Текст книги "Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1837-1845"

964.
Тургенев княгине В. ф. Вяземской.

Le 6/18 mai 1845. Francfort sur Mein.

C'est ici que j'ai reèu hier, chère princesse, votre bonne lettre du avril. Elle m'a été envoyée par mon frère de Champrosay, mais sans l'échantillon. J'en suis vraiment désolé, car cela me prive du bonheur de vous être bon à, quelque chose. Si du moius l'échantillon m'était parvenu, j'aurai pu, peut-être, m'aquitter de votre commission ici ou à Berlin. Mon frère ne me mande pas, s'il a reèu les deux No du «Moskwitianine». Néanmoins je vous en remercie beaucoup; je viens de les parcourir ici. Votre lettre et les quelques ligues de Wiazemsky nous ont un peu rassurées sur son compte, et Joukoffsky, pour sa part, a été très sensible aux inquiétudes que vous avez eu à son égard. Je l'ai trouvé beaucoup mieux, mais pas aussi bien pourtant que la dernière fois. Kopp étant absent, je n'ai pas pu encore le questionner sur notre ami: du reste Homère et Иван-Царевич sont les meilleurs médecins. Gogol, qui est maintenant à Homburg, uous a lu hier tout ce charmant poème. Je suis peiué de savoir, que vous avez été obligée de déchiffrer mes volumes russes. Envoyez les à, Moscou sans vous donner cette peine.

Je compte rester encore quelques jours jusqu'au retour de Kopp, qui m'enverra apparement à Karlsbad. Le médecin de Bonn est du même avis. En y restant 6 ou 7 semaines, depuis le 1 ou le 5 juin nouveau style, je pourrai peut-être me rendre à Berlin en août et delà en septembre à Moscou. Si par hasard Wiazemsky se décidait à faire uu voyage en Allemagne, veuillez m'en prévenir: j'irai le trouver. Il est probable que l'an de grâce 1846 je serai obligé de revenir à Karlsbad, mais je n'ai nulle envie de passer les hivers à Paris, car la santé de ma belle-soeur et de sa petite, ainsi que les affaires de mon frère exigent un plus doux climat, que celui de

Paris, et une résidence fixe. Je serai donc encore plus isolé dans la nouvelle Babylone. Je désirerai pouvoir me fixer il Moscou, quand Joukoffsky y sera, et surtout si Ostafievo ne sera pas désert.

Galaclioff est parti hier pour Pétersbourg d'ici; je ne l'ai su qu'aprôs son départ; il vous apporte mes lettres et quelques brochures de Paris.

7/19 mai.

Joukoffsky vient de me dire, que Jacques Tolstoy a oublié à Paris quelques-uns des petits paquets, que je lui avais confié, mais qu'il espérait pouvoir les lui faire envoyer. Veuillez, chère princesse, vous en informer et faire demander à m-r Tolstoy, si ce sont des lettres ou des livres, qu'il a laissés à Paris? Je serai bien peiné, si c'étaient les premières. Je me rappelle de lui avoir remis un gros volume des conférences de Lacordaire, un livre pour les enfants de m-me Swerbéeff et quelques brochures.

Veuillez, chère princesse, expédier les incluses à Moscou. Embrassez votre mari. Si vous voyez m-me Smirnoff, dites lui que ma première question à Gogol était sur elle, que je lui demande quelques commérages sur Pétersbourg, sur vous et ks vôtres surtout, donc sur les Karamzine aussi. Que fait le héros, Кавказский чуть не пленник? Malgré leur indifférence à mon égard je leur porte un dévouement sans bornes, qui se rattache au culte du passé. J'ai lu et relu les lettres de l'historiographe au ministre dans le «Москвитянин». Me permettra-t-on d'imprimer celles qui m'étaient adressées ou la censure les trouvera-t-elle encore преждевременными? Mes amis, les ennemis m'accorderont-ils ce passe-port pour l'immortalité? Si non, je les imprimerai à Leipzig, avec des commentaires et des notices biograghiques.

