Текст книги "Амурский сокол"

Наконец появился вызванный Михаил Бурдин. Это был крепкий мужчина лет тридцати, слегка прихрамывающий на левую ногу. Он начинал в лысьвенском депо простым рабочим, затем стал ходить помощником машиниста паровоза. Начальство, заметив его острый ум, смышлёность и стремление управлять паровозом самостоятельно, направило Михаила в Пермское техническое железнодорожное училище. После трёхлетнего обучения он вернулся в родное депо. С тех пор его мечтой было попасть на паровоз Елисея Петровича – единственный паровоз из серии «Фита», с шестью движущими колёсными парами, сочленёнными по схеме Маллета[80]80
  Система Маллета – тип паровоза, при котором движущие колёсные пары разделяются на две, обычно равные группы. При этом, в отличие от других типов сочленённых паровозов, передняя группа движущих осей расположена на подвижной (поворотной) главной раме, а задняя группа движущих осей расположена на задней неподвижной главной раме паровоза. Таким образом, сочленённые паровозы системы Маллета представляют собой как бы полугибкий тип. Впервые такая система была предложена швейцарским инженером Анатолем Маллетом, в честь которого и получила своё название.


[Закрыть]для лучшего вписывания в повороты. В общем, мечта Бурдина осуществилась. Елисей Петрович наконец решил передать ему этот мощный паровоз, теперь уже превращённый в бронепоезд.

– Посурьёзней будь! – Елисей Петрович толкнул в бок Бурдина, который смотрел на командира отряда с негаснущей улыбкой на лице.

– Как величать тебя? – спросил командир.

– Михаил Бурдин! – отрапортовал тот, задорно вытянувшись во фрунт и не переставая улыбаться.

– Опыт вождения паровоза есть?

– Да уж года три как вожу после училища.

– Знаешь, куда идём?

– Так точно! Ввели в курс дела, товарищ командир.

– Воевал?

– Никак нет. Тута я. Ну, поезда с войсками возил. И ваших, и белых.

– Хм-м… Так за кого же ты, – спросил командир с прищуром в глазах, – за красных аль за белых?

– Я за паровозное дело. А кого куда возить – всё равно.

– Комиссар! Займитесь этим товарищем. Похоже, он совершенно не подкован политически. С таким «флюгером» мы далеко не уедем.

– Вы неправильно поняли меня, товарищ командир! – воскликнул Бурдин. – Я имел в виду, что очень люблю и предан своему делу. Водить паровоз моя страсть, если можно так сказать. Я поеду, куда прикажете. И не подведу вас.

– Разберёмся, – сказал комиссар, скрипнув кожаной тужуркой. – Пойдёмте, Михаил!

…К концу дня общими усилиями блиндированный поезд – укороченный, усиленный вооружением и дополнительной защитой в виде мешков с песком, – с новым машинистом был готов к отправке в опасный путь сквозь полыхающий фронт.

Глава 6. Наш паровоз вперёд летит

Сокрушительный разгром 3-й Красной армии и невозможность удержать Пермь к началу 1919 года поставили под вопрос само существование Советской России. На пермском направлении Восточного фронта решалась судьба большевистской власти. Колчаковские войска рвались к Вятской губернии не только потому, что там находился железнодорожный узел, связывающий город с западными и северными регионами страны, – его захват открывал путь на Петроград.

Тёмной морозной ночью 7 января из Вятки в Глазов прибыл бронепоезд с членами партийно-следственной комиссии – Иосифом Сталиным и Феликсом Дзержинским. Им предстояло разобраться в причинах сдачи Перми колчаковским войскам и принять действенные меры по укреплению фронта. На встречу с ними один за другим в здание мужской гимназии, где размещался штаб 3-й Красной армии, прибывали командиры: начдив 30-й дивизии Василий Блюхер, командир Особой бригады Макар Васильев, недавно назначенный начдив 29-й дивизии Владислав Грушецкий, командир Стального кавалерийского полка Прокопьев, командир полка Красных орлов Бабкин и другие красные командиры.

