Текст книги "Как я год жила по Библии"
Автор книги: Рейчел Эванс
Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
Каллмен, штат Алабама – не то место, где ожидаешь найти монастырь. Следуя на запад по шоссе 278, я насчитала вдоль дороги три магазина сельскохозяйственной техники и двадцать одну баптистскую церковь – и это только после того, как начала считать! Лето на юге обычно пыльное и жаркое; но сегодня утренний дождь освежил воздух, так что я открыла окно, поставила диск Патти Гриффин[143]143
Патти Гриффин – американская певица, автор песен, музыкант. – Примеч. ред.
[Закрыть] и с удовольствием вдыхала запах земли и свежескошенной травы – запах Алабамы.
Наконец я добралась до аббатства Святого Бернарда – общежительного монастыря с суровым уставом, прячущегося посреди густого леса на 180 акрах своей территории.
Возведенный в 1891 году группой монахов из Германии, чья община восходила к VIII веку, в наше время монастырь дает приют приблизительно двадцати монахам, католической школе, приюту и знаменитому Аве-Мария-Гротто – саду миниатюр в стиле фолк-арт, выполненных братом Иосифом, который жил в монастыре в 1920–1930-х годах.
Молчание, ощутимое почти физически, окружило меня, едва я проскользнула в монастырь через заднюю дверь и оказалась в просторном темном холле между церковью и кельями монахов. Было три часа пополудни, все монахи работали, и в здании стояла такая тишина, что я боялась даже вздохнуть: казалось, слишком громкий вздох может что-нибудь здесь уронить или опрокинуть.
В самом деле, хрупких предметов вокруг меня было немало. Фарфоровые статуэтки Девы Марии, стеклянные столики с рядами свечей, изящные вазы со свежими букетами – и еще множество чисто католических штучек, мгновенно разбудивших во мне старый страх: оказавшись в католической церкви, нечаянно осквернить какую-нибудь святыню и даже не понять, что это святыня. Свой номер я нашла на доске объявлений у дверей, подхватила чемодан и ноутбук, бодро зашагала в сторону комнаты номер 113… и сразу же поняла, какую совершила ошибку!
Цок! Цок! Цок! Цок! Стук каблуков по линолеуму отдавался от стен ружейными выстрелами.
(Милые дамы, если когда-нибудь захотите пожить в монастыре, не забудьте захватить балетки! С тем же успехом я могла бы трубить в рог или кричать во все горло: «Эй, монахи! Я здесь!»)
Святой Бенедикт знал толк в гостеприимстве. «Всех, кто появляется на пороге, – писал он, – принимайте как самого Христа» (даже тех, кто громко цокает каблуками!). Так что монахи из обители Святого Бернарда всегда готовы принять гостей. Комната у меня оказалась простая, но уютная, с двумя узкими кроватями, прикроватной тумбочкой, письменным столом, лампой, плюшевым креслом, ванной и туалетом. Огромное распятие расположено на стене так, что его хорошо видно из любого угла. Как-то не по себе становится, когда глядишься в зеркало в ванной и видишь, что Иисус смотрит, как ты чистишь зубы. Комнаты для гостей находятся внутри монастыря, но на первом этаже, а кельи монахов на втором, так что наткнуться посреди ночи на какого-нибудь аскета в пижаме тебе не грозит. Я посмотрела список гостей и обнаружила, что в соседнем номере живет пара, Грег и Сьюзан.
В здании стояла такая тишина, что я боялась даже вздохнуть: казалось, слишком громкий вздох может что-нибудь здесь уронить или опрокинуть
«Гости монастыря трапезничают вместе с насельниками обители в трапезной, за гостевым столом, – гласил мой путеводитель. – Завтрак проходит в молчании. Обед – шведский стол и неформальная обстановка. Ужин – формальная монастырская трапеза с чтением вслух и молчанием общины… Приглашаем гостей принять участие в чтении богослужебных часов и в совершении мессы вместе с насельниками в церкви аббатства».
Ближайшим событием по расписанию значилась месса, но до нее оставалось еще часа два. Одиночество и тишина, быть может, располагали к созерцанию и молитве – но я предпочла поискать вай-фай (вай-фая здесь не было), позвонить Дэну, поохать над своими неудачными туфлями, немного побродить по окрестностям, а затем пораньше прийти в церковь и процок-цок-цокать поближе к алтарю.
