Текст книги "Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1837-1845"

953.
Тургенев князю Вяземскому.

9-го июня 1844 г. Париж.

Милое письмо твое с князем Мещерским получил в день моего сюда приезда из Шанрозе 4-го июня. Вчера Бутовский уведомил меня, что готов послать к тебе книг, и я сейчас посылаю за ними. Но вместо философии немецкой Grimlilot пошлю только «Бетону» и «Письма о Париже» m-me (Hrardin, для тебя интересные. Grimblot и немец не поймет, К сим приложу три волюмчика биографий St.-Beuve, по только для твоего прочтения и для присылки в Москву чрез Булгакова Лизе Сушковой. Она только две книжки получила из всего посланного. Завтра увижусь с Бутовским и условлюсь, как послать остальное, после первого отправления. По желанию князя Александра Николаевича Голицына купил я редкий фолиант «Трисмегиста», и не знаю, как отправить.

«Les mystères de Russie» вышла только первая тетрадка с ж – ми в русских банях. Девушке в руки взять нельзя, и Смирнова не могла показать брошюры Елене Мещерской. Третьего дня я у неё обедал; вчера у Тютчевых (у моей мюнхенской пассии) и в первый раз проводил вечер у Свечиной. Des «Mystères» автор тот же Fournier, что собрал вранье о России в одной книжке. Очень злого не будет, вероятно, а просто дрянь – всякая всячина из печатных и салонных дрязгов. Выходит по 1 livraison в неделю.

Автор статьи о Бенжамене Констане – точно, St.-Beuve: ты угадал, но как перепечатывать такие ничтожные письма его молодости!

Я здесь и все еще страдаю. Новый доктор открыл, что у меня la rate и пухнет бок, и он, как и все другие, посылает в Эмс, а Кореф – в Карлсбад, а Шомель, Louis и прочие – в Mont-d'Or и Vichy. Кого слушать? Завтра собираю consilium из Андраля и Шустера и все решу. Но, кажется, во всяком случае поеду в Германию. Мои вчера приехали из Шанрозе провожать меня.

Если ты получишь лекарства для Е. ф. Муравьевой, то пожалуйста поскорее отправь.

Укладывая бумаги, нашел и твою росписку и вспомнил, что в июле я должен еще платить 60 р. асс. Орине. Отошли их сестрице; и прежние отослал ли? Я отметил их и эти отмечу также.

29-го мая./10-го июня.

Сегодня в «Дебатах» прочтем, если дадут, «Table des matières des «Mystères sur la Russie» и новой книги Головина. Я приложу, но не знаю еще, в который пакет, книжку Дюпеня против Монталамбера: «Réfutations des affections de Montalambert et défense des articles organiques du concordat». Дельное опровержение фраз и софизмов Монталамбера, коего люблю и почти уважаю, а Дюпеня не люблю и не уважаю, mais la vérité avant tout.

30-го мая./11-го июня.

Вчера возвратил мае князь Голицын ящик с лекарством для Муравьевой. Не знаю, с кем и как послать, а так нужен! Бутовекий также не был. Книги готовы для тебя: две части «Бетины» и Гете и «Письма» Girardi и о Париже твоего времени; для Сушковой – три части St.-Beuve. И книгу-фолиант Голицыну не знаю как послать, а сам готовлюсь в отъезду! Сегодня консилиум.

«Mystères» книга по рассчету книжников писала, а совсем не Чарторижским и прочими. Вышла биография Талерана par l'Homme de rien, в 2-х тетрадках. Пришлю.

12-го июня.

Вчера встретил я Голицыных у Мещерских и упросил княгиню взять лекарства. Она надеется уложить. Посылаю вместе с этим письмом сегодня. Авось, но не наверно! едут завтра.

Вчера же в новом Consilium Андраль, ощупав меня, нашел, что у меня невральгия, accompagnée d'un légère turgescence de la rate; что нужно ехать в Эмс на семь недель: три пить, полторы купаться, одну отдыхать и еще три пить и купаться, меньше кушать и легкое; жить, если можно, следующую зиму в теплом климате.