L'Evangile russe, prohibé par le Saint-Synode, s'y reimprime déjà.

C'est un certain m-r Ghennady, ex-diplomate, domicilié à Moscou, qui vous portera ces lignes. Pensez à moi quand vous aurez du loisir et une plume pour écrire.

Si mon cousin, Argévitinoff, en passant par Pétersbourg, aura l'honneur de vous offrir ses hommages, veuillez les accueillir avec bienveillance et lui communiquer ce qui le regarde dans mes lettres à Wiazemsky et à Moscou (voyez les incluses).

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому, г. вице-директору Департамента внешней торговли. В С.-Петербурге, Son excellence le prince Pierre Wiazemsky. A St.-St.-Pétersbourg.

965.
Князь Вяземский Тургеневу.

6-го июня 1845 г. Каменный острот.

Я не очень понимаю твою географию, но на всякий случай послал предписания Ковенской и Таурогенской таможне о том, чтобы запломбировали для досмотра в Москве или в Петербурге вещи, которые не захочешь ты предъявить к освидетельствованию на пограничной таможне. Куда бы тебя ни кинуло: в Москву или в Питер, а все, кажется, проедешь через один из означенных пунктов. Впрочем, если у тебя вещей с собою немного, то советую тебе отделаться от таможни на границе. Везти с собою вещи за пломбами опасно: могут оторваться или повредиться, и тогда ты с нами не разделаешься и подвергнешься значительному штрафу. Вообще, на снисхождения от нас не надейся. Мы с Вронченко никому не спускаем, и он крепко сидит верхом на букве закона: ничем не собьешь его. Ты спрашиваешь меня, куда тебе ехать: к Ивану Великому или к Петру Великому. Разумеется, я стою за последнего, и у меня готов для тебя и на даче, и в городском доме гостеприимный и радушный приют. Впрочем, если тебе нужно видеться здесь с государственными именитостями, то, разумеется, лучше быть здесь зимою. Летом все паши дельцы расходятся на подножный корм по всем сторонам. Граф Канкрин теперь в Павловске и в Совет еще не вступал. Во всяком случае зимою будет он в городе; он все довольно плох, слаб ногами и, кажется, убит духом, вероятно, бездействием. Я, если за границу в нынешний год и поеду, то разве в конце зимы, чтобы пораньше встретиться с весною. Поезжай теперь в Москву, а сюда приезжай позднею осенью.

Передай мой сердечный поклон Фарнгагену и спроси его, получил ли он от меня книги, за несколько месяцев тому посланные: роман федорова и еще кое-что. В Берлине ли наша Киссингенская красавица, графиня Лоттум? Передай и ей мое коленопреклонение. Здесь твои парижские красавицы: графиня Разумовская и Обрескова; возятся с таможнею, которая задерживает их заграничные прелести. Не знаю, за которою из них приплыл сюда…[27]27
  Слово не разобрано.


[Закрыть] Girardin le russe а Paris.

Я было-начал пить Рагоцци, но отказался; с Вронченко пить воды нельзя: он заливает чернилами и не дает времени даже порядочно сходить на час. Ты в Москве можешь еще застать Тютчевых. Обнимаю. Знаешь ли, что Елена Мещерская помолвлена за принца Бирона, брата Лазаревой? Свадьба будет в Москве. Да почему не приедешь ты на Штетинском пароходе? И дешево, и скоро, и покойно.

966.
Тургенев князю Вяземскому.

10/22-го августа, 3-й час по полудни. Великий Новгород.

Через полчаса еду в Москву, усталый, растерзанный. Грустно и тяжко: военные поселения так и давят меня. Я изнемог, как солдат внутренней стражи. Для чего и на долго ли недуги мои продолжаются?

