Текст книги "Что такое интеллектуальная история?"

Pocock J. G. A. Barbarism and Religion. 6 vols. Cambridge, 1999–2015.

Robertson J. A Union for Empire: Political Thought and the British Union of 1707. Cambridge, 1995.

Shklar J. Men and Citizens. A Study of Rousseau’s Social Theory. Cambridge, 1969.

Skinner Q. Hobbes and Republican Liberty. Cambridge, 2007.

Skinner Q. Liberty before Liberalism. Cambridge, 1998 (рус. пер.: Скиннер К. Свобода до либерализма / Пер. с англ. А. В. Магуна. СПб., 2006).

Sonenscher M. Sans-Culottes: An Eighteenth-Century Emblem in the French Revolution. Princeton, 2008.

Winch D. Riches and Poverty. An Intellectual History of Political Economy in Britain, 1750–1834. Cambridge, 1996.

Winch D. Wealth and Life: Essays on the Intellectual History of Political Economy in Britain, 1848–1914. Cambridge, 2009.

Интеллектуальная история и история философии

Catana L. The Concept «System of Philosophy»: The Case of Jacob Brucker’s Historiography of Philosophy // History and Theory. 2005. Vol. 44. P. 72–90.

Garrett A. Francis Hutcheson and the Origin of Animal Rights // Journal of the History of Philosophy. 2007. Vol. 45. P. 243–265.

Haakonssen K. German Natural Law // The Cambridge History of Eighteenth-Century Political Thought / Ed. by M. Goldie, R. Wokler. Cambridge, 2006. P. 251–290, в особенности: P. 255–267.

Haakonssen K. The History of Eighteenth-Century Philosophy: History or Philosophy? // The Cambridge History of Eighteenth-Century Philosophy / Ed. by K. Haakonssen. Cambridge, 2006. P. 3–25.

Haakonssen K. The Moral Conservatism of Natural Rights // Natural Law and Civil Sovereignty. Moral Right and State Authority in Early Modern Political Thought / Ed. by I. Hunter, D. Saunders. Basingstoke, 2002. P. 27–42.

Haakonssen K. Protestant Natural Law Theory: A General Interpretation // New Essays on the History of Autonomy. A Collection Honoring J. B. Schneewind / Ed. by N. Brender, L. Krasnoff. Cambridge, 2004. P. 92–109.

Hunter I. The Morals of Metaphysics: Kant’s Groundwork as Intellectual Paideia // Critical Inquiry. 2002. Vol. 28. P. 909–929.

The Philosopher in Early Modern Europe. The Nature of a Contested Identity / Ed. by C. Condren, S. Gaukroger, I. Hunter. Cambridge, 2006.

Rée J., Ayers M., Westoby A. Philosophy and Its Past. Brighton, 1978.

Rorty R. The Historiography of Philosophy: Four Genres // Philosophy in History / Ed. by R. Rorty, J. B. Schneewind, Q. Skinner. Cambridge, 1984. P. 49–75.

Schneewind J. B. The Divine Corporation and the History of Ethics // Philosophy in History / Ed. by R. Rorty, J. B. Schneewind, Q. Skinner. Cambridge, 1984. P. 173–191.

Stewart M. A. Two Species of Philosophy: The Historical Significance of the First Inquiry // Reading Hume on Human Understanding / Ed. by P. Millican. Oxford, 2002. P. 67–96.

Stone M. Scholastic Schools and Early Modern Philosophy // The Cambridge Companion to Early Modern Philosophy / Ed. by D. Rutherford. Cambridge, 2006. P. 299–327.

Постструктурализм и интеллектуальная история

Baring E. The Young Derrida and French Philosophy, 1945–1968. Cambridge, 2011.

Cusset F. French Theory: How Foucault, Derrida, Deleuze, & Co. Transformed the Intellectual Life of the United States / Transl. by J. Berganza, M. Jones. Minneapolis, 2008.

Derrida J. Of Grammatology / Transl. by G. Spivak. Baltimore, 1976.

Derrida J. Signature, Event, Context // Idem. Margins of Philosophy / Transl. by A. Bass. Chicago, 1982.

Farias V. Heidegger et le nazisme. Paris, 1987.

Geroulanos S. An Atheism That Is Not Humanist Emerges in French Thought. Stanford, 2010.

Hammerschlag S. The Figural Jew. Chicago, 2010.

Harlan D. The Degradation of American History. Chicago, 1997.

Hollinger D. The Return of the Prodigal: the Persistence of Historical Knowing // The American Historical Review. 1989. Vol. 94. P. 610–621.

Kelley D. R. What is Happening to the History of Ideas? // The Journal of the History of Ideas. 1990. Vol. 51. № 1. P. 3–25.

Kleinberg E. Haunting History: Deconstruction and the Spirit of Revision // History and Theory. 2007. Vol. 46. № 4. P. 113–143.

LaCapra D. Émile Durkheim: Sociologist and Philosopher. Ithaca, 1972.

