Текст книги "Как я год жила по Библии"

Любопытно наблюдать за реакциями людей на Рейчел. Некоторые, увидев в блоге ее фотографию в «скромной» одежде, спрашивали: «Вы высмеиваете тех, кто так одевается?» Как видно, не только я склонен судить о людях по внешности!

– Вам бы найти кого посолиднее меня! – громко, перекрикивая рев генератора, питающего сушилку для белья, объявила Мэри. – Из меня так себе амиш: слишком уж я легкомысленная!

«Легкомысленный» – слово, которое амиши применяют к машинам, электричеству, синим джинсам, а также ко всем неамишам. Но Мэри легкомысленной не назовешь! Симпатичная пухлая женщина с очаровательным «голландским» выговором, похожая на добрую бабушку, она носит традиционную амишскую униформу: поверх темно-пурпурной блузы и черной юбки в пол – черный фартук, белый чепец сердечком, шерстяную кофту и черные «кроки». (Да, у амишей тоже есть мода – и сейчас у них в моде «кроксы» и очки с фотохромными линзами.)

Мэри показала мне, моей подруге Дженет и ее подруге Кэти свою огромную ферму – или, быть может, скорее ранчо, привольно раскинувшееся на шестидесяти акрах в местечке Гэп, штат Пенсильвания. В окна лился яркий полуденный свет, но Мэри показывала нам устройство газовых ламп, установленных на дубовых стойках, с виду напоминающих обычные тумбочки, но с пропановыми баллонами внутри. Дом был обставлен просто и строго, но не мрачно: резная мебель, обои с мотивами Томаса Кинкейда[70]70
  Томас Кинкейд – американский художник. – Примеч. ред.


[Закрыть]. В детской, где играют внуки Мэри и куда захаживают в гости соседские ребятишки – книжки с картинками, кубики и (странная встреча!) бумажная кукла Барби в одних трусиках.

Мэри приходится теткой Кэти; через Кэти с ней познакомилась Дженет. Сама она тоже выросла в Гэпе, но в общине меннонитов-старообрядцев. Став взрослой, она порвала с меннонитской традицией, однако о жизни в сельской Пенсильвании по-прежнему знает все. Она-то и организовала мне «экскурсию к амишам»: встречу с Мэри и несколько остановок на обратном пути. За несколько дней до того мы с Дэном проделали десятичасовой путь на машине из Теннесси и остановились у брата Дэна в Даунингтауне, где, несмотря на конец марта, нас встретили хлопья снега и лед на дороге – полезное напоминание о том, почему в свое время мы решили жить на Юге. К счастью, в день, когда мы с Дженет и Кэти отправились к Мэри, погода стояла ясная, хоть и по-прежнему умопомрачительно холодная. Мэри поспешно провела нас в просторную кухню, мы расселись за столом, накрытым кружевной скатертью, и вели разговор, поглощая сыр, соленые крендельки и свежеиспеченное шоколадное печенье. Из соседней комнаты показались две маленькие кареглазые девочки в простых бежевых платьях, с одинаковыми коричневыми лентами в косичках, и робко приблизились к столу, чтобы на нас посмотреть.

– Расскажите, как вы вышли замуж! – попросила я Мэри, когда зашел разговор о свадьбах амишей.

– До свадьбы встречались два с половиной года, – начала она. – Думаю, в миру обычно срок примерно такой же. Первые несколько месяцев после свадьбы жили у его родителей и вместе с ними объехали с визитами всех родственников. Вот это может вам показаться странным, но так уж у нас принято.

– Тетя Мэри, не помнишь, в чем ты была на свадьбе? – спросила Кэти.

– Да, кажется, в чем-то таком же, как сейчас, – Мэри пожала плечами и улыбнулась, указав на свой строгий наряд. – Ничего легкомысленного.

– На свадьбах у амишей и меннонитов невеста может надеть платье любого цвета, кроме белого, – объяснила мне Дженет.

– Почему так?

– Потому что белое надевают невесты в миру, – с усмешкой ответила она.

Мэри согласно кивнула.

– А жениться амишам можно в любой месяц, кроме июня, – продолжала Дженет.

– Потому что…

– Правильно. Потому что в июне чаще всего женятся в миру.