В церкви тоже было совершенно пусто: я уже начала спрашивать себя, точно ли здесь есть кто-то живой. Присела на заднюю скамью и сделала то, что делаешь инстинктивно во всяком святом месте – посмотрела вверх. Сквозь верхний ряд окон струился теплый свет, и колонны из песчаника, стены, стрельчатые арки – все словно купалось в золотистом сиянии. Потолок из мореной сосны придавал просторной церкви, рассчитанной не меньше чем на семьсот человек, ощущение какой-то неожиданной интимности. В нишах у колонн стояли десять внушительных известняковых статуй, высотой в три с половиной метра каждая. Я попыталась понять, кто изображен, но узнала только ближайшего – Иоанна Крестителя с длинной взлохмаченной бородой и огромным посохом, больше похожего на разбойника, чем на пророка.
В передней части храма над каменным алтарем висел – словно парил в воздухе – богато украшенный, сияющий золотом крест. Сбоку виднелось полотно в черно-красно-коричневых тонах с изображением распятого Христа. Позже, взойдя на хоры, чтобы помолиться вместе с монахами, я заметила, что с другой стороны написан Христос-победитель, в золоте, пурпуре и небесной синеве. Восточную часть пространства передо мной занимал орган в сорок четыре трубы, западную, у меня за спиной – огромный витраж. По бокам помещения я увидела небольшие ниши, все разные: места, где можно поставить свечи, преклонить колени перед иконами или просто присесть на деревянной скамье перед разноцветным витражом. Постепенно до меня начало доходить, что единственная моя обязанность в течение следующих сорока восьми часов – просто быть в этом святом месте, и дух мой начал успокаиваться.
Близилась месса, и в храме начали собираться люди. Видимо, понедельник – не самый популярный в церкви день: прихожан было всего человек пятнадцать, в основном учителя и ученики католической школы да несколько старичков и старушек. Все мы расселись на разных скамьях, разбросанные, словно шахматные фигуры под конец игры. Только перед самым началом службы я наконец увидела монахов, с которыми мне предстояло есть и молиться ближайшие два дня. В черных рясах, со склоненными головами, один за другим они прошествовали на хоры. Начали петь: мощный согласный хор их эхом отразился от стен, и все здание словно пробудилось.
Мессу я пережила, не сводя глаз с лысого мужика впереди: вставала, опускалась на колени, крестилась, снова садилась тогда же, когда и он. Затем прихожане разошлись, а монахи на хорах начали петь вечерю. Я осталась одна – и, сидя посреди пустой церкви, слушала, как они поют псалмы, пока свет не начал меркнуть и по просторному помещению не побежали от алтаря длинные тени.
Когда вечеря закончилась, я не очень понимала, что делать дальше. По счастью, тут от цепочки монахов, потянувшихся к выходу из церкви, отделился один, немолодой и худой, и спросил шепотом:
– Вы гостья?
– Да, – ответила я, протянув ему руку. – Я Рейчел.
– А я брат Брендан, занимаюсь гостями, – ответил он и повернулся в сторону пары средних лет, которая, как я вдруг заметила, все это время просидела у меня за спиной. «Должно быть, Грег и Сьюзан, мои соседи!» – поняла я.
Время между вечерей и ужином для бенедиктинцев священно: обычно оно проводится в полном молчании. Так что мы трое последовали за братом Бренданом прочь из церкви, по моему любимому холлу с эхом в трапезную, не произнося ни слова. Я старалась идти на цыпочках, чтобы не цокать, и твердо решила на следующую службу надеть теннисные туфли с плоской подошвой – плевать, как они будут сочетаться с длинной черной юбкой! Когда мы дошли до моей комнаты, брат Брендан остановился перед дверью; тут я увидела, что, не знаю уж почему, оставила дверь открытой.
– Ох! – прошептала я, покраснев. – Я не хотела…
И поспешно прикрыла дверь, чувствуя себя страшно неловко. Сьюзан, высокая седеющая женщина с кружевной наколкой на волосах, использовала случай тепло мне улыбнуться; никто не сказал ни слова, но от ее молчаливого приветствия мне стало намного легче.
