Текст книги "Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1837-1845"

871.
Князь Вяземский Тургеневу.

26-го июля 1841 г. С.-Петербург.

Я говорил Баранту о книге Soumet. Он её еще не получал и ничего о пей не знает. Впрочем, кажется, он скоро едет во Францию месяца на три.

 
Где ты, прекрасная, где обитаешь?
 

Пишу тебе в Париж на удачу; впрочем, и не пишу, потому что писать нечего. На дворе глухая пора, а во мне еще глуше. Виельгорские нечаянно наехали в Вильбадене на Жуковского, нет, на Жуковских, и не налюбуются счастием молодой четы. Она – влюбленная дочь, а он – нежный отец. Весело и умилительно на них смотреть. Он сюда ни в кому не пишет. О нем нельзя сказать

 
Стал счастлив, – замолчал: он и до счастья молчал.
 

Сергей Строганов, Московский попечитель, упал с лошади и с лошадью и переломил себе ногу в трех местах. Опасаются не только за ногу, по и за жизнь. Братья поскакали к нему в Москву. Право, писать более нечего. От Булгакова давно писем нет; стало быть, не знаю, что делается в Москве, а в Петербурге ничего не делается. Не забывай Штубе и Козловского. Мне эти материалы очень нужны. Авось, примусь писать. Меня только и тянут к себе мертвые. С ними я еще кое-как жив; с вами я совершенно мертв. Ma vie n'est plus de ce monde, sans que je puisse dire cependant qu'elle soit d'un autre. Я в раздумье на рубеже. Из одного я вышел, а в другой не вступаю за неизвестностью и мраком. Скорбь сокрушила во мне привычки жизни и веру в обещание смерти. Жить не хочу, а умирать не желаю. Здесь я по крайней мере помню, люблю и страдаю; а после, может быть, и этого не будет. Верно то, что что-нибудь да есть и будет, но не то, что думаем и чему нас учат; тут не могу свести концы с концами. Не вольнодумство, не высокоумие говорит и ропщет во мне. Нет, одна скорбь, которою я убит. «Лежачего не бьют», говорят добрые люди; у Привидения видно правило другое: оно лежачих и бьет. По в моей природе нет стихий, ни геройства, ни мученичества. Испытания мои выше меры моей, выше силы моей. Рим потряс меня, Баден сокрушил.

Не кстати разболтался я, но делать нечего. Впрочем, я рад случаю, что проговорился, чтобы вывести, тебя из заблуждения. Из писем твоих вижу, что ты почитаешь меня обратившимся. Не хочу ханжить тобою и пред тобою. Нет, благодать мне не далась. Оно может быть и лучше: в таком случае горе чище. Когда думаешь, что Бог испытует любя, то какая скорбь не переносима? Вот почему… но это до другого раза, и на словах, а то боюсь попасть в Сумо. Обнимаю! Пожалуйста, Козловского!

872.
Тургенев князю Вяземскому.

8/20-го июля 1841 г. Париж.

Вчера, возвратившись из Шанрозе, нашел я письмо твое от 13/25-го июня, с варшавским доктором посланное. Я еще не видал его. Я заготовил длинное письмо, по переезды из Шанрозе помешали перечитать и порядочно дописать его. Пошлю вместе с этим. Я уже купил для тебя перевод Альфиеровых записок De-Latour, моего приятеля. Он учитель принца Montpensier; живет во дворце, любим королевой, которая его употребляет на добрые дела и, не смотря на это, все его любят, и даже журналисты не ругают ни прозы, ни стихов его, коих он издал также томик. Я его встречал у Мармье и с другими. Кто-то заходил во мне без меня сказать мне, что едет в Петербург и через час зайдет опять ко мне: оттого и спешу все приготовить, хотя и не кончил ничего. Известие о скором приезде графини Велгурской могло бы поколебать мой отъезд отсюда, если бы можно было безопасно пользоваться Киссингеном осенью; я и без того, страха ради за здоровье Клары и других причин, зажился здесь или, лучше, в Шанрозе, где из семи дней провожу я четыре. Все тихо в Париже, и я не обязан являться в большое общество, ибо нет его. Я совершенно согласен с тобою за Суме, но только ты не отдаешь справедливость поэзии в некоторых отрывках. Он точно поэт, и в вымыслах, и в языке. Я прочту завтра твою французскую выходку на него Шатобриану и Валаншу у Рекамье. Он давно не являлся ко мне, а книга его, отданная Казимиру Перье мною, вероятно уже и с письмами у Баранта. Перье едет в конце месяца. Вероятно, напишу с ним.