Чем больше комиссия Центрального комитета РКП(б) вникала в обстановку на Восточном фронте, тем больше приходила к убеждению, что Реввоенсовет армии фактически самоустранился от принятия решений, а штаб армии оторван от своего боевого участка, не имеет своих представителей в частях и поэтому не знает действительного положения на фронте. Практически дивизии действовали самостоятельно и автономно. Политическая работа в частях проводилась очень слабо. Многие комиссары были, по выражению Сталина, «мальчишками», совершенно неспособными к постановке сколько-нибудь серьёзной политической работы.

В этих условиях нужно было принимать срочные меры к укреплению Восточного фронта и создать условия для контрнаступления. Для этого туда направили свежие силы: более тысячи двухсот надёжных красноармейцев, два эскадрона кавалерии, во многих частях заменили комиссаров на опытных партийных работников. Коммунисты, попавшие в отряды в качестве рядовых бойцов, воодушевляли остальных товарищей по оружию. Даже колчаковская газета «Военные ведомости» отмечала, что «…важным шагом в деле усиления боеспособности Красной армии необходимо считать мобилизацию партийных работников-коммунистов… последние довольно быстро меняют настроение солдатских масс».

В то время, когда лидеры партии и большевистского правительства усиленно решали, как спасти Вятку от полного поглощения колчаковцами, команда бронированного поезда, переделанного из блиндированного, выйдя из Лысьвы, двигалась в направлении Перми – двигалась, абсолютно не зная сложившейся обстановки и только в ночное время.

Расчёт был на неразбериху в тылу колчаковцев. Вряд ли они предполагали, что из тыла в сторону врага двинется бронепоезд, захваченный красным отрядом… Скорее они примут его за отремонтированную железнодорожную боевую единицу, направляющуюся на фронт для поддержки своих войск.

Командир красноармейцев главной задачей поставил проскочить Пермь. Поэтому все им были предупреждены: ни при каких обстоятельствах огонь не открывать. С любым белогвардейцем, интересующимся их бронепоездом, будет разговаривать есаул Зауров, разумеется, под присмотром комиссара и комвзвода разведки Лысенко, переодетым в колчаковскую форму. К тому времени его включили в состав тройки за способности к иностранным языкам (вдруг опять на какой-нибудь станции окажутся чехи) и умение перевоплощаться в белого офицера с аристократическими манерами.

Как и предполагалось, до станции Пермь бронепоезд доехал без каких-либо происшествий. Но не успели остановиться, как увидели, что вдоль состава бежит колчаковский офицер, что-то крича и размахивая руками. К нему вышли есаул Зауров и Сергей Лысенко в форме поручика. Перекрикивая шум проходящего по другому пути манёвренного паровоза, офицер возмутился:

– Па-а-ачему так долго? Мы вас ждали ещё вчера!

– Поручик Лысенко. С кем имею честь?..

– Подполковник Ярцев! Комендант Пермь-один. А вы кто? Есаула я узнал. Князь, как ваше боевое настроение?

– Есаул Зауров – хороший офицер! – ответил за князя Сергей. – Я офицер контрразведки фронта. В бронепоезде много перебежчиков из красных. Приставлен приглядывать.

– Да, кстати, поручик, тут есть ещё один бывший офицер. Артиллерист. Возьмите его с собой. К слову сказать, я тоже был у красных на этой же должности. Вашему… кхм-м… вспомогательному поезду предписано двигаться на помощь Пермскому полку, который развивает наступление на Глазов.

– Ну, приведите его сюда! Посмотрим, что за фрукт. Есаул, вы займётесь своими непосредственными делами?

– Да-да! Господин подполковник, нам надо пополнить артиллерийские огнеприпасы для трехдюймовок, загрузить уголь и заправить котёл паровоза водой.

Подполковник поманил рукой молодого человека, а князю показал на здание напротив:

– Вам туда! Там сидят снабженцы…

Не успел есаул сделать пару шагов, как из штабного вагона появился комиссар в форме колчаковского капитана.

– Господин есаул, я с вами! – сказал он с нажимом. – Боюсь, что вы один не справитесь.

Тем временем подошёл молодой человек, которого позвал подполковник.

– Вот этот офицер, – сказал подполковник. – А мне позвольте откланяться. Дела-с.

– Благодарю за помощь, господин подполковник!

– Передайте начальнику поезда, чтобы не задерживались. Там ведёт бой наш лёгкий бронепоезд. Вот ему нужна помощь.