Столовая оказалась маленькой, но оборудованной шведским столом вроде тех, что можно найти в кафетериях небольших колледжей. Несколько столов стояли отдельно – для гостей. Грег, Сьюзан и я, вместе с братом Бренданом и еще несколькими людьми, не носящими монашеских одеяний, сели там. Странновато было ходить вокруг буфета и набирать себе еду, ни словом не обмениваясь с окружающими; но, должна признаться, возможность избежать получаса неловкой беседы ни о чем меня только порадовала. Вместо разговоров один пожилой монах громко читал вслух отрывки из Фомы Кемпийского, а потом жизнеописание Дитриха Бонхёффера[144]144
Дитрих Бонхёффер – немецкий лютеранский пастор, теолог, участник антинацистского заговора и один из создателей Исповедующей Церкви. – Примеч. ред.
[Закрыть].
После ужина мы вместе с монахами снова отправились в церковь, чтобы отслужить повечерие, последнюю – и для многих самую любимую – службу ежедневного богослужебного круга. Ежедневный богослужебный круг, или «часы», представляет собой собрание разных молитв, как псалмов, так и других традиционных гимнов и песнопений; монахи читают и поют их в определенные часы каждого дня.
Теперь основное помещение церкви было погружено во тьму. Мы встали друг напротив друга на освещенных хорах и начали петь по лекционарию и Псалтири, и при этом то сидели, то вставали, то кланялись, то преклоняли колени. Мне казалось, что я снова в школе, на уроке танцев, и стараюсь поспеть за учительницей, показывающей нам движения макарены. Монотонное чтение и пение рассеивало и отвлекало внимание. В какой-то миг я уронила лекционарий: стук упавшей книги показался мне грохотом землетрясения. Я так старалась не издавать никакого шума, что почти не вслушивалась и не вдумывалась в слова, льющиеся из наших уст:
Живущий в тени Всемогущего, в обители Всевышнего обитающий. Скажет он Господу моему: Ты мое прибежище и сила, Бог мой, на которого полагаюсь я…
В руки твои, Господи, предаю дух мой. Ибо Ты искупил меня, Господи, Боже правды. Храни нас, Господи, как зеницу ока Твоего. Укрой нас под сенью крыл Твоих…
Ночь мирную и конец непостыдный даруй нам, о Боже Всемогущий…
Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
После повечерия монахи соблюдают «великое молчание» – ни с кем не обмениваются ни словом до завтрака следующим утром; так что я скрылась в своей комнате и принялась за чтение «Откровений Божественной Любви» Юлианы Норвичской:
Я видела, что [Бог] есть все, что для нас добро и приятно: Он – наше одеяние, ибо любовь Его облекает нас и никогда не покинет; Он – все, что питает нас, согревает и дает нам жизнь…[145]145
Julian of Norwich, Revelations of Divine Love, transl. Grace Warrack (Grand Rapids: Christian Classics Ethereal Library, 1901), 11, http://www.ccel.org/ccel/julian/revelations.pdf.
[Закрыть]
Укрытая, словно одеялом, этой Божественной любовью, я наконец перестала тревожиться о том, как бы не потревожить монахов шумом, и погрузилась в тишину.
Мне приснилось в ту ночь, что я снова оставила дверь открытой, и ко мне вошла в нежном золотистом сиянии Дева Мария. Она повернулась, и я увидела, что на ногах у нее красные сапожки с высокими каблуками: но, каким-то чудесным образом, шаги ее оставались беззвучны.
Прямо скажем, пророк Иеремия – не тот человек, которого ожидаешь услышать в шесть утра!
Но на следующее утро, еще до рассвета, я стояла на хорах и повторяла вместе со всеми: «Проклят день, в который я родился! день, в который родила меня мать моя, да не будет благословен! Проклят человек, который принес весть отцу моему и сказал: “у тебя родился сын”, и тем очень обрадовал его. И да будет с тем человеком, что с городами, которые разрушил Господь и не пожалел; да слышит он утром вопль и в полдень рыдание за то, что он не убил меня в самой утробе – так, чтобы мать моя была мне гробом и чрево ее оставалось вечно беременным. Для чего вышел я из утробы, чтобы видеть труды и скорби и чтобы дни мои исчезали в бесславии?»