LaCapra D. History, Language, and Reading: Waiting for Crillon // American Historical Review. 1994. Vol. 100. P. 799–828.

LaCapra D. A Preface to Sartre. Ithaca, 1978.

LaCapra D. Representing the Holocaust: History, Theory, Trauma. Ithaca, 1994.

LaCapra D. Rethinking Intellectual History and Reading Texts // Modern European Intellectual History: Reappraisals and New Perspectives / Ed. by S. L. Kaplan, D. LaCapra. Ithaca, 1983.

LaCapra D. Tropisms of Intellectual History // Rethinking History. 2004. Vol. 8. P. 499–529.

Pocock J. G. A. A New Bark up an Old Tree // Intellectual History Newsletter. 1986. Vol. 8. P. 3–9.

Ricoeur P. Freud and Philosophy: An Essay on Interpretation / Transl. by D. Savage. New Haven, 1970.

Scott J. W. Gender: A Useful Category of Historical Analysis // The American Historical Review. 1986. Vol. 91. P. 1053–1075.

Spiegel G. The Task of the Historian // The American Historical Review. 2009. Vol. 114. P. 1–15.

Surkis J. When was the Linguistic Turn? A Genealogy // American Historical Review. 2012. Vol. 117. № 3. P. 700–722.

Surkis J. Sexing the Citizen. Ithaca, 2007.

Toews J. Intellectual History after the Linguistic Turn // American Historical Review. 1987. Vol. 92. P. 879–907.

White H. Metahistory: The Historical Imagination in Nineteenth-Century Europe. Baltimore, 1973 (рус. пер.: Уайт Х. Метаистория. Историческое воображение в Европе XIX века / Пер. с англ. Е. Г. Трубиной и В. В. Харитонова. Екатеринбург, 2002).

White H. Tropics of Discourse: Essays in Cultural Criticism. Baltimore, 1978.

Интеллектуальная история как Begriffsgeschichte

Anter A. Max Weber’s Theory of the Modern State. Origins, Structure and Significance. Basingstoke, 2014.

Hilger D. Begriffsgeschichte und Semiotik // Historische Semantik und Begriffsgeschichte / Hsrg. R. Koselleck. Stuttgart, 1978. S. 120–135.

Hilger D. (mit L. Hölscher). Industrie, Gewerbe // Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland. Vol. 3 / Hsrg. O. Brunner, W. Conze, R. Koselleck. Stuttgart, 1982. S. 237–304.

Knemeyer F.-L. Polizei // Economy and Society. 1980. Vol. 9. P. 172–196.

Koselleck R. Begriffsgeschichte and Social History // Idem. Futures Past. On the Semantics of Historical Time. New York, 2004 [1978]. P. 75–92 (рус. пер.: Козеллек Р. Социальная история и история понятий // Исторические понятия и политические идеи в России XVI – XX веков: сб. науч. работ / Пер. с нем. Ю. И. Басилова. СПб., 2006. С. 33–53).

Koselleck R. Begriffsgeschichten. Studien zur Semantik und Pragmatik der politischen und sozialen Sprache. Frankfurt a.M., 2006.

Koselleck R. Einleitung // Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland. Vol. I / Hsrg. O. Brunner, W. Conze, R. Koselleck. Stuttgart, 1972. S. XIII – XXVII (рус. пер.: Козеллек Р. Введение // Словарь основных исторических понятий: Избранные статьи в 2 т. Т. 1 / Пер. с нем. К. Левинсона. М., 2014. С. 23–44).

Koselleck R. Preußen zwischen Reform und Revolution. Allgemeines Landrecht, Verwaltung und soziale Bewegung von 1791 bis 1848. Stuttgart, 1967.

Koselleck R. Zeitschichten. Studien zur Historik. Frankfurt a.M., 2000.

Lepschy G. C. European Linguistics in the Twentieth Century // Studies in the History of Western Linguistics / Ed. by T. Bynon, F. R. Palmer. Cambridge, 1986. P. 189–201.

Miller P. N. Nazis and Neo-Stoics: Otto Brunner and Gerhard Oestreich before and after the Second World War // Past and Present. 2002. Vol. 176. P. 144–186.

Momma H. From Philology to English Studies. Language and Culture in the Nineteenth Century. Cambridge, 2013.

Pocock J. G. A. Concepts and Discourses: A Difference in Culture? Comment on a Paper by Melvin Richter // The Meaning of Historical Terms and Concepts. New Studies on Begriffsgeschichte. Occasional Paper No. 15 / Ed. by H. Lehmann, M. Richter. Washington, 1996.

Reichardt R. Historische Semantik zwischen lexicométrie und New Cultural History // Aufklärung und Historische Semantik. Interdisziplinäre Beiträge zur westeuropäischen Kulturgeschichte / Hsrg. R. Reichardt. Berlin, 1998. S. 7–27.