Подполковник отошёл, а Сергей повернулся к перебежчику и молча уставился тому в глаза:

– Я бывший офицер, – ответил тот на молчаливый вопрос. – Был мобилизован советами в 29-ю дивизию.

– На какой должности вы были у красных?

– Я артиллерист. Был командиром артиллерийского дивизиона.

– Вы состояли в партии большевиков?

– Нет, что вы! Я никогда не был большевиком.

– Если мы поставим вас командовать орудием, будете стрелять по красным?

– С превеликим удовольствием, – сказал перебежчик.

– Пройдите в штабной вагон! – сказал сердито Лысенко. – Разберёмся.

Ничего не подозревающий офицер поднялся в указанный вагон. И каково же было его удивление, когда за ним закрылась дверь и он лицом к лицу столкнулся с усатым командиром отряда, который при наборе своего личного состава рассматривал его кандидатуру на должность начальника артиллерии «летучего отряда». Офицер-перебежчик мгновенно переменился в лице, попятился назад и уткнулся в ствол револьвера Лысенко.

– Вот, товарищ командир, принимайте «пополнение».

– Ну-ка, ну-ка! Не ты ли это, Валюженин?! – спросил комотряда.

– Да, я, – ответил тот, обречённо опустив голову.

– Слушай, а как ты здесь оказался?

– Долго рассказывать.

– А мы теперь не спешим, – сказал комотряда. – Давай, вводи нас в курс дела, Валюженин!

Со слов бывшего офицера получалось, что 24 декабря ранним утром части Сибирской стрелковой дивизии Колчака, пройдя тридцать вёрст в тридцатиградусный мороз, ворвались в город со стороны Красных Казарм. Одновременно ещё один полк, развивая наступление, занял Мотовилиху. Части 3-й Красной армии в беспорядке отступили за Каму в направлении Глазова. Так завершилась Пермская операция Сибирской армии, приведшая к занятию колчаковцами большей части Пермской губернии и города Перми.

Одновременно с наступлением колчаковцев в городе началось восстание офицерского подполья. Не случись оно, захватить Пермь частям Сибирской армии, ослабленным предыдущими боями и тридцативёрстным переходом, было бы значительно труднее.

– Вообще, на сторону белых в Перми перешла большая часть военных специалистов Третьей армии, – сказал Валюженин. – Знаю, всего встали на сторону Сибирской армии около семисот командиров, а два советских полка так в полном составе, во главе с командирами.

В штабной вагон протиснулись есаул и комиссар.

– Всё готово! – сказал Зауров. – Боеприпасы загрузили, паровоз углём и водой заправлен.

Затем выдержал небольшую паузу и продолжил:

– Вы обещали меня отпустить в Перми. Я вам теперь не нужен. Дальше – линия фронта.

Командир пригладил пышные усы и сказал с усмешкой:

– Я такого обещания не давал…

– Ну как же?! Вы же сказали… Сказали, что хорошо, мол, отпустим.

– Послушайте, князь, – воскликнул Сергей, – вы же неглупый человек! Неужели думаете, что мы вот так просто вас отпустим? Вы же через минуту побежите к коменданту. И тогда у нас не будет ни единого шанса вырваться из Перми.

Машинист Бурдин по внутренней связи передал, что семафор открыт. Командир приказал трогаться, бронепоезд разогнался и на всех парах помчался в направлении Глазова. На подходе к Верещагину заметили в трёх-четырёх верстах вражеский бронепоезд. Внимательный осмотр в бинокль выявил слабое место колчаковской боевой единицы. Их паровоз был хорошо бронирован только спереди и с боков, в отличие от паровоза Бурдина. Этот был практически закован в броню. Командир по подсказке князя скомандовал по внутренней связи:

– Приближаемся на максимальное сближение! Шугарин, ты готов?

– Готов, командир! Только холодно ребятам на открытой платформе.

– Ничего! Сейчас согреетесь. Видишь неприятеля?

– Вижу!

– Огонь сосредоточить на паровозе. Бейте по задней небронированной части.