О Полевом и Петре Великом писал ко мне Попов, и я отвечал ему. Мне кто-то писал или сказал, что он умер. Он, кажется, под протекцией Бартенева. Слышу, что московский, соименный сему, умирает. Булгаков не забывает меня и даже проповедь Филарета прислал: сколько радостей на двух полустраничках!

Знаешь ли, милый друг, что письмо твое как-то оживило, несколько успокоило меня за тебя. Я часто о тебе думаю и, зная с некоторого времени но опыту, как не весело стареться, полагаю, что хворать морально и физически еще хуже. К счастию, ты не один, а я скоро опять буду один на большой дороге, без целя для себя, без пользы для других. еду в Москву, чтобы возвратиться в Париж. Желал бы хоть в других быть счастливым, но и Клара хворает, и ты не на розах. Один Жуковский мирит меня с жизнью, зато я и не хочу пугать его моим присутствием, моею тоской, в каждой новой морщине выражающейся. Письмо его ко мне прелестно. Прочитай его своим, Карамзиным, да еще немногим – и только. Жаль мне и княгини Юсуповой за федорова. Он ее и Шишкова, и сына лишился в одно время.

Секретарь Козловского в день отъезда своего был у меня; я упрашивал его написать на бумагу все, что знает о Козловском, по он дал честное слово с дороги прислать полную записку и через четыре недели возвратиться: ничего не прислал и не возвратился, по крайней мере не являлся. Пошлю справиться на его квартиру и, если отыщу, принужу его написать свои воспоминания и все доставлю. И на счет графини Ростопчиной мы одно думаем.

25/13-го. Шанрозе.

Мы знаем уже, что случилось. Посылаю недописанное письмо, а после еще.

Следующие строки писаны уже не Тургенева рукою:

On remettra mon paquet à m-r Casimir Férier et j'y joindrai, s'il voudra s'en charger: «Les guêpes», «Les nouvelles à la main», «La biographie de Balzac» – pour madame de Swer-béeff et compagnie, et les «Mémoires d'Alfieri» pour vous. Vous pouvez lire la grande lettre en trente pages et la donner ou à Pletnieff ou l'envoyer à madame Swerbéeff; quand Pletnieft' n'en aura plus besoin, envoyez la toujours à Swerbéeff.

Je me suis trompé: il faut en tous les cas envoyer la lettre à madame Swerbéeff, dans ce qui la regarde et vous pouvez donner quelqu'autre lettre à m-r Pletnieff. Je ne voudrais pas seulement que les nouvelles littéraires ne deviennent des vieilleries.

Рукою Тургенева: «La biographie de [Balzac]» et Ballanclie pour Swerbéeff.

873.
Тургенев князю Вяземскому.

сентябрь/11-го октября 1841 г. Париж.

Сейчас отдал Эстрелейн-Оеменовой пакет с письмами на имя князя А. Н. Голицына и картон с écharpe на твое имя и с пакетцом avec des pastilles de Vichy, также на твое имя. В пакете письма и две книжки для тебя и для пересылки. Получишь, вероятно, от князя Голицына. Г-жа Дюрова, сестра твоего сослуживца Дмитрия Николаевича, обещала положить с своими посылками картон и коробочки. Книжек для Путятиных, о коих писал я к тебе, посовестился послать с госпожею Эстрелейн. Отошли картон и pastilles do Vichy в Москву, чрез Булгакова, к сестрице.