Richter M. A German Version of the «Linguistic Turn»; Reinhart Koselleck and the History of Political and Social Concepts (Begriffsgeschichte) // The History of Political Thought in National Context / Ed. by D. Castiglione, I. Hampsher-Monk. Cambridge, 2001. P. 58–79.

Richter M. The History of Political and Social Concepts. A Critical Introduction. New York, 1995.

Richter M. Towards a Lexicon of European Political and Legal Concepts: A Comparison of Begriffsgeschichte and the «Cambridge School» // Critical Review of International Political and Social Philosophy. 2003. Vol. 6. № 2. P. 91–120.

Riedel M. Gesellschaft, bürgerliche // Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland. Vol. 2 / Hsrg. O. Brunner, W. Conze, R. Koselleck. Stuttgart, 1975. S. 719–800 (рус. пер.: Ридель М. Общество, гражданское // Словарь основных исторических понятий: Избранные статьи в 2 т. Т. 2 / Пер. с нем. К. Левинсона. М., 2014. С. 93–219).

Schlak S. Wilhelm Hennis. Szenen einer Ideengeschichte der Bundesrepublik. Munich, 2008.

Интеллектуальная история и история науки

Agar J. What Happened in the Sixties? // British Journal for the History of Science. 2008. Vol. 41. № 4. P. 567–600.

Agassi J. Towards an Historiography of Science (History and Theory, Studies in the Philosophy of History. Suppl. 2). The Hague, 1963.

Alter P. The Reluctant Patron: Science and the State in Britain, 1850–1920. Oxford, 1986.

Alvargonzález D. Is the History of Science Essentially Whiggish? // History of Science. 2013. Vol. 51. P. 85–99.

Bowler P. The Invention of Progress: Victorians and the Past. Oxford, 1989.

Cantor G. Charles Singer and the Founding of the British Society for the History of Science // British Journal for the History of Science. 1977. Vol. 30. P. 5–23.

Chang H. We have Never Been Whiggish (About Phlogiston) // Centaurus. 2009. Vol. 51. P. 239–264.

Christie J. R. R. The Development of the Historiography of Science // Companion to the History of Modern Science / Ed. by R. C. Olby et al. London, 1996 [1990]. P. 5–22.

Dennis M. A. Historiography of Science: An American Perspective // Companion to Science in the Twentieth Century / Ed. by J. Krige, D. Pestre. London, 2003 [1997]. P. 1–26.

Frangsmyr T. Science or History: George Sarton and the Positivist Tradition in the History of Science // Lychnos. 1973/1974. P. 104–144.

Golinski J. Making Natural Knowledge: Constructivism and the History of Science. Cambridge, 1998.

Hall A. R. Can the History of Science Be History? // British Journal for the History of Science. 1969. Vol. 4. № 15. P. 207–220.

Hall A. R. Merton Revisited or Science and Society in the Seventeenth Century // History of Science. 1963. Vol. 2. P. 1–16.

Hall A. R. On Whiggism // History of Science. 1983. Vol. 21. P. 45–59.

Harrison E. Whigs, Prigs and Historians of Science // Nature. 17.09.1987. Vol. 329. P. 213–214.

Hesketh I. The Science of History in Victorian Britain: Making the Past Speak. London, 2011.

Jacobs M. Science Studies after Social Construction: The Turn Towards the Comparative and the Global // Beyond the Cultural Turn: New Directions in the Study of Society and Culture / Ed. by V. E. Bonnell, L. A. Hunt, R. Biernacki. Oakland, 1999. P. 95–120.

Jardine N. Whigs and Stories: Herbert Butterfield and the Historiography of Science // History of Science. 2003. Vol. 41. P. 125–140.

Kuhn T. S. The Essential Tension: Selected Studies in Scientific Tradition and Change. Chicago, 1977.

Kuhn T. S. The Structure of Scientific Revolutions. 2nd ed. Chicago, 1970 [1962] (рус. пер.: Кун°Т. Структура научных революций / Пер. с англ. И. З. Налетова. М., 1977).

Mandler P. The Problem with Cultural History // Cultural and Social History. 2004. Vol. 1. P. 94–112.

Mayr E. When is Historiography Whiggish? // Journal of the History of Ideas. 1980. Vol. 51. № 2. P. 301–309.

Merton R. K. Science, Technology and Society in Seventeenth-Century England. New York, 1970 [1938].

Porter R. The Scientific Revolution: A Spoke in the Wheel? // Revolution in History / Ed. by R. Porter, M. Teich. Cambridge, 1986. P. 290–316.

Shapin S. Discipline and Bounding: The History and Sociology of Science as Seen Through the Externalism-Internalism Debate // History of Science. 1992. Vol. 30. P. 333–369.

Shapin S. The Scientific Revolution. Chicago, 1996.

Shapin S., Schaffer S. Leviathan and the Air Pump: Hobbes, Boyle and the Experimental Life. Princeton, 1985.