Бурдин стал приближаться к неприятельскому бронепоезду. Тот представлял собой состав из двух орудийных площадок и одной пулемётной. Командирская рубка стояла на тендере, поэтому паровоз двигался тендером вперёд. Впереди находились две предохранительные платформы. Колчаковский бронепоезд вёл бой с пехотой и артиллерией красных, непрерывно маневрируя. В какой-то момент он стал под углом сорок пять градусов к поезду красного отряда.

Полубронепоезд, появившийся с тыла, был принят ими, как выяснилось позже, за свой же вспомогательный поезд. И совсем уж полной неожиданностью стал залп пяти орудий Шугарина с расстояния полуверсты. Один из снарядов попал в котёл паровоза. Взрыв был оглушительным и зрелищным: клубы пара, вырвавшись наружу, окутали ближайшую орудийную площадку и скрыли её из виду.

Бронепоезд, лишённый паровоза, перестал маневрировать и стал мишенью для орудий Шугарина и наземной артиллерии красных. За считанные минуты были разрушены почти все орудия неприятеля. Начался пожар. Стали взрываться боеприпасы. Была попытка дать отпор полубронепоезду с другой орудийной площадки, но и он был пресечён совместным артиллерийским огнём, хотя один снаряд взорвался вблизи задней пулемётно-орудийной площадки. Убило одного красноармейца и ранило троих. Большего ущерба белогвардейцы нанести не смогли, они начали выскакивать из бронепоезда и разбегаться в направлении собственных цепей, которые, лишившись поддержки со стороны железнодорожных путей, залегли за случайными укрытиями… Многие выскочившие попали под пулемётный и ружейный огонь красных.

Бурдин медленно подвёл свой состав к горящему поезду и взял того за фаркоп. Его мощный шестиосный паровоз с лёгкостью начал толкать бронепоезд. Через несколько сот метров вышли на расположение красной пехоты. Красноармейцы прекратили огонь, увидев над штабным вагоном полубронепоезда красный флаг.

Сергей, находившийся в паровозе рядом с машинистом, спросил командира по внутренней связи:

– Что дальше, товарищ командир?

– Толкайте дальше ещё метров пятьсот, потом останавливайте. Встретимся с командирами. Похоже, здесь наша дивизия обороняется.

Действительно, в районе Верещагина действовали части 29-й дивизии и особый батальон Вятского ЧК. Они с восторгом встретили появление своих из вражеского тыла.

После небольшого совещания узнали, что штаб армии размещается в Глазове, и приняли решение дотолкать пленённый бронепоезд до станции Верещагино. Там перецепить его назад и тащить до Глазова. Красноармейцам помощь пока не требовалась, поскольку белые нескоро должны были очухаться после сокрушительного поражения.

Часть 7. Возвращение домой

Глава 1. Новое задание

После того как отряд сдал привезённое золото, конный разведвзвод был оставлен для охраны членов комиссии Центрального комитета РКП(б) на период их работы в Глазове.

В это время ими заинтересовался начдив недавно сформированной дивизии Василий Блюхер и вышел с предложением включить их в состав одной из бригад. Это было на руку Сергею, поскольку его обязали направиться в родной Благовещенск для включения в подпольную работу против белогвардейцев и японских оккупантов. Молодая Дальневосточная Республика, тесно связанная с Советской Россией, нуждалась в действенной помощи по преобразованию партизанских отрядов в Народно-революционную армию. Так что Лысенко пришлось задержаться на должности командира отдельного конного разведвзвода, чтобы с 51-й дивизией Блюхера участвовать в освобождении Тюмени и пройти с боями до Тобольска.

В один из трескучих морозных вечеров накануне Рождества, когда Марфа Петровна была занята подготовкой к святому празднику, входная дверь затряслась от нетерпеливых ударов. Женщина испуганно отложила в сторонку листки картонажа[81]81
  Картонажи – небольшие изделия из прессованного картона. В магазинах они продавались в виде листков с вытисненными деталями, которые было необходимо самостоятельно выдавить, а потом склеить в объёмные фигурки и бонбоньерки.


[Закрыть], шаркающими шагами (годы давали о себе знать) приблизилась к двери и спросила надтреснутым, слабым голосом:

– Кто?

– Марфа Петровна, дорогая, открывайте скорее! Это я, Сергей!

– Батюшки! – Марфа Петровна радостно засуетилась, с трудом отодвигая непослушными пальцами тугой засов. – Серёженька!

Наконец старой учительнице удалось открыть дверь, и в квартиру буквально ввалились двое мужчин. Один из них был действительно Сергей Лысенко – в овечьем полушубке и заячьей шапке, возмужалый, со светлыми усиками на обветренном лице. Второй мужчина почти висел на плечах Сергея. В его бледном лице не было ни кровинки, глаза закрыты, рот стиснут в болезненной гримасе. Не успев переступить порог, он охнул и потерял сознание. Сергей подхватил его и растерянно оглянулся:

– Марфа Петровна, дорогая, прошу прощения за вторжение, но мой товарищ ранен. Куда позволите его положить?

– Сюда, Серёженька, сюда! – указала женщина на открытую дверь. Та вела в бывшую комнату Сергея, где он прожил почти семь гимназических лет.

– Врача бы, Марфа Петровна… – сказал Лысенко, озабоченно всматриваясь в лицо раненого. – Это Алексей Дмитриевич, не узнали?!

– Ой ты, батюшки! – всплеснула руками Марфа Петровна. – Неужто он?

Затем нацепила пенсне и взглянула на заострившиеся черты лица Алексея Дмитриевича.

– Вот что, Серёженька… Ты же знаешь, где живёт Самсон Григорьевич? Вот сходи до них – сын у него вернулся. Но прежде помоги мне раздеть Алексея Дмитриевича.

– Погодите, Марфа Петровна! Насколько я помню, Самсон Григорьевич служил у Колчака?!

– Господи, да какая разница, кто у кого служил. Главное, что он врач… Иди, Серёженька! Не трать время на досужие разговоры! А я тут пока сама похлопочу…

Марфа Петровна не стала трогать повязку, пропитанную тёмной кровью, лишь вытерла пот, проступивший на лбу раненого. Затем поднесла флакончик с нюхательной солью к носу Алексея Дмитриевича. Тот дёрнул головой, очнулся, попытался резко встать, но Марфа Петровна удержала, и он снова откинулся на подушку.

– Где я? – спросил он, не узнавая старую учительницу.

– Молчите, Алексей! – сказала Марфа Петровна. – Сейчас доктор придёт. Со временем всё узнаете, Бог даст.

Сергей привёл доктора через полчаса. Бывший врач одного из полков колчаковской армии был списан подчистую из-за чахотки. Этот худой, болезненного вида молодой мужчина с неизменным платочком в руках, имевший обыкновение кашлять в него, знал своё дело. Вот что значит постоянная практика на поле боя!

Он быстро осмотрел раненого, сказал, что рана неопасная, но пулю надо вытаскивать.

– Приготовьте… кхе… горячую воду… кхе… кхе… кхе… и чистые полотенца, простыню или тряпку, в конце концов.

– У меня есть горячая вода, доктор! – сказала с готовностью Марфа Петровна.

– Ну и чудненько. Кхе… Так-с. Приступим. Вы, Сергей Петрович, станете мне помогать. Крови будет много, будьте в готовности прижать сосуд полотенцем в случае чего. Похоже, наша пуля расположилась рядом с артерией. А это, скажу я вам, кхе… кхе… весьма и весьма опасно!

Операция по извлечению пули, застрявшей под ключицей, заняла немного времени. Не прошло и пяти минут, как на дне лоточка дзенькнул испачканный кровью и деформированный свинцовый предмет, ещё недавно смертоносный. Пуля, попавшая на излёте, была слаба, иначе бы проникла глубже, а так она, ударившись о ключицу, отскочила ко второму ребру и остановилась.

Но ключица и ребро переломаны. Придётся ключицу шинировать, а ребро само заживёт. Так объяснял доктор Сергею по ходу операции. Раневой канал был тщательно ревизирован, вскрыт и иссечён. В общем, помощь Алексею Дмитриевичу была оказана по всем канонам военно-полевой хирургии.

– Завтра… кхе… приду на перевязку. Посмотрю рану… кхе… кхе…

– Благодарю, доктор! – сказал Сергей.

– Может, откушаете, доктор?! – предложила Марфа Петровна.

– Нет, благодарствуйте, Марфа Петровна! Что-то я плохо себя чувствую. Пойду домой, полежу. Вот Серёжа меня проводит, и ладно. Прощайте!

Раненый уснул беспокойным сном. Он то и дело порывался встать, разговаривал и бредил во сне. Марфа Петровна с тревогой хлопотала рядом с ним, пока не вернулся Сергей. Как ни странно, но с появлением Лысенко в доме больной успокоился.

– Ну, дорогая Марфа Петровна, разрешите вас обнять?.. Как долго мы не виделись!

– Не представляешь, Серёженька, как я за тебя тревожилась! Ты так внезапно исчез…

– Так надо было, Марфа Петровна.

– Понимаю, понимаю… Какое неспокойное время! Подумать только: японцы нами управляют.

– Ничего, Марфа Петровна, недолго осталось им тут хозяйничать!

– А что с Алексеем Дмитриевичем случилось?

– Да вот, как раз на японский патруль нарвались…

* * *

Сергей по приезде в Благовещенск под видом коммерсанта первым делом подался на встречу с Алексеем Дмитриевичем. Про конспиративную квартиру узнал по «закладке» в условленном месте.

Но в квартире никого не оказалось. Сергей остался ожидать прихода хозяев. Между тем наступил вечер, а вместе с ним и комендантский час. Если с холодом можно было совладать, то с патрулями дело обстояло сложнее. Сергей то и дело перемещался от одного укромного места к другому, пока наконец не появился Сергеев.

Алексей Дмитриевич выглядел крайне исхудавшим, но бодрым. Очень обрадовался появлению Сергея. Старые друзья крепко обнялись и пошли в дом, но лишь затем, чтобы взять пакет с прокламациями для расклейки по городу. Подпольная жизнь под оккупацией японцев предполагала и такую «черновую» работу, невзирая на должности и звания. Сергеев был одним из руководителей – возглавлял местный подпольный Чрезвычайный комитет, но не кичился этим.

Они уже заканчивали расклейку листовок, как неожиданно из неосвещённого переулка появился японский патруль.

– Тачи насай! Карера ва даредесу ка[82]82
  «Стоять! Кто такие?» (япон.)


[Закрыть]? Стояти! Стрелята буду!

Сергей с Алексеем Дмитриевичем рванули с места, пытаясь укрыться под тенью домов. Позади послышались звуки выстрелов. Пули то и дело звякали о кирпичные стены. Вот спасительный угол, куда можно будет завернуть. Первым забежал Лысенко, а Алексей Дмитриевич опрометчиво остановился, чтобы посмотреть назад.

– Кажется, оторва… – не успел он договорить, как пуля, ударившись в грудь, откинула Сергеева на руки Лысенко.

– …лись, – Сергеев закончил фразу с болезненным выдохом и потерял сознание.

– Алексей Дмитриевич! Алексей Дмитриевич! Вы ранены? Куда?

К счастью, патруль больше не преследовал их. Сергей положил раненого на снег, стал его ощупывать, пока не наткнулся на липкую влагу на распахнутой груди.

Лысенко живо скинул шубу, рубаху и снял бельё. Затем скомкал и, прижав к ране, туго застегнул пальто Сергеева на пуговицы. Быстро оделся сам и, подняв лёгкого Сергеева, закинул на плечо. Скорым шагом направился в темноту. Он знал, куда идти…

Наутро раненый очнулся и первым делом попросил пить. Марфа Петровна напоила его из маленького чайника тёплой водой.

Сергея дома не было. Он ранним утром ушёл на встречу с товарищами в другую конспиративную квартиру. Известие о том, что руководитель ЧК ранен, всполошило всех. Началось бурное обсуждение должностных обязанностей: мол, не следует руководителям заниматься задачами, для которых есть рядовые товарищи, готовые к выполнению любого задания.

Особенно был расстроен матрос Чуб (он тоже был здесь), поэтому с горечью сказал:

– Ведь сколько раз я ему говорил: «Алексей! Не твоё это дело – прокламации раздавать!»

Тем не менее Чуб очень обрадовался встрече с Сергеем. Ведь он являлся одним из немногих, кто был посвящён в тайну дальневосточного золота. Узнав, что жизни Сергеева ничего не угрожает, матрос вызвался проводить Лысенко на улицу. Ему не терпелось узнать судьбу золотого запаса.

