Текст книги "Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1837-1845"

877.
Тургенев князю Вяземскому.

6/18 mai, midi. [Париж],

Je viens chez m-r le docteur Florio et je trouve cette lettre écrite, j'apprends que les objets qu'on envoie eu Russie, appartenants aux voyageurs, mais не с ними едущие, – запрещены; а я, желая быть свободнее в моей коляске и не зависеть ни от неё, ни от камердинера, уложил все старое платье, кроме необходимого, в Киссингене, Веймаре и в Берлине, хотел отправить ящик через Гавр в Петербург на твое имя; ничего в нем, кроме ношеного платья: пять или шесть фраков, три сертука теплые, из коих один не теплый, немного ношен, так как и один фрак немного ношен. Неужели этого нельзя пропустить? Опасаясь, я решился на следующее: написать к тебе сегодня и ожидать от тебя ответа, который получит уже брат, ибо я через десять дней, или 2-го июня, ou plus tard, намерен выехать в Киссииген и далее. По получении сего письма уведомь меня: à Paris, № 14, rue Neuve du Luxembourg, можно ли послать брату мой ящик на твое имя? Ежели: можно, то он немедленно вышлет. Если не можно, то он перешлет его ко мне в Киссинген или во Франкфурт, или в Берлин. Но все это очень затруднительно и лучше бы выслать позволение. Я приложу реестр всему посылаемому и ни книг, ни чего-либо запрещенного, кроме ношеного платья, обуви и белья, не будет. По реестру вы все поверите. Уведомь же скорее.

Пакеты мои к тебе лежат еще у французского курьера. D'Arlincourt повез два письмеца; Нарышкин Эммануил – пакет с письмами, с листами и с копией письма в «Дебаты» о крестьянах наших; но «Дебаты» еще не напечатали его, и оно выйдет, вероятно, в «Presse» или «Quotidienne». «Débats» не хотят, чтобы меру нашего правительства называли «sage et bienfaisante».

Отвечай скорее. Князь Салтыков уехал вчера. Я опять ушибся вчера, но не больно.

На обороте рукою Флорио: А son excellence le prince de Wiasmensky (sic), conseiller d'état actuel, vice-directeur du commerce extérieur, chevalier de p[lusieurs] o[rdres] etc. St.-Pétersbourg.

Это письмо написано на одном листе с письмом Флорио к князю Вяземскому, которое мы и приводим вполне:

Le 6/18 mai 1842. Paris.

Mon prince! L'année passée, à mon arrivée ici, m-r de Tourguenieff était, à la campagne et j'ai remis votre lettre à l'ambassade d'après vos ordres, pour la lui faire parvenir; à Turin j'ai lavé la tête à m-r Haruffi tant do votre part, comme de la mienne; il n'a pas été fâché, car il vous aime et vous estime toujours, la preuve en est qu'il m'a remis un gros paquet pour vous. J'ai vu Silvio Pellico qui se porte bien et il a été très content d'avoir de vos nouvelles; il m'a dit qu'il vous avait répondu et à mon départ il m'a donné une lettre pour vous, que je garde pour vous la rendre moi-même.

Après avoir passé trois mois à Paris, ou j'ai imprimé mon ouvrage sur Pophthalmie purulente, je suis parti pour Turin ma patrie, ou j'ai passé l'hiver, ensuite j'ai fait un voyage dans la basse Italie jusqu'à Naples, et de là par le bateau à vapeur à Marseille et enfin je suis arrivé à Paris le 9 du courant pour partir le pour St.-Pétersbourg par le bateau à vapeur du Havre, et je dois arriver à Cronstadt le 27, vieiix style, du courant.

D'après votre aimable promesse et votre extrême bonté à mon égard, je recours à votre protection pour me faire la grâce de donner vos ordres afin qu'on me laisse passer de petits achats à mon usage, ainsi que pour de petites commissions, que les dames donnent toujours, quand on part pour l'étranger, le tout ce n'est pas grande chose, pour mon compte. J'ai beacoup de livres, qui sont presque tous de médecine, j'ai quelques livres de tabac pour mou usage, des joujoux d'enfant, quelques petites travails de bronze doré et autres choses pour mon ménage; la princesse Scakavskoy (sic), que j'ai vu à Rome et à Naples, où j'ai passé 1S jours, m'a donnée aussi de petites choses pour rendre à son mari; je puis du reste vous assurer, que je n'en abuserai pas.