Все это мы пели монотонно, без всякого выражения. За сокрушениями пророка последовал псалом 48, где Давид предлагает слушателям такие размышления: «Каждый видит, что и мудрые умирают, равно как и невежды и бессмысленные погибают и оставляют имущество свое другим. В мыслях у них, что домы их вечны и что жилища их в род и род, и земли свои они называют своими именами. Но человек в чести не пребудет; он уподобится животным, которые погибают».
Прекрасные мысли с утра пораньше! Ох, как мне не хватало чашечки кофе!
С другой стороны, завтрак в тишине показался мне отличной идеей: хорошо бы ввести такую традицию во всех богобоязненных семействах, где имеются «совы»! Я сидела в столовой рядом со Сьюзан и намазывала булочку плавленым сыром в спокойном, уютном молчании: идеальный завтрак для интроверта и ночной пташки, предпочитающей проводить утро с углеводами, а не с людьми.
А вот бедная Сьюзан, похоже, была «жаворонком» – и выглядела так, словно вот-вот взорвется. Мы посетили вместе уже три службы, дважды вместе поели – и все это без единого: «Расскажите, что привело вас в бенедиктинский монастырь в алабамской глубинке?»
Наконец завтрак был окончен, монахи разошлись по своим делам, а мы смогли поговорить.
Оказалось, Грег работает в компании связи, разрабатывающей какое-то важное оборудование для военных; сюда он приехал из Бирмингема на деловую встречу. Сьюзан стала искать, где бы им остановиться, и нашла этот монастырь.
– Я сразу поняла, что это место прямо для нас! – рассказывала она.
Назавтра Сьюзан с Грегом собирались в Айрондейл, город в ста километрах к югу от Каллмена, и там хотели съездить на экскурсию, организованную Католической телесетью.
– Может быть, удастся повидать мать Анжелику! – счастливо вздохнув, добавила она. – Мать Анжелика – настоящая святая нашего времени, вы согласны?
– Э-э… то есть конечно!
(Кто такая, интересно, мать Анжелика?)
Узнав, что я не католичка, Сьюзан была несколько шокирована. Но я заверила: я не из тех баптистов, которые считают, что все католики сгорят в аду. Только позже мне пришло в голову: возможно, Сьюзан тревожило не то, что я о ней думаю, а моя собственная посмертная участь.
Потом Грег и Сьюзан отправились в сувенирную лавку, а я решила прогуляться по лесу. Вход в этот лес, расположенный к югу от монастырского комплекса, напоминает Нарнию: две поросшие мхом каменные колонны, а между ними начинается и уходит вдаль тропа, с обеих сторон окруженная дубами, пеканами, амбровыми деревьями и ладанными соснами. По этой тропе я прошла метров шестьсот и вышла на полянку, где стояла часовенка в честь Девы Марии. На траве еще лежала роса, вокруг громко щебетали птицы. Я стояла перед статуей в окружении приношений – свечей и четок – и размышляла о том, какими молитвами здесь лучше молиться.
Позже мне пришло в голову: возможно, Сьюзан тревожило не то, что я о ней думаю, а моя собственная посмертная участь
На обратном пути я заметила под могучим дубом на берегу маленького монастырского прудика скамью с рекламой каких-то местных лесорубов. Свежий утренний ветерок (в самом деле, ведь еще утро!) рябил и морщил безмятежную гладь пруда. Я открыла сумку и начала было копаться в своих молитвенниках, но вдруг остановилась. Мне захотелось помолчать. Просто помолчать и прислушаться к внутреннему голосу.
К несчастью, внутренний голос у меня иногда бывает сущей занозой в заднице!
Он похож на ребенка лет трех или четырех: постоянно требует внимания, забрасывает тебя вопросами, дергает бесконечными: «А что дальше?» Вот и сейчас он громко и решительно высказывался по поводу предстоящего обеда.
«Тише, тише! – успокаивала я свой внутренний голос. – Помолчи. Сосредоточься на Боге!»
Но ничего не помогало. Мысли скакали с одного на другое, и не успела я опомниться, как обнаружила, что уже сочиняю заголовок будущей статьи.
Но вдруг мне вспомнилось, что сказала перед отъездом мой агент.
– Когда отправляешься в паломничество, – сказала она, – не жди, что там с тобой произойдет что-то мистическое. Вообще ничего особенного не жди. Не напрягайся, чтобы что-то почувствовать. Когда ждешь слишком многого, это разочаровывает. Просто поезжай и будь там.
