Текст книги "Амурский сокол"

Глава 2. Во вражеском стане

Чудесный солнечный день. На небе ни облачка.

Снег, который шёл всю ночь, пригнул длинные ветки редких садовых деревьев к земле. На её поверхности, как на белом листе, рассыпаны иероглифы птичьих следов. Интересно, кому птахи оставили тайное послание? Только блестящие сосульки открыто и никого не боясь ведут агитационную работу в пользу весны:

Кап – да здравствует обновление!

Кап – грачи, добро пожаловать!

Кап – проталинам – да, сугробам – нет!

Первые дни весны всегда навевали на Сергея философское настроение, вот и сейчас он засмотрелся на эту картину, отнюдь не идиллическую, но такую родную и близкую любому русскому человеку…

– Здравия желаю, вашбродь!

Проходивший мимо казак козырнул белогвардейскому офицеру, стоящему в задумчивости у ворот. Сергей (а это был он) козырнул в ответ и, хрустя по снегу новенькими сапогами, направился в сторону бывшего дома военного губернатора, где располагался штаб оккупационных войск.

По дороге он ещё раз прокрутил в голове разговор, который состоялся три дня назад.

… – Вот, Серёжа, знакомься! – сказал тогда Алексей Дмитриевич. – Наш японский товарищ Хачиро Исикава. Он служит в штабе японской оккупационной армии.

– Здравствуйте!

Японец молча склонил голову, прижав к груди сложенные лодочкой ладони.

– Есть мнение, – продолжил Сергеев, закинув ногу на ногу, – внедрить тебя под видом офицера по особым поручениям адмирала Колчака в штаб оккупационных войск.

– То есть как «внедрить»? – спросил Сергей. – Насколько я знаю, Колчак уже расстрелян в начале февраля…

– Но это неважно. Офицер – настоящий офицер – выехал на встречу с командованием японцев ещё при жизни адмирала. Партизаны смогли его перехватить. К сожалению, живым он не сдался – принял яд. Но при нём нашли бумаги, подписанные самим адмиралом. Будем делать из тебя того офицера. Он примерно твоих лет, светловолосый, но без усов. Придётся тебе сбрить свои.

– Усы-то дело наживное. Но, простите, я ни дня не служил в царской армии, тем более у Колчака. Не знаю порядков, правил поведения, этикета… Ни с кем не знаком. Да я вообще ничего не знаю, чёрт возьми!

– Успокойся, Сергей Петрович! Японцы тоже ничего не знают. Тем более товарищ Исикава будет рядом. А практика ношения военной формы у тебя есть. Да ещё в качестве поручика Чехословацкого корпуса. Это было намного сложнее, я думаю. Языками ты владеешь. А что касается офицера по особым поручениям, то его никто не знал, кроме самого адмирала. Это мы выяснили. Не было в его штабе молодого штабс-капитана с такой фамилией.

– А что за фамилия? Как теперь я буду зваться? И что с формой капитана? Я после мёртвого не надену!

– Фамилия – Горецкий. Штабс-капитан Горецкий, Сергей Викторович. Видишь, даже имя совпадает с твоим.

– Это радует, – буркнул всё ещё недовольный Лысенко. – Только не радует перспектива оказаться в японских застенках. Это в лучшем случае. В худшем – просто расстреляют или повесят.

– Форму я вам раздобуду! – включился в разговор Хачиро Исикава, неожиданно для Сергея на русском языке, почти без акцента. – В нашем штабе некоторое время были представители Колчака. Но, узнав, что японское командование приняло решение не продвигаться в Россию дальше Сибири, в скором времени отбыли обратно в Омск. А некоторые запасы форменной одежды остались. Думаю, умелая швея быстро сможет подогнать вам по фигуре.

– Хорошо, – подобрел Сергей. – Какова моя роль в штабе японцев?

– Поручение адмирала, в связи его кончиной, уже не актуально, – сказал Сергеев. – Самое главное – попасть в штаб. Высказать пожелание уйти с японскими войсками, опасаясь расправы красных. А детали задания мы обсудим позже.

На следующий день в квартиру Марфы Петровны были доставлены два холщовых мешка с одеждой, завёрнутые в плотную вощёную бумагу и крест-накрест перевязанные бечёвкой. Следом появился Алексей Дмитриевич.