Yeo R. Defining Science: William Whewell, Natural Knowledge, and the Public Debate in Early Victorian Britain. Cambridge, 1993.

Тимур Атнашев, Михаил Велижев
По следам Уотмора. Реализм в интеллектуальной истории

Ричард Уотмор (р. 1968) – один из самых ярких современных специалистов по интеллектуальной истории Нового времени. Профессор истории в университете Сент-Эндрюс (Великобритания), директор местного Института интеллектуальной истории и главный редактор журнала History of European Ideas, Уотмор сочетает талант практикующего историка и теоретика своей дисциплины. Он известен как исследователь европейской республиканской и либеральной традиций, принадлежащий к Кембриджской и Сассексской школам изучения общественно-политической мысли (о том, что это означает с точки зрения метода, мы расскажем ниже). В 2000 г. Уотмор выпустил две работы, закрепившие его репутацию первоклассного ученого: монографию «Республиканизм и Французская революция: интеллектуальная история политической экономии Жана-Баптиста Сея» и сборник статей «История, религия и культура: статьи по британской интеллектуальной истории, 1750–1950», в составлении которого он принимал участие вместе с двумя другими классиками дисциплины Ст. Коллини и Б. Янгом[172]172
  Whatmore R. Republicanism and French Revolution: An Intellectual History of Jean-Baptiste Say’s Political Economy. Oxford, 2000; History, Religion and Culture: Essays in British Intellectual History, 1750–1950 / Ed. by S. Collini, R. Whatmore and B. Young. Cambridge, 2000.


[Закрыть].

В дальнейшем Уотмор продолжал успешно работать в двух направлениях – в области методологии интеллектуальной истории и в сфере исторического анализа политической жизни XVIII – XIX вв. Он является автором множества статей, фундаментальных монографий и программных текстов, в числе которых следует прежде всего упомянуть, с одной стороны, теоретические труды – сборники статей «Развитие интеллектуальной истории» (2006) и «Гид по интеллектуальной истории» (2015)[173]173
  Advances in Intellectual History / Ed. by R. Whatmore and B. Young. London, 2006; A Companion to Intellectual History / Ed. by R. Whatmore and B. Young. Oxford, 2016.


[Закрыть], а также настоящую книгу и недавнюю работу «История политической мысли: очень краткое введение» (2021[174]174
  Whatmore R. The History of Political Thought: a very Short Introduction. Oxford, 2021.


[Закрыть]), с другой – монографии «Против войны и империи: Женева, Британия и Франция в XVIII столетии» (2012) и «Террористы, анархисты и республиканцы: жители Женевы и ирландцы в эпоху революции» (2019)[175]175
  Idem. Against War and Empire: Geneva, Britain and France in the Eighteenth Century. New Haven, 2012; Idem. Terrorists, Anarchists, and Republicans: the Genevans and the Irish in Time of Revolution. Princeton, 2019.


[Закрыть], где автор реконструирует и анализирует многообразные контексты, внутри которых проходила политическая жизнь Женевы конца XVIII в. Добавим, что работы Уотмора почти не переведены на русский язык и в этом смысле настоящая публикация является пионерской[176]176
  См., например: Уотмор Р. Предисловие к новому изданию Princeton Classics // Покок Дж. Г. А. Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция / Пер. с англ. Т. Пирусской под ред. А. Олейникова; общ. ред. Т. Атнашева и М. Велижева. М., 2020. С. 7–27.


[Закрыть].

О том, как Уотмор видит интеллектуальную историю, читатель уже знает. Во многом опираясь на его прочтение, ниже мы хотели бы поместить монографию «Что такое интеллектуальная история?» и методологические пристрастия Уотмора в контекст полемик о сути интересующей нас научной дисциплины и о ее месте в обществе[177]177
  Настоящий текст представляет собой расширенную версию нашей статьи, опубликованной в 178-м номере журнала «Новое литературное обозрение».


[Закрыть]. Мы намерены описать и интерпретировать совместное существование двух видов интеллектуальной истории в западной и отечественной академических традициях второй половины ХХ и начала XXI в., указать на различия и неожиданные точки пересечения между ними. Для этого мы планируем обратиться к вопросам природы исторического знания, философии языка, презентизма и (ре)политизации историографии.

* * *

Историков часто и справедливо упрекают в недостаточном внимании к теории и философским основаниям собственных изысканий. Как следствие, отдельные работы порой страдают излишней дескриптивностью, отсутствием рефлексии над инструментами анализа и некритическим подходом к проблеме политической ангажированности полученных результатов, которые на деле оказываются маленькими пикселями в больших и чужих идеологических проектах. Интеллектуальные историки в меньшей степени заслужили подобные упреки. Вероятно, рефлексивная природа изучаемого ими предмета требует хотя бы предварительного ответа на два вопроса: как возможно систематическое и объективное (фальсифицируемое) исследование письменной речи и представлений людей о себе и мире? Каково общественное значение полученных таким образом знаний?

Нашим центральным аргументом и ответом на первый из сформулированных вопросов является утверждение языкового «реализма» как эпистемологического основания для интеллектуальной истории в версии Уотмора. Репликой в дискуссии о втором вопросе служит тезис о важности принципов историзма в противовес презентизму. Актуальная и даже скандальная полемика вокруг колонки президента Американской ассоциации историков об опасностях и достоинствах презентизма показывает, что занимающие нас проблемы имеют как методологическое, так и прикладное значение для исторической науки в целом[178]178
  См.: Sweet J. Is History History? Identity Politics and Teleologies of the Present Perspectives on History // https://www.historians.org/publications-and-directories/perspectives-on-history/september-2022/is-history-history-identity-politics-and-teleologies-of-the-present (по состоянию на 22.10.2022), в частности, бурную полемику и извинения Дж. Суита см.: https://twitter.com/AHAhistorians/status/1560737391958433792.


[Закрыть]. В первой части статьи мы реконструируем два основных подхода к вопросу о философских основаниях предмета интеллектуальной истории. Во второй части мы постараемся показать преимущества и общественно-политические импликации реалистической философии языка как методологической основы, которой могут руководствоваться интеллектуальные историки самых разных направлений.

1. Одно понятие, два смысла

Генезис и значения «интеллектуальной истории»

Словосочетание «интеллектуальная история» на русском языке, на первый взгляд, способно вызвать замешательство. Речь идет то ли о новом изводе «истории идей» или «культурной истории», то ли об «истории интеллектуалов», то ли об интерпретации любых продуктов умственной деятельности человека. Как отмечает занимавшийся эволюцией самого понятия историк Р. Шартье, в европейской научной традиции XX в. «интеллектуальная история» не имела четкого дисциплинарного референта, а само понятие возникло относительно недавно. В национальных академических культурах доминировали другие термины: во Франции – «история ментальностей», в Германии – «история духа», в Италии «интеллектуальная история» или «история идей» вообще не фигурировали[179]179
  См.: Шартье Р. Интеллектуальная история и история ментальностей: двойная переоценка? // Новое литературное обозрение. 2004. № 66. С. 17–47.


[Закрыть]. Советская и российская наука до недавнего времени использовали термины «история идей», «история общественной мысли» или «семиотика культуры».

Средой, в которой понятие «интеллектуальная история» смотрится куда органичнее, является англоязычная гуманитария: собственно, intellectual history возникает и формируется прежде всего в США и Великобритании, как об этом прекрасно пишет Уотмор в настоящей книге. Однако и здесь есть своя сложность: в настоящий момент термин «интеллектуальная история» используется для самоопределения носителями двух во многом противоположных научных мировоззрений. С одной стороны, «интеллектуальными историками» считают себя постмодернистские теоретики истории, с другой – сторонники различных чисто историцистских методов[180]180
  О становлении постмодернистской версии интеллектуальной истории в 1980–1990-х гг. и о ее междисциплинарном характере свидетельствуют, в частности, ценные работы Д. Лакапры: LaCapra D. Rethinking Intellectual History and Reading Texts // History and Theory. 1980. № 3. P. 245–276; Idem. Rethinking Intellectual History: Texts, Contexts, Language. Cornell: Cornell University Press, 1983; Idem. Intellectual History and its Way // The American Historical Review. 1992. № 4. P. 425–439.


[Закрыть]. При этом первые, как правило, атакуют вторых, опираясь на философскую критику оснований историографии. Далее мы хотели бы дать суммарное описание теоретических принципов, которыми руководствуется каждое из направлений, а затем попытаться проблематизировать существующие между ними различия и указать на одно важное и недооцененное прежде сходство.

Мы предлагаем обозначить первую версию интеллектуальной истории как, собственно, постмодернистскую, а вторую – как «реалистическую». Постмодернистские теоретики истории, такие как Х. Уайт, Ж. Деррида, Ф. Анкерсмит, К. Дженкинс, делают акцент на исключительной важности риторики, литературного письма, нарративов, исторического воображения и способов переживания времени. Более того, они ставят под вопрос саму возможность изучать прошедшее, которое поддается интерпретации только через творческое воображение «реальности прошлого» в отчетливо анахронистическом ключе. Сторонники этого направления считают, что имеют дело с «призраками» или «заветами» прошлого, и отказываются систематически изучать исторические значения текстов, предпочитая ответственному выдвижению и проверке гипотез работу с бесконечным многообразием аллюзий и смыслов[181]181
  Barthes R. La mort de l’auteur // Mantéia. 1968. № 5. P. 61–67 (рус. пер.: Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика / Сост., общ. ред. и вступ. ст. Г. К. Косикова. М., 1989. С. 384–391; пер. с фр. С. Н. Зенкина); Derrida J. De la grammatologie. Paris, 1967 (рус. пер.: Деррида Ж. О грамматологии / Пер. с фр. и вступ. ст. Н. С. Автономовой. М., 2000); Jenkins K. At the Limits of History. Essays on Theory and Practice. London; New York, 2009.