Итак, повинуясь духовной наставнице (которая, по счастливому совпадению, еще и помогает мне продавать книги), я перестала напрягаться: просто села на солнце, подставив лицо ветерку, и позволила мыслям бродить, где им вздумается.
Вдруг из пруда показалась сморщенная зеленая головка, напомнившая мне «Парк Юрского периода» в миниатюре. Водяная черепаха! Замерла, медленно поворачивая шею, и вдруг снова нырнула на глубину – быть может, за каким-нибудь жучком или червячком. Я ждала, когда она появится снова. Минуты через три черепаха вынырнула: на этот раз я увидела не только голову, но и верхнюю часть грязно-коричневого панциря. Черепаха среди камышей занималась своими делами, а я следила за ней, наверное, с час или больше… и была так безмятежно счастлива, как уже очень давно не бывала.
Видимо, приближался холодный атмосферный фронт: легкий ветерок сменился сильным, пронзительным, и по спине у меня побежали мурашки (нешуточное чудо для Алабамы в августе!). Я прикрыла глаза, глубоко вздохнула и стала слушать, как деревья «рукоплещут Богу», как сказал бы Псалмопевец.
На ум мне пришел любимый псалом:
Господи! не надмевалось сердце мое
и не возносились очи мои,
и я не входил в великое
и для меня недосягаемое.
Не смирял ли я и не успокаивал ли души моей,
как дитяти, отнятого от груди матери?
душа моя была во мне,
как дитя, отнятое от груди
(Пс 130:1–2).
Душа моя – ребенок, а Бог – мать… Что за странный и прекрасный образ!
Еще немного поразмышляв над этим образом, я встряхнулась и отправилась назад в монастырь: близилось время полуденных молитв, которое у бенедиктинцев носит название «секст» – служба шестого часа. Я невольно улыбнулась, подумав, что сейчас займусь «секстингом» с монахами!
Что же сказал мне Бог в молчании этим утром? Я не уверена, но, кажется, что-то вроде: «Незачем так напрягаться, дитя мое. Лучше посмотри, какую Я сотворил черепаху!»
Квакеры на католиков совсем не похожи. По крайней мере, так думала я, в первый раз входя в залу, где происходило молитвенное собрание Общества друзей Западного Ноксвилла.
Я оказалась в простом помещении, без всяких украшений. Окна на три стороны, выходящие на лес. Складные стулья вдоль стен. Ни кафедры, ни рояля. Только группа людей, человек двадцать разного возраста, сидящие в полном молчании, некоторые – с закрытыми глазами, словно медитируют.
– Вы когда-нибудь бывали на квакерских службах? – спросила шепотом седовласая дама по имени Джудит, усаживая меня на свободный стул.
– Никогда, – ответила я, вдруг остро ощутив, что как-то слишком нарядно одета. Большинство присутствующих были в джинсах и футболках. Что ж, по крайней мере, сегодня на мне туфли без каблуков!
– У нас тут все немного по-другому, – прошептала мне Джудит и куда-то скрылась.
Вернулась она через несколько секунд со стопкой брошюр, в которых подробно описывались традиции квакеров.
Религиозное общество друзей, в просторечии «квакеры», – это религиозная группа, не имеющая строгой структуры или иерархии, основанная на особом внимании к словам апостола Петра о «священстве всех верующих». Общество друзей, созданное Джорджем Фоксом в XVII веке, известно своей приверженностью ненасилию и социальной справедливости, простотой в одежде, речи и богослужениях, а также тем, что квакеры воздерживаются от клятв. Исторически движение квакеров сыграло большую роль в освобождении рабов и тюремной реформе в США.
«Мы сидим друг к другу лицом, потому что все мы – друг для друга священники, – читала я в брошюре. – У нас нет готовых молитв, чтений, проповедей, гимнов или музыки: мы ждем, что Бог поведет нас и подскажет, что говорить».
После трех дней у Святого Бернарда, где я только и делала, что читала молитвы по книгам, кланялась и крестилась, это звучало странновато.
У квакеров действительно «чего не хватишься, ничего нет». Ни религиозных догматов, ни символов веры, ни священников, ни пасторов, ни литургии, ни икон, ни внешних таинств, ни ритуалов, ни установленного порядка богослужения. Большую часть своих молитвенных встреч они проводят в полном молчании, медитируя и ожидая озарения внутренним светом.
Забавно, что поиск молчания привел меня в места, столь непохожие друг на друга!
«Иногда во время молитвенного собрания кто-либо ощущает потребность заговорить, – читала я дальше. – Друзья ценят слова, исходящие из сердца и внушенные Духом Божьим, но не меньше ценим мы и молчание. Мы знаем, что молитва в молчаливом ожидании способна принести глубокие прозрения. Одними из них стоит делиться немедленно, другими – чуть погодя, третьи предназначены только для нашего личного размышления».
Я выросла среди баптистов, где «потребность заговорить» испытывают почти все и почти всегда; так что поначалу это воскресное собрание показалось мне чем-то вроде «открытого микрофона». Но минута шла за минутой, никто не издавал ни звука, и я поняла, что эти люди молчат всерьез.
Научить бы мой внутренний голос брать с них пример!
«Ну и парковка здесь! Интересно, как я буду выезжать? Стоп, а я выключила фары? Кажется, выключила. Точно? А Бог их знает. Вдруг сюда вломится охранник и заорет во всю глотку: «Эй, чей там бирюзовый “плимут-акклейм” на стоянке с горящими фарами?» И капут молчанию! Может, сходить проверить?
Смотри-ка, они все в одних носках! Может, надо было туфли при входе снять? Хотя нет, вон Джудит в туфлях. А тот парень, похожий на хиппи, снял. Вообще-то все они похожи на хиппи. И почему я думала, что они будут как амиши?
Значит, причастия у них нет? Сомнительная какая-то церковь. И крещения водой тоже? Нет, точно ерунда какая-то. Что за крещение без воды?
Ой! Кажется, кто-то пукнул!
Так, хватит! Я же собиралась молчать!
Тихо, Рейчел. Тихо. Спокойно. Молчим…»
Если внутренний свет и был где-то рядом – как вы понимаете, ему ни словечка вставить не удалось.
Наконец встал и заговорил джентльмен средних лет.
– В пятницу вечером, – начал он с густым выговором Восточного Теннесси, – был я на футболе. И вдруг заметил, какие же разные люди вокруг! Старики в колясках. Отцы и матери. Детишки, иной раз совсем крохи. И все вокруг болтают, смеются и так радуются друг другу, что, знаете, на поле и на то, что там происходит, кажется, вовсе никто не смотрел. Отличный вечер! Еду домой и думаю: «Что за славная была игра!»
Конец истории.
Он сел, и еще с четверть часа мы сидели в полном молчании, а потом поднялась пожилая женщина и прочитала стихи поэта-квакера Джона Гринлифа Уитьера:
За целый час заговорили только эти двое; но слова их, каким-то неведомым образом, нашли во мне такой отклик, какого не находила ни одна проповедь.
После службы я сказала об этом Джудит, и она улыбнулась так, словно я разгадала загадку.
– Так и есть! Несколько слов, сказанных с чувством и значением, могут звучать сильнее, чем целая лекция или проповедь, – ответила она. – У нас, квакеров, это называется «весомые слова».
Весомые слова. Имеющие вес. Да, так это и ощущалось.
В начале месяца я признавалась, что боюсь молчания: боюсь, что оно будет давить меня и душить, что помешает новообретенному увлечению – защите учащих и проповедующих женщин. Но и в тишине аббатства Святого Бернарда, и в Обществе друзей Западного Ноксвилла я встретилась с Чем-то больше меня. С Чем-то таким, что сказало мне без слов: не напрягайся. Все будет хорошо. Ничего страшного, если остановишься и помолчишь.
В молчании я нашла источник силы. И поняла: если научусь черпать из него, он сделает мои слова весомыми
В конце концов, большая разница – молчать по чужому приказу или по собственному желанию. Такие женщины, как Тереза Авильская, Юлиана Норвичская, Екатерина Сиенская, умели молчать перед Богом – и именно поэтому завоевали такое влияние в Церкви былых времен, где женщины почти не имели права голоса.
В молчании я нашла источник силы. И поняла: если научусь черпать из него, он сделает мои слова весомыми. Пожалуй, можно сказать: в молчании я наконец обрету голос.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