1) Поблагодари графа Велгурского за милого, умного сына. Попроси графиню переслать поскорее, если не переслала еще, портрет и шаль и поблагодарить за меня сына, коему писать буду через них и скоро. 2) Скажи или дай знать K. С. Сербиновичу, что я в Москве, что везде требовали моих «Римских актов» в Германии; если есть еще запоздалые экземпляры, то пусть уведомит и вышлет те пакеты, кои залежались в канцелярии графа Нессельроде, 3) Обними своих и себя. Пиши ко мне. Утешай, поздвигай дух. Не употреблю во зло твоего терпения – читать мои письма.

 
Я в храм истории пойду
И там…
 

Нет ли и у тебя ко мне залежалых и зачерствелых лепешек или посылочек? Высылай скорее. Ни графини Орловой, ни преосвященного Леонида не застал: одна в Почаеве и Киеве, а другой в Хутынском монастыре, куда за реками не везут меня. Уведомь о себе и о своих.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербурге.

967.
Тургенев князю Вяземскому.

22-го августа 1845 г. Москва.

Я здесь не в первый раз с 14-го августа и читал твое письмо к Булгакову от 12-го; накануне этого письма я писал в тебе из Новгорода: пора бы откликнуться, но пожалуйста вернее о себе, например о глазах своих, кои буду беречь, сокращая и урежая письма. Я еще и Булгакова не видел, даже и Свербеевой: «Je la mange, je la bois, mais je ne la vois pas»; одну Ховрину в палатах отшедшего в тартар Цинского. Говорят, и княгиня Софья Григорьевна Болконская здесь. Увижу, если не уеду завтра опять в деревню, где пробыл пять дней, копаясь в моем прошедшем, то-есть, в переписке отца, матери, братьев но крови и по франкмасонству и пр., и пр., и пр. Выслушал отрывки, довольно хорошо написанные, панегирика Карамзину Погодина на памятник, сегодня в Симбирске открываемый; сообщил ему кое-что для биографии Карамзина. Кто-то там будет его слушать? Жаль, что я не «прежний я» – ускакал бы хотя и Погодина на Волге послушать.

Точно ли убит аршинный Обресков? Брат из Шанрозе и газеты – ни слова. Сербинович из вояжа возвратился. Дай ему знать, что я здесь.

У Филарета или у Василья Михайловича был в Успенье на завтраке, от коего уехал; но у самого Филарета буду, вероятно, сегодня, если соборная давка не задушит его. Выслушал его успенскую проповедь: умно говорил и о Богородице.

Здесь никого, хоть шаром покати, но и шар разобьется о мостовую. Виделся и наговорились до-сыта с Ермоловым: мы – соседи. Возвратился ли Канкрин в город?

Мельгуновы мои соседи здесь. Сейчас входит. Валуев болен чахоткой: уезжает в Монпелье. Языков в Петровском, с ним вместе; но Валуев горюет или грустит везде по России, да и Попов вряд ли поедет с ним. Мельгунов поехал к басманному философу, коего я также только раз видел. Я и не воображал себе такой пустоты! Теплиц был Парижем в сравнении с Москвою! Я спокоен в деревне; продолжаю хворать и дряхлеть.

Головин написал в Париже анекдотическую книгу о России: смесь всякой всячины, старой и новой, без связи и без главной мысли, но с претензиями. Я сужу, хотя и не читал.

В Успенский собор не попал; и там, вероятно, пусто, потому что чернь не всю впускают, а генерал-губернатор живет в деревне за 10000 рублей в месяц!

Я начитался в письмах Лопухина и батюшки о Прозоровском, Измайлове, графе Чернышове, графах Алексее и федоре Орловых: совсем иной мир! Много и о Карамзине нашел, но Погодину не сообщал.

Обними своих, Карамзиных и Мещерских. Старшая сестра Бирона умерла (Hohenthal).

968.
Тургенев князю Вяземскому.

29-го августа, Москва.

Милое письмецо твое от 22-го получил, но ты не получал моего из Новгорода, которое я вложил в письмо к Прянишникову, весьма для меня нужное, ибо и Прянишников не отвечал мне, а я ожидаю его ответа с мучительным нетерпением. Досадно и на графиню Велгурскую. Мне нужна посылка на этой неделе; я просил ее о присылке из всех концов Европы, а она ни слова.