Это письмецо пойдет сегодня же с каким-то неизвестным мае попутчиком. Эстрелейн-Семенова едет завтра в Гавр, а оттуда, 15-го, в Петербург. Если это письмо дойдет прежде её, то предвари Дмитрия Николаевича и попроси доставить тебе немедленно вещи, а пакет с письмами – князю Голицыну. Прости! La présente n'ayant d'autre fin…

На обороте: Monsieur monsieur le prince Pierre Wiazerasky, vice-directeur du Département du commerce à St.-Pétersbourg. Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому, г. вице-директору Департамента внешней торговли. На Дворцовой площади, в С.-Петербурге.

874.
Тургенев князю Вяземскому.

7/10-го ноября 1841 г. Париж.

Вчера отдал я в посольство два пакета с письмами и посылками, а сегодня уведомила меня, что курьер едет завтра. Сегодня же получил я, чрез Берлин, пакет, тобой, Вяземский, ко мне адресованный, с выпиской из какого-то журнала из предисловия Археографической коммиссии о моей книге; ровно за месяц получил я уже «Северную Пчелу» с тем же предисловием, но никто не подумал прислать мне самой книги, и я очень досадую на K. С. Сербиновича за то, что он не воспользовался ни пароходом, ни курьерами: и тех и других, вероятно, уже долго не будет. Вышли уже вторая и третья тетради и «медалей», Археографическою коммиссией изданных, коих я также не получал (шесть экземпляров); первые давно у меня. Прошу его переслать один экземпляр оных в Москву, чрез Булгакова, к сестрице; другие пять экземпляров сюда. Передай ему мое желание.

Мы лишились коренного жителя парижского, двоеженца Иванова. К воскресенье видел я его в нашей церкви; вчера где-то он обедал, возвратился домой грустный и нездоровый, спросил бумаги, написал несколько строк к Демидову, в коих поручает ему бедное свое семейство (жену и сына, коим вряд ли можно возвратиться в Россию), и – умер. Завтра отпевают его в нашей церкви. Жена в совершенной бедности: ничего! Он прежде жил учительством, потом помогал ему Демидов, экс-ученик его; сын служил при здешнем русском консульстве, с маленьким жалованьем от генерального консула. Нельзя ли выдать ему хоть безделицу единовременно? Ужасное положение! Но с бедностью – и благородство, и некоторая гордость в хорошем смысле слова.

Вчера болтал я часа два у Росетти; он не очень здоров и не выходит; говорит, что страдает ревматизмом. Мы кой о чем потолковали. Тут встретил и московского Боборыкина, не автора, а меломана, экс-мужа Капнистовой.

M-me Bourbier выходит снова здесь на сцену. Я только по афишке и узнал о её сюда приезде, и с ней ни слова! Здесь молодой американец, из Нью-Иорка, попался в католики. Очень забавен своею наивностью, хотя объехал весь свет и учит здесь истории и английскому языку. Его спросили сегодня: какой религии были его родители?– «Mon père était rien du tout, ma mère était presbytérienne et après leur mort on m'a donné à ma tante, qui est une arianne».

Роман Ансело все еще не вышел; пошлю завтра поранее снова за ним и пришлю, если получу. Завтра же должны выйти и «Nouvelles il la main», по вряд ли выдут. В замену вот вам ответ Лагранжа Duvergier-Горапну. Лагранж – за Моле, против Тьерса и почти против Гизо. Сейчас дали прочесть мне брошюру и хотя не моя, но посылаю и даже не прочитав, по последнее не диво; многие журналисты или «Revues» отказались напечатать Лагранжа.

Сегодня видел m-me Arendt: она почти здорова и только внутренно страждет и сбирается в Карлсбад летом.