Сначала разобрали одежду с обувью и произвели примерку. Из двух пар впору оказались высокие сапоги из мягкого шевро на замшевой подкладке, с двумя ремешками-застёжками на верхе голенища. Такие сапоги были удобны при носке и снимались без помощи денщика. Гимнастёрка и шинель оказались немного великоваты; пошитые из хорошего сукна, в остальном они ничем не отличались от солдатских, по заведённому Колчаком порядку. По сему случаю Марфой Петровной была вызвана знакомая швея, и они вдвоём занялись подгонкой обмундирования.

Между тем Сергей и Алексей Дмитриевич расположились на кухне и под стрекот машинки «Зингер», раздающийся из соседней комнаты, занялись обсуждением предстоящего задания.

– Перво-наперво необходимо выяснить судьбу пятидесяти двух пудов золота, захваченных японцами в районе Зеи. Возможно, это то золото, которое ты спрятал…

– Нет, Алексей Дмитриевич! Я уверен, что это место даже при большом желании невозможно найти. Оно совершенно скрыто от людских глаз. От посёлка далеко. Дорог туда нет.

– А предательства ты не допускаешь?

– Допускаю! Но предатели были выявлены в самом начале. Матрос Клёнов не знал местонахождение клада. Он убит во время боя. А за остальных, оставшихся в живых и посвящённых в тайну, я ручаюсь головой.

– Ну, посмотрим… Всё же такое совпадение… Примерно такое же количество золота ты спрятал на берегу Томи возле Бочкарёва.

– Мне нужно самому съездить с небольшим отрядом туда и привезти золото обратно, товарищ Сергеев! – воскликнул Лысенко.

– Нет. Пока не время! Вот изгоним японцев с амурской земли, тогда и привезём. Теперь перейдём ко второму, более сложному заданию. Во-первых, о том, что знаешь японский, китайский языки, никому не говори. Даже Хачиро Исикаве! Говори на русском, немецком или английском. Предпочтительнее – на немецком. Ты его знаешь лучше, заодно будет практика.

– Кстати, а кто этот японец Исикава?

– Исикава придерживается марксистских взглядов и симпатизирует Советской России. В своё время он был завербован царской разведкой. Сам вышел на подполье и предложил помощь.

– А вы не думаете, что он ведёт двойную игру?

– Возможно… Только не в его интересах раскрывать себя ни той, ни этой стороне. Везде рыльце в пушку. Надо его использовать максимально. Твоя задача – выяснить планы японского командования, возможные перемещения войск, их дислокацию, численность, вооружение. В общем, всё, что может помочь нам в противодействии оккупационным войскам и их союзникам.

– А как поддерживать связь с вами?

– В зависимости от местонахождения японского штаба связник сам будет выходить на тебя. Исикаву посвящать в это не нужно. Он знает только про наше желание вернуть золото. Хотя я думаю, что оно уже давно переправлено в Японию.

– Хорошо. Каким образом действовать в случае провала?

– Надеюсь, до этого дело не дойдёт. При таком раскладе тебя ждёт следующее задание. Это, я думаю, тебя обрадует. В случае провала уходишь в Харбин под видом коммерсанта. Всё необходимое для этого будет у связного.

– Как я буду знать, что это именно тот человек, а не враг под видом связника? Или тот, но предатель?

– Вот, ты задаёшь правильные вопросы, – сказал довольно Сергеев. – Как настоящий подпольщик. Меня это радует.

В это время в комнате появилась Марфа Петровна. Мужчины замолкли.

– Милостивые государи! Пожалуйте на примерку! Кажется, всё готово.

Начался ритуал превращения Сергея в колчаковского штабс-капитана. Всё было впору – швея славно потрудилась.

Через пять минут перед присутствующими в комнате предстал, блестя пристёгнутыми шпорами, неузнаваемо изменившийся Лысенко. Теперь это был офицер по особым поручениям адмирала Колчака штабс-капитан Горецкий.

– Тебе чертовски, простите… идёт военная форма, Серёженька! – сказала старая учительница.

– Я тоже так думаю, – присоединился к её мнению Сергеев и подбодрил Лысенко: – Привыкай.