В конце недели, вероятно в воскресенье, крещу у Свербеева сына Дмитрия. Еще не видел маменьки, ибо и до рождения не позволяли сй никого видеть; но часто бываю у них и, как гость у Вольтера, обедавший и упившийся, восклицаю: «Je la mange, je la bois, mais je ue la vois pas». Только слышу из столовой и утешаюсь её о мне нежною заботливостью. Я, брат, очень болен: едва ноги таскаю; только вчера выходил весь Кузнецкий или, лучше, тряпичный мост. И в деревне хворал, хотя не объедался, а оделял парижскими и карлсбадскими сережками девушек своих и казенных («я, батюшка, казенная отвечала одна мне в роще на мою просьбу поддержать и привести меня домой) слишком 400 безделок для всей Тургеневщины, моих экс-вассалок. Но не тебе обязан, ибо и не воспользовался предписанием пропустить меня без осмотра; не смотря на то, очень благодарен, но досадую, что ты напугал меня в Берлине, и все также пугали в Париже и даже в Карлсбаде. Очень досадно, особливо теперь.

Если Смирнова будет сюда, то как прилеплюсь к её колеснице и в деревне сделаюсь Павлом её. Предвари ее и меня, когда выедет и где остановится.

Завтра возвращаюсь в Изварино праздновать себя и снова разбирать бумаги: какие сокровища, даже и для Европы, но особливо для России! Например, о финансах – кипы бумаг любопытных и наставительных. А для салона Свечиной, например, письма графа Иосифа Местра, le prophète du passé, и пр., и пр., и пр. Я задумал кое-что сделать с бумагами до моей скорой, право преждевременной, смерти и сделаю здесь в Москве. Не хочешь ли и себя почитать? Да что мне сделать с тобою? Кстати, читал ли пять номеров «Semeur»? Кто это меня вывел на свежую воду? Слышу, что пять статей сии напечатаны в особой книжке. Обещают прислать из Парижа. Брат достал, но как послать? Придумай и выпиши и для себя, и для меня: право, любопытно и много невероятно верного. Кто же это все узнал и проведал без ведома сыщика?

Письма Вигеля ищу, но еще не нашел, а слышал о нем. Как меня изуродовали в «Москвитянине», особливо в третьем номере: Бенжамен Констан и Баланш для них все одно!

Читал ли книгу Канкрина? Желал бы купить ее. Вышла в Штутгарте. Поклонись ему и попроси, чтоб дал понюхать, то-есть, прочесть. Где он? Говорят горюет, то-есть, скучает.

Не знаешь ли чего о приезде Киселева в Россию? Он обещал к ноябрю.

Пожалуйста, скажи мне свое искренное мнение о моих парижских коммеражах? Я не архиерей и не рассержусь… Филарет мил и умен; послушал бы ты нас, то-есть, его, князя Сергея Михайловича Голицына и меня, о ново-германской церкви с княгинею Вяземскою-Ростиславовною беседующих. Булгакова буду допрашивать и о нем выведывать, но успеть не надеюсь. Скрыт, как старый дипломат, и только что улыбается на новых розах своих в сосновых кущах своих. Пусть сам откликнется к тебе. Меа culpa!

Иноземцев сказывал мне, что рука княгини Волконской не только вывихнута, но едва ли и не переломлена, что может и более месяца продлиться. Она думает иначе, но очень страдает в доме доктора Белявского, на бульваре и, к моему удобству, близ Свербеевых. Но ей и не до меня: сидит, ручку положа на блюдо, как сегодня за 1845 лет головушку Иоанна воспетая Жирарденшею Юдифь; не помню, как назвать.

С Мельгуновым – соседи. Языкова видел в Петровском. Чахотный Валуев отправляется против воли в Моппелье. Чаадаеву лучше. Ховрину вижу часто у Оболенских-Нелединских и горюю с ней по Мещерской. А я ликовал добросердечием Лужина, но слышу, что почитает пытку необходимою; смутился и уже говорил с его правителем канцелярии. Примусь и за него и покажу ему прекрасный указ Александра (между нами).