Здешние русские, да и не они одни, только и толкуют, что о секретном комитете, учрежденном в Петербурге для принятия мер к освобождению от рабства наших негров. Называют членами: Канкрина, Киселева, Любецкого, Гана, Чернышева, Меньшикова, графа Фридриха Палена, графа Протасова, князя Васильчикова. Уверяют даже, что и мнения членов уже известны; что Меньшиков, Васильчиков, Чернышев против уничтожения рабства; Киселев и прочие – за. Так ли? Если этот секрет в таком же секрете и для тех, о коих идет дело, то не дай Бог! У меня на сердце одна дельная бумага о сем предмете, русским, долго и беспрестанно о сем помышлявшим, написанная. В ней много дельного; историческая часть любопытна; проект приведения в действо предварительных мер – уважительный. Как ты думаешь: послать ли? Кому? Вверить ли совершенно или привезти самому и от себя подать? Автору я ничего не говорил, но ты угадаешь его. Для этого можно и с больными ногами пуститься, и в распутицу. Пойдет ли в дело? Уверяют, что граф Орлов также против эмансипации. Не откликнешься ли поскорее? Право, не честолюбие, не личные рассчеты в виду, но одна польза масс.

Графиня Гудович ожидает дочь завтра, но сегодня она занемогла, и не на шутку. Правда ли, что Василий Перовский очень болен раком в груди и уехал в Италию?

Полночь.

Прочел брошюрку Лагранжа. Да, она очень дельная и хорошо написана. Прочтите и сохраните. Положение Франции, на странице 15-й, в 1840 году, верно и прекрасно описано.

8/20-го ноября.

Как называется журнал, из коего ты прислал мне листик?

«Il у а des fautes que l'on ne couvre que par la gloire» (стр. 15). Хоть бы приятелю Лагранжа – Ламартину! И страница

16-я – сильная и справедливая. «Le ministère tomba (Thiers). Il tomba très bas, car il tomba dans une honte»… Mais on histoire il n'est pas permis d'être généreux, le seul devoir est d'être vrai» (о защите Горанном Тьерова министерства).

«Le ministère (Thiers) а voulu feindre des terreurs sur cette révolution à Paris, et il а jeté un demi-million il des fortifications, dont l'Europe sourit, dont la France rougit, et dont la liberté s'alarme».

Суд лад Guenisset et comp. начнется 1-ro декабря. Камеры откроются 27-го декабря.

Ou chante déjà la Marseillaise dans «Le verre-d'eau» (в Женеве).

Сегодня первое представление трагедии Виенне: «Arbogaste». Он готовит и комедию, которая скоро явится на сцене (в Одеоне), в пяти актах. Из Пиринейcких гор пишут: «Les publications du mariage que va contracter m-r le baron Oscar Beruadotte, commandant de la garde nationale à cheval de Pau avec m-lle de Navailles sont en ce moment affichées h la mairie. M-r Beruadotte est le neveu de sa majesté le roi de Suède et de Norvège, et m-lle de Navailles est l'héritière d'nn des noms les plus anciens et les plus respectés du Béarn, une déscendante des célèbres barons qui accompagnèrent les vicomtes béarnais aux croisades et dans leurs campagnes contre les Maures, et qui, plus tard, formèrent des alliances avec la maison princière d'Albret».

Poujoulat, спутник и сотрудник Michaud, издал первую часть «Истории Иерусалима», которую очень хвалят; будет и вторая. Ожидаю Dentu с книгами; вероятно, принесет и Пужула, и в таком случае пошлю.

Если догадка об авторе записки об эмансипации может более повредить, нежели помочь делу, то не оглашай моего желания доставить оную. Правда ли, что Орел сгорел? Здесь много орловцев, по еще сегодня почта не пришла, а с прошлою им ничего не писали.

Вот ответь Шписа: он утешителен. Итак, и это дело в шляпе. Уверяют, что курьер едет в десять часов, а теперь бьет полчаса десятого. Прости!

Пожалуйста, будь осторожнее в деле освобождения и не оглашай ничего без нужды.

1842

875.
Князь Вяземский Тургеневу.

26-го января 1842 г. С.-Петербург.

