Текст книги "Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1837-1845"

1844

948.
Тургенев князю Вяземскому.

декабря 1843 г./10-го января 1844 г. Париж.

Не знаю, как решиться послать снова на твое имя доверенность для получения за последнюю треть, от 1-го сентября до 1-го января 1844 г., пенсии из 6000 р. асс., но не знаю и к кому другому обратиться. Для избежания вперед частых доверенностей прилагаю письмо к графу Канкрину. Запечатай и отошли. Если он согласится приказать выдать по последнему примеру за полгода или за две трети вперед, то тем лучше, а еще бы лучше, если бы он сам отправил сумму к Стиглицу для препровождения ко мне. Но вот в чем затруднение: я бы желал, чтобы из сих денег взято было 60 р. асс. и отослано к сестрице на пенсию за пол-года Орине. Я ей о сем писал тогда еще, когда думал, что это пойдет чрез тебя. Можешь ли ты и теперь это сделать? В таком случае исполни, означив, для кого именно: Орине Самойловой в доме моей сестры Ал. И. Нефедьевой, чрез Булгакова.

Я продолжаю страдать, грустить, сидеть или лежать дома, проезживаться, когда в силах, в коляске с час и отчаяваюсь в выздоровлении, переменив уже трех докторов. Последний надеялся, что месяца через три или четыре пройдет.

Вот тебе ругательство на J. Janin за твоего любимца Chénier. В Москву посылаю кой-какие новинки. Греч на немецком верно у вас есть. «Un mot» вышло новое издание. Encore un mot посылаю в Симбирск, а в Москву – «Démocratie pacifique» с глупою статьей Убри. Русские и полу-русские дамы получили печатные карточки: «М-r Gretch, premier espion de за majesté empereur de la Russie».

Прости! Не взыщи, что расписался.

12-го января.

Отошли записку графу Гурьеву. Поздравляю с новым годом. Будь он тебе легче, чем мне. Уведомь хоть чрез Булгакова, что скажет граф Канкрин. Он тогда сказал мне, что это можно всегда делать. Князю Кочубею гораздо лучше.

2/14-го января.

Все книги и брошюры не берут. Греч и на французском вышел. Пожалуйста, уведомь хот чрез Булгакова о получении доверенности.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому, г. вице-директору Департамента внешней торговли. В С.-Петербурге.

949.
Тургенев князю Вяземскому.

З-го апреля 1844 г. Великая среда. [Париж].

Милый Вяземский, из приложенного письма к сестрице ты узнаешь все обо мне. Я все страдаю и грущу, и тоскую – вот жизнь моя. Не пеняй мне за это: ни жизни, ни силы духа себе не прибавишь. Обнимаю тебя и грущу по Екатерине Андреевне Карамзиной, то-есть, по предстоящему ей одиночеству. Что за охота Андрею Карамзину тягаться с дикими!

Отошли письмецо к Штиглицу. Я прошу его отвечать мне через тебя, а ты перешли письмо его при первой оказии. Оно будет нужное. Он, вопреки обещанию отца, разоряет меня чрезмерными коммиссиями. Пожалуйста, отсылай повернее мои письма и книжки в Москву. Сестрица еженедельно пишет и беспокоится за меня, а я пишу стопы бумаги. Все ли доставила Ал. Пет. Дурнова?

Прекрасная статья в «Revue des deux mondes» St.-Priest о иезуитах. Pendant к ней следовало бы написать из моих материалов об изгнании их из России и о сохранении ордена Фридрихом II и Екатериной II. Материалов много, но… у Сен-При и талант писателя, а где взять его?

Сейчас была у меня Смирнова, но не застала. Я брал первую паровую ванну в Тиволи.

Прочти статью о Лебре в «Semeur».

950.
Тургенев князю Вяземскому.

15/27-го апреля 1844 г. Париж.

Вчера, наконец, обрадован я и тронут был милым письмом твоим от 29-го марта; при нем и письмо, и книга к Смирнушке: первое отправил вчера же, вторую сегодня. Спасибо за все, особливо за письмо, в коем и о себе, и о своих даешь вести. О себе сказать тебе утешительного мне нечего. Вот и солнце и жар, и я ежедневно таскаюсь или передвигаю ноги в саду, и все страдаю; особливо после десяти духовых ванн боль и спазмы распространились на оба бока. Доктор велит приняться опять за шпанские мухи, а немец-медик, с коим хотел советоваться только, к каким водам ехать, решительно объявил, что синапизмы, визикатории, духовые ванны только что раздражили мою невральгию. Кого слушаться? Опыт оправдывает последнего, но другие, и на консультации, предписали ванны и прочее. Я решился принимать железные порошки и ехать на неделю к брату на дачу дышать чистым воздухом; и он занемог сильным ревматизмом в ноге, остался здесь, но завтра уезжает к своим, из коих Альберт опасно страдал зубами. Я останусь один, но не без Провидения: в первый день обедаю у кн. Мещерской, коей передам твое коленопреклонение, потом у других, то-есть, если вечерние сильные пароксизмы все это позволят. К соседке Смирновой также заезжаю часто, и они навещают меня. Читаю много, пишу мало. Грустно подумать о себе, а еще грустнее увидеть себя в зеркале и ходить с помощью костыля и камердинера в саду, где ноги бегали из аллеи в аллею, а теперь перестановляю со стула на стул; уверяют, что хандра – одна из главных причин моей болезни, что органического повреждения нигде нет. Обещали облегчение с летом, но у нас давно жарко, а мои боли усилились и распространились и не дают отдыха во весь день, хотя сон и аппетит хороши. Как отделаться от грусти, и сам не знаю? Париж в тягость бесподвижному, в деревне скучно; в Германию меня тянет и дружба Жуковского, и воды, и университеты, и доктора. От Жуковского получил индейскую поэму. Скоро он будет во Франкфурт с Гоголем, коего переписка лучше книг его, ибо душа в ней слышнее. Постараюсь сдружиться с ним и погулять вместе под небом Шиллера и Гёте, если силы позволят. Отдохну с ними от здешней хандры и от идей неизлечимости и смерти, кои убивают душу прежде тела. Постараюсь также подолее пожить с Жуковским во Франкфурте. Если бы не семимесячная зима, то добрался бы и до Москвы, но кто теперь обеспечит мне мое безопасное там пребывание и верное возвращение к родным и к докторам в Германии и сюда? Поверять ли болезни, выдадут ли паспорт, хотя и разорительный? Ты об этом ни слова, а здесь это многих ошеломило. Румяным богачам и богачихам все это безделица, но падает тяжко на тех, кои путешествуют с целью образования и не без пользы, каких теперь очень много. Я тоскую по Москве, но, кажется, с тоскою и останусь, по крайней мере на этот год.

Вчера сидел до обеда у Рекамье с другими, но славными развалинами: ноги Шатобриана также почти не ходят; у Рекамье также сильная невральгия в лице; жена Тьери, слепого историка Провидение, опасно страдает; Ноаль потерял в три недели сына и жену его. Нет духа передавать салонные вести; иначе бы передал все, что слышал старого и нового. Впрочем, главные в «Дебатах». Посылаю в Москву животрепещущие дебаты о вопросе университетском в брошюрах. Там ничего не получали, что послал тебе и Дурновой. Булгаков давно уже не писал ко мне. Дай вздохнуть: от сиденья с пером боль усилилась, и я едва дышу.

Третьего дня получил любезное письмо от Гумбольдта: забавно трунит над Бунсеном, возвращающимся в Лондон. Циркур еще не возвратилась с похорон брата из Кёнигсберга, но уже писала из Берлина. Не знаю, устроена ли её и матери участь и законом ли?

Спасибо за письмо Фаригагена. Поклонись ему от меня письменно, а я от тебя телесно, если встречу.

Здешняя консультация посылает меня в Vichy и в Mont d'Or, а немец и Аллар московский – в Баден-Баден и в Эмс. Не знаю, кого послушаюсь. Вероятно, немца, потому что в Бадене и карлсбадская вода кипит и целит недуги.