[Закрыть]. Вслед за Уотмором, заимствуя выражение американского антрополога Кл. Гирца, можно сказать, что речь идет о подмигивании в ответ на подмигивание в ответ на подмигивание[182]182
  Geertz C. The Interpretation of Cultures. New York, 1973. P. 6 (рус. пер.: Гирц Кл. Интерпретация культур / Пер. с англ. О. В. Барсуковой, А. А. Борзунова, Г. М. Дашевского, Е. М. Лазаревой, В. Г. Николаева. М., 2004).


[Закрыть].

«Реалисты», напротив, настаивают, что риторический характер источников не мешает ставить вопрос об относительном правдоподобии предположений, которые мы делаем о событиях прошлого. Они возвращают историю от творчества к науке, дающей возможность сопоставлять различные гипотезы и отличать более достоверные догадки от менее достоверных. Разумеется, с учетом проделанной в ХХ в. философской работы «реальность» необходимо максимальным образом проблематизировать и не сводить ее к позитивистски одномерной картине или к метафорам наивного платонизма. Реалисты выступают лишь против попыток постмодернистов отменить любые рациональные критерии при оценке исторических фактов и при интерпретации текстов.

Релятивистская критика источников или историография как риторика

К постмодернистской версии интеллектуальной истории мы относим широкий круг историков, философов и литературоведов, которые в явном виде артикулировали различные релятивистские аргументы о природе наших знаний о прошлом, включая Х. Уайта, М. Фуко, Р. Барта, Ж. Деррида, Ж. Бодрийяра, Д. Лакапру, Р. Рорти, К. Дженкинса и Ф. Анкерсмита. Как мы хотим показать, вклад этих авторов носит скорее «негативный» или критический характер целой серии атак на отдельные эпистемологические основания традиционной историографии.

Решительная ревизия научного статуса и теоретических основ историографии, которую во многом спровоцировал американский историк и мыслитель Х. Уайт в своей книге «Метаистория»[183]183
  White H. Metahistory: The Historical Imagination in 19th-century Europe. Michigan, 1973 (рус. пер.: Уайт Х. Метаистория. Историческое воображение в Европе XIX века / Пер. с англ. под ред. Е. Г. Трубиной и В. В. Харитоновой. Екатеринбург, 2002).


[Закрыть], поставила под сомнение нашу способность познавать прошлое, опираясь на факты. Согласно Уайту, предложившему понятие «метаистории», нарративная структура четырех великих исторических трудов XIX столетия, написанных в духе «реализма», включает набор скрытых утверждений о прошлом и настоящем, которые не могут быть опровергнуты фактами. Четыре языковые стратегии соответствуют четырем тропам художественного дискурса и составляют основу исторического воображения. С помощью особого подбора излагаемых фактов и суммы риторических фигур каждого тропа историк способствует формированию у читателей идеологических установок. Так, комический троп характерен для консервативного идеологического подтекста, а трагический – для радикальной идеологии. Множественность доступных тропов и отсутствие формализованного языка описания прошлого указывают на фиктивную природу исторических «фактов»:

На мой взгляд, нет такой теории истории, которая была бы убедительной и неопровержимой для некой аудитории только по причине адекватности ее как «объяснения данных», содержащихся в повествовании, поскольку в истории, как и в социальных науках в целом, не существует способа предварительного установления [pre-establishing] того, что будет считаться «данными» и что будет считаться «теорией», «объясняющей» то, что эти данные «означают»[184]184
  Уайт Х. Метаистория. С. 494–495.


[Закрыть].

В более поздних работах Уайт, представляя себя постмодернистом, критиковал профессиональных историков, занятых кропотливым исследованием источников, не понимая философских оснований и следствий своей работы. С его точки зрения, любые реконструкции нормального хода истории скрыто служат консервации сложившихся общественных отношений через утверждение макронарратива как нормы[185]185
  White H. Historical fiction, fictional history, and historical reality // Rethinking History. 2005. № 9. P. 147–157.


[Закрыть]. Начатое Уайтом переосмысление эпистемологических основ историографии оказалось усилено за счет аргументов целого ряда философов и литературоведов, благодаря которым сформировалась постмодернистская или релятивистская ветвь интеллектуальной истории[186]186
  Впрочем, позиция самого мыслителя в отношении «реальности прошлого как оно было» эволюционировала и оставалась необычной для своего лагеря, о чем мы скажем в заключении статьи.


[Закрыть].