J'ai appris avec peine par madame Arendt, qui part samedi prochain pour Carlsbad, que vous avez été atteint d'une fièvre cérébrale, maladie très grave, mais que grâce à Dieu vous ôtes rétabli parfaitement. Je vous en félicite de tout mon coeur, et pour cela j'aime encore d'avantage le bon m-r Arendt qui vous a soigné; il en a fait autant pour moi, quand j'étais gravement malade, aussi je lui garde toute ma reconnaissance; pour moi je compte peu dans ce monde, mais quant à vous-la perte aurait été très grande, pas seulement pour vos amis et connaissances, mais aussi pour la patrie: des hommes comme vous sont rares et on ne doit pas les perdre de sitôt.

Je vous prie, mon prince, do vouloir bien agréer mes remercîments d'avance pour vos bontés, ainsi que les sentiments de ma considération la plus distinguée, avec laquelle j'ai l'honneur d'être de votre exellence le très dévoué serviteur P. de Florio.

878.
Тургенев князю Вяземскому.

1-го июня 1842 г. Париж.

В минуты тяжелых и сладких воспоминаний и в сборах в дальний путь я должен исполнить данное обещание и рекомендовать тебе молодого француза-гаванца, m-r Моня, зажиточного помещика французского, желающего взглянуть на матушку-Россию, хотя в её представительницах – столицах. Он рекомендован мне племянником бывшего министра, Мартиньяком. Обласкайте его и проводите в Москву, если он вздумает туда прокатиться, то-есть, рекомендуйте его начальникам скорых и европейских дилижансов наших. Я пишу о нем и к Булгакову. Он, кажется, человек светский и не знает куда девать время и средства проживать и проводить его.

Я просил его, при отъезде в июле, спросить о письмах или пакетах для меня у брата; он пробудет месяца два в России или и менее. Весь ваш Тургенев.

На обороте: Monsieur monsieur le prince Pierre Wiazemsky, vice-directeur du Département du commerce avec l'extérieur, à St.-Petersburg.

879.
Князь Вяземский Тургеневу.

18-го июля. [Петербург].

Я сегодня был у князя А. Н. Голицына и отнес ему твою книгу об archiconfrerie. Он завтра отправляется в Москву и поручил мне уведомить тебя, что пробудет в Москве не позднее 1-го сентября; там поедет в Киев, где пробудет до октября и после уже в свои владения. Дом его опустошенный доходит на дом покойника. Эта абдикация, это погребение заживо и добровольное очень замечательно и приносит честь его уму и характеру. А у меня из головы и из сердца не выходит ужасная смерть герцога Орлеанского. Вот кстати повторить известное и пророческое восклицание: «Pauvre roi, pauvre France!» У меня особенное сочувствие к этой фамилии и глубокое убеждение, что она нужна для соблюдения порядка во Франции и следовательно спокойствия в Европе. О Louis Philippe можно сказать, что Вольтер сказал о Боге: «S'il n'existait pas, il faudrait, ou bien il aurait fallu l'inventer». В нем сливались стихии монархические и республиканские, что весьма худо било бы в другом месте, по во Франции было единственное средство спасения и примирения. Теперь смерть эта все ставит опять на карту или на бочку пороха. Ты, вероятно, поспешить приехать в Москву, чтоб застать князя. Итак, прости, до Москвы! Мне самому хочется съездить туда в августе. Моя Валуевы в Остафьеве. Обнимаю.

В конце письма помета А. И. Тургенева: «Получено 1-го августа 1842 г.»

880.
Тургенев князю Вяземскому.

11/23-ro августа 1842 г. Москва.

Опять я в матушке-Москве,

Но я и здесь уж сиротою,

ибо нет тебя, мой милый Вяземский. Я ввалился сюда в четыре часа по-полудни третьего дня. Не нашел никого; вечер провел у князя А. Н. Голицына и опять заслушался Вальтер-Скотта салонного. К вечеру приехала сестрица затапливать из деревни. Я с нею; вчера видел Булгакова и опять князя; получил пакет, с бароном д'Андре посланный. Свербеевих еще не видел; не знаю, что выслано из писем и пакетов, ибо присланные у сестрицы в деревне. Высылаю, что залежалось. Никого нет здесь для меня, ибо все в Сокольниках. Вчера обрадовался, увидев свет в окнах и ломберные столы у Яковл[евой]-Нов[осильцовой] и просидел у ней вечер в страстном разговоре о заслугах или каверзах архимандрита Мельхиседека. В одном князе Голицыне отрада, по надолго ли? Нашел его не лучше прежнего; а он думает, что ясновидящая помогает ему. Что он будет с своим биографом в крымской степи? Я писал к тебе с дороги два раза; молился над прахом Фотия за его и за свою душу, а князь А[лександр] Н[иколаевич] и панихиду отслужил. Право, в нем что-то есть незадушенное 69-летнею (?) петербургскою и…[14]14
  Вопросительный знак и точки – в подлиннике.


[Закрыть] атмосферой. Уж переехать с привычной Фонтанки в татарам – не всякому дано; тогда как он, как Карл, мог сказать своим: «Ich kann, aber ich muss nicht». Шатобриан безутешнее. Бедняжка: и он чуть головы не сломил!

Пожалуйста, потрудись дать знать Сербиновичу, что я здесь; что я не получил шести экземпляров, давно, до отставки, мне следующих «Актов» моих, «Актов» Археографической коммиссии и прочих изданий её; что «Современник» и прочие журналы пересылать должно сюда, и что я ожидаю от него письма, то-есть, слова и дела. Но вот главная просьба и требующая, по обстоятельствам, скорого исполнения: в конце декабря 1841 года я отставлен, и мне назначено производить пенсии по 6000 р. из Государственного казначейства (так я полагаю, ибо не могу отыскать отношения о сем ко мне князя Александра Николаевича). Так как сему протекло более уже семи месяцев, то я и думаю, что мне можно получить из казначейства по крайней мере за полгода, если не захотят выдать за все месяцы. Я не имею никого в Петербурге, к кому бы мог обратиться с доверенностью на получение сей пенсии, а желал бы скорее получить оную здесь. Я написал на всякий случай доверенность на твое имя с передачею другому, дабы тебе самому не хлопотать, а поручить верному чиновнику. Если эта доверенность недостаточно или неправильно написана, то вели заготовить другую и пришли. Деньги же можно отдать в почтамт с тем, чтобы мне выданы были здесь, как это обыкновенно делалось прежде для меня, или переслать с почтою, или сам привези, если скоро будешь. Пришли книгу о римской церкви в России. Как ничтожны мои письма в «Современнике»! Я только в Берлине прочел их. Лучше не печатать ничего, чем давать такую покормку Булгарину и компании. Скажи Карамзиным, что вт. Кёнигсбергском государственном архиве списал я три собственноручные записки Карамзина о тамошних рукописях русских, кои переписаны рукою, кажется, Софии Николаевны, и хранятся, подаренные Генингом, как сокровище.

Могу ли я съездить в Остафьево, если ты долго туда не будешь? Мне чересчур здесь пустынно. Не скучно, но иногда очень грустно и по прошедшем, и по Шапрозе. Еще никого из здешних полумертвых не видал. Высылай мои старые письма.

Выпишу тебе слова о Панине, где говорится о пенсии Фонвизину, из Ассебурга и пришлю; а ты пришли свою биографию Фонвизина. L'ouvrage ù cela se trouve est très curieux, mais il n'est pas communiquable. Полный титул книги: «Denkwürdigkeiten der Freiherrn Achatz Ferdinand von der Asseburg, Erbherrn auf Falkenstein und Meissdorf und russisch-kaiserlichen wirklichen geheimen Raths und bevollmächtigten Ministers am Reichstage zu Regensburg, Ritters der Orden des heiligen Alexander-Newsky und des Danebrog. Ans den in dessen Nachlass gefundenen handschriftlichen Papieren bearbeitet von einem ehemals in diplomatischen Anstellungen verwendeten Staatsmanne. Mit einem Vorworte von (K. A.) Varnhagen von Ense. Berlin. 1842. 8°».

На странице 413-й, где рассказывается жизнь графа Никиты Ивановича Папина, напечатано, из писем графа Сольмса, кажется, прусского министра в Петербурге: «Unterm 4 Februar 1774 äussert sich der Nämliche (то-есть, граф Сольмс) wie folgt: «M-r le comte de Panin vient de faire un acte de grande générosité. Entre les 9500 paysans que sa souveraine lui a donnés en dernier lien, il y en avait 4 m. dans les nouvelles acquisitions de la Russie en Pologne. Il en a fait présent ü son tour à ses trois principaux commis: m-r Bacounin, Oubril et Vauloisin (то-есть, Фонвизин), pour (Vautres misons que pour récompenser leur zèle et leurs services, leur attachement pour lui, et pour leur faire (une) fortune».

«Die letzte Bemerkung erklärt sich dadurch, dass Graf Panin sich umwandelbar gegen die Theilung Polens vom Jahre 1772 ausgesprochen hatte, und dass er durch die Schenkung von 4000 Bauern, welche er seinen Untergebenen machte, den öffentlichen Beweis darlegen wollte, dass er alle persönlichen Vortheile, die ihm aus jenem politischen Ereigniss erwachsen konnten, von sich weise..»