Остальное с Глинкою получил, но не успел еще все разобрать и потому сегодня не успею на все отвечать. Мои утра не мне принадлежат, а департаменту. Языков уехал в Москву, и я провизуарничаю. Помилуй, где мне теперь отыскивать перчатки! След Гурьева давно простыл, а как же Прянишникову упомнить, что он переслал по почте несколько месяцев тому. Кажется, я получил какие-то перчатки от Ховриной и отправил их в Москву еще прошедшим летом, да теперь и Ховриной здесь нет: не у кого справиться. О Meurice я тебе писал. Он у меня был еще на днях, и я недавно отправил его письмо в тебе, кажется, 20-го января. Книг от Ба ланша он никаких не получал. Князь Михаил Голицын сказывал мне, что он выручил из цензуры отправленные с ним тобою книги и что-то отдал или отослал на имя Стендера, также находящагося при доме великой княгини: справлюсь. Схожу к князю Голицыну и передам твое поручение. Об отставке твоей я не писал к тебе потому, что не знал положительно, как все дело велось и обошлось, и не хотел смутить тебя неверными известиями. Я полагал, что это дело условленное между тобою и князем, что когда он будет просить увольнения, то и тебя следует выпрячь из почтовой кареты, чтобы не попасть тебе к другому кучеру. О твоей отставке узнал я от Бартенева нечаянно и просил его просить князя написать к тебе скорее о том, чтобы ты не проведал участи своей из газет, без всяких объяснений. О пребывании своем за границею тебе беспокоиться нечего: ты в законе и, вероятно, не выйдешь из-за закона, то-есть, долее пяти лет не засидишься. Не надеюсь сегодня обо всем тебя уведомить, а завтра отправляется какой-то чужестранный курьер. Жаль, что заказ твой о турецком табаке не дошел до меня до отъезда вашей Кошки. Теперь надобно ждать удобного и очень удобного случая, а случаи зимою редки. Твой экземпляр «Emerance» подарил я, с твоего позволения и угадывая твое одобрение, милой моей старинной знакомке princesse Michel Badziwill, приехавшей сюда из Варшавы, приятельнице Козловского, умной и образованной полячке. Ей хотелось иметь эту книгу, которую не могла бы она приобресть в Варшаве. Жаль мне, что Мицкевич так завирается о Петре и Петриаде, то-есть, о России. Почему не передашь ты ему своих критических замечаний? Я полагаю и надеюсь, что он ошибается добросовестно и примет с признательностью возражения и советы. Как же мог он сказать, что наша литература армейская? Разве он видит ее в Данилевском и в Скобелеве? Наша литература дворянская – вот это так, и этим отличается она от прочих; потому-то и элемент среднего состояния у нас слаб. Я когда-то сказал: «Наша литературная бедность объясняется тем, что наши умные и образованные люди вообще не грамотны, а наши грамотные вообще не умны и не образованы». Это правда, но правда и то, что наша литературная образованность вытекает более с вершин нашего общества.

Мери Пашкова тебе кланяется и хотела писать. Она в трауре: на-днях скончалась Полтавцова и оставила большое семейство. Нового ничего нет, кроме приготовлений к маскараду у великой княгини Елены Павловны. Будет разная разность и всякая всячина: и аристократия, и артисты, например ваши Damoreau и Falcon, Мятлев с свадьбою Курдюковой, Боратынская с черкесским эскадроном здешних красавиц etc., etc. Poдольф Валуев здесь и жалеет, что не может с тобою философствовать. Что сделалось с Клементием? N'а-t-il pas le mal du pays, то-есть, франки. Передай ему мой сердечный поклон и мою догадку. Помирись с Шевыревым ради прекрасной статьи его о черной стороне нашей литературы, которую он напечатал в первой книжке «Москвитянина» на этот год. федоров читал ее нам на днях у Карамзиных. Он лучше читает, нежели пишет.

Перие все еще париа. Говорит ли Барант о своем возвращении к нам? О возвращении Палена здесь, разумеется, ничего не говорится. Воин австрийский здесь, кажется, очень любим и обласкан в обществе. Об английском после мало слышно: живет он не послом. Вообще, дипломатический корпус здесь слаб, бледен и тщедушен. Медем скоро отправляется к своему месту.

Сейчас сказывают мне, что Адлерберг будет главноуправляющим над Почтовым департаментом, а Чернышев отправляется на Кавказ для преобразования того края в военном и административном отношении. Впрочем, это слух, который и выдаю за слух. Затем, прощай! Боюсь прогулять курьера, кажется, английского.