– Моя работа закончена. Могу идти? – спросила швея.

– Да-да, Глафира! – воскликнула Марфа Петровна, с трудом оторвав взгляд от статной фигуры Сергея. Затем подошла к швее, проводила до двери, сунула что-то в руки. – Это тебе за труды, – послышалось за дверью, и смущённый шёпот в ответ: – Ну, что вы, Марфа Петровна! Какие труды! Для вас всегда рада!

– Может, чайку, а?.. – спросил Алексей Дмитриевич. – Марфа Петровна!

– Конечно, конечно! Сейчас самовар поставлю.

– Ну, а мы пока, если позволит любезная Марфа Петровна, закончим мужской разговор.

– Да идите уж, секретничайте! Я позову, когда чай будет готов.

Мужчины вновь остались наедине. Алексей Дмитриевич достал из кармана томик Тютчева и протянул Сергею.

– Вот возьми, это подарок от меня.

– Благодарю, Алексей Дмитриевич! Но вы же знаете, что я поэзией не очень увлекаюсь.

– Теперь придётся. Это для паролей со связным. Начало его разговора с тобой должен быть всегда таким: «Я слышал, что вы увлекаетесь Тютчевым?»

Отзыв:

 
Привет вам задушевный, братья,
Со всех Славянщины концов,
Привет наш всем вам, без изъятья!
Для всех семейный пир готов!
 

Это двести тридцать четвёртая страница томика – посмотри! Проверочная строка будет меняться в зависимости от даты. Допустим сегодня двадцать восьмое февраля. Значит двадцать восемь умножаете на два (второй месяц года) и получаете пятьдесят шестую страницу томика и две строчки сверху – всё просто и эффективно. И что у нас выходит? Открываем томик, смотрим. Аха! Вот! «К оде Пушкина на Вольность»:

 
Огнём свободы пламенея
И заглушая звук цепей…
 

Думаю, тебе несложно будет ежедневно высчитывать и запоминать несколько строк поэта?.. В томике четыреста сорок восемь страниц. Хватит на весь год.

Сергей покрутил в руках книгу, положил в дорожную сумку.

– Немного сложновато, но я посмотрю на досуге. Пока я здесь в Благовещенске, необходимости, наверное, нет?

– Да, это понадобится тебе, если выедете в другую местность. Да ты не волнуйся – я всегда буду знать, где находится штаб японских войск.

На появление в штабе оккупационных войск русского офицера никто особого внимания не обратил. Более того, японцы смотрели на него чуть ли не с презрением. Не помогло даже то, что его представил офицер японского штаба Хачиро Исикава. Бумаги, переданные какому-то штабному офицеру в чине полковника штабс-капитаном Горецким, не произвели никакого впечатления.

Полковник откинул бумаги в сторону и, глядя узкими глазками через стёкла очков, сказал:

– Ваш адмирал убит большевиками. Сибирской армии более не существует. Вопрос о создании здесь Дальневосточного государства под протекторатом Японии уже неактуален. С таким предложением японское правительство обратилось к атаману Семёнову[83]83
  Григорий Михайлович Семёнов – казачий атаман, деятель Белого движения в Забайкалье и на Дальнем Востоке, генерал-лейтенант Белой армии. Указом Верховного правителя А.В. Колчака от 4 января 1920 года Г. М. Семёнову была передана «вся полнота военной и гражданской власти на всей территории Российской Восточной окраины (РВО), объединённой российской верховной властью». В начале 1920 года Семёнов возглавил читинское правительство Российской Восточной окраины. В августе 1945 года в ходе советско-японской войны Семёнов был захвачен бойцами Красной армии. 30 августа 1946 года Григорий Семёнов был приговорён к смертной казни через повешение с конфискацией имущества как «враг советского народа и активный пособник японских агрессоров». В тот же день приговор был приведён в исполнение.


[Закрыть]. Мы не нуждаемся в ваших услугах, господин капитан.

– Позвольте мне остаться здесь, господин полковник. Возвращаться в Омск теперь нет смысла. Возможно, моя помощь всё же понадобится вам!

Полковник сделал неопределённый жест и уткнулся в бумаги – аудиенция была закончена, Сергей вышел.

По коридору сновали японские офицеры и солдаты. Один из них больно задел прикладом, а второй вовсе бесцеремонно оттолкнул с пути штабс-капитана Горецкого, размеренным шагом направляющегося к выходу. Сергей отпрянул и услышал русскую речь:

– Что, капитан?.. Несладко здесь?

Слова донеслись со стороны окна в левом закутке от коридора. Сергей обернулся – яркий свет солнца слепил глаза и не давал рассмотреть говорящего из темноты.

– Подходите ближе, господин капитан! – в голосе незнакомца прозвучали насмешливые нотки. – Не стойте на пути этих желтолицых. А то опять дождётесь тычка… Капитан Муравьёв! – представился офицер, сидящий на подоконнике с блокнотом и карандашом, когда Сергей приблизился настолько, что уже можно было различить черты говорящего. – С кем имею честь?

– Штабс-капитан Горецкий, из ставки Верховного правителя адмирала Колчака.

– Которого уже нет, – продолжил смешливый капитан. – А я здесь уже месяц торчу. Прибыл сюда из Владивостока к начальнику гарнизона с пакетом от штаба Приморского округа. Поручение выполнил, а выехать никак не могу ввиду боевых действий. Вот, веду записи от нечего делать.

– И что, японцы не препятствуют ведению записей?

– А что я делаю предосудительного? Просто беседую с местным населением, выясняю их отношение к японцам, большевикам, партизанам. С другой стороны, интервьюирую японцев. Узнаю их мнение о происходящих событиях. Кстати, я в совершенстве владею японским языком. А вы?

– Нет. В моём запасе только немецкий, французский и немного английского.

– О, полковник, к которому вы заходили, большой любитель немецкого языка.

– Да, меня предупреждали. Несмотря на это, принял меня сухо.

– Это ещё что, любезный мой соотечественник! Офицерство не ограждает от оскорблений со стороны японских войск. Однажды на моих глазах комендант станции Благовещенск, подполковник, раненный в ногу на войне, был бесцеремонно побит японскими солдатами, чтобы остановить его при проходе на вокзал. Причём он имел повязку на рукаве, заметьте – на японском языке, указывающую его должность.

– Ну, дела! – воскликнул Сергей. – Они же наши союзники!

– Они здесь хозяева, капитан! Забудьте слово «союзники»! Тут недавно семёновские молодчики устроили дебош. Решили отметить новые назначения. Так японцы их арестовали! Только вмешательство местных властей помогло освободить дебоширов, но было предписано выдворить их из города в течение суток.

Сергей изобразил озабоченность: стал вышагивать по узкому коридору, заложив большие пальцы рук за ремень, – три шага туда, три шага обратно. Муравьёв, видя волнение штабс-капитана, спрыгнул с высокого подоконника и, перехватив того за локоть, резко остановил.

– Возьмите себя в руки, господин капитан! Что за истерика?!

– Я слышал, что партизаны набрали силу, день-два – изгонят японцев и власть в городе опять перейдёт к большевикам.

– Ах, вот о чём вы беспокоитесь! Да, у вас верные сведения. Самураи готовятся к эвакуации.

– А как вы намерены действовать в сложившейся ситуации, господин Муравьёв? – спросил Сергей. – Я вот не знаю, как поступить.

– Есть три варианта, – сказал Муравьёв, усмехнувшись. – Во-первых, можно остаться в городе и отдаться во власть большевиков. Но в этом случае я не дам и ломаного гроша за вашу жизнь. Во-вторых, примкнуть к семёновцам. Но мне они претят. Такие же разбойники и насильники, как японцы, может, даже хуже. Остаётся третий вариант – уйти с японцами. По моим сведениям, японский штаб принял решение отступить в Приморье.

Глава 3. Японский обоз

В начале марта японские войска под натиском партизанских отрядов объявили нейтралитет и спешно эвакуировались из Благовещенска. Изгнанные из Амурской области, они были вынуждены отходить в Приморье и Нижний Амур.