В какой-то момент нашего разговора Кэти указала на дальний конец обеденного стола, возле которого играли девочки. Я заметила, что дальняя часть стола представляет собой отдельную столешницу и крепится к основной части на шарнирах.

– Тетя Мэри, это ведь для отлученных? – спросила Кэти.

– Для них самых! – с широкой улыбкой ответила Мэри. – У нас теперь они есть почти что в каждой семье!

– Не понимаю, – вступила я. – Что это такое и при чем здесь отлучение?

Отлучение, или майдунг, амиши произносят над теми, кто, поклявшись в молодости следовать амишскому образу жизни, затем нарушает эту клятву. Строгость майдунга различается от общины к общине, однако, по словам Мэри, с каждым поколением семьи амишей становятся все более терпимы к родным, не желающим жить «по старине».

– Нам запрещено есть за одним столом с родственниками, отрекшимися от пути амишей, – объяснила Мэри. – Так что мы добавляем еще одну столешницу, и когда такие родственники приезжают в гости, они едят вместе с нами, но не за одним столом.

Признаюсь, это меня поразило. Мне, наблюдателю со стороны, было очевидно, что изменить следует это правило, а не стол у Мэри на кухне. И в то же время эта простодушная уловка показалась мне на удивление трогательной: причудливое выражение безусловной любви, готовности пойти на очень многое, чтобы не разрывать отношения с близкими и любимыми. Да и найдется ли на свете культура, в которой мать позволит закону стать между собой и детьми?

Признаюсь, это меня поразило! Мне, наблюдателю со стороны, было очевидно, что изменить следует это правило, а не стол у Мэри на кухне

– А вы никогда не думали уйти из амишей? – спросила я у Мэри.

– Никогда, – ответила она. – И в голову не приходило. Здесь мое место, эта жизнь – для меня, а никакой другой я и представить себе не могу.

У Мэри с мужем пятеро детей – для их общины не так уж много; и все они, к радости и гордости Мэри, остаются убежденными амишами.

– Мэри, а что вы думаете о наряде Рейчел? – спросила Дженет. – Он достаточно простой?

Мэри с улыбкой оглядела мою сиреневую кофту, застегнутую под горло, черную, расширяющуюся книзу юбку, черные ботинки и берет.

– Убор неплох, – ответила она, – а вот пуговицы чересчур легкомысленны.

(Женщины у амишей, как правило, скрепляют одежду булавками. Пуговицы у них считаются украшением.)

Еще некоторое время мы беседовали о пирогах, детях и репутации амишских «гангстеров» (так на диалекте амишей называют молодежь – но, признаюсь, всякий раз, услышав слова «амишские гангстеры», я ржала в голос), а потом вместе пошли пообедать в кафе неподалеку. Когда мы выходили из дома, Дженет заметила, что в комнате Мэри прислонен к камину разноцветный обруч.

– Зачем он вам? – спросила она.

– Чтобы не толстеть! – с улыбкой ответила Мэри, похлопав себя по животу.

Разумеется, мы схватили обруч и все немедленно им воспользовались: Дженет – в джинсах и теннисных туфлях, Кэти – в юбке в цветочек и туфлях на каблуках, я – в широкой юбке и ботинках, и Мэри – в фартуке и «кроксах».

Следующую остановку «экскурсия в мир амишей» сделала в однокомнатной школе недалеко от дома Мэри. И с учителями, и с большинством учеников Мэри была прекрасно знакома; а мне было очень интересно посмотреть, как проходят уроки в школе амишей – зрелище, едва ли доступное приезжающим в округ Ланкастер туристам.

На школьном дворе встретили нас белоснежная лама, щипавшая траву между рядами качелей, и мальчик-амиш лет восьми или девяти, выбежавший на крыльцо скромного школьного домика.

Мы сели в задней части класса, на места, предназначенные для гостей. В школьной комнате, за деревянными партами, обнаружилось двадцать шесть учеников в возрасте от семи до четырнадцати лет. Парты стоят лицом к классной доске, на которой написаны арифметические примеры и выведенный аккуратным курсивом девиз: «Спасение дается нам бесплатно, ибо за него уже заплатили».

Чувствовалось, что класс полон энергии – но энергии упорядоченной. Разные группы учеников работали над разными задачами: одни слушали учительницу, другие вместе решали какие-то примеры, третьи работали поодиночке. Только самые маленькие иногда оборачивались, с любопытством на нас смотрели – и возвращались к работе.

В передней части класса, на возвышении, стоял стол учителя и печка-буржуйка. Газовые лампы, свисающие с потолка, и теплый дневной свет, льющийся в окна, придавал всей сцене удивительный, почти сказочный уют. Школа амишей напомнила мне любимые сцены из «Энн из Зеленых Крыш». На девочках были блузки разных цветов, а поверх них кофты или фартуки, волосы зачесаны в аккуратные тугие пучки. На мальчиках – разноцветные рубашки, черные штаны и подтяжки. На деревянных колышках возле двери – целая куча курток, платков, соломенных шляп и чепчиков.

Всей этой разношерстной детворой с мастерством опытного дирижера управляла энергичная и уверенная в себе восемнадцатилетняя учительница. Когда мы вошли, она играла с третьим классом в географическую игру, отвечала на вопросы шестиклассников по домашнему чтению и краем глаза присматривала за двумя четвероклассниками, приклеивающими замазкой к стене какие-то цветные листы. Честно говоря, никогда в жизни я не видела такого порядка в классной комнате!

– Эшет хайиль! – прошептала я Дженет.

Амиши учат детей лишь до восьмого класса: это их право, защищенное конституцией. Они считают, что для простой жизни, какую ведут амиши, достаточно базовых знаний и некоторых практических навыков. Это серьезно ограничивает карьерные возможности для девушек, от которых ждут, что вскоре после крещения (амиши крестятся в сознательном возрасте) они выйдут замуж и будут заниматься домом и детьми.

Глядя, как на школьном дворе, ежась от холодного ветра, ребята играют в бейсбол самодельным мячом, я спрашивала себя, многие ли из них захотят остаться здесь, когда вырастут? А что было бы со мной – любопытной, упрямой, со скептическим складом ума – случись мне родиться не в семье евангеликов в Дейтоне, Теннесси, а в семье амишей в Гэпе, Пенсильвания? В такие моменты понимаешь, как многое в нашей жизни зависит не от нас, как мало, в сущности, мы выбираем сами… порой не выбираем даже, в каком месяце выходить замуж и какое платье надеть на свадьбу.

– Свой убор я уже много лет держу в машине, в отделении для перчаток, – со вздохом заметила Дженет. – Надеваю на семейные встречи, хотя все прекрасно знают, что я больше не одна из них.

Мы остались вдвоем. Ехали в машине Дженет по извилистому проселку из Гэпа в Моргантаун, чтобы, пока не кончился день, заглянуть к ее кузине Саре[71]71
  Имя Сары изменено, чтобы сохранить тайну ее личности.


[Закрыть]. Проезжали мимо деревень и полей, мимо универсальных магазинов и запряженных лошадьми повозок. Остановились взглянуть на ферму, где выросла Дженет, на бакалейную лавку, принадлежавшую когда-то ее родителям. В какой-то момент заметили на обочине женщину, бегущую трусцой – в юбке до колен, фартуке и головном уборе.

– Я в таком наряде полумарафон не пробегу! – рассмеялась Дженет.

Дженет такая же, как я: пытливая, любознательная, настойчивая. Мир меннонитов-старообрядцев, где она выросла, похожа на мир амишей, хоть и менее консервативен. Большинство меннонитов-старообрядцев пользуются электричеством, а некоторые даже водят машины. Когда Дженет ушла из меннонитской традиции, родные поначалу были недовольны, но отлучать ее не стали. Она была одной из семерых детей: все ее братья и сестры остались меннонитами, а Дженет вместе с мужем, тоже меннонитом, ушла «в мир».

– Все из-за этих правил, – рассказывала она. – Сплошные правила! У меня было столько вопросов, и ни на один мне не могли внятно ответить. Должно быть, это врожденное – желание все понимать, во всем докапываться до сути. Я просто не создана для такой жизни.

Дженет тоже писательница; мы с ней познакомились через интернет. Услышав о «месяце скромности», она предложила организовать мне турне по стране амишей, от магазина Циммермана (оттуда звонил Харрисон Форд в «Свидетеле») и кафе «У Анджелы» (где я ела самые вкусные на свете картофельные чипсы) до меннонитского Информационного центра в Ланкастере, где женщина с очень подходящим именем Мириам любезно показала нам все, начиная с полноразмерной репродукции библейской скинии.