Билет получен и завтра будет выменен в Опекунском совете на другой, на твое имя.

876.
Тургенев князю Вяземскому.

2/11-го марта 1842 г. Берлин.

Я еду завтра в Париж на весьма короткое время; в конце апреля непременно буду назад в Берлин, где намерен пробыть и часть мая. Надеюсь, что к тому времени и вы будете сюда. Шеллинг вас любит и ожидает; он отправляется не– дели через две в Миних, чтобы переехать совсем в Берлин и собрать все, что он еще там оставил; нынешний семестр читал он введение и торжественно разрушал Гегеля.

Летом будет он читать философию мифологии. Посылайте всех гегелианцев сюда; в здешнем университете все дельные люди противники Гегели, а последователи его побеждены без боя. Сражаются только те из гегелианцев, которые прямо объявляют себя безбожниками; умеренные же, которые отказываются от таких опасных товарищей, называя их односторонними, до сих пор молчат и скучны, и вялы; однако, недавно они собрались и образовали род комитета; избрали президентом Маргейдеке и хотят издавать журнал. Желал бы чрезвычайно вам прислать несколько брошюрок; их выходит множество и некоторые очень любопытные: политические, философические и религиозные. Очень хороша одна: Мюллера, протестантского профессора в Галле, против Гегеля[11]11
  Мюллер сей – брат славного археолога Отфрида Мюллера, гёттингенского профессора, недавно умершего в Афинах, где он дополнял свои глубокия сведения созерцанием прошедшего в развалинах. А его слыхал в Гёттингене, а брата его любил и слышал в Галле; прошедшего года он читал христианскую нравственность превосходно.


[Закрыть], о разводах и об изменении прусских законов; о сем предмете также вышло несколько примечательных брошюрок. Очень сильна реакция против прусского Ландрехта и против Фридриха II. Вы знаете но газетам новые меры по ценсурной части. По новому закону – не позволено писать против религии вообще и христианства в особенности. Вот как прусское законодательство берет под свой покров даже божество Будды! La loi n'est pas athée, и никого не обижают. Как бы то ни было, антирелигиозные направления гегелианцев произвели противодействия, и должно этому радоваться. По моему мнению, внутренния ссоры между протестантами гораздо важнее; например, борьба между супер-интендентом Риббеком в Бреславле с журналом «Der Prophet». Риббек обязует пасторов при постановлении присягать, что они будут соблюдать и защищать символы веры и исповедания, протестантами изданные; журнал же утверждает, что евангелическая церковь не признает никакого символа, кроме св. писания с свободным толкованием. Риббек возражает, что нельзя оставлять без внимания церковь, церковь видимую, объективную. Я надеюсь, что из этих споров разовьется нечто в роде пюзеизма. Между тем Риббек отозван в Берлин. Я часто бываю на лекциях Неандера. Я люблю его ученость и добродушие, но вместе с тем он часто выкидывает очень странные вещи. Вообще, немцы глубоки, но ограниченны; они так пристально смотрят на один предмет, что у них нет горизонта. Не менее того желательно, чтобы многие знакомые наши заехали сюда послушать немцев: здравый славянский рассудок, в котором нет недостатка в горизонте, напротив, в котором может быть слишком просторно и разгульно развит степный (?)[12]12
  Вопросительный знак находятся в подлиннике.


[Закрыть] элемент, мог бы извлечь большую пользу из соображения всех сих односторонних, по глубоких розысканий. Гумбольдт на днях приехал сюда из Парижа: чрезвычайно забавен, болтлив, колок и весел; он напечатал новое сочинение, которое выходит в Париже[13]13
  Гумбольдт читал мне прошлого года примечательное посвящение сей книги государю императору и показывал уже одну или две первые части. Кажется, они уже вышли.


[Закрыть].

Встретился я недавно с Савиньи: он питает чрезвычайное уважение и любовь к памяти Сперанского. Лекции Ранке любопытны, но он так странно выговаривает, так бормочет, что трудно его расслушать. Русских здесь немного. Приезжайте сюда скорее. Указный срок для начала курсов в университете – ¹²/₂₄-го апреля.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербурге.