорил Горм. «Ты псицы сын, псицы муж, и псицы брат!» – отвечал Годник. «Но ты более неправ,» – переводил обратно конунг. Через некоторое время, сторонам удалось выяснить, что бывший предметом распри заливной луг ушел под воду, после чего лютичи с поморянами помирились (на крайне непродолжительное время), а на месте луга в устье Нисы был сброшен рунный камень. Казалось бы, просто народное сказание, и в нем с тем же успехом могли бы упоминаться не Горм, Домослав, и Годник, а Йокки, Радигост, и Дагомир. Так думали, пока при строительстве сухого дока драга не вытащила на берег плоский кусок гранита с одинаковой надписью на каждой стороне (надо полагать, на старолютичском и старопоморянском): «Домослав и Годник утопили здесь ссору. Горм из доней переводил. Славомир резал руны.»

Таким образом, неожиданно подтвердился один из мифов. Другому известному полумифическому событию, бою Горма с Берси Берсерком, дает возможное объяснение история медицины. Согласно Былине о Куруме Богатыре, знаменитый Берси, победитель пяти дюжин и трех хольмгангов, не проигравший ни одной схватки, вызвал Горма ярла на поединок вскоре после встречи Йормунрека с винландским флотом. Поводом послужило якобы то, что ярл не приносил жертв Одину. Ситунская книжица Бои Хольмганга Берси, относимая уже к законоговорительству Ингимунда, утверждает, что старого поединщика «поблазнили» на вызов жрецы Одина. Так или иначе, бой начался на песчаной косе у моря в присутствии большого количества зрителей. Берси вначале был настроен очень решительно, и заранее посвятил свою победу Одину. После обмена десятком ударов, Берси расколол мечом Гормов щит. Взяв новый щит, Горм сказал: «Покажи-ка мне этот удар снова, дядюшка Берси.» После этого, соперники обменялись еще парой дюжин ударов, дружелюбно беседуя, Берси расколол Горму второй щит, Горм ответил тем же, после чего Берси неожиданно потребовал пива, вместе с Гормом распил бочонок, и расстался с ярлом в самых дружеских отношениях. Это был последний бой Берси, спустя несколько лет так и умершего непобежденным.

История на первый взгляд неправдоподобна. Объяснение Былины о Куруме Богатыре (бойцов помирил Яросвет, чтобы умалить Чернобога), как и объяснение в Боях Хольмганга Берси (бойцов помирил Кром в пику Балару, чтоб тому неповадно было прикидываться Одином), вряд ли доподлинно соответствует действительности. Так что же, рассказ вымышлен? В недавно воссозданном из палимпсеста фрагменте Наставления Знахарю написано следующее: «А у воина, много раз в бою битого по голове, хоть и не так, чтоб череп расколоть, память пропадает, особливо на недавнее, рука со стороны противу той, куда чаще бит, трясется, и язык заплетается.» Это точное описание симптомов посттравматической энцефалопатии, возникающей вследствие многократных сотрясений мозга. Здесь следует вспомнить, что предполагаемым автором Наставления Знахарю является Щеня Мудрый, верховный жрец Яросвета, а в молодости спутник Горма и, по некоторым преданиям, его кровный брат, прижитый от Хёрдакнута коннахтской рабыней в Острове. Согласно Былине о Куруме Богатыре, Щеня присутствовал при поединке, перед его началом осенив Горма знамением Яросвета. Таким образом, он мог распознать у Берси симптомы посттравматической энцефалопатии и сообщить об этом Горму, а тот – найти способ закончить поединок без ущерба как для славы Берси, так и для своего дренгрскапра.

Рассказ о бое Горма и Берси вкупе с современным объяснением как раз подчеркивает основную черту Горма, в описании которой сходятся и фольклорные, и летописные источники – конунг всё старался сделать по чести. В этом он не опередил свое время, он просто был достойным его представителем, и тем дал потомкам возможность направить ход истории по круто восходящей спирали.

В этом контексте и любопытна книга, послесловием к которой служит мое рассуждение. Подобно Сакси Долговязому, ее писатель свел воедино летописные и фольклорные источники, а также попытался найти правдоподобные объяснения таинственным событиям, описанным во второй части Заката Гегемонии. Насколько это удалось, судить читателю, но идея о том, что Горм мифический гораздо ближе к Горму историческому, чем можно предположить из многих трудов, заслуживает внимательного рассмотрения.

Я, Тафи Неспешный, записал эти слова в две дюжины и второй год законоговорительства Радегонды «Расписной Черепахи» Воятичны перед вече в Альдейгье.