еду 3/15-го июня в Эмс, на Lille и Courtenay, где бывал уже, чрез Бельгию, в Ахен и Кобленц; оттуда Эмс в двух милях. Сестрице посылаю подробное предписание докторов. Простите! С дороги уведомлю, куда писать, но из Парижа всегда и всюду дойдут письма.

Вчера Смирнова взяла у меня шесть волюмов для отсылки к тебе, из коих три для Сушковой («Бетина», два «Письма о Париже» Girardin и St.-Beuve). еду к ней болтать сегодня. Мы едем почти в один день отсюда. Чрез Бутовского пошлю, если возьмет, «Mercure Trismégiste», фолиант для князя Голицына. Отошли его чрез Прянишникова и письмо также. Прянишникову письмо отдай и прежде, нежели книгу получить.

954.
Тургенев князю Вяземскому.

[Конец июля. Эмс.]

Милый Вяземский! До тебя новая и важная просьба: прилагаемую у сего доверенность нужно поскорее засвидетельствовать в Министерстве иностранных дел, то-есть, что свидетельство точно дано здешним консулом.

Я уже раз посылал прямо в Симбирск подобную доверенность, но оттуда Татаринов должен был посылать ее опять в Петербург для засвидетельствования в Министерстве иностранных дел, а теперь нужна поспешность. Пожалуйста, поручи своему чиновнику снести доверенность в Министерство иностранных дел, где и засвидетельствуют руку здешнего консула. Потом немедленно должно отослать в Симбирск, его высокоблагородию Александру Николаевичу Татаринову. Не сетуй на меня за новые хлопоты, но, право, это предпоследние. Не к кому более обратиться, а дело должно скоро кончить.

Письмецо к Свербеевой отошли поскорее к Булгакову. Ради Бога, успокой меня и уведомь об издержках по доверенности и для отправления. Я припишу к твоей расписке в уплату. А вот тебе за это и новинка, едва из печати: защита Петра Великого против Кюстина. Других сочинений того же автора не посылаю. Увидишь по обертке речи. Нового ничего нет, но суждения вообще здравы, или à peu près.

Сейчас у меня Смирнова. Чрез четыре дня едет прямо во Франкфурт; оставит детей с Жуковским, а с Гоголем обрыскает Бельгию и Голландию и в августе к вам.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербурге. А prince Wiazemsky. Très pressée.

955.
Тургенев князю Вяземскому.

июня/6-го июля 1844 г. Киссинген.

Я уже десять дней как здесь, но мне хуже, чем было в дороге и в Париже. Душою и сердцем я отдохнул у милого ангела Жуковского и писал к вам оттуда с графинею Велгурской, Здесь страдаю. Доктор осматривал три раза; три раза приставляли пиявки; еще не пью Рагоцци, а только Пандур, и не беру ванн, а мажусь чем-то. Доктор опасается начала воды в боку, но может быть и не будет. Я отдал себя Богу и спокоен, по часто грустен. Читаю, едва таскаю ноги и встречаю толпу петербургских знакомых: Северина, князя Горчакова и Головина закавказского. Получаю письма от своих; пишу к Жуковскому, который приезжал нарочно в Гейдельберг, чтобы быть личным свидетелем последней консультации моей с Хелиусом. Все тот же! Но и я был счастлив его святым счастием, тихим западом прекрасной жизни. Трудно найти и ему жену, его достойнее, да и все семейство. Пробуду здесь еще, вероятно, недели четыре, возвращусь к Хелиусу, а потом, вероятно, пошлют в Вальдбад. Зиму – или в Париже, или в Италии, если необходимо. Пиши поскорее сюда.

Пожалуйста, получи по доверенности деньги и перешли в Париж чрез Штиглица, да не забудь о прежних 60 рублях, всего 120 р. асс. В Москву послал ли? Новых не посылай.