Нейдгардт на другой день по приезде сюда умер, огорчившись твоею шуткой в письме к Булгакову. Он посылал за князем Сергеем Михайловичем Голицыным, по не поспел, а поспел Лужин, за коим также посылал.

Опасаясь твоих упреков и сиятики, не был еще и на Воробьевых горах.

Читал ли ты Хомякова об Иване Васильевиче Грозном и федоре Ивановиче в педагогическом журнале Валуева? Если читал, то пришлю письмецо к нему Чаадаева, которое посылаю в Европу.

969.
Тургенев князю Вяземскому.

30-го августа, утром, [Москва].

Вчера достал письмо Вигеля Ефимовской (что за охота напоминать о своей двойной натуре?) и сейчас везу его для чтения в деревню, где пробуду до завтра вечера.

Я получил и от Погодина из Симбирска два печатные листа о том, что происходило при открытии; вероятно, и Карамзины прислали вам их. Последний тост, особливо в устах казенного патриота, меня глубоко тронул Я чувствую вину свою перед Погодиным. По виноват ли я был прежде? Простят ли это ему у вас? Или не сделают ли, как в переводе статьи Ганца о салоне Рекамье, вымарав одно имя из числа многих?

Вчера я писал к тебе, а это отсылаю завтра. Медленность в доставлении посылки графини Велгурской очень досадна.

Сейчас получил прекрасный подарок от Свербеевой: портреты двух старших дочерей её.

Нейдгардт поручил детей своих государю, показав, что в 50 лет службы оставляет им только двести целковых. Жаль, что его не оставили на Москве, сиротствующей во всех отношениях. Прости!

Булгаков празднует себя у своих; я спешу также к своим, по не сущим далече. Видел ли книгу Головина? Как скоро найду средство переписать Вигеля – пришлю, по очень длинно.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому, г. вице-директору Департамента внешней торговли. В С.-Петербурге.

970.
Тургенев князю Вяземскому.

7/19-го сентября 1845 г. Москва.

Твою записочку к нам читал и благодарю за отправление портрета и платка с князем Оболенским. Отец ожидает его сегодня. Три раза был я в подмосковной, рассмотрел и вывез оттуда все те бумаги, кои хочу предложить правительству, вместе с находящимися у меня в Париже. Нашел в них сокровища по всем ведомствам и досадую, что прежде не пришло мне на мысль передать их, кому следовало; другие отобрал для себя, как памятник моего тщетного и минутного бытия земного, но драгоценные по воспоминанию, а иногда и по отношению к прошедшему. Все это перевез сюда и теперь разбирает их умный и ученый приятель. Буду ожидать проезда государя. Между тем, так как здоровье мое плохо поправляется, и я все так же страдаю, когда хожу или делаю хотя слабое движение (блаженствую только лежа), то я начинаю думать об отъезде, тем более, что здешние доктора, кои только мимоходом узнали о моей болезни (и о ревматическом расположении в ногах) удивляются, что я сюда к зиме приехал и советуют удалиться. Я и сам не знаю, как мне будет можно много ходить по снегу и холодам, а ходить много необходимо. Но как и ехать снегами и куда? И зачем до мая? И где ожидать весны карлсбадской? Мне здесь не скучно и не грустно, и я уверен, что грусть везде снова овладеет мною.

Третьего дня был у меня Андрей Карамзин, и мы около трех часов болтали о нашей отчизне, о Кавказе и пр. Постараюсь чаще видеться с ним.