В основе сложившейся в 1970–2000-х гг. постмодернистской версии интеллектуальной истории лежат два набора взаимосвязанных тезисов о возможности рационального познания событий и текстов[187]187
  Для этих и последующих рассуждений важно как различение порядка событий и порядка текстов, так и два внешне противоположных этому различению утверждения. События общественной жизни невозможно разумно интерпретировать, не рассматривая их в том числе как знаки, имеющие смысл в более общих культурных контекстах. Появление конкретных текстов в заданной ситуации оказывается событием, для понимания которого необходимо выйти за пределы значения текста в узком смысле. Скажем, интеллектуальная история «публичной полемики о Великих реформах второй половины XIX века в России» не сводится к анализу отдельных сочинений, но стремится реконструировать само общественное явление, где тексты являются лишь частью более сложной социополитической конфигурации. Мы хотели бы указать на важность отличия и частичной гомологии событий и текстов, но не будем входить в более подробный разбор философских предпосылок этой диалектики, которая требует отдельного разговора.


[Закрыть]. Постмодернисты указывают на ограниченность нашей способности а) адекватно репрезентировать события с помощью исторического нарратива, который сам опирается лишь на письменные источники, и б) адекватно интерпретировать специфическое значение текстов прошлого с помощью новых высказываний. Мы покажем некоторые из ключевых ходов этой философской деконструкции историографии.

В предреволюционном 1967 г. французский философ Ж. Деррида в книге «Грамматология» произвел знаменитую деконструкцию письменного языка, за которой сразу последовала публикация его не менее известного сборника «Письмо и различие»[188]188
  Derrida J. L’écriture et la différence. Paris, 1967 (рус. пер.: Деррида Ж. Письмо и различие / Пер. с фр. под ред. В. Лапицкого. СПб., 2000).


[Закрыть]. Деррида заимствует и переворачивает оппозицию Ж.-Ж. Руссо «устная речь как чистый исток» vs «письмо как искаженная и вторичная репрезентация речи». Он показывает, что письмо как всякая членораздельность и артикуляция исходно опирается на аналитический опыт «различания», лежащий в основе всей западной культуры, включая речь или даже протоязык. Письмо обнажает изначальную коррупцию, порчу любого рационального, расчленяющего мышления реальности в языке. Текст не поможет познать реальность вне-текста, ибо любая реальность дана как ее всегда неадекватная интерпретация. Но и реальность текста, исходно содержащего в себе испорченную структуру различания, в свою очередь непознаваема. В свете такой метаатаки на язык как инструмент и объект анализа любой проект изучения прошлого (и настоящего) посредством текстов обречен на неудачу[189]189
  Опосредование исходной природы с помощью языка приводит к тому, что заместитель восполняет или дополняет реальность, прямая связь с которой утрачена. Невозможность на письме выйти за пределы искажающей и различающей логики протописьма делает и сам философский проект деконструкции Деррида принципиально незавершенным и незавершимым.


[Закрыть]. Противопоставляя себя господствовавшему в тот период «структуралистскому нашествию» как основе западного мышления, Деррида критиковал историческую науку за мертвый схематизм, который никогда не способен ухватить настоящее:

Подобно меланхолии для Жида, этот анализ возможен лишь после своего рода поражения силы и в некоем порыве угасающего пыла. Вот в чем структуралистское сознание – это просто-напросто сознание как осмысление прошлого, я хочу сказать – факта вообще. Отражение свершенного, сложившегося, сконструированного. Историчное, эсхатичное и сумеречное по своему положению[190]190
  Деррида Ж. Письмо и различие. С. 8–9.


[Закрыть].

В это же время Р. Барт провозгласил «смерть автора». Произведения без автора не могут иметь никакого целостного смысла, который был бы кем-то авторитетно вложен. Текст понимается как пестрая и скорее случайная по своему узору ткань из цитат, которые, в свою очередь, также являются заимствованиями. В своем масштабном проекте археологии знания, начатом годом раньше, М. Фуко обличал представление о «субъектности» человека как дисциплинарную и дискурсивную ловушку для подлинной свободы[191]191
  См.: Foucault M. Sur l’archéologie des sciences. Réponse au Cercle d’épistémologie // Cahiers pour l’analyse. 1968. № 9. P. 9–40; Id. Qu’est-ce qu’un auteur? // Bulletin de la Société française de philosophie. 1969. Juillet-septembre. P. 73–104 (рус. пер.: Фуко М. Что такое автор? // Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности / Сост., пер. с фр., коммент. и послесл. С. Табачниковой; общ. ред. А. Пузырея. М., 1996. С. 7–47); Idem. L’ordre du discours. Paris, 1971 (рус. пер.: Там же. С. 47–97).


[Закрыть]. Объектом исследования становятся порядки дискурса, дисциплины и борьба сил, в сетях которых субъекты лишь выполняют безличную волю властной субстанции. Барт и Фуко почти одновременно атакуют представление об исходном авторском намерении, хотя и предлагают две очень разные стратегии ответа.