Восьмой час утра. Принесли «Дебаты». Дай прочесть хоть lending article о речи Монталамбера. Следишь ли за сими прениями? А слежу и припеваю с поэтом: «C'est la foi qui périt et personne u'y pense», mais elle ne périra pas, car la parole retentit encore». Я часто говорю, что если бы можно было хорошо перевести и издать одну «Историю апостольской церкви» Неандера и рассеять по Франции, то она охристиянилась бы, и иезуитство исчезло. Правда, что св. Павел давно переведен, а Равиньян тут как тут.

Взял простую ванну, напился водяного кофе (хороший запрещен), прочел «Дебаты» и снова принялся писать к тебе, милый. Жуковский очень доволен длинным письмом твоим ко мне, которое я сообщил ему. Жаль, что не под рукою письмо его. Сообщаю, отыскал: «Вяземского письмо – прелесть. Его мысли о религии разительно справедливы. Жаль, что не докончил он статьи против Кюстина» (а я не жалею, ибо люблю Вяземского более, нежели его минутный пыл, который принимает он за мнения). «Если этот лицемерный болтун выдаст новое издание своего четырехтомного пасквиля, то еще можно будет Вяземскому придраться и отвечать, по ответ должен быть короток; нападать надобно не на книгу, ибо в ней много и правды, но на Кюстина; одним словом, ответ ему должен быть просто печатая пощечина» (не за правду ли, добрый Жуковский?) «в ожидании пощечины материальной». Не смею делать замечаний на Жуковского, но пожалуйста не следуй его совету.

В письме Фарнгагена обо мне смесь правды с наклепом. «Avec attachement et espérance» – oui; «Avec satisfaction» – non.

Волков написал диссертацию о России propos de Custine, и я читаю ее. Хоть во всем православная, по печатать без позволения не смеет, да и прав. И об этой диссертации пока ни слова,

Посылал к Смир[новой] «Курдюкову», требовал для тебя письма и пакета в 1-му мая, то-есть, к первому пароходу.

Рекомендую читателям немецких книг 7-ю часть «Европейской истории» Раумера. Почти вся выбрана из здешних, лондонских и дрезденских дипломатических архивов и почти все о России, Швеции, Польше и проч. Параллель Петра Великого с Карлом XII, Екатерина I, Елисавета, все это в выписках, а в моих рукописях вполне. Но Раумер печатает в старой Европе и уехал в новый мир описывать историю отечества Вашингтона, Франклина и Джефферсона. За океаном будет он еще свободнее, а мы даже и не сидим у моря и не ждем погоды, и Марфа посадница в Карамзине справедливо изрекла приговор нам.

Здесь выходят гнусные книжонки о России. Я не только что не читаю, но уже даже и не покупаю их. Одной из них арестовано 4000 экземпляров в Лейпциге. Публикуют скоро новые «Mystères sur la Russie», но «ouvrage pittoresque», и уверяют, что враждебного мало или совсем нет, хотя автор тот же, что издал и компиляцию коммеражей. Я довольнее сам собою с тех пор, как живу и питаюсь Неандером и ему подобными, кои заставляют меня ежеминутно прибегать к текстам Евангелия, и в этом высокое наслаждение и свет тихий; без этого прибежища плохо бы было с десятимесячным страдальцем днем и ночью и с воспоминаниями беспутного прошедшего.

Послал ли ты в Москву 60 рублей ассигнациями?

Вот несколько строк из длинного письма Гумбольдта. «Vous nous devez une visite sur la colline historique (Сан-Суси) où erre une grande ombre… Vous nous trouverez sur la colline jusqu'à la fin d'août, terme du départ pour la Prusse républicaine. Sa sainteté puritaine (Бунсен) arrive de Londres; elle ne va pas à Jérusalem, mais retourne dans le pays du léopard agité par le dualisme de la philanthropie de dix heures de travail et l'avarice mercantile» и т. д.