Еще не знаю, кто именно вымарал мое имя из тоста Погодинского. Корш, редактор газеты, конечно, не сам собою это сделал. Судя по словцу куратора об Орлове, по стрижке волос, недавно произведенной над профессорами (и Грановского уже остригли), я полагаю, что граф Строганов остриг и статью о Симбирске. Дознаюсь и поступлю, как Бог но-сердцу положит. Между тем, третьего дня был я на первой лекции Соловьева о русской истории, заступающего место Погодина. Много гипотез, систем, но обозрение всей истории оригинальное, хотя во многом и набрался профессор устряловщины. Для славено– и старино-филов это новое поражение. Один Шевырев остался в университете их представителем, по и тот не верен. Я радовался этому явлению, как успеху: что ни делай, как ни стриги, а наука идет вперед, хотя и по задам и не прямой дорогой, а с нею и м. ы запоздалые и весь наш бит. «Pur si muove!»

С тех пор, как я окрестил Дмитрия Дмитриевича Свербеева, я ежедневно провожу два часа ввечеру у кумушки, и это для меня большая отрада: она мила по прежнему. Сбираюсь и к Троице, но между тем еженедельно беседую с умным настоятелем её лавры, и пересылаемся книжками. Он шлет мне Иллариона XX-го века (примечательное явление первобытной русской старины и мудрости духовно-церковной), а я ему – совоспросников XIX-го века. Заглядываю и в полицию к Ховриным, но вот и только. Зимы боюсь, как и славян. Чаадаев воображает, что он болен, ищет лучшего приюта к октябрю, по кузины, кажется, не расположены приютить его. Булгаков, вероятно, и тебе уже объявил о своем возрождении. Дай Бог ему счастья, но я не последую его примеру ни здесь, ни за Полангеном: везде равно стар.

Так как ты управляешь теперь департаментом, то тебе не так затруднительно сделать мне новое одолжение по старому, то-есть, получить причитающееся мне уже более нежели за год жалованье, для чего и посылаю в полиции засвидетельствованную доверенность. Пожалуйста, не замедли, ибо я вытряс почти весь кошелек на дальнем пути, и деньги очень нужны. Остальное получу перед самым отъездом отсюда, а до тех пор оставлю тебя в покое. Прикажи отметить, от которого числа до которого получится пенсия.

Письмо Вигеля было у меня; я не дочел и должен был возвратить хозяину. Но мне обещали его, и я найду переписчика. Неужели ты не читал еще его?

Обними своих за меня. Я видаюсь и с Ермоловым, здесь и в деревне, и читаю то, что феофилакт доносил мне на него во время оно. Ежедневно захожу и к княгине Софье Григорьевне Волконской. Она иногда сильно страдает по слиянии ревматических болей с переломом (о коем она не знает), с вывихнутою рукой и с перерванными сухими жилами, но начала уже выходит на булевар, где живет у доктора Белявского. Иноземцев ее два раза в день посещает, а иногда и чаще. В Палерму и Константинополь уже не сбирается. Видел и бедную Муравьеву: какая участь! Всех её несчастий трудно исчислить. Внучка без надежды на умственное выздоровление: ежечасная пытка для нежной бабушки.

Завтра собираюсь в женский монастырь любоваться Филарета служением.

Языков у меня по соседству; не выходит из комнаты, но учится по-гречески. Валуева на сих днях провожаем в Монпелье, но надежда и на него плохая: еще хуже. Мельгунов болен, но оживлен молодою женой и европейскими воспоминаниями, кои передает Киреевскому, требуя от него его искреннего исповедания. Ответа еще не подучил. Брат Киреевской, Елагин, женится на Мойер. Это порадует Жуковского и приготовит ему уголок для московского житья его. Я еще ни слова здесь не получал от него. Зачем же вы выдали мою Елену за Силезского помещика? Здесь она сама радовалась, что Карамзиных (дам и именно Софьи Николаевны) не было при её свадьбе, ибо опасалась их насмешек над женихом. Этот коммераж объяснил мне все.

Нельзя ли повернее узнать, до которого числа и месяца из Кронштадта будет ходить пароход в ИТИтетин и не опасно ли в позднюю осень ехать, и берут ли экипажи? Я бы может быть приготовился к сему времени, если не слишком рано кончится пароходство. Сколько за коляску?