– Люди есть люди, – говорила Дженет, пока мы, осторожно огибая двуколку, сворачивали на гравийную дорогу, ведущую к дому ее кузины. – И меннонит может быть таким же эгоистом и наглецом, как любой другой. И меннонит может быть добрым, благородным и любящим. Дело же не в одежде, не в правилах – дело в сердце.

Сара, кузина Дженет, знаменита своими талантами в выпечке и садоводстве. Они с мужем ездят в коляске, но пользуются электричеством и даже рассылают прайс-лист и рецепты Сары покупателям по факсу.

– А вот компьютера нет, – заметила Сара, когда все мы расселись вокруг стола на кухне. – Хотя мне говорили, что со страницей в интернете больше удастся заработать. Но куда мне больше?

Сара – милая женщина с мягким голосом и лучистыми карими глазами. Мне показалось, что она похожа на Эмили Дикинсон[72]72
  Эмили Дикинсон – американская поэтесса. – Примеч. ред.


[Закрыть]: так же излучает энергию тайны и безмятежности. Меннонитам, в отличие от амишей, позволены узоры на тканях, так что под фартуком на Саре было простое платье в цветочек. На голове – чепчик, похожий на чепец Мэри, однако сидящий плотнее, без характерной формы «сердечком». Дом – меньше, чем у Мэри, но светлый и уютный. На плите побулькивает долговарка.

– Как называются у вас вот эти ленты на чепце? – спросила я у Сары, указав на две длинные черные ленты, лежащие у нее на плечах.

– Просто лентами, – ответила она.

– А почему у одних они белые, а у других черные?

– Незамужние женщины носят белые ленты. Через несколько лет после свадьбы меняют их на черные.

– В какой-то конкретный момент? – допытывалась я. – В годовщину свадьбы или после рождения ребенка?

– Не знаю, – ответила Сара. – Мне говорили как-то, что женщины с детьми начинают носить черные ленты, потому что на них не так заметна грязь… что ж, с совсем маленькими детьми это и вправду имеет смысл. Но на самом деле не знаю. У нас много таких традиций: все их соблюдают, но никто уже не помнит толком, что они значат.

Немного помолчав, она рассказала мне такую историю:

– Одна молодая жена решила как-то приготовить мужу жаркое. Прежде чем ставить мясо в духовку, она отрезала по сантиметру с каждого края – точь-в-точь как всегда делала ее мать. Муж спросил, зачем же она отрезала самую вкусную часть жаркого, а ей и ответить было нечего, кроме: «Мама всегда так делает». Так что на следующий день молодая жена отправилась к своей матери спросить, зачем нужно отрезать края у жаркого. Но та, как и ее дочь, пожала плечами и ответила: «Так всегда делала моя мать». Теперь уже обе женщины, сгорая от любопытства, отправились к старой бабушке и спросили: «Зачем отрезать края у жаркого перед тем, как поставить его в духовку?» Бабушка всплеснула руками и воскликнула: «И вы все это время так делали? Да ведь я отрезала края только потому, что сковородка у нас была уж очень маленькая, и кусок мяса целиком на ней не помещался!»

Мы засмеялись, а Сара призналась, что жизнь меннонитов порой напоминает ей рецепт этого жаркого: традиции, традиции, традиции – и никто уже не помнит, откуда они взялись и какой в них смысл.

– Но традиции – это то, что нас объединяет, – добавила она. – В них есть ценность: они делают нас общиной.

Сара не наивна. Она знает, что законы, руководящие ее жизнью, несовершенны, но повинуется им охотно, с открытыми глазами, считая, что так будет лучше для нее и ее семьи. Пожалуй, можно сказать, что в этом воплощается дух Gelassenheit – немецкое слово, которым амиши обозначают душевный мир, спокойствие, готовность жить в согласии с обычным порядком вещей.

По словам Дженет, «типичных» женщин-амишей не существует. Все они разные: кто-то борется с правилами, кто-то некритически их принимает, кто-то искренне с ними соглашается и обращает себе на пользу. Одни счастливы и в узких рамках традиции, другие борются за право быть собой. В одних чепцы и фартуки воспитывают смирение, в других гордость.