Здесь швейцарский Вальтер-Скотт – Цшокке, 74 лет и бодр, и bon-vivant. Мы часто беседуем. Он продолжает писать повести, с тех пор, как ценсура мешает ему писать историю и его современной жизни, полные Ueberlieferungen. Он единственной автор der «Stunden der Andacht» (часы благоговения), кои приписывали и Веленбергу, и другим; и папа на Веленберга сердился, и Пезаровиусу за перевод при нас досталось и пр. И кёнигсбергский историк Фохт здесь, но я – уже не «прежний я» с ними. Мысль и сердце далеко и ближе к смерти, следовательно и к Евангелию. И из Парижа мало взял с собою. Посылаю в Москву «Pensées sur le Christianisme» par Droz и биографию Талерана par un Homme de rien, и процесс Дюпеня с Монталамбером. Талейрана возьми и прочти, если хочешь; другие немедленно отошли. Письмо твое с князем Гагариным здесь получил. Спасибо!

Жаль, что нет здесь брошюры Тютчева «Письмо в редактору «Аугсбургской Газеты» Кольбу»: хорошо писано. Мы с ним видались в Париже. Умен и сведущ, и с пером.

Жуковский очень доволен письмом твоим ко мне в Париж о религии.

Я должен писать лежа: трудно.

Еще не собрался отвечать и королю Прусскому на милое письмо.

Желал бы описать тебе Мицкевича, как он теперь: совсем не тот, за кого его принимают: не враг русских, не поляк, а апостольский христианин с примесью католицизма, от коего трудно отделаться.

Как я сгрустнул по академике Круге! Старейший мой приятель: еще в детстве, в ссылке, знавал меня в Симбирской губернии и любил во всю жизнь. Новый свет прольется на русскую историю, если все осмелятся напечатать, что он оставил.

Прости! Обними своих, хоть заочно. Пожалуйста, все поскорее в Москву и откликнись. Вероятно, пошлю коробочки с Vichy. Отошли в Москву же.

Сейчас Северин сказал мне, что из Мюнхена отправит к тебе доверенность и свидетельство, ибо здесь нет печати.

Граф Вобринский занемог лихорадкою и к водам не ходит. Вчера навещал я его, но не мог видеть. Прости! Пиши, то-есть, помни меня.

956.
Тургенев князю Вяземскому.

30-го августа/10-го сентября 1844 г.

Франкфурт на Майне. Саксенгаузен. Hôtel-Joukoffsky.

Я приехал сюда 5-го сентября из Гейдельберга, парами на воде и на суше, и там еще получил отсюда милое письмецо твое от 3/15-го августа из Ревеля, а на днях и известие из Парижа, что вексель уже прислан, но прежде еще задумал соединить их в один и здесь заготовил другую доверенность за последние четыре месяца и со страхом, и благодарностью посылаю для представления, куда следует, как и прежнюю. К концу года деньги сии нам будут нужны. Я еще из Парижа и к тебе, и к Булгакову писал, что фолиант «Трисмегиста» послал я для князя Александра Николаевича, который писал ко мне об отыскании его. Это редкая редкость, и я случайно отыскал ее для него и для себя. Я уже и уведомлял его давно, что послал. Итак, отправь через Прянишникова, сказав, что это для князя. Авось, он еще не забыл его адреса; или через Попова, который, кажется, памятнее.

Благодарю за письмецо Ховр[иной]. Когда сберусь с силами, буду отвечать. Передай благодарность за воспоминание, через кого можно.

Ты поразил нас вестию о Боратынском. Мы не навеки расставались весною в Париже, и не он должен был тогда страшиться смерти. Из газеты узнал, что он исчез под не– бом Тасса.

Строки твои о Раисе мило-справедливы: послал в Париж и передам аббатской хозяюшке; а ты перешли их к Свербеевой: я обещал ей, а переписать в письме к ней места не было.