– Ну что, Сергей, – спросил Чуб, закуривая неизменную трубку, когда вышли во двор, – покидала тебя судьба?

– Да, товарищ Чуб, пришлось пережить немало бед и потерять немало товарищей… Но золото сохранил! Половину спрятал здесь – покажу на карте. А вторую половину, около шестидесяти пудов, доставил в Глазов и вручил лично Дзержинскому – председателю ВЧК. Он как раз работал там вместе с товарищем Сталиным. Вот мандат, выданный комиссией Центрального комитета РКП(б).

Сергей надорвал подкладку полушубка и достал документ, завёрнутый в тряпку. Чуб с уважением посмотрел на Лысенко и взял в руки бумагу с двумя подписями: «Ф. Дзержинский, И. Сталин». Документ удостоверял, что податель сего действовал и действует исключительно в интересах Советского государства. Кроме того, было предписано оказывать ему всяческое содействие. В конце – приписка с благодарностью Совнаркому Амурской области за доставленное золото в условиях крайней необходимости средств молодому советскому государству.

– К сожалению, с Андреем Евгеньевичем мне не удалось встретиться.

– А кто это такой? – спросил Чуб недоумённо.

– Коган. Товарищ Коган. Они с товарищем Сергеевым с каторги бежали вдвоём.

– Ах да… Я слышал про него, но видеть не видел.

– Товарищ Сергеев давал указание доставить золото в Верхотурье к товарищу Когану. А уже с его помощью переправить в Москву или Петроград. Но обстоятельства сложились так, что я попал не в Верхотурье, а в Глазов.

– А остальные товарищи где? Те, кто пошёл с тобой на задание?

– Многие погибли в боях, а остальные остались воевать в дивизии Блюхера. Только меня отозвали домой.

– Да, это по просьбе товарища Сергеева. Ты нам нужен здесь для партийной работы в условиях подполья. Здесь тоже многих уже нет. Товарищ Мухин расстрелян беляками, товарищ Тылик пропал без вести с частью золота и ценными бумагами. Некоторых арестовали японцы и замучили в застенках. В общем, ты нам нужен здесь.

– Какая партийная работа, товарищ Чуб? Моё дело шашкой махать да из маузера стрелять. Тем более что я не состою в партии большевиков.

– Ну, это не моё дело, – сказал Чуб, пыхнув трубкой. – Вот выздоровеет товарищ Сергеев, он сам тебе расскажет, что и как. Главное, ты сознательный товарищ. Подумать только: пол-России, занятой врагами, проехал, а задание выполнил. Такие люди сами на вес золота.

Вернувшись домой, Лысенко застал идиллическую картину: Алексей Дмитриевич лежал, опираясь на высокие подушки, а Марфа Петровна поила его с ложечки куриным бульоном. Сергеев выглядел посвежевшим. С лица ушла болезненная бледность, щёки порозовели. Последнее, как выяснилось, благодаря бокалу вина из старых запасов Марфы Петровны. Это понятно, а вот где она смогла разжиться курицей в такое время?..

– Марфа Петровна, дорогая, откуда такие умопомрачительные запахи? Где вы раздобыли курицу?

Старая учительница лукаво взглянула на Сергея, поправила прядь седых волос, приосанилась и с напускной важностью промолвила:

– У меня свои методы работы! Слава богу, учеников моих много в городе. Давай, Серёженька, садись за стол, пока суп горячий – поешь!

– Благодарю, Марфа Петровна! Ну-с, как наш больной? Алексей Дмитриевич, как вы себя чувствуете? Доктор приходил?

– Спасибо, Серёжа, ты мне жизнь спас! А врач приходил, сказал, что рана сухая. Перевязки делать через день. Он сам не сможет больше приходить – слишком слаб, но Марфа Петровна сказала, что справится.

– А как иначе?! – воскликнула Марфа Петровна. – Не зря же я в Русско-японскую курсы сестёр милосердия заканчивала!

Вообще, с возвращением Сергея и появлением в доме раненого Алексея Дмитриевича старую учительницу будто подменили. От слабой, шаркающей походки не осталось и следа. Женщина привычно выпрямила спину, будто на уроке перед учениками, в голосе появились твёрдые нотки.

Мужчинам оставалось только подчиняться. Если Серёжа был освобождён от постоянной опеки, то раненый оказался в полной её власти. Лысенко каждое утро уходил по делам, а Марфа Петровна приступала к своим обязанностям сиделки и сестры милосердия: поила, кормила, умывала, брила…

В результате Алексей Дмитриевич пошёл на поправку семимильными шагами и к концу недели встал на ноги. Надо было уходить – подпольная работа требовала его постоянного присутствия.

* * *

Начиная с апреля 1918 года на всей территории Амурской области безраздельно хозяйничали японские интервенты. Штаб оккупационной армии располагался в Благовещенске. Росла и численность войск, к октябрю она достигла семидесяти тысяч.

Японцы продолжали движение вглубь Приамурья. Они спокойно избивали, грабили и уничтожали местное население. В ответ на их зверства росло партизанское движение, которому активно помогали красногвардейские организации. В феврале 19-го года при отчаянных попытках захватить оставшиеся территории Амурской области японцы наткнулись на ожесточённое сопротивление со стороны партизанских отрядов, особенно при подступе к сёлам Андреевка и Ивановка. В ответ на это японцы применили тактику выжженной земли, с особой жестокостью – в Ивановке.

В удивительно ясный и погожий мартовский день всё мужское население этого довольно зажиточного села уехало на поля – готовиться к посевной, а в селе в основном остались жёны, дети, старики.

Японцы подошли к Ивановке со стороны Благовещенска и, развернувшись в цепь, открыли пулемётный, ружейный и орудийный огонь. Центр Ивановки превратился в бушующее пламя: горели здания больницы, банка, сельское управление, две торговые лавки, новая сельскохозяйственная мастерская стоимостью в несколько десятков тысяч золотых рублей… Всякий, пытавшийся что‐либо спасти из огня, получал пулю или удар штыка. Тридцать шесть человек оккупанты закрыли в амбаре, обложили соломой, облили керосином и подожгли. Люди кричали так, что становилось жутко даже самим японцам. Всего в тот день они расстреляли и сожгли заживо 257 человек.

В ответ на справедливое возмущение населения японское командование заявило, что «японские войска прибыли в Амурскую область для водворения порядка и искоренения большевизма, что только путём строгих и решительных мер возможно искоренить большевизм и прекратить его дальнейшее распространение».

Тем не менее партизаны действовали достаточно решительно, несмотря на угрозы японского командования, и к декабрю 1919 года положение японской оккупационной армии стало катастрофическим.

В конце февраля 20-го Сергей Лысенко был приглашён на одно из заседаний подпольного Совнаркома Амурской области. Обсуждались меры помощи партизанским отрядам, наступающим на Благовещенск. Они уже довольно успешно действовали на подступах к городу.

Взял слово окончательно поправившийся Алексей Дмитриевич:

– Товарищи, по имеющейся оперативной информации из штаба оккупационных войск японцы планируют оставить Благовещенск в первых числах марта. Необходимо принять все меры для создания условий перехода власти к Совету рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.

В ответ раздались голоса:

– Предлагаю избрать Временный исполнительный комитет!

– Надо снова взять в свои руки почту, телеграф, железнодорожный вокзал, банки…

– Надо проголосовать!

– Зачем голосовать? И так всё ясно! Берём власть в свои руки.

– Надо согласовать свои действия здесь с командованием партизанских отрядов. Кто у нас отвечает за связь с ними?

– Чуб!

– Товарищ Чуб, вам поручение ясно?

Заседание кончилось за полночь. Опять пришлось возвращаться домой, прячась от японских патрулей. «Но ничего, недолго осталось вам тут хозяйничать!» – подумал Сергей, стоя у калитки. Товарищи расходились по одному, глухо прощаясь прокуренными во время заседания голосами. Лысенко хотел уже раствориться в темноте, как его окликнул Сергеев:

– Сергей, я попрошу тебя задержаться!

Пришлось вернуться. В комнате кроме Алексея Дмитриевича был только один человек, незнакомый Сергею.

– Серёжа! Для тебя будет особое задание. От знакомого тебе руководителя ВЧК поступило предложение отправить человека вместе с оккупационными войсками в Китай. Лучшей кандидатуры, чем ты, нам не найти.