Дело в том, что истинная скромность имеет мало отношения к одежде, украшениям или косметике. Эта добродетель, прославленная в Писании, столь трудно определима, что мы пытаемся и не можем подобрать для нее точное слово: смирение, самообладание, простота, целомудрие, цниут, гелассенхайт.

А мы сочиняем законы и правила. Создаем традиции. Стыдим девочек перед классом, бьем линейкой по голым коленкам, стараясь вбить в них скромность. Вырастаем в оцеплении правил, происхождения и смысла которых никто уже не помнит – а потом приделываем к столам дополнительные столешницы и отрезаем края у жаркого. Цепляемся за букву, потому что овладеть духом куда сложнее.

Стремясь отличаться от других, мы натягиваем униформу, пытаясь быть простыми и скромными, привлекаем внимание

И чаще всего буква нам мстит. Стремясь отличаться от других, мы натягиваем униформу, пытаясь быть простыми и скромными, привлекаем внимание, стремясь обуздать свою сексуальность, эксплуатируем ее и извращаем, стремясь избежать оскорблений, невольно оскорбляем окружающих.

Быть может, поэтому Павел призывал женщин «украшать себя» добрыми делами, поэтому наставлял всех христиан «облечься в Господа Иисуса Христа», поэтому о доблестной женщине в Притч 31 говорится: «Крепость и красота – одежда ее».

Дело не в том, что мы носим, а в том, как мы это носим.

И, как и одежда, скромность на каждой женщине сидит по-своему.

Мария Магдалина, свидетельница

Мария Магдалина идет и возвещает ученикам, что видела Господа.

Ин 20:18

Как Мария Магдалина оказалась блудницей? Сложный вопрос. Одна из шести Марий, следовавших за Иисусом, она носила отличительное прозвище по месту своего рождения, рыбацкого селения Магдала на берегу моря Галилейского. Согласно Евангелиям от Марка и Луки, Иисус освободил Марию от семи бесов (по-моему, история куда более сложная и загадочная, чем сплетни о проституции), и после этого она сделалась его преданной ученицей. Лука упоминает Марию в том же контексте, что и двенадцать апостолов: как и они, она странствовала вместе с Иисусом и помогала его служению деньгами.

В 597 году папа Григорий Великий произнес проповедь на Евангелие от Луки, в которой отождествил Марию Магдалину с Марией из Вифании (сестрой Марфы) и предположил, что именно Мария рыдала у ног Иисуса в Лк 7, и что один из изгнанных из нее семи бесов «отвечал» за половую распущенность. Эта идея прочно застряла в уме средневекового человека: литература и искусство Средневековья часто изображали Марию Магдалину в образе плачущей и кающейся блудницы. Кстати, к этому искаженному образу Марии Магдалины восходит английское слово «maudlin», «слезливый». В 1969 году Ватикан формально восстановил разграничение между Марией Магдалиной, Марией из Вифании и грешницей из Лк 7 – хотя ни Мартин Скорсезе, ни Эндрю Ллойд Уэббер, ни Мел Гибсон, кажется, об этом не слышали. Циник мог бы предположить, что эта ошибка и ее широкое распространение – не что иное, как сознательная попытка очернить и дискредитировать женщину, чья роль в евангельской истории столь важна и революционна, что Восточная Православная Церковь именует Магдалину «равноапостольной».

Видимо, Магдалина играла важную роль среди учеников Иисуса с начала его служения; однако ярче всего просияла ее необыкновенная вера и преданность в истории Страстей. После ареста Иисуса в Гефсиманском саду ученики-мужчины разбежались. Иуда за деньги выдал его властям. Петр трижды отрекся от него. И лишь один – Иоанн, названный «апостолом, которого любил Иисус», – присутствовал при распятии.

Но все четыре Евангелия рассказывают одно: Мария Магдалина, и с ней группа женщин, следовавших за Иисусом и поддерживавших его служение, были рядом со Спасителем в самые мрачные часы его жизни. Даже после того, как Иисус испустил последний вздох и вся надежда на искупление казалась потерянной, женщины остались со своим учителем и другом и приготовили его тело к погребению. Именно потому, что они, верные даже в поражении, оставались рядом – этим женщинам, ученицам Иисуса, дано было стать первыми свидетельницами события, определившего собой христианство: Воскресения.