Что тебе сказать о себе? Я в храме Дружбы и окружен ангелами. Приняв от Хелиуса с клистирною трубкой предписание употреблять ее три недели ежедневно, а потом несколько месяцев через день, между тем три-четыре недели Traubenkur в Champrosay, капли до тех пор, пока в глазах не засверкает, я оставил Гейдельберг больной, но долетел сюда изрядно и первые три дня мне было хорошо; в четвертый получил из Симбирска письмо, которое взбесило, встревожило меня, и мне стало хуже. Начинается история, подобная Жихаревской, хотя в меньшем объеме, в 50000 рублей, но гнуснее в отношении лиц. В этот же вечер получил письмо из Парижа, что брат не купил с аукциона деревянного дома с дачей, который давно имел в виду, чтобы жить в нем и зиму по предписанию докторов, для Клары и Сашки, у коей сильные пальпитации, а не пошел далее 90 тысяч (с постройкою нового дома обошлось бы в 150 тысяч) вероятно потому, что получил письмо симбирское накануне, ибо считали на этот капитал, а должница считает на мою болезнь и скорую смерть, с коей прекратится и долг, ибо она или дети – мои законные наследники. Непокупка дома привела нас в совершенное недоумение: что делать, где жить? В старой даче зимой невозможно, а здоровье всех и брата и доктора этого требуют; и уведомление о болезни, то-есть, описание получил, уже расставшись с Хелиусом. Все это меня встревожило, но пока не говори об истории. Я уже писал грозное письмо и дал слово не умирать, не вытребовав долга.

Я страдаю, почти как и страдал, но хожу лучше. По сию пору ни Киссинген, ни Вильбад не помогли. Что-то произведет инструмент Мольера? Жуковский, как собрат его, надеется. Теперь о нем, то-есть, о Жуковском. Я здесь блаженствую сердечно в милом, добром, умном семействе, изнеженный всеми комфортабельностями жизни, достойными шотландской сивилизации и всей классической дружбы Жуковского и его ангела-спутника. (Ангел беременна уже пятый месяц и в январе должна родить, вероятно, мальчика). Они покоят и лелеют меня, как старого друга-младенца. Ты знаешь, какой мастер Жуковский устраиваться, но он превзошел здесь себя во вкусе уборки дома, маблей, картин, гравюр, статуек, бюстиков и всей роскоши изящных художеств. Все на своем месте, во всем гармония, как в его поэзии и в его жизни, о которой ты, по случаю его, пережившего всех прочих, таланта, так прекрасно откликнулся. Я описал наш день Свербеевой, но вот очерк и для тебя. Он встает в семь часов[24]24
  Рукою Жуковского исправлено: «В пят».


[Закрыть] и беседует с Гомером (перевод «Одиссеи» на 8-й песни и перевод, – по его мнению, коему я верю, как чужому, – прекрасный и лучше всех других). В девять мы вместе завтракаем, и милая жена-хозяйка разливает сама кофе моккский. Жуковский во всем сибарит. Дитя с нами и редко и тихо плачет. И отец, и мать ухаживают за ним по правилам здравой педагогики и опыта других. До 12-го часа Жуковский опять с Гомером, потом опять с Морфеем, то-есть, спит до первого часа, закрываясь от мух «Аугсбургскою Газетой», которую, как немецкий европеец, получает, но не всегда читает, предпочитая баденскую «Badeliste». От часу до двух – мелкие поделки или визиты. В два обедаем. После обеда – болтовня, и при солнце, под деревьями, в саду. Тут являются иногда к чаю или к моему молоку, разбавленному водой, сестры, мать, отец святой Елисаветы Жуковской: милое, умное, почти идеальное в немецкой существенности семейство; музыка – они поют и играют; Жуковский гуляет с час; до часу – визиты: гениальный и всеученый Радовиц, художники с бюстиками, с портретами. Вчера, в день моего ангела, он подарил мне свой бюстик – головку в миньятюре, из обручка выглядывающую, удивительного сходства. Я закажу ее и для тебя.

Новых книг и старых хороших, особливо в моем вкусе, много и у него, и в шкафе жены, которая читает хорошее и хорошо, и не так, как я, а обдумывая прочитанное в пользу души, которой у неё много, и здравомыслия во многом. В ней много der hohen aber auch tiefen germanischen schönen Weiblichkeit. До седьмого часа порхает вокруг нас Сашка, уже с чертами элегияческими в широком лобе и в глазах.

Я проживу здесь еще неделю и возвращусь в Париж-Champrosay к зрелому винограду, на который осужден Хелиусом. Не знаю еще, как поеду. Хотелось бы опять парами, но бельгийские железные дороги ужасно шатки на сторону, и я едва мог выносить качку эту и ехав сюда, а теперь мне хуже, нежели было тогда. Если через Амиенс поеду, то заеду и в St.-Acheul и опишу его тебе. Погода, наконец, прояснилась и тепло. Здесь много русских, но не все живут во Франкфурте: нет помещения по причине ярмарки. Гудовичи остановились в Ои– пенгейме, Киселева приезжает из Гомбурга, Нарышкина (сестра её) и графиня Разумовская, воплощенное восьмидесятилетнее веселие-детство: живет и пляшет на самом гулянье «Mainlust» перед нашими окнами; но я еще никого не встретил, ибо из дома и из сада не выхожу. Постараюсь обрыскать хоть в коляске ярмарочные выставки товаров и книжные лавки; авось, не найду ли для тебя и для Москвы какого нового бельгийского передела? Я живу теперь в германской духовной литературе; скоро опять на французский подножный корм. (Rancé перепечатан в разно-форматные издания).

Здесь нашел и две книжки «Современника», ничтожнейшего из ничтожных; дюжину толстых «Отечественных Запасок», в коих многое пробежал, если не прочел. Дает по крайней мере понятие о том, что делается дельного и бездельного. Сербинович раз писал ко мне в Париж недавно, но «Журнала Просвещения», кажется, не послано. Разве без меня?

В Германии Тейнер, монах оратории, издавший года за три сильную критику и клевету на наше церковное правительство, недавно издал другую книгу с переводом рапортов графа Протасова государю, с злобными, а иногда и с дельными примечаниями. Я писал слова два о сей книге к Сербиновичу с немцем, коего рекомендовал ему из Гейдельберга. Знает ли он о сей новой книге? Не худо бы ответить. Дай ему знать об этом: авось, он откликнется в Париж и справится, не залежалось ли чего в канцелярии графа Нессельроде и перешлет с последними паровозами.

Посылаю тебе зеленую тетрадку. Автор живет в Германии, где-то учительствует и много пишет для отчизны.

Я переписал из твоего письма для Свербеевой, следовательно, не трудись. Перешли письма, да пожалуйста и все книжки Сушковым, Свербеевым и прочим. Отсюда нечего.

Поэт Б[оратынский] умер по пословице: «Vedi Napoli е poi muoril»

Сейчас прокатился с хозяевами в первый раз по Франкфурту. Жуковский пошел в графине Разумовской. Я обрыскал книжные лавки и магазейны: ничего нет в Париже, опять приведется везти туда столовое полотно и безделки для Сашки и Софьи. Встретил графа Ал. Потоцкого. Он ехал к графине Салтыковой (урожденной княжне Голицыной) и сказал мне, что она получила добрые вести о князе Александре Николаевиче из Крыма.

Мы уже садились обедать (2 ¹/₂), как за Жуковским приехал нарочный из Бибериха пригласить его к обеду к герцогине Нассаусской. Он покинул суп и нас, оделся и отправился на железную дорогу через Майнц и в пять часов кушает там с Радовицем. Гром и молния провожали его. Теперь все просияло. Он возвратится в десять часов вечера и допишет это письмо.

11 Septembre.

Вчера графиня Салтыкова, урожденная княжна Салтыкова, расцветшая душой и телом, просидела у меня часа два и рассказала о жизни дяди в Крыму. Кажется, он там не на розах, хотя они и благоухают вокруг его. Кажется, что петербургские его корреспонденты не так исправны и не досылают ему всего исправно. Нельзя ли справиться у Прянишникова моим именем, послал ли он в прошлом году посланные пакеты с графиней Бенкендорф? Князь не раз писал ко мне через других, но об этих книгах ни слова, ни о других, а между ними была одна редкая, и эту только послал я только для прочтения.

Если Сербиновича уведомишь, что для него пишу, то прибавь, что вышла еще по его части любопытная книга Zuchenheim «Kirchliche Zustände in Bayern und Polen» и уверяют, но я не читал ее, что очень любопытно. Шлоссер в «Heydelberger Jahrbücher» сделал о ней статью, но и статьи я еще не читал.

Вчера нашел я в салоне нашем Дашкова вдову, дочь и сестру. они возвратились из Италии. Дочь очень похожа на отца, а мать я помню в её летах. Сестра очень много о тебе расспрашивала и очень нежно о тебе заботилась. В отечестве Вильгельма Телля она выдрала все волосы у горничной девки, и ее видели плешивою.

Приписка В. А. Жуковского.

Тургенев хочет, чтобы и я писал к тебе, по я могу только тебя письменно обнять, а писать к тебе некогда: иду со двора, чтобы увидеться с Дашковой, которая здесь и скоро уезжает. Если Тургенев в своем письме, которого прочитать не успею, написал тебе что-нибудь о Гомере моем pro или contra, то ни чему не верь; когда он попросил меня ему что-нибудь прочитать, я согласился, а он благоволил заснуть на десятом стихе; похвала ли это или осуждение – не знаю. Я кончил восьмую песню. Теперь опять пойдет живо. Прощай! Обними своих, кто на лицо, и Карамзиных, если они на лицо.

Приписка А. И. Тургенева.

Сегодня день нашего ангела, 30-го августа запоздалого летосчисления: честь имею вас поздравить.

957.
Тургенев князю Вяземскому.

8/20-го сентября 1844 г. Франкфурт на Майне.

Вот тебе живая и мертвая грамота: Велгурский и письма мои. Мы провели несколько минут вместе. Вчера не остался я к ужину и с кем же! В этом все мое настоящее! Если хочешь знать и о моей болезни, прочти письмо к сестре и к Свербеевой. Всего больнее сердцу, что я и в Париж еду с мрачным предчувствием; хотелось бы объехать его, прямо в Шанрозе! Мне немного сноснее, но все боль, сжатие в боках, везде. Мольерово лекарство употребляю через день, 24 дня ежедневно принимал в себя. расспрашивал о тебе, о твоих. Люблю вас всех по прежнему. Слушаю «Одиссею» Жуковского. Простота высокая и свежесть запаха древности так и наполняет душу! Что за колдун Жуковский! Знает по-гречески меньше Оленина, а угадывает и выражает Гомера лучше Фосеа. Все стройно и плавно и в изящном вкусе, как я распределение и уборка кабинета, салона его. Стихи текут спокойно, как Гвадалквивир, отражая гений Гомера и душу Жуковского.

Иду в книжные лавки поискать чего-либо бельгийского формата для Крика и Подсолнечного.

Отошли прилагаемые пакетцы; один посылаю с Убри, другой с Велгурским. Для тебя и в тех и других приятная беседа на зиму; с первым вспомнишь самовар франкфуртский.

От графа Протасова узнал я подробности о болезни и смерти Боратынского. можно было спасти кровопусканием. Доктор не настоял; другого призвали уже после смерти к жене.

Гоголь вчера был у нас; обещает заглянуть и в Париж, но к весне. Теперь едет в Рюдельгейм и возвратится сюда в мою комнату. Я радуюсь графиням Велгурским на зиму в Париже.

Если ты в сношении с кем-либо из Мещерских, – перешли записочку к Елене. Прости! Обнимаю тебя всем сердцем и помышлением. Тургенев.

Попроси у Подчаского прочесть письмо княгини Голицыной (Nocturne) к пэрам Франции. У меня петь его.

3 часа по полудни.

Видел Лазаревых-Вирен. Устал. Не знаю, уложу ли пакет для Убри.