В одном из обозов вместе с интервентами ехали два русских офицера. Один из них всё время что-то записывал в блокнот с кожаным переплётом, а второй внимательно слушал беседу двух японских офицеров, сошедших с телеги и шагающих рядом, чтобы размять ноги. На русских они не обращали внимания, потому как знали, что записи первого в конце дня непременно проверят контрразведчики бригады, а второй не знает японского языка.

– Расскажите, Икеда-сан, что произошло в той деревне, – попросил один из японцев. – Я немного слышал, о чём говорили ваши солдаты.

Икеда, как подобает настоящему японцу, старше по званию и возрасту, принял важный вид и отрывистыми фразами начал рассказывать. То ли у него был дефект речи, то ли это был другой диалект, но Сергей, и без того мало знакомый с японским языком, понял только половину слов, сказанных потомком самураев. Но и этого было достаточно, чтобы сделать вывод о безжалостности и жестокости оккупантов.

Со слов Икеды, японский отряд преследовал в деревне одного, совсем ещё молодого, партизана-большевика. Тот оказался очень юрким, лёгким на ногу и в какой-то момент скрылся из виду. Оказывается, забежал во двор одного зажиточного крестьянина. Когда солдаты Икеды начали подворовой обход, представился им работником этого крестьянина. Солдаты поверили и уже собрались уходить, но вышел хозяин и с возмущением заявил:

– Брешет он всё! Этот человек не мой!

Японские солдаты арестовали партизана и повели за село на расстрел. В какой-то момент парень выхватил винтовку у конвоира и застрелил его, а второго заколол штыком.

– Тут подбежал я, – кичливо сказал Икеда. – И одним ударом отбил выпад арестованного, а вторым ударом отрубил ему голову.

Затем японские солдаты изрубили несчастного на куски и втоптали в грязь останки.

Рассказ японского офицера произвёл сильное впечатление на Сергея, но он не подал виду, хотя только со второго раза услышал обращение капитана Муравьёва.

– Сергей Викторович!.. Господин Горецкий!.. Уснули, что ли?!

Сергей обернулся к соседу и, придав лицу сонное выражение, ответил:

– Задремал немного…

– Везёт вам, господин капитан! Если бы слышали, о чём говорили эти двое, было бы не до сна…

– А о чём они говорили? – спросил Сергей, прикрывая зевоту ладонью.

– Поверьте, капитан, лучше вам не знать этого.

Возле Зеи части бригады японских солдат погрузили в эшелон, и далее путь продолжился по железной дороге. Сергей нашёл удобное место среди мешков в теплушке и, достав томик Тютчева, углубился в чтение. Их с Муравьёвым не пустили в вагон Международного общества, который был в составе поезда, хотя там имелись свободные места. Таким образом японцы ещё раз продемонстрировали русским их второсортность.

Неунывающий капитан Муравьёв пустился в воспоминания.

– Ах, Сергей Викторович! Вы когда-нибудь путешествовали в спальных вагонах прямого сообщения?

– Нет, не доводилось…

– А мне довелось. Путешествие прямым сообщением в Сибирском экспрессе – это не просто далёкое путешествие, но и целое событие в судьбе. Спальный вагон – это шик, роскошество, мечта, избранный мир. Царство дорогих сигар, изысканных манер, коротких, но жарких романов, изнеженности, недоступности… Где сейчас эти времена, Серёжа? Улетучились, как пшик!

– Зато сейчас японцы путешествуют с комфортом по нашим дорогам, – сказал Сергей и снова уткнулся в книгу.

– А что вы читаете?

Сергей молча продемонстрировал обложку. Эрудированный службист Приморского штаба оживился.

– О, Тютчев! – воскликнул он. – Кстати, вы знаете, что сказал Тютчев про железные дороги?

– Нет, не знаю!

– «Города подают друг другу руки». Представляете?! Прямо так и написал. Мол, железные дороги в сочетании с хорошей погодой – подлинное очарование. Едешь к одним, не расставаясь с другими.

 
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали жёлтые и синие;
В зелёных плакали и пели…[84]84
  До революции вагоны на всех железных дорогах общего пользования, независимо от того, частные они или казённые, окрашивались строго в соответствии со своим классом: первый класс – в синий цвет, второй – в жёлтый, светло-коричневый или золотистый, третий – в зелёный, четвёртый – в серый. Здесь – отрывок из стихотворения А. Блока «На железной дороге» 1910 года.