Рахель занемогла и надолго: она принуждена отказаться пока от театра. Она падеялась, что успеет хоть раз представить на сцене Екатерину II, но вряд ли будет в силах. За пять дней перед сим сказывала мне Рекамье, что ей хуже. Вчера я зашел спросить о ней.

Мицкевич начал опять курс свой. Обещает панславизм, а все сбивает на пророчества. Ни его, ни Листа не мог слушать, ибо вечером приходят ко мне пароксизмы, и я сильнее страдаю и едва сидеть могу и спешу броситься в постель, ибо лежать на спине легче.

 
Где прежний ты, цветущий, жизни полный?
 

28-го апреля.

Вчера заехал я к княгине Авдотье Ивановне Голицыной в три часа. Она еще не вставала, но приняла; выслала с девушкой рюмочку троицкой святой воды, которую я выпил с должным чувством, потом явилась, и подали утренний чай. На столе нашел я несколько экземпляров «De l'analyse de la force, par in-me la princesse Eudoxie Galitzine, née Ismailoff. Première partie du premier livre», с эпиграфом русским: «Ангел Господень ополчится окрест боящихся его и избавит их». Paris. 1844, 42 страницы. После предисловия начинается «Résumé des 1 et 2 conversations» в разговорах с m-r D., m-r О. и проч. и целый вопрос княгини Голицыной: «Voudriez-vous, messieurs, me dire ce que l'on entend par une question absurde?» и т. д. Она не хотела давать мне экземпляр, но я унес и посылаю в Москву. Совершенное сумасбродство!

После завтра у неё обедаю, а сегодня, проводя брата в Champrosay, – у Мещерских. От неё в Тгольерийский сад и зпаешь ли, кого встретил? Нашего гостя в Москве – саксонца Вагнера. Мы друг друга узнали, не смотря на его усы и на мою немощь, уселись и заговорились; он проводил меня до дому и ввечеру пил у нас чай. Он объехал всю Америку и сбирается в октябре в Индию. Король его доставил ему средства, то-есть, письма к английским министрам, и он все и всех видел, узнал много и говорит с жаром и с большим толком. Все знаменитости Англии и Америки ему известны; везде гостил, жил долго с народом, и рассказ его натуральный и доказывает вместе и европейскую образованность. Влюбился в жизнь путешественника и, потеряв всех родных на родине, хочет жить и умереть в дороге. Он расспрашивал о тебе и о твоих и о всех московских знакомых, вспоминал наши похождения но монастырям и трехдневную пирушку в Остафьеве, и я вздохнул по счастливом времени, когда мне угрожали холера и дружба Жихарева.

 
Воспоминание, как чародей богатый,
Из пепла хладного минувшее зовет
И глас умолкшему, и праху жизнь дает!
 

Стало очень грустно за час перед проводами брата в Шанрозе, и хандра усилилась вместе с невральгией. Написал письмецо к Свербеевой, в коем отозвалась и хандра моя, и старая дружба к пей. Хочу знать, найду ли я эту дружбу, если не выдержу странствия и удомосежусь в Москве; хочу от неё, требую искренности, чтобы не очутиться с чувством сильнейшего одиночества в пустынной Москве, где нет и здешней внешней жизни.

Писал ли я к тебе о положении Ламартина? Он должен полтора миллиона франков, а имения на 1600000, по за эту цену не продаст, да и не хочет продавать, пока не умрет 87-летняя тетка с наследством; продает все: пожитки, картины и вино, даже дареные вещи: статуйки и прочее, и все за бесценок. Я хочу купить у него бочки две вина Macon, его про мысла. И у него невральгия. Хотел переменить и квартиру, но сбавили цену и остался.

Я не совсем попался в мистификацию внучки Ростопчиной, ибо не дочел и не прочел книжки. Не пришлет ли стишков? Здесь одна проза, да и то политическая да богословская, следовательно, полемическая. Поэзии нет ни в жизни, ни в литературе; в душе и подавно.