Евангелия рассказывают об этом по-разному, но все сходятся на том, что в числе этих первых свидетельниц пустой гробницы была Мария Магдалина. Согласно синоптическим Евангелиям, в то судьбоносное утро, через три дня после смерти Иисуса, она была среди женщин, которые, встав на рассвете, пришли помазать его тело благовониями. Когда они подошли к гробнице, их встретили вестники Божьи, охранявшие вход, и объявили: Иисус воскрес из мертвых, как и предсказывал. Женщины немедленно ушли прочь и, «со страхом и радостью великою» (Мф 28:8), побежали рассказать об этом остальным ученикам. Лука отмечает, что по дороге они вспоминали, как Иисус учил о своем Воскресении: это подтверждает, что эти женщины слышали и самые важные, самые тайные учения Иисуса – и сложили их в сердце своем.

Но, когда запыхавшиеся женщины прибежали в дом, где собрались ученики, мужчины им не поверили. Женщины в те времена считались ненадежными свидетельницами (факт, отчасти объясняющий, почему Павел в своем рассказе о Воскресении, в Послании к Коринфской Церкви, женщин не упоминает), так что принесенную ими благую весть ученики отвергли как «пустые слова» или «бабьи басни» – суеверные толки, типичные для необразованных женщин. Быть может, вспомнилось им при этом распространенное убеждение, что женщин, как и сестру их Еву, проще простого ввести в обман.

И все же несколько человек заинтересовались и решили взглянуть на гробницу своими глазами; так что, по рассказу Иоанна, Мария с Петром и еще одним учеником вернулась на то место, где встретила ангелов. Теперь мужчины сами увидели пустую гробницу и аккуратно сложенные возле входа погребальные пелены, и согласились с женщинами: гробница действительно пуста. Однако, отмечает Иоанн (20:9), «они еще не знали из Писания, что Ему надлежало воскреснуть из мертвых».

Мужчины отправились рассказать о том, что увидели, остальным ученикам, а Марию оставили у гробницы. Быть может, они разделяли теорию, что тело Иисуса кто-то украл; не случайно же Иоанн пишет, что Мария, еще совсем недавно задыхавшаяся от волнения и страстной веры, теперь стояла у гробницы и плакала.

Явились ангелы и спросили ее, что случилось.

– Унесли Господа моего, – ответила она им, – и не знаю, где положили Его.

Как видно, Мария подчинилась ученикам, объявившим, что ее «бабьи басни» ничего не значат.

Затем к ангелам присоединяется некий таинственный человек, которого Мария поначалу принимает за садовника. Он тоже спрашивает, почему она плачет.

– Господин! – умоляет она. – Если ты вынес Его, скажи мне, где ты положил Его, и я возьму Его! (ст. 15).

Лишь когда он назвал ее по имени, Мария узнала в нем Иисуса.

– Мария! – обратился он к ней.

И она воскликнула в ответ:

– Раввуни!

И бросилась к его ногам.

– Не прикасайся ко мне, – предупредил Иисус, – ибо Я еще не восшел к Отцу Моему; а иди к братьям Моим и скажи им: «восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему» (ст. 16–17).

И снова Мария бежит к дому, где собрались ученики, и сообщает им, что видела Спасителя лицом к лицу. «Я видела Господа!» – восклицает она.

Но лишь когда Иисус сам явился этим мужчинам и дал им вложить персты в свои раны на руках и на боку, они наконец уверовали.

Нет, женщин не так легко обмануть; но женщины первыми увидели связь между тем, чему учил Иисус от Писания, и его Воскресением, и первыми уверовали в самые важные его учения. Дважды Мария сообщила благую весть неверующим апостолам – и за эту доблесть Древняя Церковь почитала ее равноапостольной.

То, что Христос открывает новую эру, эру жизни и освобождения, в присутствии женщин; то, что женщин посылает как первых свидетельниц и возвестительниц завершения евангельской истории – быть может, самое смелое, самое открытое заявление о равенстве, присущем Царству Божьему. Однако слишком многие пасхальные службы и по сей день начинаются с того, что мужчина, стоя перед паствой, возглашает: «Христос воскрес!» – и хор отвечает: «Воистину воскрес!». Если бы мы обращали внимание на символические детали текста, эту благую весть провозглашала бы женщина.