[Закрыть]
 

– Это уже Блок, – сказал Муравьёв, закончив декламировать, – а не ваш любимый Тютчев.

– Собственно говоря, – сказал Сергей, – я довольно равнодушен к стихам. Взял вот в дорогу почитать от нечего делать.

– Читайте, читайте, господин капитан! Вкус к поэзии приходит с чтением, многократным повторением. Стихи – единственная отрада в это безобразное время…

Ночью встали на станции Хабаровск. В связи с захватом города красными партизанами и недавно объявленным нейтралитетом из вагонов разрешили выходить только японским офицерам.

Стояли довольно долго – несколько дней. В один из них резко раздвинулась дверь теплушки и в проёме появился японский офицер в сопровождении солдат. Они наставили винтовки на Муравьёва и Лысенко, а офицер гортанным голосом потребовал выйти:

– Быстро, быстро! Выйти! Вещи свои возьмите.

– Что случилось, Огава-сан? – спросил капитан Муравьёв, узнав офицера.

– Неважно! Вы немедленно должны покинуть вагон! Это требование господина генерала.

– А куда нам идти?

– Куда хотите! Это не моё дело.

– Но… Огава-сан! Ведь в городе полно красных! Нас тут же арестуют.

– Не моё дело! – повторил тот. – Требую покинуть вагон!

– А знаете что? – возмутился Муравьёв. – Мы никуда отсюда не уйдём! Прошу отвести нас к генералу. У нас была договорённость довезти до Владивостока.

– Генерал в курсе. Мы не идём на Владивосток.

– А куда идёте?

– Вы задаёте слишком много вопросов, господин капитан. Прошу покинуть вагон! Иначе мы будем вынуждены применить силу!

На шум, происходящий в вагоне, подбежал вооружённый патруль красных партизан.

– Что тут происходит? Прекратить!

За японцев, не знающих русского языка, ответил Муравьёв:

– Да вот, произошло недопонимание с господами японцами.

– С ними у нас нейтралитет, – заявил один из патрульных. – А вот вы, господа офицеры, следуйте за нами. Оружие сдать! Сейчас отведём к коменданту и там разберёмся.

Пришлось Лысенко и его спутнику подчиниться. Муравьёв, бросив ненавидящий взгляд на вероломного японского офицера, подал свой револьвер партизану. За этим последовало изъятие оружия Сергея. «Ну вот, – подумал он, – из огня да в полымя».

У коменданта недолго разбирались. Спросили имена-фамилии и отправили в местную тюрьму на улице Семёновской.

В камере, кроме них, находились ещё трое человек. Они не обратили никакого внимания на вошедших. Судя по одежде, тоже были из белых. Но всё изменилось, когда в камеру запустили ещё четверых арестованных.

Эти колоритные личности были явно из уголовного мира. Они тут же согнали с лучших мест тех троих и начали с азартом резаться в карты. Откуда-то появился табак, самокрутки, дым поднялся до потолка. В тесной камере без вентиляции, с маленьким мутным окошком за железной решеткой, стало трудно дышать.

– Эй, любезные, вы не могли бы потушить папиросы? – вежливо попросил Сергей. – И так воздуха не хватает.

– Это кто там вякает, Кривой? – спросил хриплым голосом один из уголовников. – Неужто белая кость, голубая кровь?!

– В самом деле, господа, не курили бы! – поддержал Сергея капитан Муравьёв.

– Господа-товарищи остались там – по ту сторону решётки. А здесь честные бродяги сидят. Кроме вас, вестимо! Так что нишкни, белая кость! А то мы быстро проверим, какого цвета у тебя юшка![85]85
  «Нишкни» – «молчи». «Вестимо» – «конечно», «известно», «само собой разумеется». «Юшка», «юха» – просторечное название крови.


[Закрыть]

Тот, которого назвали Кривым, достал из рукава небольшой, остро наточенный нож и танцующей походкой, слегка западая на левую ногу, приблизился к Сергею и Муравьёву, сидящим на топчане.

– Ну что, офицерьё, – сказал он, пустив им дым в лицо, – кончилась ваша власть?

Его товарищи глумливо засмеялись со своих мест.