951.
Тургенев князю Вяземскому.

17/29-го апреля. [Париж].

Вчера проводил я брата в ПИанрозе, а сам побрел в Тгольерийский сад с тяжелою грустью на душе. Там опять встретил Вагнера и болтал с ним до пяти часов. Обедал у милых Мещерских и получил подарок бесценный: несколько волос милой, незабвенной Зубовой, присланных княгине братом её из Мюнхена. Обделаю их и сохраню на веки. Я никогда не забуду, как она плакала и благословляла меня в минуту отъезда моего в Петербург из Москвы, когда никто не знал, зачем звали меня… Date lylia manibus plenis!

 
Покойся, милый прах!
 

Дядя Мещерский все страдает. Морфина облегчала его прежде на трое, потом на двое суток; теперь уже одни сутки, и страдание снова начинается. Что будет после? По он переносит мужественно и весел, когда не страдает.

В «Прессе» вчера описание концерта у Обресковой (Шереметевой). Разумовская дает бал, кажется 21-го апреля (3-го мая). Гудовичу придется платить тысяч семь в год за себя и за людей, но крехтит от налога учащиеся в Берлине и даже на здешних курсах, ибо дохода их едва становится и на лекции хотя они и не так дороги, как приготовительные лекции московских профессоров для экзаменов. Слышу, что этот профессорский налог несносен для родителей и вреден самому ученью и службе.

1-го мая.

Слышу, что тебе дали земли, и уверен, что увеличивают доход с них. Слышу также, что княгиня уезжает на житье в Ревель, и это беспокоит меня. Пожалуйста, не оставайся один: мы привыкли жить с другими, с милыми ближними. Вчера на меня нашла такая хандра, что я бежал от самого себя и два раза, не смотря на слабость ног, уходил по утру из дому и возвратился очень поздно.

Познакомился с молодым русским студентом Джунковским. Сердце русское радуется таким выходцам из России: учился прекрасно в двух немецких университетах, сохранил любовь к России и к просвещению, любит Неандера и привез мне много книг, рукописей и его «Христианскую нравственность», которую слушал в Берлине. Говорит, как книга, то-есть, как молодой энтузиаст, но к добру.

Третьего дня обедал у Nocturne с двумя княгинями и княжнами; вчера – у князя Михаила Голицына. 25-го мая он уезжает в Петербург, потом на мельницу. Сегодня обедаю у Елены Мещерской, которая благодарит тебя за память о ней. Она здесь очень нравится и в тесном кругу Ливенского салона, и в большом обществе; даже и Смирнушка восхищается ею. Успех Мещерской меня очень радует, хотя радость эта и не на-долго: в июне уезжает в тверскую глушь. Салоны и балы не мешают ей слушать проповедников и Мицкевича, и вчера она слышала его: он восставал сильно против иезуитов.

2-го мая.

Вчера получил от Булгакова письмо, при коем и твои два слова к нему о том, что ты ни книг, ни брошюр, ни tablettes de Vichy не получал, а только одни письма. Пожалуйста, пошли спросить Дурнову, куда она все пакеты девала. Я знаю из писем князя П. М. Волконского, что он все переслал в ней. Справься и откликнись, хотя через Булгакова.

Я накупил книг в Palais-Royal: новое издание «Портретов» Сен-Бёва, в трех маленьких частях, пополненное. Потом встретил и его самого в саду, а он сказал мне: «Je vous ai fourré aussi dans mon livre» в портрете графа Местра, à propos твоего стиха:

 
Спит Местр сам-четверт.
 

Спасибо, что не дописал имени. Я желал бы послать эти книжки Сушковой, но не знаю как: ничего почти не берут, и ничто почти не доходит.

Другая книга – «Portraits et esquisses» Ларошфуко-Дудовиль: много знакомых портретов; madame Récamier очень недурен; много современного и еще трепещущего: Гизо, Тьерс и прочие. Книга Либри о иезуитах и о распре умна; да не оберешься всего о сих толках!