Далее выписка из письма Алопеуса к Ассебургу о кончине Панина.

881.
Князь Вяземский Тургеневу.

17-го августа. [Петербург].

Имею честь поздравить с приездом, надеюсь, благополучным. Жаль, что не проехал ты чрез Петербург. Мы тебя завербовали бы в Ревель, куда едем завтра с женою. И тебе гораздо было бы приличнее ехать, нежели мне. Нас по пути берет с собою твоя графиня Воронцова, которая отправляется в Ревель и в Гельсингфорс на казенном, то-есть, военном пароходе с веселою компанией львиц, львов, тигров и тигриц, а я, старый баран, буду тут вовсе не у места.

Твою доверенность передал я нашему экзекутору и казначею, 8-го класса Демьяну Михайловичу Страховскому. Он него получишь и деньги или уведомление, буде встретится препятствие к выдаче оных.

Теперь литература. Плетнев только что собрался было напечатать выписки из твоих писем для составления хроники, по по случаю приезда твоего я дело остановил. Прилагаю при сем первые выписки и его записки во мне. Теперь войди прямо в сношения с ним. Петр Александрович Плетнев – ректор университета. Твои все письма у него. Печатные и всякия другие приложения к ним, за исключением уже доставленных мною по принадлежности, хранятся у меня. По моем возвращении, все разберу и перешлю к тебе. Не бойся: все твои сокровища целы.

еду в Ревель недели на две, а после, если Бог даст, в половине сентября приеду в Москву. Какое ты животное, что не заехал к Жуковскому! А все от того, что умничаешь и претензтчаешь. Того и смотри, что боялся ты разрушить их новобрачный и семейный мир. Пожалуй, от того и к Валуевым не поедешь в Остафьево. Не забывай же, что мы с тобою старые обезьяны и никакой мир нарушить не можем. Погляди на меня, я погляжу на тебя, и смиримся оба духом. Пока прости! Обнимаю тебя и Булгакова.

882.
Тургенев князю Вяземскому.

18-го августа 1842 г. Москва.

Долго ли тебе не писать ко мне? Я уже и в Изворске был, и у синодского Михайлова с Филаретом обедал на успенском обеде, едва не до успения, а ты все ни слова! С князем ежедневно, и часто – два раза. Жаль его! Он себя обманывает, по не нас. Кологр[ивова] услал сегодня в Крым. Твоих не видел еще в Остафьеве: дожидаюсь тебя или твоего разрешения.

Отдала ли тебе в свое время вдова Рахманова два пакета с книгами и со всячиной? Двух экземпляров одной книги не отыскиваю, а она принадлежит Аржевитинову и другому симбиряку. Высылай, что есть.

Пишу в кабинете Булгакова, но его видел только раз. Обедаю у Екатерины Володимировны Новосильцовой, а оттуда к Филарету на чай, если Донская Богородица, то-есть, всенощная, не перебьет у меня. Не мог дождаться Булгакова. Прости!

Приписка А. Я. Булгакова.

Вот тебе un plat de sa faèon: был у меня, исписал мне целый лист вопросов и требований. Я заболтался у Зенеиды Волконской, которая приехала из Карлсбада и скоро едет в Рим обратно. Ужасно постарела. Обнимаю тебя. Я послал прочесть Тургеневу последнее твое письмо. Был у Башилова нарочно. Он говорит, что все сладится, но что ты хуже сделал, что писал князю Д[митрию] В[ладимировичу], коему послал я твой ответ.

883.
Тургенев князю Вяземскому.

14-го сентября 1842 г. Москва.