Сергей понял, что пора показать характер и, слегка приподнявшись на руках с топчана, ударил Кривого каблуком в грудь. Тот от неожиданности уронил нож и отлетел в объятия бродяг. Уголовники, откинув в сторону товарища, теряющего сознание от боли и невозможности вздохнуть, вскочили на ноги. Откуда ни возьмись у каждого в руках появилось разномастное холодное оружие.

Сергей с Муравьёвым переглянулись и тоже встали. А трое старожилов камеры, видимо, уже побитые ранее уголовниками, ещё сильнее сжались в своих углах. «На них надежды нет», – подумал Сергей. Та же мысль читалась в глазах Муравьёва. Они встали спиной к спине и приготовились защищаться.

Но вдруг открылась дверь камеры и вошёл охранник. Он окинул взглядом присутствующих (при этом у уголовников, опять-таки мгновенно, исчезло оружие) и спросил:

– Кто из вас Муравьёв?

– Я…

– На выход! С вещами!

– Но позвольте! – он бросил обречённый взгляд на Сергея. – Как же так? Почему вы к нам подсадили уголовников?

– Разговорчики! – крикнул охранник. – Марш на выход!

По поведению охранника чувствовалось, что он тёртый калач, видимо, из бывших надзирателей тюрьмы.

Муравьёва увели, а Сергей остался один на один с бродягами.

«Ну что ж, – подумал он, – может, оно и к лучшему. Капитан, желая помочь, только бы мешался в этом маленьком пространстве». Уголовники снова достали свои ножи-кастеты. На этот раз они выглядели более расслабленно: а что, остался только один офицеришка безусый… Вряд ли бы они так думали, знай, что против них выходит на бой неоднократный чемпион Благовещенска по английскому боксу и французской борьбе, да ещё обученный с детства казацкой бузе.

Сергей, выстукивая носком сапога ритм и мысленно подпевая себе мелодию, уже начал входить в плын – особое бузовское состояние[86]86
  См. главу 3 части 2.


[Закрыть]. Теперь для него ничего не существовало вокруг, кроме трёх оскалившихся уголовников. Это были опасные противники, сами не боящиеся смерти и ни в грош не ставящие чужую жизнь.

Вдруг стоящий перед ними офицер пустился в пляс – так им показалось. А это Сергей начал ломать бузу, с каждым шагом, с каждым приседом и хлопком приближаясь к противникам.

Вот движение – и один корчится на полу от боли. Ещё движение – второй отлетел к стене и, ударившись, сполз, теряя сознание. Третий попытался с размаху ударить кастетом, но рука попала в пустоту, а сам он почувствовал неимоверную боль в животе, вызвавшую рвотный рефлекс. Следующий удар в лицо откинул его на топчан. Там бандюган и затих.

Сергей ещё некоторое время кружился, приплясывая – сводя на нет состояние транса. Вот он успокоил тело, стихло и душевное напряжение… Лысенко подмигнул испуганно глядящей на него троице и вернулся на своё место.

Надзиратель будто только этого и ждал – снова загрохотал засовами железной двери и появился на пороге. Бардак в камере не вызвал у него ни малейшего интереса.

– Кто Горецкий?

– Я!

– На выход!

– С вещами? – спросил Сергей, хотя у него не было никаких вещей: изъяли перед водворением в тюрьму.

– Пошути ещё мне! – пригрозил охранник.

Сергея привели в одну из комнат, где за столом, покрытым зелёным сукном, сидел мужчина в цивильном костюме с галстуком. Перед ним лежала широкополая шляпа, а в руках он держал тот самый томик Тютчева, который отобрали при аресте.

– Я вижу, вы увлекаетесь Тютчевым? – спросил он, подняв голову.

– С некоторых пор… – ответил Сергей, не сразу поняв, что это были слова пароля.

Связной выжидательно посмотрел на Сергея. «Какие у него небесно-синие глаза», – подумал красноармеец Лысенко, постепенно сдирая с себя личину капитана Горецкого.

Мужчина за столом молчал. Наконец Сергей продекламировал:

 
– Привет вам задушевный, братья,
Со всех Славянщины концов,
Привет наш всем вам, без изъятья!
Для всех семейный пир готов!
 

Мужчина расслабился, откинулся на спинку стула и протянул книгу владельцу.

– Сегодня пятнадцатое марта, – сообщил он. – Прошу…

Сергей нашёл нужную страницу и прочёл:

 
– Неужто, брат, из царства ты живых —
Но ты так сух и тощ. Ей-ей, готов божиться,
Что дух нечистый твой давно в аду томится!
 

Мужчина улыбнулся и на память продекламировал в ответ:

 
– Так, друг Харон. Я сух и тощ от книг…
Притом (что долее таиться?)
Я полон желчи был – отмстителен и зол,
Всю жизнь свою я пробыл спичкой…[87]87
  Ф. И. Тютчев, «Харон и Каченовский», 1820 г.


[Закрыть]
 

– Хотя это не обязательно, – продолжил мужчина. – Но больно уж хорош ответ. Ну да ладно… Позвольте представиться – Венедикт Самсонович. Впрочем, можете не запоминать. Вы ведь тоже не Сергей Викторович Горецкий?

Сергей неопределённо пожал плечами. Затем сел на предложенный стул, и они продолжили беседу.

Со слов Венедикта Самсоновича выходило, что их с капитаном Муравьёвым высадили не зря. Два дня назад в городе Николаевске-на-Амуре произошёл инцидент между красными партизанами и японскими интервентами. Несмотря на нейтралитет, гарнизон города по-самурайски вероломно напал на расположившийся рядом лагерь партизан, но был разбит и изгнан из города.

В результате боёв были убиты около семисот японских граждан. Теперь японское командование пыталось использовать этот конфликт для того, чтобы продолжить пребывание японских войск на Дальнем Востоке. Имелись данные о возобновлении военных действий со стороны интервентов.

– И что мне теперь делать? – спросил Сергей.

– Руководством ЧК принято решение переправить вас в Харбин.

– Какое задание?

– Пока конкретного задания нет. Вам необходимо проникнуть в среду белого движения, обосновавшегося в Харбине. Харбин как центр русского зарубежья в Азии связан с эмигрантскими центрами многих городов Китая, а также есть связи в Европе, Монголии, США, Канаде, Австралии и Латинской Америке. При этом обращаю особенное внимание, что в Харбине и Маньчжурии существует крупный центр антисоветской деятельности на Дальнем Востоке. Это результат действий многочисленных казачьих и эмигрантских союзов, которые ставят своей целью борьбу с большевиками.

– Ясно. С кем я там буду работать? Вы позволите мне посетить моего крёстного Никодима?

– Мы вам настоятельно рекомендуем начать именно с вашего крёстного. Ему есть чем вас удивить. Что касается связника, то он сам найдёт вас через Никодима. Но посвящать крёстного в вашу деятельность не следует. Пусть живёт своей жизнью. Вы для него белый офицер, повоевавший и эмигрировавший из Советской России.

– Какой я для него офицер?! Вы что, Никодима не проведёшь!

– А вы знаете, сколько людей за время гражданской войны вознеслись по карьерной лестнице у белогвардейцев? Колчак, потом Семёнов раздавали звания направо и налево. Так что с этим вопросом всё в порядке.

– А фамилия? – спросил Сергей.

– С фамилией и отчеством сложнее. Но вы скажете, что служили в контрразведке и в целях конспирации пришлось сменить. Думаю, что такая легенда его устроит.

– Значит, я остаюсь штабс-капитаном Горецким?..

– Да, именно так! – сказал связной.

Сергей посидел в задумчивости несколько минут. Тот не мешал ему.

– Когда мне выезжать? И где мои документы, вещи?

– Выезжать сегодня же! – Венедикт Самсонович посмотрел на наручные часы. – Поезд на Харбин отправляется через четыре часа двадцать восемь минут.

– И последний вопрос… – сказал Сергей. – Вернее, у меня два вопроса. Первый. На какие средства я буду там жить? И второй. Что с капитаном Муравьёвым?

– С капитаном Муравьёвым работают наши люди. Он оказался ценным кадром. Во многом из-за него мы решили вас вывести из игры против японцев. А что касается средств, то всё найдёте у Никодима. А теперь пора прощаться, Сергей Викторович. Желаю удачи!