Рахель пока остается на театре и скоро будет играть Екатерину II. Она едва не поссорилась за сестру и за брата, коих принять не хотели на театр и, кажется, не хотят.

Вчера обедал у Елены Мещерской, а ввечеру смотрел фейерверк и иллюминацию и толпы в саду у других Мещерских; но страдал, хотя и крепился, в виду мужества и терпения страдальца Мещерского, который был веселее нас всех. Тут была и Смирнушка и потом отправилась на две вечеринки: к Обресковой и к Нарышкиной, все под навесом rue Rivoli. Сегодня мне было очень грустно. Новые книги, встречи в саду разгуляли меня. Обедаю с княгинею Щербатовой.

21-го апреля./3-го мая.

Отправляю это письмо с пакетом к Булгакову и с книгами, etc. к сестрице. Пожалуйста, все доставь поскорее.

Сегодня русский праздник, и у меня, и в Москве именинница, но не в силах ехать ни к обедне, ни в Champrosay выпить за здоровье московской сестрицы: грудь и бока теснит. Хочу позвать на новый consilium Андраля и решить, слушаться ли немца или француза и куда ехать к водам, если буду в силах. Обнимаю тебя. Сегодня русские вечеряют у графини Разумовской. Письмо Кокереля к кардиналу Бональду посылаю особо для твоего прочтения и после для отсылки в Москву для Филарета и компания. (Нельзя было послать).

Прочти в «Дебатах» сегодня речь архиепископа и ответ короля и речь Кузена о философии.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому, г. вице-директору Департамента внешней торговли. В С.-Петербурге.

952.
Тургенев князю Вяземскому.

6/17-го мая 1844 г, Champrosay.

Милый Вяземский, я уже около двух недель здесь пекусь на солнце, но без успеха: страдаю и отчаяваюсь. Не в силах выехать завтра в Париж и проводить уезжающих в Россию. Сбираюсь однако ж или 28-го мая, или 2-го июня на Valenciennes чрез Бельгию и Рейн к Жуковскому во Франкфурт.

Посылаю сегодня камердинера в Париж, чтобы отослать Rancé, Шатобриана и журналы в Москву, если возьмет Бахерахт или Circourt. Прочти первого и отошли немедленно к Свербеевой и прочим в Москву. Получишь и еще два или три письма, но не задерживай их, как прежния. Вот и еще поручение мое: Бахерахт или князь Михаил Александрович Голицын привезут шаль. Если первая, – то к тебе; если князь Голицын, то прямо в Москву. В первом случае отошли к сестрице повернее. Желал бы послать книгу St.-Priest о иезуитах (и в России), но еще не видел её.

Если хочешь прочесть мои письма к Свербеевой и к сестрице, то читай, по, ради Бога, и дня не задерживай. Сестра была больна от неполучения долго и вдруг кучу получила. Напиши Булгакову, что благодарю за два письма (последнее от 18/30-го апреля), но отвечать буду после.

Очень страдал вчера. Как выеду, не знаю!

Кончил все лекарства; ногам лучше, но ходить почти не могу: боль во всем bas ventre, в спине, в боках etc.

Вчера ожидал к себе Соболевского, но не приехал. «Дебаты» посылаю, как продолжение посланных уже прений об университете. «Semeur» особо.

Полдень.

Укладывая пакеты, я забыл приложить это письмо к тебе, а камердинер уже на железной дороге. Пошлю завтра с попутчиком. Надеюсь, что и без этого разошлешь, что кому следует, по получении всего от А. И. Дурновой. Не посылаю шали, потому что не верно доходит. Может быть, камердинер пришлет что свое и к своим.

Сию минуту навестил меня Джунковский, и я могу дослать с ним и это письмо, и еще брошюру архиепископа здешнего для Москвы и для Филарета в письме к Свербеевой.

Сейчас получил письмо от Жуковского, еще из Дюссельдорфа. Он едет в Берлин на свидание с императрицей и будет в Савсенгаузене не прежде 15-го июня. Вероятно, также и я, по страдаю очень и сегодня.