Натиск французской философии на рациональность, факты и письмо получил продолжение по ту сторону Атлантики в другом академическом контексте. Начиная с конца 1970-х гг. американский философ-прагматик Р. Рорти опубликовал ряд влиятельных работ, критиковавших классическую онтологию, возводимую к Платону, в которой тексты и высказывания интерпретировались как зеркальное (пусть более или менее искаженное) отражение подлинной реальности[192]192
  Rorty R. Philosophy and the Mirror of Nature. Princeton, 1979 (рус. пер.: Рорти Р. Философия и зеркало природы / Пер. с англ. В. В. Целищева. Новосибирск, 1997); Idem. Objectivity, Relativism and Truth: Philosophical Papers I. Cambridge, 1991.


[Закрыть]. Отказ от устаревшей и догматической, согласно Рорти, метафоры истинного знания как зеркала реальности оборачивается «иронизмом», то есть пониманием, что люди неизбежно оказываются в интеллектуальном плену исторически случайного, контингентного набора понятий, на смену которым со временем приходят новые термины[193]193
  См.: Rorty R. Objectivity, Relativism and Truth: Philosophical Papers I. Ни один из языков не может претендовать на более или менее адекватное изображение реальности, но они сами и задают то поле лингвистической реальности, в котором живет человек. Ирония, связанная с осознанием относительности наших представлений, дает обществам одно важное преимущество – надежду на мирный характер сосуществования носителей разных языков, ни один из которых не вправе претендовать на монополию и власть. Сходный аргумент об исчезновении конфликтов в ситуации постмодерна мы находим у Ж.-Ф. Лиотара, о чем будет сказано ниже.


[Закрыть].

Цунами, спровоцированное работами Уайта, пересекло Атлантический океан в обратном направлении. Голландскому историку-постмодернисту Ф. Анкерсмиту принадлежит еще один эффектный образ: представим себе дерево и опавшие листья – дерево уподоблено прошлому, листья – источникам[194]194
  См.: Ankersmith F. Historiography and Postmodernism // History and Theory. 1989. Vol. 28. P. 137–153 (рус. пер.: Анкерсмит Ф. Историография и постмодернизм // Анкерсмит Ф. История и тропология: взлет и падение метафоры / Пер. с англ. М. Кукарцевой, Е. Коломоец и В. Кашаева. М., 2009. С. 275–306); критику тезиса Анкерсмита см.: Гинзбург К. Микроистория: две-три вещи, которые я о ней знаю // Гинзбург К. Мифы-эмблемы-приметы: Морфология и история. Сборник статей / Пер. с ит. С. Л. Козлова. М., 2004. С. 310–311, 318–319 (впервые в 1994 г.).


[Закрыть]. Историки-«реалисты» пытаются изучать ствол и ветви, в то время как постмодернисты заняты анализом листьев. Источники-листья уже полностью оторвались от древа-реальности, таким образом восстановить целое-прошлое по обрывочным свидетельствам представляется фундаментально невозможным. В итоге Анкерсмит предлагает радикально антиисторицистский подход, в рамках которого особое внимание уделяется субъективному переживанию исторического времени (которое во многом производится самими историками), а связь текстов и породившей их реальности окончательно утрачивается.

Наконец, своеобразная квинтэссенция постмодернизма в историографии представлена, на наш взгляд, в работах американского историка и теоретика К. Дженкинса. В своем сборнике 2009 г. он синтезирует постмодернистский подход к прошлому как часть того, что теперь очевидно всем (кроме большинства упорных в своем неведении кротов-историков). Опираясь на авторитет Деррида, он отмечает:

Прошлое осмысляется как ничто, как белый холст или экран, на который историки проецируют полюбившуюся им историю. Это обозначает, что любой смысл, который можно было бы приписать прошлому, приходит извне… Прошлое (все то, что произошло «до нас») открывается бесконечным интерпретациям и реинтерпретациям, непреодолимому релятивизму прочтений[195]195
  Jenkins K. At the Limits of History. Essays on Theory and Practice. P. 4.


[Закрыть].

Еще одной из лаконичных формул, заимствованной у Анкерсмита, Дженкинс утверждает примат литературных операций по воссозданию прошлого над исторической реальностью: «без репрезентации нет прошлого»[196]196
  Ibid. P. 261.


[Закрыть]. Согласно постмодернистской логике, онтологический статус фактов гетерогенен онтологическому статусу нарративов или письма (ибо события не имеют исходную форму «рассказа»)[197]197
  Как если бы онтологический статус химических или физических формул должен был совпадать с волно-корпускулярной текстурой материи, для того чтобы ученые могли спорить, какая из них лучше описывает факты. Естественные науки обходятся без гомологии реальности и способов ее описания.


[Закрыть]. Отсюда прямо выводится свобода историка создавать мириады вольно парящих интерпретаций.

Однако существует еще одна важнейшая для Дженкинса и для значительной части других постмодернистов линия аргументации о природе языка, которая указывает на не отрефлексированную ими собственную непоследовательность. Когда мыслители-релятивисты неожиданно переходят от культурной надстройки к экономическому базису, на новой почве их суждения становятся более уверенными. Согласно этой точке зрения, бесконечная пластичность постмодернистских интерпретаций отражает современную структуру общественных отношений позднего капитализма.