Вчера уведомил меня Булгаков о твоем возвращении в Петербург и прислал два последние письма мои из Берлина, с Мейендорфом посланные, а Плетнев – две биографии французских духовных, три листа «Union Catholique» и «Сумерки» с двумя номерами «Современника». Не знаю, как все это сошлось вместе, и точно ли Плетнев прислал этот пакет? Письма не было. Я взбешен на тебя! Не смотря на приписку в каждом письме об отсылке моих писем в Москву, ты не посылал в течение семи месяцев ничего и вдруг отдал их Плетневу – для выдачи в свет. Я получил от него 90 листов и нашел в них многое, что писано было в Москву и в Симбирск, и весьма нужное. Теперь все запоздало, все выдохлось, и я ни времени не имею, ни с духом не сберусь пересмотреть их для Плетнева, да и не знаю, что было напечатано, что нет. Надобно пересматривать весь «Современник»! Да у кого же на это достанет терпения! Да и какому читателю интересно будет читать о прошло или третьегодних лекциях Мицкевича; а в свое время, конечно, они были интересны. Это моя жизнь, а вы ее ни в грош не ставите. Скажи Плетневу, что я, при всем моем желании угодить ему, не в силах теперь и приняться за дело. Я завален бумагами и печатным. Прянишников ничего не посылал ко мне в течение двух лет и теперь начал высылать сюда восемь тюков, кои следовало, хотя по одному экземпляру, выслать в чужие край. Я ими задавлен. Комнаты новые для меня еще не готовы: в старые перевез часть моего архива. Глаза болят от чтения и пересмотра, и в сердце досада на вас при виде кипы недосланных писем, весь интерес потерявших и Свербеевой не переписанных. Бог с вами! Высылай книги, которые тебе не нужны, особенно «Sur l'église catholique en Russie». Да не завалялись ли другие письма?

Князь Александр Николаевич уехал 9-го сентября. Я видал его ежедневно. Характер примечательный. Молебен о путешествующих похож был на панихиду. Он пел, как соловей или придворно-российский Вальтер-Скотт, до самой минуты (à la lettre) своего отъезда; я сквозь слезы смеялся за минуту до последнего «простите» с ним. Он успел доложить обо мне государю, и я опять могу уехать, когда хочу, по неконченному делу в Берлине, и хотел выхлопотать более, нежели я желал. Я обещал приехать в октябре, если Вал[уева] сюда не будет; 25-го буду у Троицы, после – в деревне у Свербеевых; в мае с Аржевитиновым туда, где мне не душно, хотя и очень грустно. По отъезде князя Александра Николаевича не знаю, куда голову преклонить. Les petitesses Чаадаева мешают наслаждаться его редкими и хорошими качествами. Вчера принялся за Вигеля. Кланяйся Старынкевичу; не заглянет ли сюда? Вигель зол на всех и потому забавен.

В бумагах старых отыскал я на двух страницах собственноручный перевод князя Козлов[скаго] статьи с немецкого– «Нечто о славном Лафатере», по незначущая и слишком но– пенецки чувствительная. Что за архив у меня! Чего в нем нет!

Я только четыре листа получил в Париже твоего «Фонвизина» и те отдал Мицкевичу. Получаешь ли «Додаток»? Лекция после моего отъезда была очень любопытна. Он говорил о религиозном движении при императоре Александре и князе Голицыне, коего представил, как апостолом христианства в России, для чего выписал он из Москвы (!) остатки масонов (Тургенева и пр.) и возбудил против себя либералов, от коих перешел в Пушкину и сказал о нем много нового, от него самого слышаннго; я все это слышал от слушателя. Желал бы прочесть «Додаток»; но полагаю, что вряд ли мог мой корреспондент переслать тебе его из Парижа?

Брать – в Диеппе: купает своих дам; письма его любопытны.

Поклонись Карамзиным. Читала ли о себе Софья Николаевна в «Минерве»? Жаль, что Катеринентальская идиллия биографу нашему не была известна, и библейская шутка. L'ange flamboyant à l'entrée du paradis et le serpent? etc.

Я провел четыре часа в деревне у Ермол[ова] в задушевном разговоре: мы воскрешали друг в друге воспоминания, и я многое записал.

Киссингенских писем и книжек ты, кажется, не прислал чрез Плетнева?

884.
Князь Вяземский Тургеневу.

17– го сентября 1842 г. [Петербург].

Хоть ты еще не сенатор и не обер-прокурор, но ты генерал-прокурор всех несчастных, страждущих и обиженных и око провиденИя на Воробьевских горах и прочих лощинах и вертепах правосудия etc., etc. К тому же после удовольствия писать кому-бы ни было, нет тебе более удовольствия, как помогать и делать добро кому бы ни попало. Вот тебе верный и хороший случай: подательница сих строк, г-жа Чесницкая, жена саратовского чиновника, который сидит в остроге, надеюсь, безвинно. Дело его будет рассматриваться в 1-м отделении 6-го департамента по предложению министра юстиции, которое, кажется, в пользу его. Там сидит твой приятель Жихарев. Вот тебе случай великодушно сблизиться с ним; но если твоего великодушие не хватит на такой подвиг, то обратись к сенаторам: Дурасову, Каблукову, князю Урусову, Мартынову, к обер-прокурору графу Толстому и вообще умоляю тебя похлопотать за нее деятельно и горячо. За сим обнимаю. Вяземский.